С любовью, Лиэрин

«Дорогой дневник.

Я уже давно не бралась за ручку. Сначала сил не было, а потом времени. Я все больше погружаюсь в книги, которые мне дал Теодор: изучаю партии, парламент. Нашла некоторые знакомые фамилии, отчего по коже бежали мурашки – неловко, когда знаешь людей, что носят эти фамилии, лично.

Иногда мне кажется, что я читаю вовсе не о политике, а о Теодоре. Каждая статья про его отца будто даёт мне подсказку: почему он такой, откуда в нём этот холод и упрямство. Но вместе с тем везде между строк видится искаженная усмешка Чарльза: его фамилия мелькает в списках депутатов, а он сам будто нарочно превращает каждую встречу в игру.

А еще я ловлю себя на странной мысли. Я вожу подушечками пальцев по шершавой бумаге, представляя, как моя фамилия пишется на странице этих книг. Моя история. Моя жизнь. Моё наследие.

Я понимаю, как нелепо это выглядит. Я всего-лишь школьница, которая конспектирует речи чужих людей. Но с каждой страницей я всё меньше думаю о том, чтобы понравиться отцу Тео. Я думаю о том, что сама не хочу прожить жизнь в тени, быть лишь чьей-то дочерью, чьей-то подругой. Я хочу, чтобы моё имя тоже осталось. Чтобы обо мне говорили, даже когда меня не станет...

С отцом мы не разговариваем с субботы. Я большую часть времени сижу в своей комнате, он тоже меня избегает – наверное, не хочет любоваться последствием своего удара. Я все еще злюсь на него, но понимаю, что отчасти виновата и сама. До сих пор перед сном прокручиваю то дерьмо, что сказала ему в сердцах, но, к сожалению, просить прощения у меня не хватает сил, да и он мог бы не вести себя как мудак.

И всё же смешно. Я думаю о наследии, о том, как моё имя будет значить что-то в книгах, а сейчас моё имя значат лишь счета из больницы и крики в нашей квартире. Может быть, я и правда слишком много воображаю. Но если не мечтать, то зачем тогда вообще жить?

Может, у меня будет когда-нибудь шанс все изменить?

С любовью, Лиэрин.

29.10.2015»

----

Стук в дверь заставил раньше времени захлопнуть массивный блокнот, так и не позволив выложить всё, что копилось в голове.

— Лиэрин, я могу войти? — низкий голос отца донёсся из-за двери. Девушка скользнула взглядом к окну: маловероятно, что он явился среди ночи просто поинтересоваться её самочувствием. Особенно после недели гробового молчания.

— Ну, войди, — произнесла она. Холодный нажим в голосе прозвучал чуждо даже для неё самой, и брови невольно дёрнулись вверх.

Люсьен вошёл и сел на край её кровати так, будто здесь всё ещё была его территория. Некоторое время молчал, изучая девушку: лицо, где тлела злость; разбитую губу; блокнот, который она так поспешно прижала ладонями.

— Сегодня звонили из больницы, — наконец сказал он. Голос сухой, будто констатация бухгалтерской справки, — Счёт за лечение почти закрыт.

Она резко подняла голову. Глаза расширились в смеси надежды и недоверия. Но прежде чем она успела что-то спросить, он продолжил, медленно, с паузами, будто бы иначе она не уловила главного:

— Часть средств поступила от частного лица. Р. Грэнтэм, кажется.

Фамилия будто отвесила ей еще одну пощечину, настолько реальную, что ранку на губе снова неприятно зажгло. Отец заметил, как побледнело ее лицо, и позволил себе тонкую улыбку, которая буквально кричала "смотри, я же говорил!".

— Вот и думай, Лиэрин, — он слегка подался вперёд, уперевшись ладонями в матрас — Есть люди, которые не бросаются словами, не кормят обещаниями. Они просто делают. А твой Теодор... он льёт тебе в уши красивые речи. Но когда приходит время платить – рядом оказывается совсем другой.

Она вскинула одну бровь, губы едва тронула кривая гримаска: не улыбка, скорее скептический изгиб, от которого уголки рта чуть поджались. Выражение получилось таким, будто она пытается переварить нелепость его слов и уже заранее их отвергает.

— Это все, что ты хотел сказать?

Люсьен не сразу ответил. Секунду сидел молча, и в этом молчании что-то дрогнуло: то ли воспоминание о том, как совсем недавно он потерял контроль, то ли страх, что дочь снова увидит его слабость.

