За гранью иллюзии

Amethyst Styler.

Моя приемная мама часто говорила мне, что наши мысли - желания. Когда ты о чем-то думаешь, рядом с тобой стоит ангел и слушает, а затем выполняет.

Тогда-то я и осознала, что всю свою жизнь у меня была только одна преграда.
Я сама.

Когда мелькали мысли, что я полное ничтожество - так и происходило. Всякий раз, когда думала, что на свете нет не единого человека, который мог бы меня полюбить - я всегда была одна.

Моя жизнь, это настоящий хаос.
И по-большей степени, хаос в моей голове.

Каждый мой страх, он в моей голове. Каждая мысль, которая держит меня на самом дне, в моей голове. И если мне на самом деле хочется лучшей жизни, то мне нужно избавиться от всего хлама, что гниет в моем разуме.

Именно об этих словах я думала, когда меня сдавали обратно в приют. И даже тогда, когда я нашла блокнот Шерил Девинсон с подтекстом о том, что, возможно, она больше никогда не вернется.

В полиции сказали, что они ничего так и не нашли. Но они ищут. Скоро выйдут на след всех пропавших людей. И поймают преступника.

Только этот город слишком мал и этого вполне достаточно, чтобы считать за убийцу каждого. Достаточно, чтобы бояться того, что ты окажешься прав.

Так что делать, если убийца прямо перед тобой, а ты даже не подозреваешь этого?

— Поделишься? У тебя их много, — спрашиваю я Скотта, медленно плетущегося наравне, заглянув в его полную пачку сигарет.
— Ты же не куришь.
— Когда-то и ты не курил.

Ему даже спорить не хочется. Видно, насколько в больнице его потрепали.

Скотт протягивает одну сигарету и зажигалку и мы останавливаемся посреди пустой улицы. Я неумело подставляю фильтр к губам и чиркаю зажигалкой.

— Полегче! — парень выхватывает у меня свою игрушку. — Брови и ресницы спалишь. Не подноси так близко.

Не доверившись мне второй раз, друг сам выпускает огонь и я делаю все в точности тоже самое, как делали все подростки, пока я наблюдала за ними со стороны.

Вдыхаю.
Точнее, сильно вдыхаю, отчего кашляю и чуть ли не задыхаюсь.
Выпускаю дым.

Только сейчас я вспомнила про самокрутку, которую дал мне черноволосый незнакомец в баре. Она сейчас при мне. В кармане тех же джинс.

— Ты не помри только. Не хочу убирать за твоим трупом.
— Роуз также говорила, когда пыталась споить меня мартини.

Следующие попытки были лучше. Я не кашляла, осадок горечи с каждым разом сильнее лип к моей гортани, а мышцы расслаблялись.

Эти сигареты слишком мерзотные. Не как у Киллиана. Эти простые и сильно воняют табаком, а у Киллиана сладкие. Настолько сладкие, отчего мне даже не обязательно их курить, чтобы прочувствовать этот вкус.

— Я рада, что ты ничего не запрещаешь мне, как мама, — привлекаю внимание друга, и тот поджимает губы.
— У твоей мамы всегда был жесткий контроль. И, кстати, у нее единственной из всех семей, которые у тебя были.
— Не всем детям из приюта выпадает шанс быть счастливыми, — пожав плечами, говорю я, потушив сигарету об ближайший столб с объявлениями о пропавших людях. — И лучше бы я пропала без вести, чем проходила этот ад еще раз.

Скотт постыдился той мысли, что мне хотелось проводить его прямо до дома, поэтому настоял, чтобы мы разминулись в центре города.

— Много не пей!
— Я не много пью!
— В прошлый раз ты выпала из автобуса.
— Я запнулась! С кем не бывает?
— А потом чуть не подралась с копом, когда он отобрал у тебя печенье, — Скотт напротив приподнимает брови и настойчиво глядит в мои глаза, тем самым выделяя свою победу.
— Ладно, ладно, твоя взяла, — закатив глаза, я сдерживаю улыбку. — Мы не будем пить. С нами Хоуп.
— Ты первая на очереди, кто попытается ее споить.
— Вообще-то, это Роуз спаивательница!
— Вон та, что справа? В красной кепке и черной джинсовке, как у рокера? — проследив за взглядом друга, я утыкаюсь в три силуэта в тридцати метрах от нас, и темное пятно возле них.

Хоуп.
Роуз.
И Розалина, держащая на поводке бушующего енота.

