Грифелем по белоснежной бумаге

Лучше маме не становилось. Врачи сказали, состояние стабильное. Вот только стабильность эта меня не прельщала. Когда я зашел к ней утром с очередным купленным списком лекарств, она еле двигала исколотыми от количества анализов руками, и даже не встала с кровати. Стабильно — сказал лечащий врач. 

 — Стабильно для кого? — переспросил я, по пути в лифт.

 — Для пятидесятилетней женщины, перенесшей инсульт. 

 — То есть, плохо? 

 — Стабильно. 

 Больше информации я получить не мог, как бы не старался. Будто мать запретила говорить кому-либо о ее самочувствии. 

 Сказать, что я ехал в школу подавленным — ничего не сказать. Еще даже не доехав до своего временного места работы, я уже начал думать о том, как хорошо бы было, если бы день побыстрее закончился. Хорошо, что впереди у меня был только один единственный урок. Давненько я во вторник не чувствовал себя таким уставшим. Все плохие мысли разом навалились на мою плохо отдохнувшую голову. О маме, о школе, о предстоящих контрольных, о Вале, который, как мне показалось, остался недоволен моим отказом в помощи ему. 

 Как раз проезжая около места, где я закончил один из своих последних заказов, я невольно начал думать о работе. Работа — это громко сказано. Так, способ заработать денег, когда уж совсем прижмет — так я и думал, когда влез в это все полтора года назад. Вот сейчас быстренько денежек подзаработаю, отдам долги и завяжу с этим. Так говорит каждый наркоман, правда? Что в любой момент, как только захочет, сможет бросить. 

 Я по сей день не смог. Деньги, не могу сказать, что были легкими, но и в школе мне впахивать не приходилось. Вот тебе досье: должник, или чем-то насоливший бизнесмен, иногда — соперник, иногда — совладелец фирмы. Мой первый заказ — задолжавший банкир, которого надо было как следует припугнуть, чтобы быстренько нашел, где наскрести деньжат. 

 Я, два месяца, как окончивший педагогический институт, дипломированный специалист с глубокими синяками под глазами — спал плохо, все мучали картины с недавних похорон отца, и с прорисовывающимися через прозрачную кожу ребрами. Последняя папина зарплата проедена, пухленький конверт, который мама получила на похоронах от его коллег в знак соболезнования и помощи, подрагивал в серванте при любом движении воздуха. Меня, молодого специалиста, никто и видеть не хотел до начала следующего учебного года, а кушать хотелось каждый день. Маминой зарплаты хватало только на оплату счетов, проезд и совсем уж скудное пропитание. Деньги нужны были и побыстрее. 

 Полностью забыв о какой-либо гордости, я начал по очереди звонить по всем номерам из своей телефонной книги с одним и тем же вопросом: 

 — Работы для меня не найдется? 

 Был готов на все, что угодно: мыть машины, раздавать листовки, заниматься репетиторством, полы намывать, и то бы согласился. Но все только извинялись и соболезновали моей недавней потере. 

 Все, до Вали. 

 Большими друзьями мы никогда не были. Больше — сокурсниками. Он частенько прогуливал пары, покупал значительную часть своих экзаменов, приезжал на учебу на потрепанном, но все-таки Мерседесе. И несмотря на его постоянное отсутствие, всех профессоров он знал не только в лицо, но и по имени, а с некоторыми даже мог поддержать какой-нибудь бессмысленный разговор. 

 Вопрос у всех был всего один — что искал такой, как Валя, в педагогическом институте. Про дальнейшую его судьбу после выпуска я не знал, но, что он не работал по профессии, был уверен. По сей день я так и не знал, поймал ли я тогда его в хорошем расположении духа или действительно он был готов помочь всем вокруг, но на следующий день мы договорились встретиться за бутылкой пива в соседней забегаловке. 

 — Работа не сложная, — объяснял он мне, — Не пыльная. Хорошо оплачиваемая. Ты вроде как парень ответственный. Тебе бы только массы поднабрать, чтобы поубедительнее смотреться. — Он многозначительно посмотрел на меня исподлобья. 

 Так как отказываться от любой работы, как я себе пообещал, я не буду, пришлось согласиться. Работа оказалась действительно не пыльной. Разобьешь иногда кому-то нос, но это так — пустяки. С Валей в эту авантюру кроме меня ввязались еще пятеро его знакомых, с которыми я, в последствии, стал неплохо общаться и сливать неплохую часть заработка на вечерние посиделки. 

