Чёрные пионы.

Снег. Он шел за окном частной клиники неделю. Не яростной метелью, а тихим, бесконечным падением белых звездочек, застилающих мир мягкой, мертвенной пеленой. За окном был аккуратный сад, подстриженные ели в белых шапках, дорожки, посыпанные песком. Идиллия, купленная за безумные деньги. Но Адель Бель видела не это. Она видела черные ветви, проступающие сквозь снежную завесу, как скрюченные пальцы мертвецов. Видела, как снежинки, касаясь стекла, на миг напоминают распускающиеся черные лепестки, прежде чем растаять в воде. Она видела глаза. В зернистой текстуре деревянной панели на стене. В случайном узоре мороза на стекле. В темноте закрытых век. Глаза Эндрю. Глаза Меллисы. Глаза безымянных Стражников. И всегда - глубинные, бездонные черные глаза того, что скрывалось за фигурой в саване. Они не угрожали. Они наблюдали. Из глубины ее собственного ледяного колодца памяти.

Комната была теплой. Чересчур теплой. Воздух пахло антисептиком, дорогими духами медсестер и подспудно - пылью и тлением, которого здесь не могло быть, но который она чувствовала всегда. Как фантомную боль в ампутированной конечности. Она сидела в кресле у окна, закутавшись в мягкий плед, который не мог прогнать внутренний холод. Он жил в ней. Не как острый приступ, а как фоновое состояние, вечный спутник. Как мороз, впитанный камнем за долгую зиму. Он замедлял мысли, делал движения осторожными, словно она ходила по тонкому льду над бездной. Врачи говорили о тяжелой гипотермии, шоке, посттравматическом синдроме невероятной глубины. Они качали головами, глядя на ее анализы, на сканы мозга, где что-то "выглядело необычно, но в пределах посткризисной нормы". Они не знали, что внутри нее до сих пор бурлит океан ледяной тьмы, который она лишь на время усмирила, запереть его обратно в бездну не удалось. Она стала сосудом. И сосуд дал трещину.

Дверь открылась без стука. Вошла Эмма. Она двигалась тихо, как тень, ее шаги почти не слышны на толстом ковре. Ее лицо было закрытым, выточенным из того же холодного мрамора, что и у Адель. Только в ее случае это была не внутренняя зима, а броня. Броня из молчания, контроля и неусыпной бдительности. Шрам на ее предплечье, теперь аккуратно зашитый и заживающий, был скрыт под рукавом дорогого свитера. Но Адель знала, что он там. Знак. Как и ее собственный, бледный шрам на запястье. Эмма поставила на столик бумажный стаканчик с дымящимся чаем.

- Ты не спала, - это был не вопрос. Голос Эммы был низким, ровным, лишенным интонаций. Как голос диктора, читающего сводку погоды с другой планеты.

Адель медленно покачала головой, не отрывая взгляда от падающего снега. Говорить было трудно. Слова казались тяжелыми валунами, которые нужно было ворочать из глубины ледяного озера.
- Они... смотрят, - прошептала она, голос хриплый от молчания, которое длилось днями. - В снегу. В дереве. Везде.

Эмма не вздрогнула. Не стала оглядываться. Она подошла к окну, встала рядом. Ее отражение в стекле было призрачным, наложенным на падающие снежинки.
- Я знаю, - сказала она просто. - Я чувствую холод. Тот самый. Даже здесь. Особенно ночью.

Молчание повисло между ними, густое, как смог. Оно было наполнено всем, что они пережили, всем, что потеряли, всем, что в них осталось. Они были сестрами по крови, но теперь их связывало нечто гораздо более прочное и страшное: общий кошмар, общая рана, общий враг, который, возможно, был лишь усыплен, но не побежден. Они были последними выжившими в битве, о которой никто не знал и не поверил бы.

- Лесники... - начала Адель, с трудом вылавливая слова из ледяной мути в голове. - Полиция... Что они...?

