С любовью, Лиэрин

Утро было на редкость спокойным. Небо ещё не решило, будет ли день солнечным или снова затянется серым, и Лиэрин вяло следила за облаками, которые тянулись над крышами. Разговор с Тео про его отца оставил странное послевкусие: вроде ничего не произошло, но стало чуть легче дышать, как будто хрупкое будущее начало приобретать хоть какие-то черты.

Она потянулась так, что позвоночник хрустнул, и с наслаждением вдохнула запах свежесваренного кофе. Горячая кружка приятно грела ладони, а из окна тянуло утренней прохладой. Мир ещё не проснулся окончательно, но в этом полусне была своя красота. Соседские крыши блестели от росы, птицы насвистывали первые трели, ленивые и чуть фальшивые, и Лиэрин на секунду позволила себе представить, будто утро принадлежит только ей.

Мысли текли вразнобой, цепляясь друг за друга, как бусины в ожерелье: книги на столе, сигареты в сумке, которые всё чаще манили не от нужды, а ради каприза, будто бы подпортить этот правильный кадр, добавить в него дыма и дерзости. Всё вокруг слишком ровное, слишком спокойное, и от этого хотелось самой поставить жирное пятно, разорвать картину.

В школу Лиэрин пришла раньше обычного. Тео ещё не было, оттого внутри тянуло едва уловимой тоской, но, с другой стороны, она могла позволить себе провалиться в собственные мысли без нужды вести диалог. Пустой коридор пах воском и деревом. Тишина, редкий звук каблуков где-то вдали, и только её шаги отдавались гулким эхом.

Но спокойствие продержалась недолго.

— Эй, Фролло, ты сегодня особенно рано, — Голос впереди был слишком сладким, тягучим настолько, что от него сводило зубы.

Чарльз стоял, облокотившись о подоконник, будто ждал её здесь специально. В руке он вертел сигарету, и на губах скользила неприятно самодовольная улыбка – такая привычная для него, что, казалось, парень с ней и родился. Его взгляд сразу упал на её губу, и он чуть приподнял бровь, как будто наткнулся на любопытную деталь картины. Рыжеволосая мельком замечает, как аккуратно легли тёмные круги под его глазами, подчеркивая, что он либо не спал всю ночь, либо спал очень мало.

— А это что у нас такое? — он театрально надул губы, шагая Лиэрин навстречу. Девушка делает вид, что не замечает, но язык невольно скользнул по рассеченной коже, — С кем дралась, милая?

Чарльз протянул руку, будто невзначай, как если бы хотел лишь откинуть с её лица выбившуюся прядь, но движение было нарочито медленным, с замахом коснуться совсем не волос, а губ. И Лиэрин резко реагирует на это движение раньше, чем он дотронулся – перехватывает его за запястье и откидывает руку в сторону, и это, казалось, доставило ему ещё большее удовольствие. В его глазах мелькнула искорка, знакомая до тошноты, как у ребёнка, который снова нашёл способ раздражать, потому что единственная реакция, на которую он способен жить – это чужая злость.

— Слушай, Чарльз, ты можешь отстать? — девушка останавливается, пытаясь хоть как-то разорвать с ним дистанцию, потому что он постоянно лип к ней, как мерзкий слизняк. Грэнтэм уже вёл себя так, когда решил поиграть в "хорошего", но его любезный акт быстро закончился и парень временно потерялся вовсе, никак о себе не напоминая. А сейчас ему что-то вновь стрельнуло в голову.

— Зачем? Я думал, что тебе тоже это нравится. Зачем-то ты же достаёшь меня из блока, — очередная скользкая улыбка мелькает на его губах, — Так что с лицом? С Теодором поругались?

Чарльз снова сделал полшага ближе, пытаясь разглядеть трещинку на её коже. В его голосе не было ни тени заботы, лишь издевательское любопытство. Черноволосый нарочно наклонился слишком близко, плечом почти касаясь её руки, а пальцы потянулись к щеке. Со стороны это граничило с заботой, будто он проверял синяк или хотел рукой провести по волосам.