— Ты слишком многого ждёшь, — произнёс он наконец, хрипловато, окончательно убивая в ней надежду на то, что он извинится, — Я сказал тебе факт. Счёт закрыт. Не тобой, не мной, а человеком, у которого фамилия всё ещё что-то значит. И прославилась она отнюдь не на скандалах.

— Значит, я помолюсь за эту фамилию сегодня перед сном, — съязвила рыжеволосая, обожжённая отсутствием вины в его словах, — А заодно и за тебя, papá. Чтобы когда-нибудь ты вернулся себе былую силу. Тогда, может, и извинюсь за все.

Он не ответил сразу. На скулах заходили жилы, пальцы сжались в кулак, будто он готов был снова сорваться. Но взгляд его скользнул по дочери, по её гордому, колкому выражению лица, и что-то в нём дрогнуло. Он знал, что она не сможет держать в этой ситуации язык за зубами, и понимал, что у него снова сорвет крышу.

Люсьен резко выдохнул, словно подавляя рвущийся наружу крик. Встал. Несколько секунд стоял к ней спиной, тяжело дыша, а потом так же резко пошёл к двери. Не сказал не слова, просто ушёл.

— Спокойной ночи, папа, — крикнула она ему в след и откинула блокнот, покоившийся под ладонями, в сторону.

Фамилия, прозвучавшая в его устах, не выходила из головы. Она будто пульсировала на языке, липла к губам, как кровь.

Чертов Чарльз. Ради чего он это сделал?

То он цепляется за образ её матери, лишь бы уколоть. Теперь его отец оплачивает лечение. Всё, что она думала о Чарльзе, рушилось с каждым новым его шагом.

Сначала он раздражал оскорблениями. Потом навязчивостью, этим отчаянным желанием доказать, что он не заносчивый ублюдок. Затем затих. Потом снова – звонки, звонки, звонки. Без ответа, но такие настойчивые, будто он дышит ей в затылок. Многочисленные сообщения с оскорблениями, которые плавно перетекали во что-то приторно-сладкое и шлифовались нейтральным.

И последний звонок, на который она всё же ответила. Он закончился вспышкой с её стороны – снова злость, такая жгучая, что голос дрожал; снова резкость. И липкий след в груди, от которого не отделаться. Так не должно быть. Она не имеет права ненавидеть настолько сильно.

Но если ненависть не может быть такой острой... что это тогда? Отвращение? Чарльз будто каждый раз являлся ей другим человеком. Моментами это пугало, но в основном просто сбивало с толку, потому что ей совершенно было неясно, чего он хочет по-настоящему.

Руки сами потянулись к пачке сигарет в столе. Она почти не курила с того момента, как Теодор отдал ей их. Скорее баловство, редкая слабость, чем привычка. Но каждый раз, когда мысли о Чарльзе захватывали слишком сильно, появлялось это странное желание: вдохнуть дым, как будто им можно забить гул в голове, нейтрализовать ненависть горечью на языке.

Щёлкнула зажигалкой. Пламя дрогнуло, осветив её лицо в полумраке комнаты. Лиэрин затянулась резко, почти зло, и на секунду показалось, что вместе с дымом она выпустит из себя и его имя. Но горечь только застряла глубже. Она не знала, чувствовал ли отец, что она курит, но ей было плевать. После удара ей в целом было плевать на слова, на действия, на мотивы, которые в них скрывались. Люсьен выбил из нее что-то нежное, что-то, что раньше позволяло ей "говорить меньше, улыбаться больше", и сейчас сил не было глотать слова. Очередной удар не позволит упасть еще ниже, потому что ниже некуда.

Она затянулась, и горечь обожгла горло. Теодор сам сунул ей эту пачку, сказав полушутя – "чтобы думалось проще". Помогает ли? Помогает совершить попытку не думать. Но мысли всё равно лезли в голову, когтями цепляясь за тонкие переплетения разума.

Стоит ли сказать ему? Рассказать, что Чарльз влез в её жизнь так глубоко, что теперь даже больничные счета матери несут его фамилию?

Если умолчать, то Тео все равно узнает.

Если узнает, то что тогда? Взрыв? Игнор? Упрёки?

Она боялась не его злости, а того, что он может отвернуться. Что решит, раз она позволила Чарльзу вмешаться, значит, и сама связана с ним больше, чем признаётся.

А ведь это не так. Не может быть так.

