II
Боги, в отличие от людей, не замечают, как быстротечно время. Оно у них протекает так же быстро, как течёт река Моками. Дети Идзанами уже и не помнят, как давно погибла когда-то любимая мать, оставив после себя лишь смутные воспоминания и ностальгические чувства. Но ни один из ками никогда не забудет трагического заката жизни брата. Его потеря стала шрамом на душе каждого из них, как тёмное пятно на светлом полотне небес. Лунный свет, который он когда-то даровал ночам, теперь казался грустным отражением его сущности. Теперь образ Цукуёми, подобно теням, блуждает в сознании братьев и сестёр.
Лишь гибель Цукуёми раскрыла малую часть омерзительных секретов Аматэрасу. В её глазах таились глубочайшие тайны, переплетённые со смертью и страданиями. Возможно, остальные секреты богиня унесёт с собой, когда судьба лишит её следующих рассветов. Богиня, вместе со своими тайнами, подобно падающим звёздам, исчезнет в бескрайнем небе, оставляя лишь сладкое послевкусие.
После заката кровавой луны ночные похождения ёкаев возобновились. Теперь демоны мстили людскому народу и с особой жестокостью отнимали его жизни. На рассвете люди находили оторванные головы на ветках деревьев или просто брошенную, разорванную плоть, а багровые полосы на земле вели до самого озера Оми.
Люди приносили множество подношений своей любимой богине, молили о помощи, но ками Солнца так и не откликнулась на их молитвы. С каждым восходом солнца всё меньше людей приходило к храму.
Разочаровавшись в любимой богине, народ вспомнил о ненавистном ками Луны. Лишь отчаяние подвигло их вспомнить, что именно Цукуёми избавил человеческий род от ёкаев. Для них он так и останется собратом демонов и убийц.
Сутки напролёт мужчины всех восьми островов, подгоняемые страхом и надеждой, восстанавливали храмы Цукуёми. Они воздвигали святилища в честь того, кого презирали, но в чьей помощи отчаянно нуждались. Однако жители Яматаи, всегда отличавшиеся умом и хитростью, не горели желанием терять время зря. Каждый знал древнюю легенду о том, что бог Луны является вторым супругом Аматэрасу, хоть и впавшим в немилость. Поэтому они воздвигли его статую рядом с храмом богини Солнца, словно пытаясь умилостивить сразу обоих.
Даже в скульптуре, искусно выполненной мастерами, отражалась его яркая, хоть и трагическая, любовь к жене: он стоял вполоборота, словно застигнутый врасплох, а взгляд был точно устремлён на Аматэрасу, исполненный тоски и обожания. Правой рукой бог протягивал супруге белую лилию — символ чистоты и невинности, но в левой скрывал отрубленную голову Они, напоминая о своей жестокой натуре. Цукуёми словно скрывал этим жестом своё тёмное деяние от любимой, показывая лишь то, что она желала видеть и видела — мир и покой.
Когда статуя была полностью готова, люди, движимые суеверным страхом, переложили все подношения, предназначенные богине Солнца, к ногам Цукуёми. С каждым закатом, когда тьма сгущалась над землёй, подношений и молящих о помощи становилось всё больше. Отчаяние обнажало истинную сущность многих из них, стирая маски приличия и оголяя животный страх. Люди видели и понимали, что Цукуёми, как и прежде, не откликается на их мольбы, не посылает ни знамений, ни утешения, но они продолжали надеяться на божью милость, цепляясь за неё. Они наивно считали, что Цукуёми снова должен избавить их от страданий, убив или забрав ёкаев с собой, как он делал это раньше. Бесстрашный и безжалостный убийца, по их мнению, не смеет права отвергать мольбы людского народа. Он обязан служить им.
В одну из ночей, когда луна зловеще багровела на небосклоне, люди снова пришли с подношениями и молитвами к ками Луны. Пока все, дрожа от страха и безысходности, возносили молитвы божеству, один из мужчин, опьянённый отчаянием, посмел предположить вслух:
— Зачем мы преподносим ему еду, фигуры коней, эма, тамагуси и сакэ, если мы все знаем, что он убийца? Цукуёми такой же демон, как все они! Ему нужны трупы!
В этот момент мимо храма проходил высокий, черноволосый юноша, одетый в чёрное кимоно. Услышав краем уха слова о жертвоприношении для Цукуёми, он, словно тень, скрылся между деревьями и внимательно наблюдал за людьми, затаив дыхание. Его красные, словно рубины, глаза горели нескрываемым любопытством.
В храме воцарилась гробовая тишина. Все, словно очнувшись от гипноза, искали взглядом того, кто осмелился произнести крамольные слова, переглядываясь между собой с опаской и недоверием.
— Вы правы! Он обязан принять жертвоприношение, чтобы умилостивить его гнев! — выкрикнул ещё один мужчина, подхватив безумную идею.
Постепенно все мужчины стали одобрительно кивать и возбуждённо обсуждать это, их лица исказились от фанатичного блеска. Женщины же, напротив, снова стали истово молиться, но теперь уже за свои жизни и жизни своих детей, предчувствуя неминуемую беду. Ни одна из них не осмелилась возразить мужчинам, и, дрожа от страха, они продолжали молить о спасении, надеясь на чудо.
Воодушевлённые и ожесточённые, мужчины хватали жён за руки и, переговариваясь, уходили домой. Все они договорились на следующем закате пролить кровь сирот в этом храме у ног Цукуёми.
