ГРОМОВА

    Стояла у дамбы и ожидала человека, для которого ничего не значу. Впрочем, это, наверное, взаимно.
Глубокий вечер. Ведь я никогда не гуляю днем, ибо такие прогулки заканчиваются головной болью и упадком сил. К тому же темнота – друг молодежи. И город, в котором я страдаю, имеет некрасивую архитектуру. Дома, которые не хотят реставрировать. И дороги, где вместо асфальта мокрая грязь. А темнота невольно скрывает недостатки города, их просто не видно.
Над дамбой располагался мост. И бетонная лента над моей головой изредка гремела от проезжающего транспорта. Но я лишь смотрела на воду, которая пениться и шумит, падая с дамбы.
Я пыталась разглядеть звезды, но фонари, освещающие мост, мешали. Здесь одиноко и пусто. Всюду граффити. Но лишь некоторые из них действительно заслуживают внимания, ибо видна умелая рука трудолюбивого художника.
Становилось холодно. Но издалека послышался звук стекла, которое царапало бетон. Стремительно высокая и худая фигура двигалась на меня из темноты. И вот отвратительно-жёлтый цвет уже освещает его лицо.
Он курил. Задумчивый. И не отрывая от меня сурового взгляда, держал сигарету тонкими пальцами.
— Привет,— Павел прошел мимо меня, выдохнув густой табачный дым.
Встал у края. А внизу бойко шумела вода. Он смотрел на эту картину, кажется, забыв о моей скромной персоне. Впрочем, такая тактика общения, почти игнорирование, комфортна для нас. Поэтому, подойдя к краю, я села на бетон и свесила ноги. Ожидается скучный и томный вечер. Мои мысли захватили меня. Я смотрела на воду, отчего голова немного кружилась. Думала о разных глупостях. Над головою звёздное небо. А под ногами пропасть около тридцати метров, дамба не великих размеров. И там вода бьётся о бетон, заглушая почти любые звуки. Галактики сталкивались в моем сознании, а человек, стоящий в нескольких шагах, даже не подозревал об этом.
Впрочем, взаимоотношения у нас достаточно странные. У нас нет общих интересов, тем для разговора. Даже если говорим, то начинаем ругаться. Мы не умеем слышать друг друга. И иногда, говоря об одних и тех же вещах, мне казалось, словно он говорит о другом и с другим человеком. Разное видение мира, противоположные характеры. Столько раз ссорились, столько раз думали, что встреча последняя. Однако неведомая сила по-прежнему заставляет нас общаться, быть рядом. При этом нас не связывают даже чувства. Например, он всячески показывает, что я самый бесполезный человек в его жизни. И если уйду, погода на его чудесной улице не измениться. Отвечаю тем же, часто скандалю.
— Арсеньев,— хладнокровно начала я,— ты же боишься высоты.
Парень, не боясь замарать своё черное пальто, сел подле меня, когда докурил сигарету. Он обнял меня, запустил руку в мои темные волосы. Я не отстранилась, но равнодушно болтала ногами. Этот человек действительно особых чувств во мне не питает. Ни симпатии, ни любви. Мы просто наслаждаемся компанией друг друга, отвлекаясь от серой жизни.
Наконец, когда холодные пальцы молодого человека уже стало сложно игнорировать, я взглянула на него. Знакомые тонкие черты лица. Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Мрак ночного города не давал мне разглядеть его эмоций, сейчас это было и не важно. На белой коже виднелись едва заметные веснушки.
Хоть я не видела в этом лице страсть, заинтересованность во мне, но я поцеловала его в голову, как старого друга, которому доверяю. Это вовсе не так. Ибо познакомились мы сравнительно недавно, а уж о доверии к этому холодному и странному парню речи не шло.