Она прижала ладонь к губам, чувствуя вкус дыма и крови от треснувшей губы. Два терпких вкуса переплелись во рту и от этого стало ещё тошнее.

Лиэрин шире распахивает окно и стряхивает пепел вниз, сидя на столе. Холодный воздух ударил в лицо, и стало ещё яснее: скрывать не выйдет. Говорить напрямую Теодору страшно, ведь слишком много на кону, слишком легко потерять его доверие. Но что остаётся? Молчать? Притворяться? Делать вид, что она ничего не знает?

Мысль пришла сама и тут же кольнула под рёбрами, как острый клинок. Позвонить Чарльзу. Узнать прямо у него, что он задумал, чего добивается. Попросить ответ, даже если он обернётся новым унижением. От самой этой мысли по коже пробежал холодок. Звонок Чарльзу – это очередное подтверждение его слов. Что она всегда возвращается, даже несмотря на то, что периодически блокирует и игнорирует. Подтверждение, что он все равно добивается своего. Но одна вещь пугала больше всего: он всегда делает, а Тео только учит её ждать, даже если у нее совершенно нет на это времени.

Пальцы сами потянулись к телефону. Экран вспыхнул в темноте, белое свечение обдало лицо, заставив зажмуриться. Несколько секунд она просто сидела, глядя на список контактов, будто от этого зависела жизнь. Имя "Чарльз" казалось вырезанным в стекле – острым, угловатым, нестерпимо заметным. Она провела по экрану, будто пытаясь смахнуть имя, и палец дрогнул. Два коротких гудка. Третий.

— Алло?.. — голос в трубке прозвучал хрипло, будто человек только проснулся, но вместе с этим слышалась нотка и радости, и удивления.

— Чарльз, — девушка назвала его имя только ради того, чтобы собраться с мыслями. Пришлось приложить много усилий, чтобы голос не дрогнул – слова отца все еще эхом отдавались в голове, выбивая ее из колеи, — Зачем твой отец это сделал?

— Сделал что? — ответ прозвучал практически мгновенно, будто парень тысячу раз проигрывал этот диалог в голове.

— Ты знаешь, о чем я, — рыжеволосая тихо выдохнула и покачала головой. Пепел с сигареты сорвался вниз и рассыпался по столу, отчего она цокнула языком и выкинула окурок в окно.

— Потому что я попросил, — Чарльз выдержал паузу, будто подбирал слова. По итогу его ответ прозвучал чётко, ровно и, на удивление, спокойно.

— Для чего? — она старалась сделать голос жёстче, но он все равно дёрнулся.

— Чтобы ты прекратила строить из себя страдалицу, — он вздыхает устало, почти ощутимо рядом, но голос лишён прежней ядовитости, — А вообще, хочешь знать честно – не знаю, зачем это сделал. Считай, что каждый мой поступок импульсивен и в следующий раз я зажму тебя где-нибудь в углу.

— Что, прости? — брови девушки дёрнулись вверх, а губы поджались.

— Ничего. Шутка. Просто подумал, что, может, так ты посмотришь на меня по-другому, — голос его звучал непривычно мягко, почти безопасно, — А теперь не делай мне мозги, когда я только проснулся, я и так сказал тебе уже больше, чем надо.

Лиэрин замерла, вслушиваясь в его голос. Ни привычной насмешки, ни колючего презрения. Только усталость и какая-то странная тёплая мягкость, от которой хотелось одновременно оттолкнуть трубку и прижать её к уху крепче. Она открыла рот, но слова застряли. Накатила злость: на него, на себя, на весь этот цирк вокруг.

— Мне... — начала она, но воздуха в груди будто не хватало, чтобы договорить с первого раза, — Мне с Теодором теперь что делать?

— А это что, моя забота? — вновь та самая интонация, по которой читалась его насмешливая ухмылочка на губах, — Все, рыжуля, отстань. Сама разбирайся с остальным. Я к твоим услугам, но не в этом деле.

Лиэрин прикусила губу, сдерживая рвущиеся наружу слова. В трубке ещё звенела его ухмылка, и ей показалось, что он видит её сейчас насквозь, играет ею так же легко, как всегда.

— Чарльз... — голос сорвался, но он уже не дал ей продолжить.

— Иди спать.