Чисукэ, наблюдавший за происходящим из тени деревьев, жутко ухмыльнулся, не заметив, как от напряжения впился ногтями в кору, оставляя глубокие царапины. Он прошептал, обращаясь к ночи:
— Кецуэки понравится эта новость. Завтра будет очень интересно.
Довольный, предвкушая грядущее зрелище, он довольно посвистывал, направляясь к озеру Оми. Он знал, что его друг не останется равнодушным к такому повороту событий.
***
Чисукэ вынырнул из озера, оставив за собой зыбкий след ряби на идеально гладкой поверхности воды. Отражение луны, до этого целостное, разбилось на тысячи мерцающих осколков, словно рассыпавшееся волшебство. Прохладная вода, насыщенная запахом мха и таинственных подводных трав, скользила по его бледной коже, смывая остатки юношеской личины. Его облик растаял, уступая место частично истинной форме — чёрному лису. Вода стекала по поджарому телу, подчёркивая рельеф мышц, проступающих под гладкой, словно отполированной, кожей.
Длинные, угольно-чёрные лисьи уши настороженно подрагивали, улавливая каждый шорох. Глаза вспыхнули ярким, завораживающим светло-фиолетовым светом, пронзая полумрак. В эту ночь, охваченный внезапной спешкой, он бежал в людской мир.
Удивительно, что в такой суматохе он не покинул Ямоёти, оставшись в одних лишь ёти, плохо скрывавших очертания сильных бёдер. Его джубан был небрежно завязан, открывая большую часть обнажённой, влажной от воды груди, словно спешка и волнение не оставили времени даже на то, чтобы привести себя в порядок. Влажные пряди тёмных волос липли к его шее, подчёркивая плавный изгиб спины, когда он, крадучись, выходил на сушу.
— Неужели ты сбежал в такой час к юдзё? — прозвучал тихий, почти печальный голос юноши, сидящего в тени раскидистой сосны у самого водоёма.
Лунный свет падал на его лицо, придавая особую, спокойную ауру. Взгляд и мысли Кецуэки были устремлены на старый разбитый череп малыша Они. Но даже в таком состоянии его голубые глаза и белоснежная кожа продолжали сиять, как луна на небе. Юноша сидел неподвижно, и лишь лёгкий ветерок развевал его белоснежную чёлку, тогда как остальные пряди волос были убраны за длинные заострённые уши.
— Ни одна женщина меня не заинтересует так, как сладкая кровь, — ответил Чисукэ, медленно подходя к Кецуэки и поправляя джубан. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он услышал голос друга.
Бьякко тяжело выдохнул.
— Ты до сих пор желаешь нарушить закон Цукуёми-но-ками. Что же такого в этой крови жалких людей? — Кецуэки всё так же смотрел на череп, но теперь его взгляд был пустым. Безжизненным.
Чисукэ сложил руки на груди и закатил глаза.
— Как же ты верен мёртвому божеству. — Юноша выхватил из рук друга маленький череп и тут же раздавил его одной рукой. Обломки разлетелись во все стороны.
— Иногда ты меня раздражаешь своими выходками, Чисукэ, — тихо произнёс Кецуэки, но в его голосе слышалось напряжение. Белый лис поднял глаза на товарища. Уголки губ опустились, а между нахмурившимися бровями пролегла глубокая морщина. От пустого взгляда не осталось и следа — его голубые глаза пылали тихой яростью и разочарованием.
На короткий миг Чисукэ замер, заворожённый этим сиянием. Он стоял с чуть приоткрытым ртом, словно рыба, выброшенная на берег, пока Кецуэки механическим движением отряхивал с себя обломки черепа. Не говоря ни слова, он повернулся и направился к дому, не дожидаясь друга. Его шаги, как всегда, оставались ровными и размеренными, будто ничего не произошло.
— Всегда такой серьёзный, — усмехнувшись, прошептал Чисукэ.
Он легко настиг Кецуэки и, одним плавным, почти змеиным движением, преградил ему дорогу. Почти вплотную приблизившись, он заглянул в его глаза. Вблизи светло-фиолетовые радужки, обрамлённые густыми чёрными ресницами, казались бездонными омутами, в которых, словно в тёмном зеркале, отражался не только лунный свет, но и разочарование Кецуэки.
Кончиками длинных ногтей, острых, как клинки, и блестящих в лунном свете, он нежно коснулся переносицы друга, избегая даже малейшей царапины на его нежной ккоже.
— Не стоит так сердиться из-за какого-то черепа ребёнка, Кецуэки, — заботливо прошептал Чисукэ, вглядываясь в самую глубину голубых глаз.
Внезапно он рассмеялся, пытаясь разрядить обстановку. Его смех был похож на треск ломающихся костей.
— Тебе повезло, что этому черепу не первый век. А то твоё кимоно было бы ещё и в кусках мозга.
Кецуэки вздрогнул, словно от внезапного удара молнии. Его плечи напряглись до предела, а руки непроизвольно сжались в бессильные кулаки. На мгновение его когда-то невинное белоснежное лицо исказилось от невысказанной ярости.
— Ты неисправим, — прошипел Кецуэки сквозь стиснутые зубы, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Сделав глубокий, шумный вдох, он отчаянно попытался восстановить самообладание, словно собирая по кусочкам разбитое зеркало. — Твоя неутолимая жажда крови однажды тебя погубит, Чисукэ.