 Дома на столе появилась вкусная еда. Потом — красивая ажурная скатерть, купленная мамой где-то на рынке. Еще позже у меня появились настоящие часы «Касио». Потом поддержанный «Опель». А потом у мамы появились нешуточные сомнения по поводу моей новой «работы». 

 Конечно, чем именно я занимаюсь, я никогда ей не говорил, но, кажется, материнский инстинкт ее не подводил, и она догадывалась. Однажды я застал ее за тем, что она сидела на полу около моего открытого шкафа из которого вываливалась вся моя черная одежда и вытирала мокрые глаза стареньким платочком. Потом видел, как она тайком перед сном просматривала мои старые пожелтевшие фотографии. Мамины надежды в профессиональном плане я, кажется, совсем не оправдал. 

 На ее прямой вопрос, где я работаю, отвечал просто — на дядю. Что я там делаю? Да всякое. Работник широкого профиля. 

 После нескольких безрезультатных допросов, спрашивать она прекратила, но зато каждое утро перед моим уходом приходила в коридор, многозначительно вздыхала и обнимала меня, целуя в лоб своими сухими губами — как в последний раз. 

 Около школы не было ни души — мало кому вздумается прийти к пятому уроку. Пока класс наполнялся учениками, я решил отсидеться в подсобке и еще раз пересмотреть то, что вчера подготовил. Но моим планам не суждено было исполниться. Одиннадцатый «А», не переставая, кричал за стеной, из-за чего я постоянно отвлекался и нехотя слышал куски разговоров. 

 — Все видели, что у Марьиной сиськи ненастоящие? — слышался мальчишеский голос. 

 — Главное, чтобы у тебя там везде, где надо, все настоящее было, — отвечал женский высокий голос, а за ним заливалась смехом вся девичья толпа. 

 Резко распахнулась дверь в класс, запыхавшаяся девушка требовательно спросила: 

 — Васильевой опять нету? 

 — Нету, нету твоей Васильевой. Опять с Вовкой отношения выясняют. — Ответил кто-то с другого конца кабинета. — Если пошевелишься на четвертый этаж, может ее еще застанешь в туалете. Она там ревела, когда я проходила. А чего опять натворила-то звезда наша? 

 — Моль ее ищет. Вчера урок нам чуть не сорвала разборками своими. — Дверь снова хлопнула и в классе повисла тишина.

 — Так вот, чего она сегодня на литру не заявилась! — объявил новый женский голос. — Придется ей теперь всю жизнь от Моли ныкаться. Она за прогулы вообще жестит. 

 На секунду повисла тишина, в дверь кто-то вошел, началось обсуждение кого-то из педсостава. Единственное, чего боялся я — так это случайно услышать обсуждение самого себя, которое уж точно не будет рассчитано на мои уши. Чтобы точно отбить у учеников охоту, я не придумал ничего лучше, как выйти в класс и занять свое учительское место. 

 Все лица на мгновение повернулись в мою сторону, голоса замолчали, а потом продолжили, но уже пониженными голосами или совсем шёпотом. 

 — Илья Сергеевич, — Обратился ко мне кто-то по имени, но я даже и не понял сразу, что зовут меня — и не надеялся, что мое имя кто-то запомнил. Я перестал пялиться на голые унылые деревья через стекло и резко перевел глаза на класс в поисках источника звука. Чернявая девушка стояла посередине класса и пристально смотрела на меня огромными чернющими глазищами. — А вы к нам надолго? 

 Я оторопел от такого вопроса и не нашел ничего лучшего ответить, чем отрезать: 

 — Пока Оксана Владимировна не вернется. 

 — А классный час в пятницу будет? К таким сложным вопросам я точно не был готов. Немного подумав, я все-таки решил, что классному часу — быть. Будем разбирать контрольные. 

 Внимание, привлеченное ко мне девушкой, постепенно растаяло. Все снова вернулись к своим делам. Я, в ожидании начала урока, стал колупать нестриженными ногтями слезающее лаковое покрытие, пока не загнал себе кусочек прямо в мясо. Боль пронзила, кажется, всю руку, я зажмурился от неприятных ощущений. От этого занятия в дальнейшем мне пришлось отказаться. 