— Ну же, милая, не дуйся, — его голос сочился липкой нежностью, от которой тошнота подкатывала к горлу, — Скажи честно: это он сделал с твоей губой?

Лиэрин оттолкнула его, но слишком поздно – мимо как раз проходила пара одноклассников. Один из них замер, удивлённо посмотрев на них, а второй только прыснул и толкнул приятеля локтем.

— Отлично, — Чарльз скосил глаза и довольно усмехнулся, — Новые сплетни – это всегда весело.

Лиэрин ощутила, как внутри поднимался ураган, почти такой же, как и при ссоре с отцом. Её раздражало это внимание до скрипа зубов, но еще больше раздражало то, что никакие слова против него не работали. Оскорбления входили в Чарльза как вода в сухую землю, а просьбы игнорировались.

— Я же сказала тебе отстать, мудак, — с ним не хотелось сдерживаться, не хотелось копить обиду, чтобы она тихо отравляла изнутри. Девушка разворачивается и, не глядя, ударяет его плечом, направляясь обратно к выходу.

Чарльз даже не пошатнулся. Наоборот, его улюхмылочка стала шире. Он проводил её взглядом, не торопясь, и, заметив, что одноклассники украдкой переглядываются, довольно кивнул. Для него не было разницы в том, что она чувствовала – злость, ненависть или обида. Всё это было реакцией. Всё это означало, что Лиэрин снова отдала ему кусок себя.

— Беги-беги. Ещё увидимся, — свистнул он ей вслед, довольно убирая руки в карманы.

Она почти пулей миновала широкий коридор, всё ещё сжимая кулаки. Воздух будто дрожал вокруг, и хотелось скинуть с себя мерзкое ощущение его рук, его голоса. У выхода она столкнулась с Тео, который как раз только приехал. Юноша остановил её за плечо, потому что девушка не сразу его заметила, перебирая в голове варианты, как спровадить Чарльза окончательно.

— Доброе... утро? — он нахмурился, заглядывая ей в лицо, — Что сегодня успело случиться?

Лиэрин делает глубокий вдох и почти закатывает глаза. У нее действительно каждый день "что-то успевало случаться".

— Грэнтэм снова начал лезть, — коротко отмахивается она, слегка покачав головой, будто пытаясь откинуть события сегодняшнего утра прочь из черепной коробки.

— Руки распускал? — Теодор отвел взгляд вглубь коридора, слегка поддавшись вперед.

— Не особо. Просто бред нёс, — девушка поджала губы, сложив руки на груди, — Как мне отвязаться от него, если он цепляется, как пиявка?

Пару секунд Монтэгю молчал, стиснув зубы так, что на скулах заходили жилки. Но вместо того, чтобы броситься вперед, резко шагнул ближе, обнял её за плечи и мягко потянул вперед по коридору, в сторону лестницы.

— Пошли, — голос дрогнул, выдавая раздражение, — Не бери в голову. Что-нибудь придумаем.

Лиэрин вскинула брови, но ничего не сказала. Её ладонь скользнула по ремню сумки, будто ища, за что зацепиться, чтобы прогнать остатки злости. Рядом с ним становилось легче дышать, и пусть ураган внутри не утихал до конца, но хотя бы переставал душить.

***

День после утренней сцены потёк на удивление ровно. Они провели почти весь день рядом: сидели на занятиях, болтали о чём-то, обсуждали, что Лиэрин успела прочитать, а за обедом Тео, словно нарочно, увёл её подальше от общей толпы. Всё было обыденно, как всегда, и именно в этом было какое-то приятное утешение. Казалось, что ураган, поднятый утром, развеялся без следа, оставив после себя лишь чистое небо.