Юноша лишь презрительно скривился в ответ, демонстрируя ряд идеально ровных, белоснежных зубов. Он обвёл Кецуэки долгим, изучающим взглядом, скользя по каждой детали его лица, словно оценивая добычу перед нападением, решая, как лучше всего её уничтожить. Затем, медленно, почти демонстративно, облизнув свои тонкие, чувственные губы, он прошептал, будто вынося окончательный приговор:
— Завтра ты сам прольёшь кровь этих людишек, как они когда-то пролили твою, — его голос сочился ядом и предвкушением.
Незаметно обхватив кисть Кецуэки, он провёл большим пальцем по уродливому шраму, избороздившему его плоть. В его взгляде мелькнуло что-то хищное, когда он украдкой взглянул в лицо друга.
— Ты же помнишь, как они жаждали заполучить хотя бы твой труп?
Чёрный лис, словно змея, скользнул ближе к лицу Кецуэки, а на его губах расцвела жуткая ухмылка. Он долго буравил друга недоумевающим взглядом. Наконец, не выдержав напряжения, Чисукэ разразился хохотом. Это был не просто смех — жуткий, надтреснутый звук, похожий на треск ломающихся костей. Его плечи тряслись, а глаза сверкали безумным огнём, словно он уже чувствовал запах крови и пепла.
Кецуэки стоял, словно парализованный, неподвижно взирая на Чисукэ. Его лицо исказилось гримасой боли, а глаза расширились от ужаса, став огромными и испуганными. Внезапно, будто очнувшись от кошмара, он резко вырвал руку из хватки друга и начал яростно мотать головой, словно пытаясь вытряхнуть из сознания старые воспоминания. Его белоснежная челка развевалась, подчёркивая смятение в душе.
Губы Кецуэки задрожали, и он начал бессвязно бормотать, словно молясь, пытаясь отогнать терзающие его видения:
— Нет… нельзя. Это неправильно! — Голос его, обычно тихий, бархатистый и обволакивающий, как ночное небо, теперь дрожал и срывался, выдавая глубину переживаний. В глазах, наполненных ужасом, отражалось пугающее лицо Чисукэ. Он отшатнулся, словно сам вид друга внушал ему отвращение.
— Что с тобой? — спросил лис. Его голос прозвучал непривычно мягко, хотя в глазах по-прежнему плясал отблеск безумия.
Он сделал было шаг вперёд, но Кецуэки резко вскинул руку, преграждая ему путь.
К горлу Кецуэки подкатила тошнота, обжигая изнутри едким пламенем. Он прикрыл рот левой рукой, пальцы судорожно сжались, пытаясь сдержать рвотный позыв. Отвернувшись к озеру, он зажмурился, лишь бы не видеть лицо Чисукэ.. Но водная гладь начала расплываться, искажая отражение одинокой сосны и неба в мерзкую, сюрреалистическую мазню. Перед глазами заплясали чёрные точки, грозясь поглотить его в беспросветной тьме. Земля ушла из-под ног, и Кецуэки почувствовал, как стремительно летит в пропасть, теряя ориентацию и контроль над телом.
— Кецуэки!
Коварное лицо Чисукэ мгновенно преобразилось. Его ухмылка сменилась на искренний, испуганный ужас. Забыв о своей зловещей игре, он молниеносно шагнул вперёд и подхватил юношу, когда тот чуть не рухнул на землю. В его хватке чувствовалась неприкрытая паника и неподдельная забота, словно сквозь маску хищника вдруг проглянуло истинное лицо.
Но Кецуэки этого не увидел. Весь его мир сузился до пульсирующей боли в висках и липкого страха. Холодный пот пропитал одежду. Дыхание стало частым, прерывистым, почти болезненным. Ему было невыносимо страшно снова увидеть это пугающее, чужое лицо, отразившееся в глазах Чисукэ, — лицо, полное тьмы и безумия, которого он никогда прежде не замечал у друга.
Чисукэ осторожно опустился на колени, поддерживая Кецуэки, стараясь не причинить ему боли. Мягкая трава щекотала пятки, вызывая мимолётное ощущение дискомфорта, но он даже не замечал этого. Всё его внимание было приковано к бледному, искажённому мукой лицу друга.
— Как ты? — виновато спросил он. Голос дрожал, словно натянутая нить. Чисукэ с нежностью в глазах попытался повернуть лицо Кецуэки к себе, касаясь его щеки кончиками пальцев.
Но Кецуэки вздрогнул и резко убрал его руку, не поднимая взгляда. Его глаза были прикованы к земле.
— Уходи, Чисукэ, — пробормотал он. Голос был тихим, хриплым, едва слышным. Он дрожал всем телом, но старался держаться отстранённо.
— Кецуэки... — Чисукэ произнёс его имя почти шёпотом, с особой нежностью, так, как когда-то звал только свою мать. Он снова потянулся к нему, но Кецуэки отстранился.
— Уходи, — повторил он, сжимая кулаки до побелевших костяшек. Плечи дрожали, а в глазах стояли слёзы, которые он отчаянно пытался сдержать.
Чисукэ смотрел на него долго, тяжело дыша. Затем, резко зачесав волосы назад, развернулся и пошёл прочь, исчезая в глубине леса. Каждый шаг отдавался эхом в ночной тишине.
Когда расстояние между ними увеличилось, его плечи поникли, а тяжесть в груди стала невыносимой. Он резко остановился, замер, словно вкопанный, сжимая кулаки до боли.
— Завтра на закате люди из Яматаи зарежут сирот в храме, чтобы Цукуёми их спас от нас! — крикнул Чисукэ, чуть повернув голову к товарищу. В его голосе звучало отчаяние.