— Настоящий енот? — сильно удивляется Скотт, подняв брови. Еще немного и темные волосы встанут дыбом на солнце. — Так, окей, моя пятая точка чует подвох, я сваливаю!
— Ты точно не хочешь пойти с нами?
— Куда? На детский утренник? — фыркает тот.
— Это фестиваль, а не детский утренник!
— Суть одна же, — похлопав меня по плечу, тот начинает сматываться.
— Да брось, Скотт, будет весело!
— Если найдете травку - я в деле! И намекни своим подружкам как-нибудь обо мне. Я славный парень!

Спрятав руки в карманы толстовки, парень двинулся вдоль площади, мешаясь с толпой. В сознание меня привел енот, который вскочил на мои оголенные ноги в шортах и вцепился в кожу грубыми когтями.

— Кроха! Поосторожнее же, малыш! — испугавшись, Розалина отводит от меня енота и пытается поднять его на руки. У нее ничего не получается, слишком толстый. Роуз забавляет эта картина.

Кто-то тычет меня в правый локоть, но там никого. Смотрю налево, Хоуп налетает на меня с объятиями и смеется.

— Попалась!

Роуз гордо поднимает подбородок и ухмыляется, глядя на свою ученицу.

— Не зря Скотт отказался идти с нами.
— Это твой любовник?
— Да нет же, это ее друг! — отвечает за меня Розалина, на что Роуз не изображает не единой эмоции, а лишь тускло пожимает плечами и набирает шаг.
— Да, он мой друг, — беру Хоуп за ладошку и встаю напротив разгорающейся толпы. Страх людных мест прокрался из самых темных углов моей памяти. Нервно сглатываю слюну. — Веселье начинается.

Сегодня праздник. Значит, обязательно забудутся все страхи, даже самые ужасные и изощренные. Значит, все эти люди на площади будут делать вид, что все нормально и что все нераскрытые убийства - миф или легенда, чтобы запугивать молодежь. Те же, кто так не считают, сегодня остались дома и закрыли двери и окна на десять замков.

На улице вечер, однако этого не достаточно, чтобы совсем ничего не увидеть. Вот зажигается первый уличный фонарь с теплым светом. Вот следующий, а за ним и другие, утопающие один за другим.

В какой-то момент мне показалось, что все эти люди вокруг знакомы. Все они веселись, пели и бегали змейкой, держа друг друга за пояс. Праздник объединил их, указал на отличающие черты и создал из них нечто особенное. Живность.

Слишком душевно и необычно. В моем приюте такого никогда не было, если не считать медсестры, которая любила нас, детей сирот, как собственных.

Мы идем наравне. Роуз ищущая алкоголь и вдруг заметившая его у одного парня-хиппи, торгующего коктейлями в пластиковых стопках. Розалина, играющая с Крохой. И Хоуп, невинно надувающая щеки забавы ради.

— Эмир, а что это у той девочки? — проследив за большими зрачками Хоуп, я ловлю взглядом розовую обертку в руках незнакомой девочки и лавку с мороженным возле нее.
— Эскимо. Хочешь?
— Хочу!
— Выбирай какое хочешь.

Это была небольшая мятная лавка с белыми полосами, утопающими в конусообразной верхушке, и со славным старичком в малиновым фартуке и такой же бумажной шапочке.

— Вот это! — не долго думая выбирает Хоуп, уткнувшись ладонями в стекло холодильника. Нас заметили. Приятная улыбка расплетается по лицу мужчины и на несколько секунд поселяет в моей душе покой, среди бесчисленного шума за моей спиной.
— Конечно, деточка, — спокойно выпустив слова в теплый свежий воздух, тот достает мороженое из холодильника и протягивает Хоуп.
— Спасибо, добрый дядичка! — восторгает она, чем сильнее закрепляет улыбку на лице незнакомца и радостно убегает к фонтану.
— Присмотрите за ней? Я пока заплачу.

На мою просьбу близняшки невинно кивают и уходят вслед за беловолосой. Лезу в карман за деньгами.

— Она вырастет сильным человеком.
— Вы это мне? — непонимающе оглядываюсь по сторонам, но возле лавки только я. Мужчина наклоняется ближе к кассе, кажется, теряет Хоуп среди толпы и снова возвращает взгляд ко мне.
— Столь невинна и добра, а душа полна любви. Вот в чем настоящая сила всего человечества. Это ли не чудо?
— Сколько себя помню, меня эта любовь ни разу не спасла, — пробурчав себе под нос, достаю купюры из кармана и принимаюсь считать, даже не зная, сколько стоит само мороженое.
— Часто она разрушительна. Крайне часто. Не многие находят в себе отвагу и силу, чтобы полюбить вновь и разбиться. А что на счет тебя?
— А что на счет меня?
— Ты любишь?

