Глава 5.3
Звенит звонок – гам голосов, возня открываемых портфелей и сумок заполняют класс. Поднимаюсь на негнущихся коленях. Моя теория дает мне совсем немного времени, чтобы осмыслить то, что должно произойти в ближайшие несколько минут.
Блондинка и три её подруги (одна из них заболела) уже навострили носы в мою сторону – они переговариваются друг с другом, глядя на меня с неприкрытым азартом и злобой. Их сумки уже собраны и никто не помешает им добраться до меня сегодня. Мои руки трясутся. Это хорошо.
Они смеются, а у рыжей все та же вселенская тоска на лице – ох, как мы любим себя, как нам себя жалко… Нас аж целый парень отверг, так пожалейте же меня, люди добрые, все, кому не лень! Моё дыхание быстрое, частое. Кончики пальцев рук немеют. Прекрасно.
Блондинка сверлит меня взглядом, направляясь к выходу из класса. Её приспешники следуют за ней. Они похожи на акул, которые почуяли кровь. Мое сердце – отбойный молоток и оно взрываетбарабанные перепонки. Замечательно.
Иду на выход вместе с остальными учениками класса и чувствую, как ветерок обдувает мокрую от пота спину. Интересно, где они это сделают? В стенах колледжа все еще слишком много людей, в том числе весь преподавательский состав и администрация, так что слишком опасно. Они буду ловить меня на улице, там, где никто не увидит, там, где никто не сможет их остановить.
Отлично.
Кишки завязываются в узел, когда я выхожу в коридор, переполненный людьми. Я оглядываюсь и не вижу их – все правильно, здесь они не станут меня ловить. Мои руки передают импульс всему телу, и я закусываю губу, чтобы та не дрожала. Я близка к истерике и это великолепно, потому что иначе мой план не сработает. Должно быть страшно, должно быть плохо, и кишки должны заплетаться в морские узлы, потому что иначе ничего не произойдет. Выхожу из дверей главного входа, оказываюсь на улице и иду среди толпы студентов. Солнце теплое, день погожий, люди весело смеются, переговариваются, обмениваясь преимущественно нецензурными фразами (незнаю, почему, но именно в этом возрасте так хочется крыть матом) и разбиваются по тройкам и парам, разбредаясь по домам. Они хохочут и тычут друг друга локтями, а у меня пересохло и саднит в горле. Парочки обнимаются и целуются, а я не чувствую своих ног, не ощущаю, как переступаю ими, не чувствую земли – меня просто несет вперед. Я судорожно оглядываюсь и ищу среди толпы беззаботных студентов тех из них, что жаждут моей крови. Бух, бух, бух. Сердце, миленькое, ты там поосторожнее – нам с тобой еще жить в этом теле. Не вижу ни блондинки, ни рыжей, ни той, третьей. Давление в голове зашкаливает, стрелка в красной зоне и мне кажется – еще чуть-чуть, и носом пойдет кровь. Где же они? Пересекаю передний двор и выхожу к заднему участку. Я затравленно озираюсь по сторонам. Никого. Прибавляю скорости и искренне надеюсь покрыть участок «учеба – дом» без кровопролития. За мной никто не идет. Может, они передумали? Может, нашелся кто-то более лакомый, чем я? Может, я слишком плохо о них думаю? Выхожу из задних ворот и спускаюсь по узкой улочке вниз. Здесь дома так сильно жмутся к забору колледжа, что почти наступают сваями на узкую асфальтированную дорожку для пешеходов, зажимая всякого идущего по ней. Здесь дома так близко друг к другу, чтопричина, почему я вижу этих двоих – правильный угол. Но чем дальше, тем гуще листва и ниже ветки, там кустарник – выше человеческого роста, и места хватает исключительно для важных персон – охотников и жертвы.
Я начинаю скулить, но третья сильнее стискивает кулак на моей шкирке и рычит:
– Заткнись.
Она буквально швыряет меня, и мы оказываемся под сводом тополей, скрытые от всего мира кустарником с одной стороны, хоккейной коробкой – с другой и стеной дома – с третьей. То немногое пространство, что открыто посторонним, становится таковым лишь под определенным углом. Здесь сумрачно и тихо. Я понимаю, что теперь мне остается надеяться лишь на чудо.
– Ну, всё, шалава… – говорит третья.
Я оборачиваюсь и молюсь, что хоть кто-нибудь из случайных прохожих не останется равнодушным. Но никаких случайных прохожих в половину третьего дня нет и быть не может. Я пячусь назад. Сердце колотит грудную клетку изнутри и оглушает меня,непонятно, как люди выходят из подъездов.
Меня резко хватают за шкирку и тащат. Я даже взвизгнуть не успеваю, как оказываюсь за углом одной из пятиэтажек – та, третья, тащит меня своей ручищей куда-то внутрь двора. Мы огибаем торец, и я начинаю визжать:
– Отпусти…
– Рот закрой! – басит она, словно мужик.
Её руки такие сильные, её тело такое высокое, что я даже сопротивляться не могу – меня как будто поездом сбило и теперь несет к обрыву. Мы огибаем еще один угол, и тут я вижу их – блондинка и рыжая. На лице последней не осталось и следа былой любви – она скалится, словно дикий зверь. Блондинка, напротив, серьезна и сосредоточена. Она смотрит, как третья тащит меня к ним и лишь краем уха улавливает щебетание подружки слева от себя. Здесь дома так жмутся друг к другу, что дворы совсем узкие. Тут много деревьев и детская площадка со спичечный коробок, хоккейная коробка еле умещается между двух пятиэтажек, и за этой хоккейной коробкой тополя такие высокие и густые, что закрывают собой обзор, и единственнаясбивает ориентиры и заставляет захлебываться воздухом. Я судорожно бегаю взглядом от лица к лицу, и паника накрывает меня с головой. Ох, как сейчас будет больно.