- Они ничего не поняли, - Эмма говорила методично, как докладывая. - Нашли нас в часовне. Увидели разрушения на кладбище - яму, пепел. Списали на вандалов, возможно, на ритуалистов-неудачников, устроивших взрыв. Нас - на жертв похищения, пыток, о которых мы не помним из-за травмы. Они приняли мои... пробелы в памяти и твою... немоту... за шок. - Она сделала паузу. - Они искали третью. Меллису. Но не нашли. Никаких следов. Ни тела, ни вещей. Она просто... испарилась.

Испарилась. Слово повисло в воздухе. Адель знала правду. Меллиса не испарилась. Она растворилась. Стала прахом и черной пылью в столбе холодного пламени. Она стала ценой. Как и Эндрю. Как и все остальные.

- Документы... - продолжила Эмма. - Наши показания... они вымученные, обрывочные. Полиция сбита с толку. Но у них нет зацепок. Нет мотивов. Нет подозреваемых. Дело... зависнет. Как и все, что связано с Изабеллой и ее домом. - В ее голосе прозвучала горькая ирония. Следовательница Адель Бель стала главной загадкой своего же нераскрытого дела.

Адель закрыла глаза. За веками немедленно всплыли картины: черный корешок в яме, пульсирующий под слоем земли. Живой. Спящий. Ждущий.
- Корешок... - выдохнула она. - Он... там. Ждет.

Эмма повернулась к ней. В ее глазах, обычно таких сдержанных, мелькнуло что-то острое, звериное.
- Я знаю, - повторила она. Ее рука непроизвольно потянулась к шраму на предплечье, скрытому тканью. - Я чувствую его. Как... фантомный зуд. Как будто он тянется ко мне из-под земли. Даже отсюда. - Она замолчала, собираясь с мыслями. - Мы выжили, Адель. Но мы отмечены. Навсегда. Он знает нашу кровь. И если боль... если скорбь... если отчаяние станут слишком сильны... Он проснется. И придет по следу. Снова.

Страшное спокойствие Эммы было хуже истерики. Это было принятие вечной войны. Войны без победы, лишь с временными перемириями. Адель смотрела на нее, и ее собственный внутренний холод, казалось, сгущался. Она втянула в себя слишком много. И часть той тьмы, той пустоты, осталась. Она была миной замедленного действия внутри нее. Что, если отчаяние нахлынет на нее? Если она не выдержит? Станет ли она новым сосудом? Новым Корнем?

- Я... боюсь себя, - призналась Адель шепотом, впервые озвучивая самый страшный страх. - Боюсь... холода внутри. Боюсь, что он... возьмет верх. Что я стану... как Она.

Эмма подошла ближе. Не для объятий. Они не могли касаться друг друга без содрогания - слишком много боли, слишком много теней между ними. Она просто встала рядом, смотря в те же черные узоры на стекле.
- Тогда я буду смотреть за тобой, - сказала она с ледяной простотой. - А ты - за мной. Мы - часовые. Последние часовые. Мы помним. Мы знаем цену. Мы знаем знаки. - Она повернула голову, и их взгляды встретились. Взгляды двух солдат, вернувшихся с войны, которую невозможно объяснить мирным жителям. - Мы не позволим ему вернуться. Ни через тебя. Ни через меня. Ни через кого-либо еще, если... если остались другие. Кровь.

Идея была одновременно единственно возможной и невероятно тяжелой. Они приговаривали себя к вечной бдительности. К жизни в тени кошмара. К одиночеству понимания, которое нельзя разделить ни с кем. К страху перед собственной болью, перед собственной слабостью, которая могла стать дверью для возвращения тьмы.

Адель кивнула. Слабо. Это было все, на что она была способна. Согласие. Капитуляция перед неизбежным долгом. Она снова посмотрела в окно. Снег продолжал падать. Тихий. Белый. Чистый. Но ей он казался саваном, медленно укутывающим мир, готовя его к долгой, холодной зиме. Зиме, которая могла никогда не закончиться.

Выписка из клиники была похожа на выход из тюрьмы в чужой мир. Воздух улицы, несмотря на мороз, показался Адель слишком резким, слишком громким, слишком насыщенным запахами и звуками. Город жил своей жизнью: машины, люди, огни, музыка из кафе. Все это било по чувствам, оглушало, вызывало панику. Она шла рядом с Эммой, держась за ее руку как ребенок, ее шаги были неуверенными, тело - слабым после недель бездействия и внутренней борьбы. Люди обходили их стороной, чувствуя исходящую от них странную ауру - ауру тех, кто побывал за гранью и принес оттуда холод смерти.