Он приблизился. И учуяв запах исходивший от него, от одежды, от волос, я вспоминаю пудру матери. От неё исходил такой же сладкий аромат, когда в детстве я баловалась косметикой. Может, тоскую. Но эта мысль о матери всегда мелькает, когда нежный запах его парфюма окутывает нас. И вскоре его сухие губы коснулись меня. Нам снова легче целоваться, чем говорить и искать общий язык. Это грустно, но, впрочем, меня всё устраивает.
Всегда целуемся, словно это наш последний поцелуй. Потому что любая секунда наших отношений может оказаться финальной.
— Мы точно друзья?— спросила иронично я, отстраняясь.
— Да,— прошептал он горячо.
Павел прижал меня сильнее. Я обвила холодной рукой его шею, наклонившись. Поцелуй становился настойчивее. Но я снова отстранилась, улыбаясь:
— У тебя глаза пьяные.
Арсеньев непонимающе смотрел на меня, расплывшись в глупой ухмылке.
— Люди, когда целуются, у них меняется взгляд. Такой нежный. Словно пьяные,— я говорила так наивно.
— У тебя тоже пьяные глаза,— карие глаза ласково рассматривали моё лицо,— даже сильнее.
Вот так два подростка у дамбы пьянели без алкоголя. Без чувств. Без взаимной симпатии, но с болью о далеком прошлом.
Многие, конечно, могут возразить, не понять. Мол любовь должна быть. У всякого есть на это право, если всякий соответствует своим моральным принципам. Однако, как у любого отчаявшегося в любви человека, я имею длинную и нудную историю за плечами.
Начну с того, что жизнь моя раскололась. И трескаться она начала с таких фундаментальных понятий, как отношения, любовь и семья. Отчаявшись в этом, мне, конечно, стало легче разочаровываться в себе.
Не имея перед глазами пример счастливой семьи, я с рождения не понимала, зачем такой вид взаимоотношений людям. Мои родители пьют. А другие родители, например, у друзей, поверьте, в каждой семье есть огромное несчастье. Проблемы, начавшиеся ещё под венцом. И чаще всего, по пришествию многих лет, люди останавливаются и понимают: любовь прошла. Но вместо того, что бы разойтись, искать новую любовь и быть счастливыми, им проще жить по привычке.
— Ты дышишь во время поцелуя?— спросил Павел, когда я отстранилась.
— Да, а что?— я ухмыльнулась, рассматривая его длинные ресницы.
— Ты так томно дышишь,— Арсеньев положил руку на мою шею,— раньше, когда был маленький, мне приходилось прерывать поцелуй с девочками, чтобы отдышаться.
Я думаю, что любовь со мной уже случилась. Что я в ней была несчастна, большего мне этого не надо. Человек из моего прошлого сломал меня. Все эти годы я каждый день думала о нём, каждый день просыпалась ради его взгляда. Нет, этот парень не обладал великим умом. Не имел харизмы. Некрасивый, сутулый и картавил. Носил скобы на зубах. Отталкивающий и глупый. С тех пор глупость и жестокость для меня синонимы. И всё благодаря игре с этим парнем. Не имея достаточного ума, чтобы ответить на мои ядовитые колкости, ему оставалось отвечать мне физической силою. Я терпела всяческие унижения. Дралась, плакала. Затяжные депрессии, мысли о суициде. Мне пришлось восстанавливаться год после его ухода из моей жизни.
Всякий мне говорил: «бьёт – значит любит». И я внимала этим пустым словам, внимала им. Относилась к этой несчастной игре, как к единственной цели в жизни. Тратила всю себя, сгорала в ненужном огне самопожертвования. И не было тогда человека, который остановил бы меня, сказав: «нет, дорогая. Если бьёт – значит, любит бить».