Он не стал дожидаться ответа. Ни звука, ни реакции. Просто растворился во мраке, исчезая так же бесшумно, как тень.
— Что?.. — тихо пробормотал бьякко.
Липкий страх, до этого затаившийся в глубине сознания, теперь обрушился на него всей своей мощью. Холодная волна ужаса пронзила тело, заставляя кожу покрыться мурашками.
— Подожди… но он же умер! — выкрикнул Кецуэки, забыв о страхе. Он резко развернулся, но Чисукэ уже исчез.
Лишь слабый шорох листвы напоминал о его присутствии. А потом и он стих, погружая мир в зловещую тишину.
Кецуэки поднял взгляд к небу.
Луна висела высоко, царствуя над ночной темнотой. Но без Цукуёми-но-ками её свет уже не был прежним — он казался тусклым, словно мир лишился своего божества, потеряв вместе с ним и былую яркость.
Но Кецуэки всё ещё помнил его.
Его лицо. Спокойный, мудрый взгляд. Тихий голос.
Он хотел потянуться к луне, коснуться её холодного света, но тело казалось свинцово тяжёлым, будто придавленным огромным камнем. Он смог лишь вонзить пальцы в мягкую траву, ощущая её прохладную влагу.
На ладони падали капли.
Он не сразу осознал, что это слёзы.
Сдерживаемая боль, запертая в груди, вырвалась наружу.
Кецуэки задыхался от рыданий, сотрясаясь всем телом. Слёзы текли по его щекам, оставляя на лице мокрые дорожки. Он смотрел в бездонное небо и плакал, как ребёнок.
А потом, когда сердце уже не могло вынести тяжести боли, он взвыл.
Протяжно, жалобно, словно раненый зверь.
— Помоги мне, Цукуёми… — дрожащим голосом выдохнул он, надеясь, что бог жив и услышит его мольбу.
Но в ответ было только молчание.
Кецуэки уронил лицо в ладони. Горячие слёзы впитывались в землю, смешиваясь с травой, словно стремясь растворить его боль.
Мир казался безжалостным.
Боги не могли защитить невинных.
Страх сковал его сердце.
Сможет ли он что-то сделать? Или обречён лишь наблюдать, бессильный перед надвигающейся трагедией?
Эти вопросы терзали его разум, не давая покоя до самого рассвета.
***
Рассвет окрасил небо в зловещие багровые тона, словно предвещая грядущую трагедию. Узкие полоски света пробивались сквозь пелену тумана, напоминая кровавые следы на мёртвом лице. Солнце едва выглянуло из-за горизонта — будто не желая быть свидетелем ужаса, оно холодным, безжалостным светом залило Яматаю, высвечивая каждую трещину, каждый изъян.
Воздух был пропитан тревогой.
Звери прятались. Люди перешёптывались.
Где-то вдалеке раздался детский плач, заглушаемый лживыми, успокаивающими словами женщины. Этот звук пронзал тишину, словно нож, заставляя кровь стынуть в жилах.
На улицах повисло гнетущее ожидание.
Будто перед бурей.
С самого утра обезумевшие люди рыскали по закоулкам Яматаи, напоминая стаю голодных волков. Их взгляды горели фанатичным огнём, лица искажала одержимость.
Они искали жертвы.
Когда их находили, вперёд выходили женщины.
С улыбкой. Ласковой. Лживой.
Они звали детей к себе — нежными голосами, протягивая руки, словно матери, словно те, кто подарит им тепло. Сироты, измождённые голодом и страхом, верили. Тянулись к ним.
Но стоило им приблизиться, как грубые, жёсткие руки мужчин сжимались на их хрупких телах.
Крики.
Если ребёнок брыкался, его били по голове, пока он не замолкал, превращаясь в безвольную тряпичную куклу.
Город, некогда величественный, пропитанный изяществом, теперь утопал в первобытном безумии.
Властвовал страх.
И жажда крови.
Женщины возвращались домой.
Там их ждали запуганные дети.
Но они шли так, будто души их покинули тела вместе с последним криком обманутых сирот.
Они не плакали. Не кричали. Не выражали никаких эмоций.
Лишь молчаливо двигались вперёд, словно марионетки, повинуясь невидимым нитям безумия.
Лицемерные улыбки, больше не нужные, застыли на их лицах. Теперь они напоминали жуткие маски.
Неживые.
Окаменелые.
А в глубине зрачков отражался ад.
Ад, который они создали своими руками.
И этот ад разъедал их изнутри, словно яд.
Лишал их человечности.
Превращал в чудовищ.
Но даже в этом кошмаре были те, кто отказался подчиниться.
Те, кто, рискуя жизнью, пытался спасти хоть кого-то.
Но их жертва не оставалась незамеченной.
Обезумевшие мужчины, почуявшие чужую смелость, словно псы, вырывали детей из их рук.
Они мстили жестоко.
Избивали.
Ломали кости.
Разрывали губы.
Превращали женщин в кровавые, бесформенные куски мяса.
Но даже тогда они не сдавались.
Их тела, изувеченные, сброшенные в грязь, становились последним предупреждением.
Но страшнее было не это.
Страшнее было то, что, умирая, они должны были смотреть.
Их клали так, чтобы глаза, заливаясь кровью, видели самое страшное.
Как те, кого они пытались спасти, исчезают в пасти смерти.
Как маленькие руки тянутся в пустоту, но никто не приходит на помощь.