Вечером, пока Лиэрин задержалась в музыкальном классе после занятий, Теодор отбежал "по делам". Девушка не стала уточнять – уже привыкла к его внезапным периодическим исчезновениям. Закрывшись в тишине пустой комнаты, она играла отрывки то одной пьесы, то другой, перебирая клавиши, будто это помогало ей направить беспокойные мысли в нужное русло. Каждый звук ложился на сердце мягкой повязкой, приглушая всю ту злость, что последнее время клокотала внутри.

На улице уже почти царил ноябрь. Сумерки наступали слишком рано, будто день и не пытался продержаться дольше положенного. Холодный воздух пах сырой землёй и прелой листвой, колкий и горький, а от дыхания поднимался пар. Фонари зажглись, но их жёлтый свет не разгонял мрак, не в силах пробиться сквозь густой туман, который опускался на город с наступлением ночи. Ветер время от времени проносился по полупустому школьному двору, шурша редкими листьями, прижатым к земле.

Чарльз вывалился из школы как обычно, когда уже коридоры практически опустели. Парень вяло потягивается, уже лезет за пачкой сигарет в карман, но слышит за собой знакомый голос.

— Нам нужно поговорить, — Теодор кладет руку ему на плечо, силой разворачивая к себе.

Черноволосый цокает языком так, будто его оторвали от самого важного занятия в его жизни. Он небрежно стряхивает чужую ладонь с плеча и натягивает привычную ухмылку, понимая, о чём идет речь.

— Фролло уже успела нажаловаться? — Чарльз вопросительно вскидывает брови, слегка опустив подбородок. Взгляд вышел вызывающим, а сам он расправил плечи и медленно начал обходить Теодора, будто провоцируя, — Не заводись так, мы же просто "играем". Ты сам дал добро, помнишь?

Теодор сжал кулаки так, что костяшки побелели. Он молчал дольше, чем стоило, будто решал, удержать равновесие или сорваться. В глазах мелькнула тень сомнения, но Чарльз продолжал медленно обходить его, изучая, и этот жесть лишь раззадоривал Монтэгю.

— Игры, — наконец произнёс Тео низко, сдавленно, — заканчиваются там, где ты начинаешь распускать руки.

Чарльз ухмыльнулся шире, склонил голову набок, наклонился ближе, почти шепча:

— А если ей нравится? Или ты бесишься, что на меня она реагирует живее, чем на тебя?

Эти слова перерезали оставшиеся тоненькие ниточки терпения. Монтэгю не дал себе ни секунды на раздумья – кулак врезался Чарльзу в солнечное сплетение, так резко и сильно, что тот согнулся, теряя дыхание.

Воздух вышибло напрочь, лёгкие будто сжались в маленькую точку, отказываясь впустить хоть капельку кислорода. Чарльз захрипел, рот сам раскрылся, но вместо вдоха вырвался только сжатый звук. В глазах на мгновение потемнело, грудь пронзило жгучее, раскалённое клеймо, которое растекалось волной боли к горлу и плечам. Колени дрогнули, тело сложилось пополам, а в ушах гулко билось: "дыхни, дыхни, дыхни". Паника нахлынула ледяной волной. Казалось, что он задыхается, что ещё секунда и провалится в пустоту. Но вместе с этим, сквозь судорожные рывки и хрип, пробивался тихий смех, сиплый и рваный – больше от упрямства, чем от удовольствия. Теодор подхватил его за шкирку, чтобы черноволосый не опустился на пол.

— Тише-тише, твоей матери не понравится, если ты запачкаешь пальто грязью, — прошипел Тео, одним движением отталкивая юношу в сторону, — Не лезь, куда не надо, Чарльз.

— Ты, тварь, в курсе, что я могу отцу рассказать? — голос все еще звучал осипло, но голову больше не вело в сторону, позволяя стоять на ногах без помощи Монтэгю, — Он навряд ли будет в восторге от того, что меня калечат прямо за углом школы.

