Когда мы вернулись обратно

Окружная, 7

Зайцев Кирилл вышел из школы первым. Казалось, его никто не заметил. Но, когда Кирилл обернулся, увидел вышедшего следом Павла. Он смотрел в сторону удаляющего Кирилла, но ничего не предпринимал, чтобы его остановить. По сути им было не по пути, но Кириллу всё равно стало обидно: неужели так сложно проявить внимание к человеку? Конечно и Кирилл не обладал отзывчивостью, не интересовался одноклассниками, но ведь и они даже не предприняли попыток наладить связь с ним ранее. Даже Олеся не попыталась его найти перед вечером встречи выпускников.

Обычно Кирилл не торопился домой после школы. Но сегодня ему хотелось поскорей со всем покончить. Просто отрезать, разорвать этот день. Непонятный, необычный, дикий, местами неприятный, но всё же весёлый день. Кирилл усмехнулся, вспоминая заварушку на физ-ре: как же глупо она выглядела, но так было весело. И никакого страха. Почему Кирилл не почувствовал страха? Ведь это был агрессивно-настроенный «б» класс, слухи про который отбивали всю охоту связываться с ним. Когда-либо.

Кирилл задумался. Перед глазами появился отец с ремнём, который, правда, бил не Кирилла, а его маму. Кирилл стал догадываться, что вид побоев его закалил, а не держал в страхе. Интересно, почему так случилось? Возможно, Кирилл уже давно сопротивлялся отцу, но только внутренне, морально, и именно поэтому у него не было страха перед дракой, ударами. Ему только хотелось поскорей всё закончить. Как и сейчас. Как и этот день.

Кирилл, словно птенец, нахохлился от дующего с поля ветра и зашагал быстрее. Пора положить этому конец.

*

Из трубы шёл дым. Дорожка была кое-как расчищена. Интересно, это Кирилл с утра трудился или отец выходил? Или мама? В середине дорожки проходили следы от машины. Кирилл нахмурился: неужели отец куда-то уехал? Кирилл поспешил в дом.

Зашёл, быстренько разделся, скинул ботинки.

Мама подкладывала дрова в печку. Она была раскрасневшаяся, но от тепла, а не от ссоры или побоев. Кирилл тяжело выдохнул и даже успел удивиться, насколько в десятом году мама лучше выглядит, чем в двадцатом. Словно за те десять лет, что она прожила с отцом, он высосал все соки из неё. Всю жизнь. Кирилл болезненно поморщился.

— Что случилось? — тут же выпрямилась мама. — Что-то болит?

Кирилл убрал страдальческое выражение с лица и улыбнулся. Покачал головой и схватил маму в охапку. Не ожидая объятий, она вначале попыталась слабо оттолкнуть Кирилла, словно собираясь защищаться. Но догадавшись, что это объятия, а не захват, расслабилась. Обняла в ответ Кирилла за талию, положила голову ему на плечо.

Это было необычное проявление чувств. Обычно Кирилл так не поступал, но тут не выдержал. Видеть маму относительно свежей и в хорошем состоянии было непривычно и приятно. Кирилл успел дать себе обещание, что по возвращении обратно, постарается сделать всё, чтобы мама перестала бояться, чтобы во время объятий она не опасалась контакта.

— Где отец? — шёпотом проговорил Кирилл. В доме было тихо, только в печи уютно потрескивали дрова.

Мама вздрогнула, бросила взгляд в окно, которое как раз выходило на дорогу.

— Поехал в деревню, бабушке стало плохо.

Мама отошла к плите, где из кастрюли уже валил пар. Тряпкой она сняла крышку, взяла со стола ложку и помешала содержимое. Постучала ложкой о край кастрюли.

— Странно, я такого не помню, — под нос проговорил Кирилл.

— Что ты говоришь? — мама тряпкой отодвинула кастрюлю на край и прикрыла её крышкой. — Супа?

Кирилл кивнул. Как хорошо, что родители по большей части не обращают внимания на слова и выражения своих детей. Невнимательность, конечно, может загубить отношения, но порой это выручает.

«Значит отца сегодня не будет», — заключил Кирилл. И смысл в этом? Кому выгодно, чтобы Кирилл не встречался с отцом?

Кирилл знал, точнее догадывался, что если бы отец был сегодня, сейчас, дома, если бы он начал что-нибудь нести, если бы он стал распускать руки, если бы он что-нибудь ляпнул, Кирилл не сдержался бы. Он бы ударил наконец отца. Потому что больше это не могло так продолжаться.

Если бы.