Как торжествующий вопль убийц заглушает детские крики.
Как страх и отчаяние становятся последним, что они слышат.
Как их сердца разрываются не от боли, а от осознания — их жертва была напрасной.
Ями почти физически ощущала перемену в нем. Это было напряжение—едва уловимое, но настойчивое. Оно скользило по его телу, будто невидимые нити, натягивающиеся с каждым мгновением.
Она не сводила с него глаз.
Чисукэ, уловив её взгляд, раздражённо прикрыл глаза. Словно луч света пронзал его, разрывал выстроенную им иллюзию отстранённости.
— Что же у меня на лице, что ты так уставилась на него, Ями-тян?
Нарочитая сладость его голоса звучала, как скрежет ножа по кости.
Она видела эту жуткую улыбку. Видела, как на виске запульсировала тонкая жила.
— Ты сам не свой, Чисукэ-кун. Обычно ты с наслаждением смотришь, как люди убивают друг друга. А сейчас… сдерживаешься. Почему?
Её голос был мягким. Почти ласковым.
Но пальцы, сжимающие его плечо, выдавали другое — намеренное давление, скрытую угрозу. Ногти медленно впивались в кожу.
Чисукэ скривил губы.
— С каких пор тебя волнует моя жизнь?
Он схватил её за запястье, резко притянув к себе. Его пальцы сжались, хрупкие кости едва не хрустнули.
Он наклонился ближе.
Его дыхание обжигало её кожу.
В глазах мелькнул дикий блеск.
— От чего же у тебя такая реакция?
Ями хотела коснуться его лица, успокоить, но—
Рывок.
Его рука перехватила её запястье, сжала с невыносимой силой. Костяшки побелели.
— Неужели вы повздорили с Кецуэки-саном?
Имя вспыхнуло в воздухе, как искра на сухой траве.
Кровь в венах Чисукэ вспыхнула огнём.
Алые глаза потемнели от ярости.
Он отбросил её левую руку и…
Сжал пальцы на её горле.
Рывок.
Её ноги оторвались от земли.
Пальцы сжались сильнее.
Кожа горела под его хваткой.
Ями хрипнула. Её тело дёрнулось, инстинктивно пытаясь отстраниться.
Но он лишь сильнее вдавил большой палец в её глотку.
Её ноги беспомощно дёргались в воздухе, тщетно ища опору.
А Чисукэ смотрел на неё, наблюдал, как в её глазах вспыхивает паника.
Медленно.
С дьявольским наслаждением, чувствуя, как под его пальцем хрустят хрящи.
Острые, как лезвие, ногти впивались в её плоть, оставляя кровоточащие порезы на нежной коже. На его лице, наконец-то, появилась та самая ехидная ухмылка, которую так ждала девушки.
Чисукэ с наслаждением, почти с экстазом, смотрел, как его сводная сестра отчаянно пытается освободить свою шею, царапая его руки. Её ногти скользили по его коже. Эти слабые попытки сопротивления только разжигали его садистское удовольствие. Он чувствовал её отчаянное дыхание, переходящее в хрипы, видел, как багровеет её лицо и как в глазах плещется ужас. Это была музыка для его извращенной души. Хрипы сестры сладко передивались со стонами боли других женщин или последними хрипами. Сейчас он жадно внимал каждый отчаянный женский вздох.
Ями-тян чувствовала, как жизнь покидает её. Сознание меркло, в глазах темнело, и в голове звучал лишь оглушительный звон. Ещё немного, и она провалилась бы в небытие. Но вдруг, что-то маленькое и низкое со всей силы врезалось в ногу Чисукэ.
Он резко повернул голову, словно хищник, потревоженный во время трапезы. Кровь, закипающая в его жилах, готова была вырваться наружу вместе с яростным криком.
- Что надо?! – Выкрикнул Чисукэ, обнажив свои лисьи клыки, словно готовясь разорвать любого, кто посмеет ему помешать. Его гнев был настолько всепоглощающим, что, казалось, он мог испепелить одним лишь взглядом.
Чисукэ смотрел прямо перед собой, но никого не было видно. Тогда, с трудом сдерживая ярость, парень опустил взгляд вниз и увидел маленькую девочку. Её дорогостоящее кимоно теперь было изорвано в клочья и залито кровью. Тонкие ткани липли к телу, словно вторая кожа. А милое личико, которое должно было вызывать лишь умиление, было обезображено ужасными гематомами и кровоподтёками. В огромных, заплаканных глазах плескался первобытный ужас. Ями, почувствовав ослабление хватки, не оставляла отчаянных попыток на спасение. Собрав последние силы, она продолжала впиваться ногтями в его руки.
Тяжело выдохнув, юноша закатил глаза и молча бросил сестру. Чисукэ продолжал смотреть на испуганного ребёнка. Ями же, держась за горло, откашливалась, а после, как ни в чём не бывало, подошла к брату. Когда она увидела ребёнка, в глазах промелькнул безумный блеск.
— Так-так, кто же это у нас? — проворковала Ями, присев на корточки рядом с дрожащим ребёнком. Её лицо исказила лицемерная улыбка, от которой веяло холодом, а глаза, казалось, прощупывали каждую клеточку её тела, словно выбирая, с чего начать мучить. Медленно, словно змея, она протягивала руку к голове девочки, намереваясь, вероятно, потрепать её по волосам, но в этом жесте сквозила угроза.
Юноша сразу заметил это и снова схватил Ями за кисть.