Тео ничего не ответил, просто обошел черноволосого и пошёл прочь, даже не оборачиваясь. Грэнтэм выпрямился, провёл ладонью по груди и тихо выругался. Боль расползалась жаром, но ещё сильнее жалила обида. Удар друга, бывшего друга, который даже бровью не повёл, когда бил. Чарльзу нравилось внимание, но он слишком сильно любил себя, чтобы терпеть унижение на пороге школы. Боль пройдёт, следов не останется, но внутри искра превращалась в огонь.

Юноша задержал дыхание, втянул холодный воздух, и уголки губ, кажется, впервые за долго время опустились вниз. Он знал, как бить больнее – не кулаками, нет, это удел сброда. Сплетня, полуслово, подделка. Достаточно маленькой трещины, чтобы расколоть Теодора изнутри. В этот раз он задыхался от удара, а в следующий раз задыхаться будет уже Монтэгю. К тому же, есть идеи растоптать его и без поддельных переписок.

***

Двери особняка закрылись за его спиной, и здесь даже воздух казался другим: домашний, пахнущий свежим парфюмом и выпечкой. Боль в груди ещё не отпускала, каждый вдох резал так, что хотелось свернуться в калачик, но Чарльз умел прятать слабость так же, как умел надевать свою мерзкую улыбку.

— Чарли, наконец-то! — мать выглянула из гостиной. Высокая, с прямой осанкой, черноволосая, Кэтрин Грэнтэм засияла улыбкой, будто не видела сына несколько месяцев. Она подошла, поправила парню шарф, провела пальцами по щеке, словно проверяя, не замёрз ли, — Мы как раз собирались ужинать, присоединишься? Еда уже подана.

Он улыбнулся легко, привычно. Внутри всё ещё бурлило от обиды, но наружу не просачилось и капли. Чарльз не хотел расстраивать мать недовольным лицом – они с отцом и так делали для него очень много.

— Конечно, мама. С удовольствием.

В столовой, за длинным дубовым столом, их уже ждал отец. Ричард Грэнтэм, крепкий мужчина с холодным прищуром серых глаз и аккуратной проседью на висках, отставил бокал с виски и повернулся к сыну. В его манере сидеть и даже в том, как он держал столовые приборы, чувствовалась та самая сдержанная уверенность, которая делала его внушительным даже без слов.

— Опять поздно, мистер, — заметил он, но без осуждения, скорее по привычке, едва улыбнувшись.

За ужином Чарльз почти не ел, больше слушал и вёл непринуждённую беседу с родителями. Отец рассказывал какие-то новости, мать говорила о будущем благотворительном вечере. Чарльз ловил себя на том, что эта тема ложится идеально. В голове вдруг щёлкнуло: если уж играть, то почему бы не по-крупному? Одной просьбой сейчас он может убить двух зайцев – расположить к себе Фролло и унизить Монтэгю, потому что последнему подобное бы и в голову не пришло.

— Пап, — он прервал отца ровно в тот момент, когда пауза в разговоре позволила это сделать вежливо, — Я, кстати, хотел попросить одну вещь...

Оба родителя сразу обратили внимание, и Чарльз нарочно опустил взгляд, сделав вид, что собирается с духом.

— Ты знаешь, я никогда не прошу чего-то особенного... Но... — юноша состроил максимально ангельское лицо, всеми своими силами пытаясь показать, что эта тема очень важна для него, — У меня в классе есть одна девушка, и у нее мать в больнице... Лечение дорогое, и семья тянет из последних сил. Я подумал... Помнишь, я просил у тебя часы? Может, вместо этого вы бы могли покрыть часть ее лечения?

Мать отложила салфетку в сторону и всплеснула руками. Умиление моментально окрасило ее строгие черты лица.

— Ох, Чарли, милый... Ты у нас такой умница, я даже не знаю, чем мы заслужили!

Отец же откинулся на спинку кресла, разглядывая сына внимательным взглядом сквозь линзы спущенных на нос очков.

— И что за девушка? — в его тоне не было ни подозрительности, ни недовольства, в основном любопытство, потому что Чарльз впервые по-настоящему открыл ему что-то личное. Обычно мальчик либо решал подобные вопросы с матерью, либо, вероятнее всего, и вовсе умалчивал.