Щелчок отбоя прозвучал так, будто в ухо забили гвоздь. Она одернула трубку и уставилась на экран, на мигнувшие слова "разговор завершён", и только потом поняла, что до боли сжимает телефон в ладони. Сигаретный дым уже почти выветрился из комнаты, но в глотке всё равно жгло. И злило больше всего то, что он ушёл первым, потому что из-за этого складывалось чувство, будто это не он пытался добиться внимания Лиэрин, а она его.

Минутные раздумья позволили ей бессознательно открыть диалог с Теодором. Она понимала, что если не расскажет сама сейчас, то он откуда-то узнает и будет только хуже. Пальцы кликнули по строке для ввода сообщений и зависли.

Что писать? Страх поднимался в груди, плотный, липкий, почти животный. Меньше всего на свете она хотела потерять Тео из-за того, к чему не имела никакого отношения. А слова никак не складывались в те, что могли бы спасти её.

— Ай, к черту, — наконец, прошипела она и пальцы начали свой танец по клавиатурке, — Я не могу исправить того, что от меня не зависит. Надоело.

Короткое сообщение было отправлено почти сразу – "Чарльз заплатил за лечение мамы". Она старалась не думать о том, как это звучит, просто предоставила сухой факт.

Аппарат завибрировал через минуту – Теодор будто всегда ждал ее сообщений.

"Ты издеваешься?"

Следующее пришло через несколько секунд, коротко, обрублено, будто он сдерживал себя, чтобы не кинуть телефон о стену:

"Ты позволила ему влезть?"

Гримаска абсолютного непонимания исказила её лицо. Что Лиэрин должна была сделать? Предугадать, что у Чарльза в голове и пригрозить ему пальцем, чтобы он не смел спасать ее мать?

"А что я должна была сделать? Ты думаешь, я знала о том, что он планировал?"

Сообщение улетело, и сразу стало пусто. Телефон молчал. Секунда, две, три и каждая растягивалась невыносимо долго, пока в голове рождались самые жуткие сценарии. Тео читает, Тео злится, Тео уже решил, что она предала.

"Ты всегда находишь оправдания."

Она резко втянула воздух, будто её ударили. Пальцы задрожали, но девушка упрямо набрала:

"Оправдания? Это не я! Я даже не знала. Вруби голову, не будь идиотом!"

Ответ прилетел сразу, будто он только и ждал, чтобы вонзить:

"Но ты всегда находишь способ оставить его рядом."

Глаза защипало. Она ударила по экрану сильнее, чем нужно:

"Я его ненавижу!"

Несколько секунд – снова пауза.

"Ненавидишь? Смешно. Видимо, идиота из меня делаешь только ты :)"

— Вот и поговорили, — девушка рвано выдыхает воздух из легких и выключает телефон, откидывая его на кровать.

"Страдалица", как выразился Чарльз, во всей красе. Надоело перед кем-то оправдываться и унижаться за то, чего она даже не делала. У нее было ощущение, что изнутри ее будто исполосовали ножом – все жгло, ныло, и с болью этой ничего нельзя было сделать. Смешалось все: обида, злость, отвращение, где-то даже затесалась благодарность, которую девушка спрятала глубже, чтобы даже не думать об этом.

— Да пошли вы все к чёрту, — она выдохнула в темноту, уронив голову на ладони. В ответ не последовало ничего, кроме равнодушной тишины.

***

На следующий день всё вокруг снова казалось до боли обыденным. Школьная столовая, пахнущая котлетами и фруктовым чаем, жила своей привычной жизнью. Шум, гул голосов, стук подносов, визгливый смех младших классов, пробегающих между рядами. Вдоль длинных окон тянулись столы, усыпанные крошками и заляпанные следами от подносов, ведь уборщицы не успевали за бесконечным потоком учеников.

Свет падал сверху жёсткий, белёсый, превращая лица в уставшие маски. Кто-то оживлённо спорил о контрольной, кто-то зажёвывал обиду на строгого учителя вкусным пюре. На фоне этого хаоса Лиэрин чувствовала себя чужой: слишком собранной, слишком погружённой в свои мысли, чтобы смеяться вместе с остальными. Она сидела на широком подоконнике, уперевшись коленями в стол, и перелистывала её ночью переписку с Теодором. Больше ни одного слова, а он сидел там, за два ряда от нее, вместе с Аластаром и какими-то одноклассницами из математического класса и мило беседовал, будто ничего и не произошло. Она кипела так, что у нее волосы чуть не вставали дыбом, а у него был такой вид, словно Лиэрин и вовсе не существовало.