— Не тронь ребёнка, — прошипел Чисукэ, откинув руку сестры. Затем он бережно прижал голову ребёнка к своей ноге.
— Ай-ай. Чисукэ-кун, мне же больно и обидно, — Ями наигранно надула губы, склоняя голову набок. Но её глаза продолжали буравить девочку взглядом. Неожиданно она издала тихий, зловещий смешок, от которого по спине побежали мурашки. — Это так на тебя Кецуэки-сан влияет?
— Ты… — не успел договорить юноша, когда перед ним встали трое мужчин.
В руках у них были окровавленные палки, а лица искажены злобой и отчаянием.
— Отдай нам ребёнка, — крикнул ему один из этих мужчин. Его голос дрожал от ярости и страха. Сравнив одежду девочки — тонкое шёлковое кимоно, несмотря на его нынешнее состояние, говорившее о знатном происхождении, — и их собственные лохмотья, только полный дурак не понял бы, что эти бедняки украли ребёнка из знатной семьи, пока та, возможно, из любопытства выглядывала на улицу.
Чисукэ, глядя на эту жалкую троицу, расхохотался так, что его смех заглушил даже женские и детские крики, доносившиеся из переулков. Его смех, безумный и неконтролируемый, заставил Ями на мгновение вздрогнуть. От смеха он даже наклонился, сложив руки на живот, словно корчась от колик, но когда он выпрямился, в воздухе можно было почувствовать, как сгущается невидимая сила, мощь четырёххвостого лиса, сдерживаемая лишь тонкой оболочкой человеческого облика.
Мужчины, почувствовав эту внезапную, необъяснимую угрозу, побледнели и невольно сделали шаг назад.
Ями закусила нижнюю губу в предвкушении того, какой изощрённый метод убийства выберет её брат на этот раз. Она, казалось, получала извращённое удовольствие от его жестокости. Нежно взяв за руку девочку, словно мать, успокаивающая испуганного ребёнка, она прошептала, глядя ей прямо в глаза:
— Иди ко мне, я тебя не трону. — В её голосе слышалась такая искренность, такая нежность, что даже Чисукэ на мгновение засомневался в её намерениях. Он слегка подтолкнул ребёнка в сторону сестры, словно передавая её в безопасные руки.
— Эй, вам сирот уже не хватает, что взялись за кражу детей из семей? — с отвращением спросил юноша, бросая презрительный взгляд на мужчин. Он скрестил руки на груди и склонил голову набок, принимая свой фирменный, издевательский вид. Брови его были приподняты в показном удивлении, а уголки губ опущены в презрительной усмешке. На его лице снова появилась та самая ехидная ухмылка, предвещавшая беду.
На лицах мужчин проступила отвратительная гримаса. Их лица исказились в мерзкой ухмылке, но сквозь этот оскал отчаяния всё ещё проглядывал животный страх перед Чисукэ и пожирающее их безумие.
— Ты труп! — выкрикнул тот же самый мужчина, словно пытаясь убедить в этом самого себя, и с отчаянной решимостью бросился на Чисукэ. В его глазах плескалась смесь ненависти и безнадёжности. Остальные двое топтались на месте, не в силах пошевелиться. Они избегали смотреть в глаза юноше, будто разглядывая что-то на земле, лишь бы не видеть его лицо.
Ями, стоя с ребёнком позади Чисукэ, казалась олицетворением зловещей защиты. Она положила свои тонкие, бледные руки на плечи девочки, но не собиралась закрывать ей глаза. Вместо этого внимательно наблюдала за происходящим, словно наслаждаясь разворачивающимся представлением, и даже придвинула её ближе, чтобы та ничего не пропустила.
Парень проскользнул мимо бросившегося на него смельчака, словно тень, исчезающая в ночи, и мгновенно оказался позади его товарищей. Движения его были настолько быстрыми и плавными, что казались неестественными. Чисукэ встал между ними, преграждая путь к отступлению, и лёгким, почти небрежным движением рук, словно смахивая пыль, порезал им глотки острыми, как бритвы, ногтями.
Кровь, тёмная и густая, как смола, моментально хлынула из разорванных шей. Мужчины в отчаянии схватились за горло, тщетно пытаясь остановить кровавый поток. Они рухнули на землю, корчась от боли и захлёбываясь собственной кровью.
Девочка застыла, как статуя, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Она не кричала, не плакала, даже не дышала. В её взгляде отражался кошмар, разворачивающийся перед ней: искажённые болью лица, кровь, хлещущая фонтаном, предсмертные судороги. Её маленькое тельце бил озноб, но она не могла пошевелиться, словно парализованная. Запах крови, железа и страха заполнил её лёгкие, вызывая тошноту. Она чувствовала, как руки Ями сжимают её плечи, словно стальные тиски, не позволяя отвернуться. Ей казалось, что этот момент навсегда врежется в её память, оставляя незаживающий шрам. Этот кошмар не покинет её никогда.
Смельчак, что лишился своих друзей, стоял неподвижно возле Ями, словно окаменевший от горя и страха. Его взгляд был пуст и безумен. Пока Чисукэ, обезумевший от жажды крови, смеялся над убитыми и давил ногой на руку одного из них, наслаждаясь хрустом ломающихся костей, он игнорировал выжившего.
Медленно, словно во сне, мужчина развернулся спиной к Чисукэ. По его уродливому, изрытому шрамами лицу потекли слёзы, смешиваясь с кровью и грязью. Яростный, утробный рык вырвался из его горла, словно из раненого, загнанного в угол зверя. Он обезумел, не в силах вынести вид мёртвых товарищей.