Чарльз на секунду замялся, но быстро натянул миленькую улыбку, сложив руки на коленях. Он выдержал паузу, опустил застенчивый взгляд в тарелку, позволив матери вмешаться первой:

— Ричард, ну мы ведь не на допросе. Ты же видишь, что он смущается! — пристыдила отца миссис Грэнтэм, отодвигая от себя тарелку, — Может, мальчику просто важно помочь.

— Обычный вопрос, — мужчина лишь покачал головой и слегка наклонился вперёд, глядя теперь только на Чарльза, — Мы ведь должны знать, кому помогаем.

— Её зовут Лиэрин, — его тихий голос шуршал нежным бархатом; в глазах загорелся едва уловимый огонёк, когда Чарльз начал говорить о девушке, — Она отличается от других одноклассниц. Новенькая. Пианистка. Мне просто... очень жаль, как несправедливо обошлась судьба с таким светлым человеком.

Слова из его уст лились ровно, будто отрепетировано. Что-то из этого Чарльз считал правдой, что-то приукрасил, но реакция, с которой он о ней говорил, была неподдельной.

Ричард не торопился с ответом. Он рассматривал сына с лёгким прищуром, взвешивал каждое его слово, внимательно выглядывался в лицо, но в итоге лишь коротко кивнул:

— Если это важно для тебя, то так тому и быть. Завтра свяжусь с нужными людьми, узнаю, в какой больнице её мать и как лучше перевести деньги. Только скажи фамилию.

— Фролло, — незамедлительно произнес юноша, наблюдая за тем, как мать со светлой улыбкой накрывает его руку своей. Отец тоже был доволен, хоть и не говорил об этом: во взгляде мелькнуло уважение, потому что Чарльз впервые попросил что-то для другого, а не для себя.

***

Когда Чарльз поднялся к себе в комнату, в коридоре еще слышались голоса родителей. Он закрыл дверь и щёлкнул замком, позволив тишине окутать его тяжёлым пледом.

Скинув пиджак на пол, он расслабил галстук и упал в кожаное кресло. Руки машинально потянулись к сумке, чтобы достать пачку сигарет, но в последний момент Чарльз передумал, все еще чувствуя, как свербит в груди после удара. Вместо этого он просто откинулся назад, вжавшись в спинку кресла, и закрыл глаза.

Злость и обида, от которых его практически тошнило всего около часа назад, внезапно отступили. После разговора с родителями остался лишь странный, совершенно непривычный тёплый осадок – не потому, что Чарльз сделал какую-то гадость, а, наоборот, совершил практически благородное дело. Мысль о том, что его отец завтра переведёт деньги, ударила в голову сильнее, чем когда он просил купить ему машину или дорогие часы. Это были совершенно другое, позволяющее завязаться где-то в груди хрупкому цветку, который еще не успела уничтожить гниль, годами копившаяся внутри.

Он вновь вернулся к вчерашним фантазиям – к ее улыбке, которую он так ждал услышать в трубке. Он поймал на редкость хорошее расположение духа, потому что картинки в голове не искажались злобой и отвращением, а искрились сладостью, граничащей с нежностью. Чарльзу хотелось думать, что именно этот поступок сможет вызвать искренность, адресованную именно ему, а не Монтэгю, как бы его израненный холодом окружающих разум не доказывал, что ненависть – самая сильная эмоция.

Грэнтэм тихо усмехнулся и провел ладонью по лицу, фыркнув: это было слишком глупо даже для него. Но эти глупости его не раздражали, он позволял иногда проскальзывать им в его черепную коробку, чтобы в очередной раз доказать себе, что с ним все в порядке; Чарльз хочет того же, что и у всех, просто добивается этого другими методами.

— Вот увидишь, милая, — пробормотал он в пустоту, закинув ноги на стол, — Я тоже умею быть хорошим. Осталось лишь убрать лишние фигуры с доски.