После стычки с одиннадцатым «б» Кирилл чувствовал восторг, прилив сил и желание хоть что-нибудь исправить, хоть кого-нибудь спасти. Они храбро сегодня дали отпор параллельному классу, но это была детская стычка, которая подталкивала Кирилла на будущее столкновение.

Вот с отцом можно было бы разобраться. Кирилл догадывался, что отец не помнил бы ничего уже в двадцатом, но для самого Кирилла это было бы важно. Важно сделать шаг, решиться на отпор.

Но отца не было. Проучить Кирилл его не мог. Правда, Кириллу не нравилось, что на насилие он должен был ответить насилием. Кирилл задумался. Пока он шёл домой, хотелось только одного: дать отпор отцу. Но драться из-за драки? Разве это вариант?

Кирилл хлебнул ложку супу и зажмурился от удовольствия. Мамин борщ был самым лучшим борщом, что ему приходилось есть. Нет, это была не лесть и не хвальба по знакомству. Лена тоже делала прекрасный суп, который хотелось есть с дополнительной порцией. Но мамин... был шедевром. Кирилл мог бы съесть его всю кастрюлю, если бы позволили. Как же ему не хватало маминой еды. Так бы и утащил маму к себе жить.

Кирилл задумчиво запихнул следующую ложку в рот: утащил бы маму к себе жить? А так можно было?

Сельхозтехника, 18

У Изотовой Анастасии всё было хорошо. И дома. И в личной жизни.

В десятом году она была стройной, красивой и достаточно весёлой девушкой. Была успешна у парней. Но не встречалась абы с кем. Однако в конце одиннадцатого класса у неё никого не было, потому как родители настойчиво намекали, что надо готовиться, а не личную жизнь устраивать. И Настя безоговорочно соглашалась с ними. А почему родители должны быть неправы?

— Насть, подожди, — Настя ещё не могла отойти от сказанного Артёмом. Она не поняла его слов, но знала, что пока не хотела бы об этом думать. А рядом с Настей Аникиной, которую она увидела впереди, будет неудобно думать про другого человека, тем более в том ключе, в котором подразумевал Артём. Или Насте это показалось?

Аникина молча дождалась Настю Изотову, и они вместе пошли до СХТ, как они называли свою улицу.

Насте Изотовой не страшно было идти домой. Мама с папой ругались редко. А если ругались, то папа говорил маме: «Ты права», — и буря успокаивалась.

В настоящий момент Настя Изотова больше переживала, что происходит с людьми в двадцатом году, когда их, одиннадцатого «а» класса, там нет. Они пропали? Или время остановилось? Или что вообще должно и может происходить, когда кто-то попадает в прошлое, да ещё и при этом помнит всё произошедшее после?

Было пасмурно. Но снег пока не шёл, хотя каким-то третьим чутьём Настя Изотова догадывалась, что на вечер встречи выпускников снова начнётся метель, словно круг замыкался, словно всё должно снова произойти. Только для чего? Зачем им нужен был этот день?

— До вечера, — проронила Настя Изотова, понимая, что за всю дорогу они с Аникиной не перекинулись и парой слов. Но её это не расстроило. Наоборот, было так спокойной рядом с человеком, с которым провёл так много лет бок о бок.

Настя Изотова остановилась, осматривая стоящие перед домом серые, красноватые, бело-серые, ровные сараи. Поглядела на натянутые между деревьями верёвки.

— И ведь это всё есть и в двадцатом, — поражённо проговорила Настя.

Несмотря на то, что в общем люди стали более скрытными, Посёлок жил своей открытой жизнью. Бабушки развешивали стираное бельё на улице. Сараи до сих пор служили для хранения огородных и прочих инструментов. И только вид сараев слегка изменился в будущем: многие их обклеили сайдингом.

Настя подняла взгляд, посмотрела на окна своей квартиры. Во двор выходило окно кухни и её спальни. На кухне горел свет, штор не было. Настя заметила мелькающую голову мамы. Сердце трепыхнулось: волосы мамы были цвета насыщенной брюнетки. К двадцатому мама успела поседеть, но не закрашивала седину, считая, что ей она идёт. И была права.

Настя от предвкушения и нетерпения переступила с ноги на ногу и заторопилась в подъезд. Внутри было тепло, даже душновато. Необычно, но привычно. Настя поднялась по бетонным десяти ступеням и в замешательстве остановилась перед дверью.

Позвонить или открыть своими ключами? Настя неуверенно достала ключи из кармашка рюкзака, повертела их в руках: три ключа — два от квартиры, третий от сарая, где хранился велосипед и разнообразные мячи, которые летом выручали Настю от скуки. Она осмотрела единственный брелок в виде дельфинчика — его Настя привезла из Сочи. Это было в девятом классе. Точно такие два брелока были у Олеси и Сони. Настя печально улыбнусь: была эпоха, но прошла.

