Глава 3.
« Дорогой дневник.
Я совсем забыла написать о тех, кто успел стать за столь короткий промежуток времени моими врагами. Не знаю, сумею ли написать о всех сразу... даже сейчас, когда я сижу у себя в комнате, меня душит только одна мысль о них. Душит то, что я вспоминаю их голоса, выражения их лиц, когда они бросают мне очередное оскорбление.
Но я хочу написать о них. Для самой себя, чтобы через много лет перечитывать этот бесстыдный дневник и думать о том, какой же я была глупой. Или, может, слабой. Я не знаю. Может, все сразу. А, может, я вообще никогда не перестану себя ненавидеть за эти записи.
Итак, Чарльз. Чарльз Грэнтэм, главный заводила этой шайки. С его позволения люди открывают свой рот, с его одобрения они выбирают себе жертву для издевок. Я ненавижу его, ненавижу Чарльза Грэнтэма так сильно, что иногда не хочу дышать, когда он рядом. Эта наигранная идеальность. Эти чёрные патлы, всегда отлично уложенные. Натянутая улыбка... холодный взгляд, в котором нет ничего, кроме высокомерия; он смотрит так, будто я какое-то насекомое, которое заползло в его идеально отполированный мир.
Этот мерзавец специально делает это. Он любит смотреть, как люди, неугодные и недостойные, ломаются рядом с ним. Любит, когда чужие глаза наполняются слезами, когда руки дрожат от бессилия. Он знает, что ему не ответят, потому что у него есть имя, власть и семья, которая уничтожит любого за своего единственного наследника.
Но на самом деле он трус, который прячется за фальшивыми друзьями и деньгами. Он обязан унижать других ради того, чтобы самоутвердиться, ради того, чтобы чувствовать, что он хоть что-то значит. Без своих титулов он - пустое место, глянцевый фантик с гнилью внутри.
Но этот факт не мешает мне ненавидеть его еще больше. И мне страшно. Страшно, что во мне так много злости.
̶Д̶у̶м̶а̶ю̶,̶ ̶ч̶т̶о̶ ̶е̶с̶л̶и̶ ̶б̶ы̶ ̶у̶ ̶м̶е̶н̶я̶ ̶б̶ы̶л̶ ̶п̶и̶с̶т̶о̶л̶е̶т̶,̶ ̶т̶о̶ ̶я̶ ̶б̶ы̶ ̶о̶б̶я̶з̶а̶т̶е̶л̶ь̶н̶о̶ ̶в̶ ̶н̶е̶г̶о̶ ̶в̶ы̶с̶т̶р̶е̶л̶и̶л̶а̶.̶ ̶(перечеркнуто практически до дыр в бумаге)
Достаточно.
Видимо, сегодня с ненавистью, Лиэрин. 10.09.2015»
----
Сегодня отца не было дома. Ранним утром он уехал в другой город, чтобы попасть в больницу к своей жене, матери Лиэрин.
Девушка старается об этом не думать, но каждый раз, когда в доме начинает пахнуть свежезаваренным кофе, она автоматически ищет взгляд матери. Рыжеволосая опускается за стол и роняет голову на ладони, тяжело вздыхая.
— Ох, мама... Ты всегда говорила, что сначала нужно попробовать понять, а потом судить, но как же я могу понять их... это немыслимо... — легкое покалывание у носа заставляет ее откинуть голову назад и приложить руку к губам, прикрыв глаза.
Она больше ничего не сказала. Не притронулась к еде, не выпила кофе. Просто взяла свою сумку и поплелась на автобусную остановку, стараясь занять свою голову мыслями, отличными от тех, что тревожили ее изо дня в день.
***
Это утро были удивительно чистым и безоблачным. Только что поднявшееся над горизонтом солнце разливало по серым улицам мягкий мед золотистого цвета. Воздух был прохладный, но не колючий, словно свежая простынь, только что занесенная домой после холодной ночи. Тонкая утренняя дымка еще держалась на крыше школы, а капли ночного дождя висели на ветках деревьев, похожие на хрустальные бусины. Поистине спокойное, размеренное утро для этого адского места. Даже шаги, казалось, звучали тише, чем обычно.
— Редкое зрелище, да?
Едкий запах сигаретного дыма возник из ниоткуда, словно чернильное пятно на чистом листе. Резкий, колючий, въедающийся в одежду и волосы, но знакомый аромат, по какой-то причине позволяющий Лиэрин чувствовать себя практически в безопасности, пусть она и пыталась скрыть это за наигранным недовольством. Вероятно, все из-за того, что за запахом жженого табака шёл тёплый, древесный, немного сладкий, аромат с кожаной нотой, рисующий в голове изображение кресла у потрескивающего камина в старом деревянном доме.