Его слова заставляют меня смутиться и отвести взгляд в пол. Чувствую, как мои щеки заливаются краской. Если бы мои волосы были сейчас распущены, а не собраны в хвост, а бы отвела голову и уткнулась в них носом.

Только вот бежать некуда.

— В этой схватке бронезащита бесполезна. Как бы ты себя не уверяла в том, что ты никого не любишь, твоя защита будет рассыпаться под давлением твоей тоски, — медленно говорил он, чтобы я точно уловила смысл его слов. Постепенно гул за спиной полностью затих. — Любовь, это сила. Вовсе не слабость, как говорил я несколько лет назад.
— А что происходит с человеком без нее?
— Он становится черствым. Он убивает сам себя, терзает воспоминаниями о неблагополучных шансах и ненавидит всякий раз, как только начинает думать, что влюбляется. Но так нельзя!
— Разве плохо, что человек всего навсего пытается защитить себя? Нет любви, нет чувств. А если не чувств, значит, ты и в самом деле...
— Несешься в безгранной гонке с самим собой, — продолжает тот за меня. — Люди бояться любить. Как и ты.

И он попал прямо в точку.

— Недавно я осмотрелась вокруг и заметила так много всего, чего не замечала ранее, — спустя недолгую паузу раздумий продолжаю я неспеша, еще раз осмотревшись по сторонам и удостоверившись, что к лавке никто так и не подошел. — Яркие звезды на небе, живые деревья и цветы под лучами солнца. Чистый воздух и запах земли после дождя. Я научилась любить этот мир. Однако что на счет влюбленности в человека - нет. Я этого не умею.
— Не умеешь или просто теперь не хочешь, чтобы тебя этому научили?
— Как это?
— Ты словно в ловушке огня. В самом центре. Тебе больно, но продолжаешь стоять на месте. А ведь нужно сделать всего шаг, чтобы боль исчезла. Все потому, что кусок пламени только лишь под твоими ногами. Больше нигде, — он выдерживает молчание. — Как тебя научат любить, если ты сама не хочешь полюбить?
— Я не знаю... — хотел ответить за меня рассудок, но промолчал, не сказав и слова.

Не хотя сбегаю от небесно чистых глаз мужчины, утыкаюсь в асфальт под собой и затаиваю внимание на купюрах в своих руках. Тишина в моей голове затянулась.

— Всякий раз, когда судьба будет бить по твоему сердцу, помни, что она это делает не с проста. Значит, тебя ждет что-то большее. Что-то другое поистине прекрасное, чем то, что ты себе представляла.
— Вы спасаете не первую душу, верно? — подняв глаза на мужчину, уточняю я. — До меня уже были люди, которым Вы также помогли. Я права?

На это он не отвечает. Лишь бесшумно вдыхает, поправляет свою бумажную шапочку, и снова возвращает внимание ко мне.

— Без любви ничтожен мир, а без мира невозможна жизнь.
— Жизнь... — словно одурманенная сном щебечу я, повиснув в невесомой точке. — Так сколько с меня?
— За счет заведения.

Напоследок славный мужчина улыбнулся и проводил меня взглядом, пока я окончательно не отвернулась от него.

В сумбурной толпе мне удается найти друзей. Хоуп чуть не упала в фонтан. Как и Роуз, которая, кажется, пыталась достать со дна монетку.

— А что здесь вообще люди то делают? — спрашиваю я, подойдя к Розалине с ладошкой на щеке. Кроха смирно лежит возле ее ног.
— Ты про фестиваль?
— Да.
— Видишь вон те ларьки, — она указывает на несколько ларьков, идущих в ряд площади.
— Вижу.
— Так вот во всех них продают свечи.
— Обычные свечи? И в чем загадка?
— Нужно подождать еще немного, до темноты. Когда человек зажигает свою свечу, а затем делится своим огнем с другим, это похоже на то, будто люди обмениваются любовью и верой ко всему миру. Тебе тоже надо попробовать.

Тут же мне вспомнились слова продавца мороженного. Вздернув головой, я попыталась расставить все слова в голове по полочкам. Ничего не вышло.

— Кстати, чего так долго? Видела, вы о чем-то говорили.
— Да так, — отмахиваюсь я, и в этот же момент Хоуп все-таки падает в фонтан. Роуз смеется. — Обычный разговор...

Мой телефон в кармане джинс заверещал от звонка.
Неизвестный номер.

