ГЛАВА СЕДЬМАЯ «Слова, котор остались»
«Некоторые ученики исчезают не потому, что их уводят,
а потому что перестают себя звать.»
— Из запрещённых записей по дисциплине Внутреннего Слушания
⸻
Свет в комнате Ларэйн был неяркий — золотисто-серый, с примесью голубого.
Он не исходил ни от лампы, ни от окна (их тут и не было). Он как будто просачивался из трещин между камнями. Изнутри здания. Изнутри неё.
Это было то самое вечернее время — ни день, ни ночь. Академия в эти часы замирала. Но не спала.
Она будто замедлялась, втягивалась в себя, прислушивалась. К ученикам. К тем, кто не может уснуть.
Ларэйн сидела у стены, поджав ноги, в сером одеяле, и не знала, сколько времени прошло с тех пор, как закрыла книгу.
Это была книга без обложки. Бумага пахла мёдом и чем-то сырым, как подвал. Текст был написан не чернилами, а чем-то блестящим. Похоже на ртуть. Или на чужую кровь.
Имена в книге пульсировали. Имена ведьм, магов, воинов.
Она не нашла своего.
Но нашла слово, которое её пугало: дозыв.
Три короткие строчки:
«Дозыв — это когда кто-то снаружи зовёт тебя по имени,
хотя ты его не знаешь.
И ты всё равно идёшь.»
—
Стук в дверь. Он был мягкий. Как будто стучали костяшками пальцев, покрытых тканью.
Не громко, но настойчиво.
— «Ларэйн?» — тихо, почти на выдохе. Голос Ренсы.
Она подошла и открыла. За порогом — темнота. Академия после девяти становилась почти безлюдной. Только факелы в коридорах ещё жили.
Ренса была без мантии, в тонкой длинной рубашке и сапогах на шнуровке. Волосы собраны в низкий узел.
В руках — две чашки.
— «Ты не спишь. Я тоже. Пойдём выпьем чаю в Западной галерее. Там окна есть. Там видны светляки.»
Ларэйн молча взяла чашку. Тёплая.
Пахло лавандой и гвоздикой.
—
Они сидели на старом подоконнике, глядя в ночь. Где-то далеко под Академией, в ущелье, плавали огоньки.
Говорили, что это души тех, кто не прошёл обряд пробуждения.
Или — частицы памяти, вылетевшие из слишком полных ведьм.
Ренса отпила и тихо сказала:
— «Знаешь, когда я впервые поняла, что магия — это не сила, а слабость?..
Когда одна девочка прошептала моё имя ночью — и я не смогла не пойти. А потом оказалось, что она умерла два дня назад.»
Тишина.
Ларэйн не спрашивала «и что было дальше». Потому что знала — ничего.
Ренса продолжила:
— «Ты начинаешь блестеть. Заметила? Академия уже отзывается на тебя. Комната изменилась.
Звук в зале дублировался. Это значит, ты начала звать сама, даже если не хочешь.»
Ларэйн сжала чашку.
— «Ты боишься меня?»
Ренса помолчала. А потом — качнула головой.
— «Нет. Я боюсь, что тебя никто не удержит, если ты пойдёшь туда, куда нельзя.
А я... не хочу, чтобы ты исчезла. Я привыкла к тебе.»
—
На обратном пути они шли по Лестнице Вторых. Ступени были странно липкими — как будто под ногами была шелковая ткань, а не камень.
У дверей к северному крылу Ларэйн остановилась.
— «Ты слышишь?» — прошептала она.
Ренса — замерла. Прислушалась.
Из-за двери — свист. Не как ветер. Как кто-то пробует говорить — и забывает, как.
Ларэйн сделала шаг вперёд. Но Ренса её остановила.
— «Не открывай. Это не зовут тебя. Это проверяют, ответишь ли ты.
Если откроешь — дверь запомнит. И однажды не закроется.»
—
Позже, лёжа в своей комнате, Ларэйн думала о Ренсе. О голосе, который копирует её.
О странных тенях в зеркале — их становилось больше. О слове дозыв. О том, что её никто не звал по имени, пока она сама его не произнесла.
Она достала из-под подушки блокнот. Обычный. Без чар.
Открыла на пустой странице.
И написала одно слово: «Дозыв».
Буквы дрогнули. Не на бумаге. Внутри неё.
И тогда за её спиной — послышался вздох.
Как будто кто-то сидел совсем рядом, читал через плечо...
И улыбался.