Этот контраст очень сильно бил по вискам. Теодор, который говорил, что она единственная, на кого он вообще посмотрел с чувствами, единственная, кого он подпустил к себе настолько близко, сидит сейчас и открыто заигрывает с кем-то. Не с ней. Хотелось прямо сейчас запустить телефон прямо в голову, упиваться чужими слезами, лишь бы самой стало легче.

Лиэрин уже успела отослать Марго, потому что её сегодня безумно раздражала болтовня гитаристки. Может, подруга обиделась, может, больше и вовсе никогда не подойдёт, но рыжеволосой было настолько плевать на это сейчас, что было даже страшно представить. Девушка часто давала Марго отворот: то у нее было очень много дел по учёбе, то они уже договорились с Тео, то у нее просто не было настроения встретиться, и так по кругу. Вероятно, после этого раза девочка вообще бросит идею наладить контакт с подругой.

— Так всё-таки ненавидишь? Реально? — Лиэрин вздрогнула от внезапности и резко отвела локоть в сторону, услышав, как он протягивает "р" в его сладкой интонации с легкой усмешкой в конце. Удар пришёлся между рёбер, не сильный, но неприятный, отчего Чарльз, который чёрт знает уже сколько сидел рядом, согнулся вдвое и зашипел.

— Ай, ты что, дура? — черноволосый хрипло выдохнул, прижимая ладонь к боку, но губы всё равно продолжали изгибаться в привычной ухмылке, — Я же просто спросил, рыжуля. Зачем сразу бить?

— Заткнись, — коротко отрезала она, продолжая прожигать взглядом профиль Теодора. В голове крутилась одна мысль – "какого черта".

— О, знаешь, почему он так себя ведет? — Чарльз будто прочитал ее мысли. Он слегка наклонился вперед, все еще придерживаясь за рёбра, и прищурил глаза, — Ты назвала его идиотом. Когда я его реально обидно обзывал, то он не разговаривал со мной неделями. Просто бросал свой фирменный ублюдский взгляд и мило болтал с другими, будто на зло. А через пару недель все становилось на свои места – мы снова были "друзьями".

— Почему у многих нет привычки высказывать свои обиды ртом? Он же знает, как я страдаю от того, что отец не обращает на меня внимания, — она блокирует телефон с перепиской и сжимает его в руках так, что костяшки побелели. Слова были не предназначены Грэнтэму, просто мысли вслух, — "Я не уйду, пока позволишь быть рядом". Конечно...

Девушка глухо рассмеялась, уронив телефон на колени и закрыв лицо руками. Смех почти граничил слезами, но плакать уже будто было нечему. Чарльз рядом затих. Поджал губы, не зная, как реагировать. В глазах мелькнула не привычная насмешка, не желание уколоть, а что-то отдалённо похожее на осторожность.

— Ну, можешь попробовать с ним начать разговор сама, — Чарльз пожал плечами и откинулся назад, уперевшись спиной в стекло, — Но это обычно дерьмом кончается. Если тебе нервов не жаль...

Девушка отняла руки от лица и вскинула на него взгляд – маска Чарльза впервые дала трещину: взгляд серьёзный, ухмылка сменилась обычным выражением.

— С кем я сейчас разговариваю? — она всмотрелась в его лицо так, будто видела впервые, — Неужели мудак Грэнтэм может разговаривать нормально?

— Мудак Грэнтэм может разговаривать нормально, — он выдержал паузу, будто хотел добавить еще что-то адекватное. Веки слегка дернулись, губы приоткрылись, но он вовремя развёл руками и губы снова изогнула привычная улыбка, — А вот рыжеволосая дура, видимо, не может. Обязательно надо съязвить.

— Ой, закрой пасть, — девушка рвано выдохнула и снова повернулась на Теодора, но теперь смех от их столика звучал глуше. Она непроизвольно задумалась над словами Чарльза – подойти хотелось, но фраза о том, что такие порывы обычно заканчиваются дерьмом, останавливала.

— Ну вот, снова смотришь на него, как собака из приюта, — с наигранной жалобностью протянул черноволосый и легко закинул ей руку на плечи, — Ну ничего страшного, если что, я всегда готов подобрать дворняжку к себе.

Она вскинула брови от наглости. Чарльз еще не успел договорить, как Фролло уже смахнула с себя его руку, но после его слов она обернулась на юношу так, будто сейчас ударит.