Квартира Адель сгорела дотла. Расследование причин пожара зашло в тупик. Следов умышленного поджога не нашли, версия о неисправной проводке выглядела наиболее вероятной, хоть и не объясняла всех повреждений. Страховая выплатила деньги. Эмма, используя свои сбережения и остатки Аделиных средств, сняла небольшую квартиру на тихой окраине города. Безликую, новую, пахнущую краской и синтетикой. Чистый лист. Или новая клетка.

Обустройство было минимальным. Мебель - самая необходимая, дешевая, безликая. Ни картин, ни ковров, ничего, что могло бы отбрасывать сложные тени. Окна - с простыми жалюзи, чтобы контролировать свет. Главным критерием была простота и контроль. Никаких темных углов. Никаких старых вещей, способных хранить отголоски прошлого. Никаких цветов. Особенно пионов.

Первые дни были адом. Ночные кошмары вырывали Адель из сна с ледяным потом и немым криком. Она видела корни, впивающиеся в нее. Видела черные глаза в зеркалах. Видела Меллису-Корень с ее оскалом. Видела фигуру в саване, выходящую из могильной ямы. Просыпалась с ощущением, что холод внутри вот-вот вырвется наружу, превратив ее в нечто чудовищное. Она сидела на кровати, дрожа, обхватив колени, и слушала тишину квартиры, ожидая шепота. Эмма спала в соседней комнате с открытой дверью. Иногда Адель слышала ее сдержанные стоны, приглушенные крики во сне. Эмма никогда не говорила о своих кошмарах. Она носила их внутри, как носит шрам на руке.

Днем Адель пыталась вернуться к жизни. Читала новости. Смотрела бессмысленные сериалы. Пыталась готовить. Но все казалось плоским, фальшивым, лишенным прежнего вкуса и смысла. Ее профессия следователя была для нее закрыта. Сама мысль о работе с уликами, с болью, со смертью вызывала приступы паники. Она видела в каждой нераскрытой смерти отголосок проклятия, в каждом странном происшествии - его руку. Мир перестал быть местом логики и порядка. Он стал тонкой пленкой, натянутой над бездной хаоса и древнего зла.

Эмма стала ее щитом. Она ходила в магазин, платила по счетам, общалась с редкими гостями (коллегами Адель, представителями страховой, любопытными соседями), отфильтровывая ненужные вопросы, выстраивая стену молчания и "посттравматического восстановления". Она была дипломатом их безумия, стражем их покоя. В ее глазах читалась постоянная усталость, но и непоколебимая решимость. Они были связаны теперь не только кровью, но и клятвой часовых. И Эмма выполняла свой долг с фанатичной преданностью.

Прошло несколько недель. Физические силы Адель понемногу возвращались. Холод внутри отступил на глубину, став фоновым шумом, а не всепоглощающей стихией. Кошмары стали реже. Она начала выходить на короткие прогулки, всегда с Эммой рядом. Они ходили в парк, где было много людей, много света, мало теней. Адель училась дышать снова. Училась видеть солнце без ожидания, что оно скроет черные лепестки. Училась чувствовать легкий ветерок без ассоциаций с ледяным дыханием проклятия.

Однажды вечером они сидели в гостиной. Эмма читала книгу. Адель смотрела в окно на закат, окрашивающий небо в грязно-оранжевые и багровые тона. Тишина была комфортной, редкий момент относительного спокойствия. Адель вдруг почувствовала порыв. Небольшой. Хрупкий. Желание соединиться. Преодолеть пропасть молчания.

- Эмма... - она начала неуверенно. - Спасибо. За... все.

Эмма подняла глаза от книги. В ее взгляде не было тепла, но была признательность. Понимание.
- Мы часовые, - просто сказала она. - Это работа.

Адель кивнула. Она посмотрела на свои руки. На бледный шрам на запястье. Он не болел. Он был просто напоминанием. Как шрам Эммы.
- Ты думаешь... - она сглотнула. - Ты думаешь, есть другие? Кровь? О ком мы не знаем?