Похоже, я просчиталась.
Слышу всхлипывания – это я сама. Они звучат, как не мои. Пульс – двести, руки ходят ходуном, по спине пот течет.
– Оставьте меня… – блею я.
– Тебе сказали оставить Тимура в покое? – визжит рыжая из-за спины блондинки, которая еле заметно морщится от визгливого голоса подружки. Блондинка идет на меня, как бык – у неё не столько желание поквитаться за обиды своей соплеменницы, сколько личная вендетта, поскольку Тимуру хватило ума наподдавать её братьям. Я почти задыхаюсь – перед глазами плывут черные круги. Я слышу стук своих зубов. Не хочу, чтобы меня били. Я безумно боюсь боли. Блондинка открывает рот, изрыгая мерзости и угрозы, но я не слышу её слов – они и звуки всего окружающего мира тонут в невидимой вате, потому как вижу…
…она стоит у борта хоккейной коробки исмотрит прямо на меня. Своим единственным глазом она внимательно всматривается в мое лицо, и её тело вздрагивает, выбрасывая кадры один за другим – вот она поворачивает голову, вот её рука выворачивается, словно в судороге, она запрокидывает голову назад и хрустит позвонками, а в следующее мгновение жуткое лицо, возвращаясь в исходную позицию, разрывается маской беззвучного крика, а черная дыра ее рта становится бездной.
Дальше все происходит так быстро, что умещается в короткий миг жизни, который я уже не забуду никогда – тварь делает шаг, выгибая колено назад, а не вперед, с мерзким хрустом выворачиваемого сустава, а в следующее мгновение она оказывается прямо перед лицом блондинки, выбрасывая кадры. Рука твари поднимается на уровень лица, выворачивается ладонью вверх – чудовище делает резкий выпад. Черная рука, с тонкими обугленными пальцами, сгоревшей плотью и кожей, обожженной так, что местами сверкают кости, одним рывком вперед – три пальца из пяти оказывается у неё во рту. Я давлюсь воздухом, рыжая и третья непонимающе открывают рты и округляют глаза, пока блондинка, неестественно широко раскрыв рот,захлебывается, даваясь пустотой. Воздух в моих легких становится камнем, когда я вижу прозрачную слизь, стекающую по уголкам рта блондинки. Блондинка хрипит и булькает, даваясь фалангами обугленной плоти, захлебываясь густой слизью. Черные пальцы – все глубже в горло, глаза девушки становятся огромными – она чувствует смерть, но не видит её. Тварь смотрит в обезумевшее лицо, и рваная кожа на её голове оживает – она ощетинивается иглами на концах, и десятки щупалец устремляются к голове, нацеливаясь на правый глаз…
– Нет… – тихо шепчу я.
Тварь резко оборачивается, смотрит на меня, и под взглядом её глаза – мутного, с расплывчатым краем сгнившей радужки – я чувствую свой желудок у меня в горле. Я сдавленно скулю, закрывая рот рукой. Тварь резко поворачивает лицо к блондинке, у которой синеют губы, и выворачивает голову набок, как внимательная псина. Я чувствую вибрацию, исходящую от неё, чувствую, как от неё несет могильным холодом и сладковатым смрадом смерти. Тварь напрягает руку, впивается большим пальцем в щеку блондинки, и та сдавленно хрипит.
А потом отрывает её от земли.
Блондинка повисает на собственной челюсти и обретает голос – она начинает сдавленно хрипеть и булькать. Рыжая и третья видят, как тело подруги поднимается в воздух, отрывая ноги от земли, а рот раскрыт и его раздирает изнутри пустотой. Они пятятся назад и думают, что изо рта блондинки капает слюна. А я скулю в свой кулак, видя, как слизь скатывается тягучими прозрачно-розовыми комками по её шее. Рыжая не выдерживает и с визгом дает деру. Третья смотрит, как подруга начинает синеть, зависнув в полуметре от земли, дергаясь всем телом, булькая и сипя. Третья видит, как по ногам блондинки струится моча. Третья в панике бросается бежать. Мы остаемся втроем. Голос блондинки затихает. Я скулю:
– Не убивай…
Тварь снова поворачивается ко мне – её белесый глаз и пустая глазница внимательно вглядываются в меня, а затем она медленно возвращается к блондинке – вторая рука лезет к ней в рот, тонким пальцем цепляясь за край нижних зубов, и…
… один точным, резким движением дергает нижнюю челюсть вниз.
Мерзкий хрустящий звук – я кричу, блондинка безвольно повисает на руке твари. Тварь бросает девушку на землю, словно кусок чего-то безжизненного – чего-то, что никогда и не было живым, и резко поворачивается ко мне – падает на землю, как марионетка, которой рубанули нитки, переворачивается на живот, хрустя костями, выгибая суставы под неестественными углами. Я кричу, что есть сил. Тварь словно паук льнет к земле торсом, ноги обгоняют руки, руки меняются местами с ногами, голова содрогается, глаз и глазница неотрывно смотрят на меня. Я кричу, чувствуя, как становятся мокрыми штаны, в тот момент, когда тварь нависает надо мной. Её лицо почти касается моего носа:
– Где мы двое? – хрипит она мне в лицо.
Я отключаюсь.