И теперь, спустя столько времени, я не могу влюбиться. Стокгольмский синдром длиною в жизнь. Я раньше боялась полюбить. Панически боялась повторения всего ужаса, который случился со мной. Подавляла любую симпатию. Словно прятала живых бабочек в деревянный сундук до лучшего времени. И жить без чувств достаточно скучно. Я даже не чувствовала азарта при изучении информатики, хотя раньше испытывала его всегда. Теперь же заниматься написанием программ было тягостно. Любая умственная работа заканчивалась упадком сил. Приходя домой, я ложилась на пыльный пол, рассматривала потолок до глубокой ночи, а потом засыпала. Но когда моё состояние пришло в норму, я отворила сундук и увидала, что все бабочки давно мертвы. И теперь я попросту не смогу любить. Никогда.
Тем временем Павел сжал свои руки на моей шее. Не сильно. Это всегда пугало меня, но я не отстранилась. Пытка продолжалась не более секунды, но этого достаточно, чтобы захотеть отправиться прочь.
— Пошли домой,— сказала я, пытаясь встать.
Когда я отстранилась от него, тело пронзил вечерний холод. Но Арсеньев прижал меня к себе и продолжил поцелуй. Он всегда кидается от нежности к жестокости. Впрочем, меня вновь захлестнули мысли.
Однажды ночью пришло озарение. Помниться, я тогда исписала несколько страниц в серой тетради. Все хотят быть любимыми. Все хотят, что бы их любили. Но никто не хочет любить. И даже я не умею, не способна этого делать. Я свято верю в дружбу, но быть влюблённой... не могу. Всегда лишь играла в игру. Добивалась расположения объекта, пыталась насладиться его чувствами, влюбляла в себя. Ловила каждый взгляд, пыталась разгадать потаённый смысл слов. Я всегда любила бурлящую в жилах кровь, погоню, а не человека. В любых отношениях я прежде всего любила себя и свои чувства, а человек был просто ключом, который открывал этот поток адреналина. И когда жертва влюблялась в меня, испытывала симпатию, я, успокоившись, исчезала.
— Она ещё и кусается,— Павел прервал поцелуй,— посмотрите на неё.
Его губы распухли и сделались красными. Запустила руку в его волосы кофейного цвета.
— А я не могу укусить,— театрально расстроившись, сказал он,— прикус не позволяет.
Он продемонстрировал зубы, а я предложила:
— Попробуй.
Наклонившись к Павлу сильнее, прижалась. Он схватил зубами мою нижнюю губу. Зубов я почти не почувствовала, только засмеялась от отчаянного укуса. Легко ускользнув от его неправильного прикуса, язвила:
— Неудачник.
Я смирилась с тем, что не умею любить. Не каждому это дано. Многие люди любят. Тихо и спокойно, ласково. Мне это кажется скучным. Страсть куда интереснее. Поставив диагноз, я больше никогда не использую слова «любовь». Но всё время говорю «игра». Любые мои громкие слова о неистовой любви – напускные, поток хаотичных чувств. Это всё мнимое и пустое. Пройдет. Часть моей актёрской игры, ведь я прекрасно лгу. Делаю это столь умело, что порою сама путаюсь в своих иллюзиях.
— В пятницу иду гулять со спортсменкой,— говорил Павел, когда я рассматривала его густые, но аккуратные брови.
Забавно, что, целуясь, мы можем обсуждать симпатии. Он может мне рассказывать о своих девушках. У нас нет чувств, мы никто друг другу. Находясь рядом, мысленно я могу обниматься с другим.
— Только не целуйся. Делайте, что хотите,— равнодушно я разглядывала его пухлые щёки и веснушки,— но не давай ей трогать твой язык. После всяких девушек, я буду брезговать.
— Не обещаю,— заявил он, меня его реплика расстроила.
— Тогда я буду целовать тебя сейчас. И скажи мне, если вы поцелуетесь.
— Я же могу и не сказать тебе,— ухмыльнулся Павел, а я действительно начала испытывать отвращение.
Посмотрев на часы, я обнаружила, что уже глубокая ночь. Меня снова никто не ждёт дома, поэтому пора спешить.