Эмма отложила книгу. Ее лицо стало серьезным.
- Я думаю об этом каждый день. Род Волкер... он ветвистый. Старый. Люди разъехались. Кто-то сменил фамилию. Кто-то умер, не оставив детей... но кто-то оставил. - Она помолчала. - Я начала... осторожные поиски. Через архивы. Онлайн. Только фамилии. Установочные данные. Никаких контактов. Пока. - Она посмотрела прямо на Адель. - Если найдем... надо будет решить. Предупредить? Но как? Не вызвав панику, не спровоцировав... его? Или наблюдать? Молча? Готовиться?

Вопросы висели в воздухе, тяжелые и неразрешимые. Предупредить кого-то, что в их крови дремлет древнее зло, которое может проснуться от сильной боли или горя? Это звучало как безумие. Наблюдать за возможными носителями, как за бомбами замедленного действия? Это было чудовищно. Но игнорировать опасность они не могли. Корешок спал. Но он был жив. И его пробуждение могло начаться где угодно, в ком угодно из отмеченной крови.

- Наблюдать, - тихо сказала Адель, удивившись собственной твердости. Голос следователя, казалось, пробился сквозь толщу льда и страха. - Тихо. Осторожно. Собирать информацию. Быть готовыми. Если появятся признаки... странностей. Холода. Цветов...

Эмма кивнула. В ее глазах загорелся знакомый огонек - огонек цели. Пусть мрачной, путь страшной, но цели. Это было лучше, чем паралич страха.
- Хорошо. Я продолжу. Тихо.

Еще месяц спустя. Адель стояла перед зеркалом в ванной. Она смотрела на свое отражение. Лицо все еще было бледным, с тенями под глазами. Но в глазах... в глазах появилось что-то новое. Не спокойствие. Не счастье. Присутствие. Она была здесь. В своем теле. В этой квартире. В этом моменте. Холод внутри был фоном, но он не управлял ею. Она научилась с ним жить. Как с хронической болью. Она научилась игнорировать шепот в шуме ветра за окном, игнорировать глаза в случайных узорах обоев. Она научилась дышать.

Она устроилась на работу. Не в полицию. В маленький архив городской библиотеки. Работа была монотонной: сортировка старых газет, оцифровка метрических книг, тишина читальных залов. Это был идеальный мир. Мир бумаги и пыли, фактов и дат, где не было места иррациональному ужасу. Где боль и смерть были лишь строчками в старых отчетах. Она находила странное утешение в этом порядке. В этом контролируемом прошлом.

Эмма вернулась к своей прежней работе бухгалтером. Удаленно. Она редко выходила из дома без необходимости. Квартира стала их крепостью, их наблюдательным пунктом. Она следила за своими "поисками" - сетью анонимных запросов в генеалогические базы, осторожного просмотра социальных сетей (никогда не добавляясь в друзья, только наблюдая со стороны). Пока - ничего тревожного. Только разрозненные ветви старого рода, живущие своей жизнью, не ведающие о спящем кошмаре в своей крови.

Однажды субботним утром, когда Адель разбирала папку с церковными записями начала XX века, ее взгляд упал на знакомую фамилию. Волкер. Запись о браке. Молодая пара. Не из их прямой линии, из боковой ветви. Уехали на запад страны в 1910 году. Дети? Она осторожно потянула за ниточку в архивах удаленного региона. Нашла. Потомков. Несколько поколений. Фамилия сменилась через брак. Последняя запись - молодая женщина, 25 лет. Врач. Живет в крупном городе. Есть аккаунт в соцсети.

Адель замерла. Сердце заколотилось. Она открыла страницу. Фотографии. Улыбка. Солнце. Друзья. Счастливая, нормальная жизнь. Никаких следов тьмы. Никаких намеков на холод. Но Адель знала. Кровь. Она текла и в этой женщине. Где-то глубоко. Дремлющая. Ожидающая.

Она распечатала скриншот. Не имя. Не адрес. Только лицо. Молодое, беззаботное, полное жизни. Она принесла распечатку домой, положила на стол перед Эммой.