— Тебе сразу влепить или ты все-таки уйдёшь? — процедила она, уже замахнувшись ладонью, но Грэнтэм, кажется, особо не собирался уходить, просто сложил руки на груди и прищурился, — Хоть иногда думай, что у тебя с языка срывается, идиот.

Он молчал. Скосил глаза на столик, за которым сидел Теодор, затем снова посмотрел на Лиэрин. Уголки губ едва дрогнули, но он не сорвался на смех, лишь прикусил губу.

— Ударь.

— Что?

— Ударь, дура, — он наклонился ближе, делая вид, что что-то шепчет. Чарльз уже понял, что Теодор ведет себя с ней также, как и со всеми. Моментально закрывается, когда ему что-то не нравится, ищет внимания на стороне. Не потому, что не любит, а потому, что для него близость без чувств не была изменой, но была отличным способом забыться и остыть. Только вот по Лиэрин это било сильнее, чем плетью, медленно разъедало ее, копошась в подкорке. Чарльз мог просто опустить руки, потому что Монтэгю идеально справляется с разрушением и сам, — Он смотрит.

От хлесткого удара щёку моментально начало жечь. Грэнтэм даже не попытался увернуться. Его голова чуть дёрнулась в сторону, но он остался сидеть, по-прежнему сложив руки на груди. Щёку быстро залило красным, а тишина, повисшая в столовой, намекнула на привлечённое внимание.

Несколько секунд все вокруг молчали, словно переваривали то, что только что произошло. Потом из разных углов послышались приглушённые смешки, кто-то даже присвистнул. Лиэрин начала думать, что делать, но все выглядело так, будто Чарльз как обычно приставал, чтобы довести, чего и добился.

— Ой, ну и пошла ты, — громко выпалил Грэнтэм, будто подмененный, совершенно вне контекста их состоявшегося диалога, — Неблагодарная сука.

Он быстро спрыгнул с подоконника и, состроив лицо самого обиженного человека в мире, засунул руки в карманы и быстрым шагом вышел из столовой, не оборачиваясь.

Лиэрин же, поджав губы, проводила его взглядом и подперла стекло спиной, поджав под себя ноги. Внутри разрасталось странное, неприятное и очень липкое ощущение – Чарльз впервые открыто сыграл за нее, пусть и до этого наговорил полнейшего бреда. Чарльз подставил щёку, подыграл, произнёс нелепую реплику, и всё только ради того, чтобы Тео видел именно это. Чтобы Тео поверил, что между ними ничего нет. И это сработало. Она почти физически ощущала холодный взгляд Монтэгю из-за соседнего стола, и в этом взгляде не было ревности – только молчаливое признание: да, она оттолкнула Грэнтэма.

***

Лиэрин вышла из столовой последней. Толпа разбрелась по коридорам, и шум постепенно стихал, оставляя в ушах только звенящую пустоту. Она шла медленно, стараясь не встречаться взглядами ни с кем, и прижимала к груди телефон так, словно он был единственной защитой. Сцена прокручивалась в голове заново, и каждый раз она заново спотыкалась о странность: Чарльз. Его слова, его взгляд без привычной маски, его нелепое "неблагодарная сука". Он сыграл, подстроил, и в итоге именно он оказался тем, кто "очистил" её перед Тео.

И всё же Теодор даже не пошевелился. Ни слова, ни намёка. Он видел всё, и этого должно было хватить, чтобы понять. Но он остался сидеть с остальными, холодный, ровный, как будто её не существовало. Она хотела злиться на него. На себя. На Чарльза. Но вместо этого ощущала только вязкую усталость. Оправдания, удары, сцены на публику – ничего из этого не изменило главного: Тео отстранился. И, кажется, не из-за Чарльза, а из-за неё самой.

Слова "идиот", брошенные в переписке, эхом всплыли в памяти. Тогда ей казалось, что он заслужил. Сейчас казалось, что это был удар в ту самую точку, где он всё ещё оставался уязвимым. Но, с другой стороны, почему он промолчал? Не сказал, что это задело его настолько, что он может позволять себе избегать и игнорировать? Лиэрин пожалела, что эта особенность Теодора не вскрылась раньше. Они впервые поссорились и то, чем это обернулось, ударило ей тяжелым молотом по плечам. Не хотелось ни извиняться, ни подходить – её грызло то, что вместо адекватного диалога девушку топят в тишине. А ещё грызло то, что ей придётся думать о том, что она говорит. Даже в самых мелочах.