Люби меня молча

Старенькое такси остановилось у ворот двухэтажного дома на окраине Измира. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки персика и пепла. Мине вышла, прижимая к себе сумку и документы. Сердце стучало громко — почти в горле. Она не знала, что её ждёт, но знала: назад дороги нет.

Дверь открыл мужчина с суровым лицом и проницательным взглядом.
— Вы по поводу работы? — спросил он.
— Да… Я Мине.
Он кивнул и обернулся:
— Хатидже! Она приехала.

Из глубины дома вышла женщина. Лицо у неё было доброе, но в глазах пряталась какая-то печаль.
— Добро пожаловать, Мине. Я — Хатидже, мать Мустафы. Проходите.

Дом встретил её прохладой и тишиной. Внутри пахло чистотой, кофе и чем-то старым, вроде книг или забытых писем. Мине сняла обувь и неловко прошла следом.

— Наш сын… — начала Хатидже, ведя её по коридору. — Он немой с рождения. Умный, но замкнутый. Он не любит, когда его жалеют, и не пускает в свою жизнь чужих. Но мы больше не справляемся. Нам нужна помощь.

Мине кивнула, не перебивая. Она видела таких людей. Не глухих, не больных. Просто — раненых. И знала, что иногда такие раны глубже любых слов.

Хатидже толкнула дверь.
— Мустафа, это Мине. Она будет помогать тебе.

Парень сидел на полу у окна, скрестив ноги, с блокнотом на коленях. На нём была простая серая футболка и брюки. Он писал — быстро, чётко, как будто прятал мысли в строчках. Услышав голос матери, он на мгновение застыл, но даже не обернулся.

Мине сделала шаг внутрь. Его спина была напряжена, словно он чувствовал её присутствие, но не хотел принимать.
— Привет, — мягко сказала она, не ожидая ответа. — Мы с тобой подружимся. Если ты, конечно, позволишь.

Он не ответил. Не обернулся. Не двинулся.

Но пальцы на ручке вдруг остановились. А значит — он услышал.

И этого для начала было достаточно.

Мине стояла, не двигаясь, наблюдая за Мустафой. В его тишине было что-то не пугающее — скорее, горькое. Как человек, привыкший быть один, он казался недоступным, как башня без дверей.

Хатидже сдержанно улыбнулась.
— Он редко позволяет кому-то оставаться в комнате дольше минуты. Если не прогнал — это уже хорошо.
Она мягко подтолкнула Мине внутрь. — Располагайся. Я на кухне.

Дверь закрылась, и в комнате повисла глухая тишина.

Мине поставила свою сумку в угол, осмотрелась. Комната была светлой и аккуратной: книжные полки, простой деревянный стол, кресло у окна и мольберт с начатым рисунком. На холсте — обрывки города, но в странной перспективе, будто он смотрел на мир иначе.

Мустафа продолжал сидеть у окна. Казалось, его не интересовало ни её присутствие, ни её слова. Но Мине чувствовала — он слушает.
— Ты любишь рисовать? — спросила она, подойдя ближе.
Никакой реакции.

Она села на край кресла, стараясь не вторгаться в его пространство.
— Я не знаю, смогу ли помочь тебе. Но я точно не враг, Мустафа. Я тоже… много молчала в своей жизни.

Он чуть приподнял голову. Медленно обернулся. Впервые — взгляд.

И это был не взгляд парня. Это был взгляд человека, которому слишком рано пришлось повзрослеть. В нём было недоверие, усталость и… нечто ещё, едва уловимое. Как отблеск на воде.

Мине не отвела глаз. Не испугалась. Не отступила.

Мустафа медленно положил блокнот на подоконник, поднялся и направился к выходу. Возле двери он остановился, посмотрел на неё ещё раз — чуть дольше, чем нужно.

А потом ушёл.

Когда за ним закрылась дверь, Мине осталась одна. Но внутри неё было странное ощущение — как будто именно сейчас началось что-то важное. Нечто, что изменит не только её жизнь… но и его.

Минуты тянулись медленно. Мине тихо встала и подошла к мольберту. Рисунок, оставленный Мустафой, был словно вырван из сна: тонкие линии, перекошенные здания, чёрные силуэты людей без лиц. Всё это будто кричало — без звука.

Она провела пальцем вдоль рамы. Он видел мир иначе, глубже. В его молчании было больше слов, чем в разговорах обычных людей.

— Почему ты прячешься? — прошептала она.

Хлопнула входная дверь — Мустафа, видимо, ушёл во двор или на улицу. Через несколько мгновений в комнату снова заглянула Хатидже.

— Ну как он?
Мине устало, но с улыбкой посмотрела на неё.
— Он не выгнал.
— Значит, уже успех.
Женщина подошла ближе, взглянула на рисунок.
— Он рисует с шести лет. Никогда не учился, всё сам. Иногда, когда мне особенно тяжело, я просто смотрю на его картины… и начинаю дышать.

Мине опустила взгляд.
— Он всегда был таким?

Хатидже вздохнула, присела на край кровати.
— С рождения. Молчит. Врачи говорят, голосовые связки в порядке. Просто… внутри что-то не пускает звук наружу. Мы прошли всё: психотерапевтов, логопедов, учителей. В какой-то момент просто перестали ломать его.

Мине молчала. Она знала, каково это — когда тебя ломают. И как больно жить среди тех, кто считает тебя поломанной.

— Его отец,Камиль, — продолжила Хатидже, — строгий. Он считает, что Мустафа слабый. Не понимает, что в этой тишине — сила, которую не каждый выдержит.

Мине кивнула.
— Он не слабый.

Хатидже посмотрела на неё, чуть удивлённо.
— Думаете, справитесь?

Мине посмотрела в окно. За стеклом Мустафа сидел на скамейке, с блокнотом в руках, спиной к дому. Один.
— Думаю… мне тоже есть, что нужно исцелить. Может, мы друг другу поможем.

Хатидже ничего не сказала. Просто тихо вышла, оставив Мине в комнате, которая начинала казаться ей уже не чужой.