Отойдя на несколько метров от девочек и, закрыв открытое ухо пальцем, чтобы заглушить шум, я принимаю вызов. Закатываю глаза и бесшумно обречено вздыхаю. Вызов сбрасывается, но уже не мной.

— Звонила Пирен Франс, просит приехать к ней в офис.
— Зачем ехать в университет на выходных?
— Только она знает.

Я потратила несколько минут, чтобы дойти до места. Повезло, что университет практически в центре города, а я как раз там. Еще примерно полчаса и начнет темнеть.

— Вы хотели меня видеть? — закрывая тяжелые двери, я привлекаю внимание женщины на себя. Она вальяжно осматривает меня, оценивает, как сказать те или иные слова и не задеть мое эго.

С каких пор ее стало это волновать?

— Да, проходи.

В кабинете горит только лампа на столе у директрисы, а окна закрыты, что убивает все звуки снаружи и оставляет одну смерть.

Если город окутает ночь, то здесь станет до невыносимости жутко.

— О чем Вы хотели поговорить? — сорвав тишину, прохожу внутрь кабинета. Мне нравится, что даже при такой обстановке, я не теряю стойку и тон моего голоса не менее четкий, чем у женщины.
— Присядь, — подзывает та к себе за стол, а сама уходит к винтажному шкафу. — Хочешь чаю?
— Да, пожалуй.

Эта дама одна из тех ценителей чая, так что совесть не позволила мне отказаться. В прочем, она была готова к тому, что я соглашусь. Вода в маленьком дорогом чайнике была уже согрета, а чай в ней уже заварен.

Пирен Франс возвращается и усаживается за свой дорогой стул с мягкой спинкой, напротив меня. Кружки перед нами разные. У нее - белая Фарфоровая чашка, а у меня фарфоровая с узорами и лебедями.

— Это моя любимая, — любуется она чашкой, поднеся ее ко свету и разглядывая изящную прозрачность вещицы.

Чай разлит. От волнения давлюсь глотком чая и поджигаю кипятком ком в горле. Из-за тревоги я даже и не поняла, какой чай на вкус.

— Не совру, если скажу, что ты неплохо работаешь. Даже очень хорошо, я бы сказала, — наконец, приступает к сути директриса, однако ее слова не заставляют меня расслабиться.

Меня вызвали сюда в воскресенье, прямо перед рабочим днем. Мне не сказали все по телефону, а позвали на разговор.Чай она так и не отпила.

— Эмир, нам больше не нужны ассистенты.
— Не нужны ассистенты? — удивляюсь я, пытаясь спрятать страх в голосе.
— Мы наняли еще одного специалиста. Теперь у нас два преподавателя, поэтому твои услуги больше не нужны.

Я чувствую, как мои руки начинают трястись. Продолжаю молчать, сжимая чашку в ладонях, даже сама не понимая чего жду.

— Ты неплохо потрудилась для нашего университета, поэтому, взвесив все за и против, я поручила бухгалтерии навести по тебе справки.
— Какие это справки?

Женщина довольно ухмыляется, растянув губы в бардовой матовой помаде.

— Мы готовы принять тебя как студента.
— Что? — от внезапности поднимаю на нее взгляд, и пытаюсь задержать свое рухнувшее в пятки сердце.
— Ты можешь выйти уже завтра. Обучение оплачивает государство.
— Тогда мне придется устраиваться на другую работу и при этом учиться, — размышляю я вслух.
— Нашим ученикам положена стипендия. Хоть и небольшая, но думаю, что и не так мало.

Теперь она сделала глоток ароматного чая, наверное, уже остывшего.

— Ну так что? — продолжает давить женщина, слабо играясь с зеленой жидкостью в чашке.

Если я поступлю, это будет моей маленькой надеждой на новую жизнь с чистого листа. Теперь Хоуп точно будет рядом со мной, также, как и Розалина с Роуз.
Также, как и Киллиан.

— Я согласна, — внезапно вырывается из моего рта, и поначалу я толком не осознаю, что сказала.

Но в ответ ничего. Взгляд женщины завис в одной точке, а ее дрожащая рука напрягающе поплелась к горлу.

— Директриса Пирен?..

А затем из ее рта пошли слюни...

— Директриса Пирен!

Ее лицо с грохотом повалилось на стол. От испуга я отшатываюсь к выходу и чуть ли не падаю. Гробовая тишина смешивается с моим диким дыханием. Спина женщины больше не поднялась от вздохов и выдохов, а стеклянный взгляд намертво приковался к винтажному шкафу с чаем.