 Пришлось довольствоваться просто сверлением столешницы взглядом, потому что все, что я приготовил к уроку я, конечно же, забыл взять с собой, когда вышел из подсобки. Дверь все открывалась и закрывалась, принося в кабинет холодный воздух из коридора. 

 Перед моим носом лег классный журнал. У меня появилось какое-то ощущение дежавю, но схватиться за него и вспомнить, где я это уже видел, я так и не смог. Когда я поднял глаза, то заметил только спину с растрепанными на ней волосами, направляющуюся к третьей парте и опускающуюся на стул рядом с черненькой девочкой. Лицо показалось мне знакомым, даже больше — в голове всплыл образ и имя. Нина. Перед глазами я видел вчерашние заплаканные глаза и все еще слышал тихие всхлипы, отражающиеся от толстых коридорных стен. 

 В конце класса падает и разлетается на глиняные черепки большой цветочный горшок, рассыпая по выцветшему линолеуму землю вперемешку с красными цветами герани. Парни причастные к инциденту, замирают прямо там: один, почти сел на широкий подоконник, второй — завязывает длинные шнурки, задрав ногу на батарею, третий — застыл в непонятной позе, пойманный в момент, когда вставал с корточек. 

 Рука потянулась к журналу как будто против моей воли. Как будто я повторяю чьи-то выученные движения. Как будто я где-то уже это видел. 

 В голове снова всплыли какие-то обрывки воспоминаний. Запах сдобы, громкий звонок. Лицо все той же девушки, только уже спокойное, сосредоточенное. Недавний сон врывается в память, даже не поинтересовавшись, подходящее ли сейчас время. 

 Когда я вернулся в реальность, на меня заинтересованно смотрели пару дюжин заинтересованных глаз, ожидая реакции. 

 — У уборщицы веник возьмите. — Скомандовал я спокойным голосом. — Чего замерли-то все? 

 Последние взгляд, который я на себе почувствовал был взгляд Нины. Она как-то изучающе осматривала мое лицо, словно измеряя его какими-то невидимыми инструментами. Я уже знал, что в сумке у нее лежит маленькая книжечка, в которой она скоро начнет рисовать мой профиль. Почему-то в том, что это случиться, я не сомневался. 

 В журнале первым делом глаза стали искать линию с именем «Нина». Васильева Нина. По списку — четвертая, после Ананисей Александры, Борова Виктора и Бановой Ларисы. 

 — Васильева, — позвал я. Девушка вскинула голову. — Вчера прогуливала — давай к доске. 

 — А еще звонка не было, — она сложила ручки на груди и осуждающими глазами осмотрела меня с ног до головы. На мое счастье, в следующий момент повисшую тишину разорвал звонок. 

 Нехотя Нина поднялась со своего места и поплелась к доске, с отвращением глядя на мокрую тряпку, которой я попросил ее вытереть доску перед тем, как решать задачи. Справилась она вроде бы неплохо, только уж как-то слишком тянула кота за хвост и всем своим видом пыталась показать, что ей абсолютно все равно на мою алгебру. 

 Как только девушка вернулась на свое место, я заметил, как на столе появилась маленький блокнотик. Весь урок я пытался не обращать внимание на то, что она постоянно поднимает на меня глаза, а потом что-то черкает в блокноте. Мне не надо было даже подходить, чтобы понять, что и эта часть сна сбывалась. 

 Когда через сорок минут прозвенел звонок и почти все вылетели из кабинета, Нина подошла к моему столу, чтобы забрать принесенный ей журнал. 

 — Надеюсь, я хорошо получился, — Съязвил я, кивая на ее сумку и протягивая ей заполненный классный журнал. Слова вылетели сами собой. Не знаю, чего я хотел ими добиться. То ли был оскорблен тем, что девушка не видела во мне никакого авторитета, то ли хотел показать, что знал больше, чем она представляла. Темные глаза в мгновение округлились, губы немного приоткрылись в немом вопросе. — До завтра. — Бросил я уже в быстро удаляющуюся спину в дверном проеме. Наверное, жалеть о том, что напугал ее, я начал уже в тот момент. 

 — Идиот. — Выдохнул я, когда дверь за ней с грохотом захлопнулась. Со стенки рядом с дверью отвалился кусок штукатурки.