*

Настя восхищалась родителями. Она тайком любовалась мамой и папой, которые по-доброму и мягко разговаривали друг с другом. Они говорили так, словно только год назад сошлись вместе. Между ними было столько нежности, что Настя успела расстроиться, что у неё нет такого же понимающего человека. Перед глазами встал образ внимательно слушающей Валерии, но, недоумённо дёрнув головой, Настя прогнала видение.

— Как в школе? Что было интересного? — между делом спросила мама. Она протирала пыль. Настя и папа сидели перед телевизором и смотрели фильм.

— Ой, — Настя нахмурилась, прикидывая, что бы такого можно было рассказать про школу из сегодняшнего дня. — На литературе весь класс чуть не получил двойки.

Насте показалось, что это самая безобидная часть дня, но ошиблась. Она забыла, как родители относились к её учёбе в последний год.

Папа сразу подобрался и сел прямо.

— И ты тоже? — недоверчиво спросил он.

Настя кивнула. Что-то неприятное кольнуло под сердцем.

— Надеюсь, это не из-за того мальчика? — строго спросил папа.

— Какого мальчика? — вылупилась на него Настя. Насколько она помнила, в одиннадцатом классе у неё не было никакого мальчика.

— По телефону с Соней ты говорила, что тебе нравится мальчик... — всё ещё строго смотрел на неё папа.

— Во-первых, — потрясённая его тоном ответила Настя, — с чего вы подслушиваете мои разговоры с подругами? Во-вторых, у меня в одиннадцатом классе не было никаких мальчиков. В-третьих, это не смешно. Весь класс не подготовился, а я единственная должна отчитываться и получать пиздюли?

— Что ты сказала? — мама оторвалась от серванта и с раскрытым ртом посмотрела на Настю.

— Проговорилась, — прошептала Настя. Ей показалось, что у неё ни лице такое выражение, как и у мамы: ошалелое, недоверчивое, испуганное. Чуть громче Настя ответила: — Говорю, что весь класс был не готов. Не честно ругать только меня.

Мама медленно, но недоверчиво, кивнула и вернулась к полкам советского серванта. Настя облегчённо выдохнула, но тут заметила взгляд папы.

— Что случилось? — улыбнулась ему Настя.

— Да ничего, — чуть слышно ответил папа, помотав головой. — Просто ты сегодня на себя не похожа. Не подменили ли тебя случаем?

Папа невесело усмехнулся, возвращаясь к телевизору. Настя в ответ истерично хихикнула. Неужели нашёлся хоть один человек, который почувствовал, что с ними — с ней — что-то не так?

Базарная, 49

— Ты точно справишься? — Князев Владислав озабоченно всматривался в лицо Марины.

Марина быстро кивнула, бросив взгляд на висевшую на её руке Валерию, которая нетерпеливо пританцовывала.

— Пошли домой. Это так волнительно. Прямо как раньше. Помнишь? Пройдём вместе по старым улицам, — приговаривала Валерия, потягивая Марину домой.

Владислав подавил раздражение. Он сдерживался, чтобы не отшить Валерию и не отправиться с Мариной с ней домой вместе. Но знал, что от этого может быть только хуже.

— Хорошо, будь осторожна, — Владислав мягко улыбнулся Марине, нежно дотронулся до её лица, погладив большим пальцем по скуле. И Марину тут же утащила Валерия, которая уже махала руками, показывая по сторонам.

Возле Влада возник Артём, что-то проговорил про «чужую сторону», но Влад его не понял, не услышал. Всё его внимание ушло следом за Мариной. Хотелось присмотреть за ней.

— Что? — глупо похлопав глазами спросил у Артёма Влад.

Но Артём не успел ответить что-то внятное и понятное. Позади него появилась Настя Изотова, которая стала буравить Артёма взглядом и допытываться, что он именно имел ввиду. Признаться, Владу некогда было во всём этом разбираться. Он больше переживал за Марину.

Влад даже не думал о себе, что может его ждать дома. А дома его не ждёт ничего нового. Всё те же родители, всё та же семья, которая и в двадцатом. Правда, мама в этом времени должна быть более простая и лёгкая. Не та мама, которая в двадцатом всеми правдами намекает ему, что Марина не та девушка, которая ему нужна. Что она не от мира сего и слишком мрачная.

Влад не знал, что делать с Мариной в двадцатом. Не знал, что делать с мамой, которая её недолюбливала. Не знал, что делать со всеми проблемами, которые навалились на Марину и не отпускали.