Не отрывая взгляда от спины Чисукэ, мужчина медленно достал танто из-под грязной, пропитанной потом верёвки, что опоясывала его рваную рубаху. С криком, полным отчаяния и ненависти, он снова бросился на юношу, подняв оружие над головой, намереваясь пронзить его сердце.
Неожиданно Чисукэ, погружённый в свой безумный триумф, услышал издалека знакомый, встревоженный голос. Его уши уловили нотки паники, заставившие его на мгновение насторожиться.
— Чисукэ! — крикнул во всё горло бегущий к нему парень. Звук его голоса эхом отразился от стен близлежащих зданий. На нём было алое кимоно с чёрным воротником, а лицо выражало крайнюю степень беспокойства.
Чёрный лис прищурился, разглядывая этого юношу, пока не узнал знакомые черты. Сердце его забилось быстрее от радости. Он, почти с облегчением, выкрикнул в ответ:
— Кецуэки!
Всё происходило настолько быстро, что Кецуэки не успел воспользоваться своими силами, чтобы спасти друга. На себя это взяла Ями. Она шагнула вперёд и схватила рукой тень мужчины, будто за ниточку, потянув её на себя и сокращая дистанцию в мгновение ока. Кровь брызнула на землю и спину Чисукэ, когда лисица пронзила грудь нападавшего, вырывая сердце. Мужчина рухнул на землю, не издав ни звука.
Чисукэ почувствовал, как на него брызнула тёплая, липкая кровь. Вздрогнув, он медленно повернул голову. Позади него валялся труп, а Ями тем временем деловито вытирала ладони о своё кимоно. Прежде чем он успел что-либо сказать, на него неожиданно налетел Кецуэки, мгновенно заключив его в объятия и крепко прижав к себе.
— Я не успел… Прости меня, — прошептал Кецуэки ему на ухо, его голос был полон вины. Он осторожно повернул лицо Чисукэ к себе, коротко оценивая его состояние, а затем нежно провёл пальцами по его волосам, давая понять, что теперь всё в порядке.
— Пошли уже, пока нас не заметили остальные людишки, — прервала их Ями, бросив быстрый взгляд по сторонам. Она аккуратно взяла девочку за руку, но та продолжала дрожать от страха, застыв, словно парализованная.
Смельчак, что лишился своих друзей, стоял неподвижно возле Ями, словно окаменевший от горя и страха. Его взгляд был пуст и безумен. Пока Чисукэ, словно обезумевший от жажды крови, смеялся над убитыми и давил ногой на руку одному из них, наслаждаясь хрустом ломающихся костей, он игнорировал выжившего.
Медленно, словно во сне, мужчина развернулся спиной к Чисукэ. По его уродливому, изрытому шрамами лицу потекли слёзы, смешиваясь с кровью и грязью. Яростный, утробный рык вырвался из его горла, словно из раненого, загнанного в угол зверя. Он словно взбесился, не в силах вынести вид мертвых товарищей.
Не отрывая взгляда от спины Чисукэ, мужчина медленно достал танто из-под грязной, пропитанной потом верёвки, что опоясывала его рваную рубаху. С криком, полным отчаяния и ненависти, он снова побежал на юношу, подняв над головой танто, словно намереваясь пронзить его сердце.
Неожиданно Чисукэ, погруженный в свой безумный триумф, услышал издалека знакомый, встревоженный голос. Его уши уловили нотки паники, заставившие его на мгновение насторожиться.
— Чисукэ! — крикнул во всё горло бегущий к нему парень. Звук его голоса эхом отразился от стен близлежащих зданий. На нём было алое кимоно с чёрным воротником. Лицо его выражало крайнюю степень беспокойства.
Чёрный лис, прищурившись, разглядывал этого юношу, пока не узнал знакомые черты лица. Сердце его забилось быстрее от радости. Он радостно, почти с облегчением, крикнул ему в ответ:
— Кецуэки!
Всё происходило настолько быстро, что Кецуэки не успел воспользоваться своими силами, чтобы спасти друга. На себя это взяла Ями. Она шагнула вперёд и схватила рукой тень мужчины, будто за ниточку, потянула на себя, сокращая дистанцию в мгновение ока. Кровь брызнула на землю и спину Чисукэ, когда лисица пронзила насквозь его грудь, вырвав сердце. Мужчина рухнул на землю, не издав ни звука. Чисукэ почувствовал, как на него брызнула кровь — липкая и тёплая. Он, вздрогнув, медленно повернул голову назад. Позади него валялся труп, а Ями тем временем деловито вытирала об своё кимоно кровь. Тут, прежде чем он успел что-либо сказать, на него неожиданно налетел Кецуэки, сразу же забрав его в объятия, крепко прижав к себе.
— Я не успел… прости меня, — прошептал Кецуэки на ухо парню, его голос был полон вины. Он осторожно повернул его лицо к себе, коротко оценивая его состояние, затем нежно погладил по волосам, давая понять, что теперь всё в порядке.
— Пошлите уже, пока нас не заметили остальные людишки, — прервала их девушка, бросив быстрый взгляд по сторонам. Она аккуратно взяла девочку за руку, но та продолжала дрожать от страха, застыв, словно парализованная.
И смотреть на трупы, словно пытаясь запомнить каждую деталь.