— Эй, уснула?
— А?
Она отшатнулась, когда Монтэгю тихо, совсем беззлобно посмеялся. Она привычно нахмурилась, прижимая сумку ближе к телу.
— Это все еще не настолько редкое зрелище, как ты без сигареты. — совсем безобидный укол как инстинктивное желание защититься.
— Может быть. Но утро из-за этого не стало менее приятным. Как добралась вчера до дома?
— Какая разница?
— Просто думаю, что на машине удобнее, чем в душном и тесном автобусе.
Рыжеволосая слегка поджала тонкие губы, задумавшись. Ее смущали эти слова, как и сам факт того, что он пытается завести разговор. Все это было странным, почти пластиковым. К каждому из этих людей у нее невольно сложилось предвзятое отношение — слишком много раз ее обожгли, чтобы достаточно доверять хоть кому-то из них.
— В таком случае, я рада, что тебе не приходится добираться домой на автобусе.
Лиэрин натягивает тонкую улыбку, а Теодор лишь едва заметно вскидывает брови, не ожидая именно такой реакции. Быстрое, цепкое, но заметное раздражение мелькнуло в глазах брюнета. Он, может, и понимал ее оборону, но гордость все равно царапало.
Монтэгю выдохнул дым через нос, зажав меж губ сигарету. Тонкая дымка лениво потянулась вверх, а взгляд скользнул по ней – быстрый, холодный, оценивающий. В этом взгляде было что-то, что она не могла разгадать: привычная надменность или непрошеное любопытство. И то, и другое раздражало.
— Мне кажется, — он выдыхает сквозь дым, замолчав на секунду, будто подбирая слова, — что ты слишком видишь во мне врага.
— Может, тогда тебе стоит поменьше общаться с Чарльзом, — ответ прозвучал спокойно, почти неслышно, — иначе моментами ты слишком похож на врага.
В уголке его губ мелькнула полуулыбка — без веселья, более явное отражение его раздраженности. Юноша резко стряхнул пепел, бросил короткий оклик чернокожему парню у ворот и пошел к нему, больше не взглянув в ее сторону.
Лиэрин осталась на месте, глядя ему вслед. В груди скребло странное ощущение: раздражение смешалось с чем-то странным, непрошенным, будто дрожь после внезапного порыва холодного ветра. Она резко выдохнула, пытаясь стряхнуть с себя остаток разговора, и направилась в сторону входа в школу.
На улице снова стало тихо. Тео выкинул окурок в сторону и отряхнул руки, подойдя к Аластору.
Тот стоял, прислонившись плечом к кованым воротам: высокий, худощавый, со спокойной, почти ленивой позой.
Темная матовая кожа, дреды с вплетенными бордовыми нитями, аккуратно убранные назад, открывая высокий лоб и чёткие скулы. Внимательные, глубокие глаза цепляли взгляд; в них не было ни враждебности, ни лишней суеты, только тихое наблюдение и лёгкая насмешка.
Он был одет стильно, но без показного пафоса: чёрная рубашка, сидящая по фигуре, тёмно‑красные брюки, тонкий браслет на запястье. В нём ощущалась уверенность, та, что не требует слов, чтобы быть заметной. И сейчас он скользил по Монтэгю взглядом так, будто слышал всё, что происходило пять минут назад.
— Развлекаешься? — легкая улыбка скользнула по его губам, пока пальцы стряхивали пепел.
— Ой, заткнись.
— Знаешь, — спокойно начал Аластар, — ты можешь позволить себе роскошь ошибаться. У тебя есть фамилия, которая все спишет. Люди вокруг просто забудут. А у нее нет такого запаса прочности. К тому же... она пианистка. Ранимая душа.
— Слушай, Хоксворт, не лезь не в свое дело, — глухо отрезает Теодор. Жилка на его челюсти дернулась практически незаметно, но достаточно, чтобы понять, что слова Аластора достигли цели.
— Разумеется, — чернокожий юноша кивнул, не пытаясь спорить, и выбросил сигарету в урну. — только убедись, что потом сможешь смотреть на себя в зеркало.
Повисла густая пауза. Монтэгю прищурил глаза и отвёл взгляд в сторону, вцепившись пальцами в зажигалку в кармане. Он попытался потеряться в тишине утра, но слова Хоксворта уже засели в голове. И с каждым вдохом звучали громче.