Эмма посмотрела на фото. Потом на Адель. Ни слова не было сказано. Ничего не нужно было объяснять. Эмма взяла распечатку, аккуратно сложила ее и убрала в папку с другими распечатками, другими именами, другими лицами из разрозненных ветвей рода. Папка наблюдений. Архив потенциальных эпицентров будущего кошмара.

- Еще одна, - тихо сказала Эмма. - Занесено в список.

Они сидели за ужином. Простая еда. Тишина. Но теперь она была наполненной. Не пустотой, а тяжестью долга. Они ели, а в соседней комнате, в запертой папке, лежали лица тех, кого они, возможно, должны будут защищать. Или остановить. Ценой собственных душ.

***

Прошло полгода. Зима сменилась холодной, промозглой весной. Адель стояла на балконе их квартиры, куря редкую сигарету - дурная привычка, вернувшаяся в моменты напряжения. Внизу шумел город. Жизнь. Она смотрела на огни, на движение машин, на силуэты людей. Она почти чувствовала себя... нормальной. Почти. Работа в архиве приносила странное удовлетворение. Вечера с Эммой - хрупкое подобие мира. Кошмары стали редкими гостями. Холод внутри уснул глубоким сном. Шрам на запястье был просто шрамом.

Она затушила сигарету и повернулась, чтобы войти внутрь. И в этот миг, краем глаза, в луже талого снега на балконе, она увидела его. Кратковременный, искаженный бликом грязной воды и уличного света, но узнаваемый. Отражение черного цветка. Огромного. Бархатистого. С темной, зияющей сердцевиной.

Сердце Адель упало, превратившись в комок льда. Она резко обернулась, впиваясь взглядом в лужу. Ничего. Только мутная вода, масляные разводы, отражение грязного неба. Игра света? Галлюцинация? Усталость?

Она медленно подняла руку. Посмотрела на шрам на запястье. Он был холодным. Не как кожа вокруг. Ледяным. Как в самые страшные дни после кладбища.

Из комнаты вышла Эмма. Ее лицо было напряженным, бледным. В руках она держала распечатку - новое лицо из их папки наблюдений. Молодой мужчина. Художник. Из другой ветви.
- Адель... - голос Эммы был сдавленным. - Посмотри. Его последний пост... Он пишет о странных снах. О холоде. О... черных цветах, растущих в его мастерской. Он считает это вдохновением... Творческим кризисом...

Адель не взяла распечатку. Она стояла, прижавшись спиной к холодному перилам балкона, глядя на Эмму, потом на свою ледяную метку, потом на лужу, где мелькнул черный цветок. Городской шум внезапно стих в ее ушах. Осталась только тишина. Глубокая. Звенящая. Знакомая. Она была глубже, чем тишина кладбища Святого Креста. Потому что теперь она была внутри. И она знала, что это не конец. Это было предупреждение.

Оно не забыло. Оно не умерло. Оно ждало. Где-то. В чьей-то крови. В чьей-то боли. В глубине земли под старой могилой. И их перемирие, их хрупкий мир, был лишь передышкой. Они были часовыми. И ночь, которую они стерегли, была бесконечной.

Адель медленно выпрямилась. Она сняла с запястья тонкий браслет, прикрывавший шрам. Пусть виден. Пусть напоминает. Она посмотрела на Эмму. В ее глазах, отражавших городские огни и тень надвигающейся бури, не было страха. Была только ледяная решимость и принятие.

- Звони ему, - тихо сказала Адель, ее голос звучал чужим, но твердым. - Анонимно. Предупреди... чтобы сжег эти цветы. Чтобы бежал от холода. Скажи... что это не вдохновение. Это смерть.

Она повернулась к городу, к темнеющему небу, к невидимым нитям крови, связывающим их с незнакомыми людьми, несущими в себе семя древнего зла. Снег снова пошел. Легкий. Холодный. Белый. Но Адель Бель знала правду. Под чистым снегом всегда скрывается грязь. А под тонкой пленкой обыденности - бездна. И их война только начиналась. Снова. И на этот раз они не позволят тьме выиграть тихо. Они будут бороться. За каждого. До конца. Потому что они были последними часовыми. И тишина была их врагом.