Придя в себя, Чисукэ оттолкнул Кецуэки и рявкнул на сестру, в его голосе сквозило отчаяние:
— Ты что, не закрыла ей глаза?
— Она всё равно это увидит в будущем! — в ответ закричала Ями.
— Я позже с этим разберусь, а пока отведём её домой, — перебил их Кецуэки, кладя руку на плечо друга, пытаясь успокоить его.
Вокруг них уже собиралась толпа. Люди, словно хищники, подкрадывались к ним, выжидая подходящий момент для нападения. Но вдруг всё поглотила непроглядная тьма, и вместо этой троицы, окружённой смертью, возник голубой огонёк. Он мерцал и пульсировал, словно живое существо, привлекая к себе внимание. Люди, забыв о своих злых намерениях, тянулись руками к нему, но как только они его касались, он исчезал, оставляя лишь холодный воздух, и появлялся дальше от них, маня их за собой. Весь народ, как заворожённый, медленно шагал за огоньком, словно ведомый невидимой нитью, продолжая тянуться к нему. Даже зрачки выдавали, что они под чарами пятихвостого лиса, чья магия окутала это место.
Чисукэ наклонился, чтобы поднять свой веер, но его тревожный взгляд был неотрывно устремлён на малышку. Кецуэки заметил, как друг переживал за состояние девочки, хотя и пытался скрыть это за маской безразличия. Она молча шагала, крепко держа Ями за руку, но её маленькое тельце всё продолжало дрожать, выдавая пережитый ужас. Парень наклонился к нему, шепнув ему на ухо:
— Я сотру ей память. — После этого Кецуэки легонько подтолкнул товарища к ребёнку.
Чисукэ вздрогнул от неожиданности и выронил свой окровавленный веер. Он посмотрел на него пару секунд, на кровь, запекшуюся на тонком шёлке, и принял решение. Он перешагнул через него, словно оставляя позади прошлое, и по-детски, с напускной лёгкостью, подбежал к девочкам.
— А как же зовут тебя, дитя? — с самой ласковой улыбкой, на какую только был способен, спросил Чисукэ, робко протягивая ребёнку руку, словно боясь её спугнуть.
— Ёсико… — пробормотала девочка. Её голос был едва слышен, словно шёпот ветра, потерявшийся в листве. Она избегала смотреть ему в глаза.
О-о-о, так вот почему ты такая послушная девочка, – Чисукэ говорил мягко и нежно, стараясь окружить Ёсико теплом и заботой. – А меня зовут Чисукэ.
Как ни в чём не бывало, словно несколько минут назад он не переступал через окровавленный веер, лис пытался вытащить малышку Ёсико из этого тяжёлого состояния, помочь ей забыть о пережитом кошмаре – пусть хотя бы на мгновение. Он надеялся, что его слова, словно капли дождя, смогут смыть с её души печать ужаса.
Девочка не ожидала, что юноша услышит её имя, и её уши с лицом слегка порозовели. Ями, конечно же, заметила это и, с лукавой ухмылкой, легонько толкнула брата в бок, громко воскликнув:
– Ты зачем ребёнка смущаешь?! Тебе девиц мало?
– Что ты вообще несёшь? – недоумённо спросил Чисукэ, отбиваясь от игривых тычков сестры.
Ями весело рассмеялась, но её смех внезапно стих, когда она обернулась назад. Кецуэки оставался на месте, словно окаменелый, его взгляд был прикован к окровавленным закуткам, где лежали искалеченные женские тела. В его глазах отражалось глубокое отвращение – не только к людям, совершившим эти зверства, но и, казалось, ко всему человечеству в целом.
– Кецуэки-сан, пошли скорее! – окликнула его Ями.
Но лис, поглощённый своими мыслями, своей болью, даже не услышал её.
– Вот же дерзость, – проворчал Чисукэ, закатив глаза. – К нему ты, значит, обращаешься уважительно, а ко мне – нет.
Он почувствовал, что с другом что-то не так. Он был одним из немногих, кто знал его больное воспоминание. Чисукэ прищурился и бросил короткий, но проникновенный взгляд на Кецуэки:
– Эй, Кецуэки, это не честно.
Голос друга словно выдернул юношу из сковывающего сна. Он моргнул несколько раз, будто только что пробудился.
– Что ты сказал? – неуверенно переспросил Кецуэки, его взгляд был пустым и отстранённым.
– Ничего важного. Ты идёшь? – Чисукэ, стараясь скрыть беспокойство, протянул руку назад, но так и не повернулся полностью – он не хотел видеть его страдания.
Парень, словно испуганный ребёнок, догнал их и, почти робко, схватился за руку Чисукэ, ища утешения. Оба ощущали, как его пальцы дрожали, выдавая страх перед прошлым, который сидел глубже, чем он показывал. Чисукэ, чуть слышно, произнёс:
– Всё уже в прошлом. Они все мертвы.
После этих слов он крепче сжал руку друга, передавая ему свою поддержку, тепло и готовность разделить его боль. Его взгляд был устремлён на заходящее солнце – он ждал расправы над обезумевшими людишками.
Измождённые, они уходили вдаль от этого кошмара, похожие на блуждающие тени, следуя за угасающим закатом. Лишь алые следы крови, оставленные на земле, служили немыми свидетелями того, что здесь побывали лисы. Перед их глазами постепенно исчезали бездыханные тела, уступая место сгущающейся ночи. Вечерняя свежесть приносила слабое облегчение, но не могла заглушить металлический запах крови и разложения, что, казалось, впитался в сам воздух.