Влад в последний раз обеспокоенно глянул вслед удаляющимся одноклассницам и сам направился домой. Предстояло дожить до вечера, чтобы попробовать вернуться обратно в двадцатый год, где все они оставили много чего плохого и немного хорошего.

*

Выходя из-за поворота, Влад заметил, как на свою улицу повернул Андрей. Точнее Владу показалось, что это Андрей, потому как никого кроме их класса он не видел на улицах.

Снег усложнял шаги, отчего Влад быстро согрелся.

Нет, он категорически не знал, что можно сделать с Мариной. Как ей помочь? Что можно сделать для того, чтобы она забыла, или хотя бы пережила случившееся?

Влад понимал, что тяжело смириться с тем, что произошло. Но не так же долго! Он в который раз откинул эти мысли. Понимал, что не вариант пилить и говорить: «Да всё же хорошо. Прошло и ладно. Просто улыбнись и всё будет хорошо. Если захочешь хорошее настроение, то получишь его». Так нельзя помогать человеку. И хорошо, что Влад узнал эти основы от Марины, а то он до сих пор бы пытался так взаимодействовать с людьми.

Возле дома Влад остановился. Он видел, что ничего не изменилось. И в двадцатом, и в десятом их дом был покрашен в светлый с той лишь разницей, что со временем светлый потемнел, заляпался. Влад обратил внимание, что перед домом стоит меньше машин. У тех, кто живёт в этих двухэтажках, есть гаражи, куда машины прячут на ночь. Но в двадцатом году они появились даже у тех, у кого не было машиномест, да и гости часто приезжали, которые так же обзавелись личными средствами передвижения.

Если изначально казалось, что за десять лет в Посёлке ничего не изменилось, то Влад глубоко заблуждался. Многое изменилось. И в первую очередь люди.

Ну что ж, теперь осталось понять, в какую сторону они изменились: пора было встретиться с родителями и вспомнить их такими, какие они были десять лет назад.

Кирпичная, 6

— Миш, ты это... — нерешительно начал Кузин Александр. Он смотрел прямо на дом, где в электрическом свете двигались еле видимые тени. Он боялся заканчивать предложение, но, тяжело вздохнув, наконец произнёс. — Можешь приехать ко мне в гости, если тебе тут наскучит.

Михаил посмотрел на Александра, который боковым зрением заметил его поражённый взгляд.

— Ты, — пролепетал Михаил, словно маленький ребёнок, которому предложили поиграть в долгожданную игру, — приглашаешь меня в гости?

— Ну да, — чуть раздражённо и уже неуверенно проговорил Александр. И чего ему взбрело в голову звать брата в гости? Но Александр наконец признался себе, что уже давно собирался это сделать. Только вот духу всё не хватало.

Михаил молча смотрел на Александр. Александр молча смотрел на дом. Он повернул голову и посмотрел на брата, который до сих пор стоял ошеломлённый.

— Но почему сейчас? — наконец спросил Михаил.

— Потому что! — огрызнулся Александр. Закрыл глаза, снова тяжело вздохнул. Александр понимал, что надо бы объясниться, надо бы хоть что-то связное и логичное сказать брату. Одному из дорогих людей, которые у него были. Александра открыл глаза и внимательно посмотрел на Михаила. — Потому что ты мой брат. Разве не так?

Михаил кивнул. Раскрыл рот, закрыл.

— Раньше тебя это не останавливало меня отталкивать, — усмехнулся Михаил. Но за усмешкой Александр услышал горечь и грусть.

— Раньше я был придурком, — улыбнулся Александр. Он попытался сделать это мягко, но было непривычно разговаривать мягко и улыбаться брату, с которым он старался не общаться больше десяти лет. — А теперь хочу, чтобы у меня был близкий друг, брат, плечо поддержки и всё в одном лице.

Несмотря на то, что Александр признавался, ему сложно было говорить прямо. Он всё равно юлил и старался завуалировать свои слова о том, что Михаил ему на самом деле дорог. Что ему хотелось бы быть ближе с ним.

Это стремление проснулось в Александре довольно давно. Но всё время он подавлял в себе желание поговорить с братом.

Александр не понимал, с чего бы вдруг он должен был открываться Михаилу. С какой стати заговорит с ним. Пригласит в гости. После того, как они общались (а точнее не общались) в школьное время, было неудобно откровенничать. Но Александр хотел преодолеть неуверенность и наконец сблизиться. Наконец стать настоящими братьями. Не зря же Александр, когда был маленький, хотел себе братика.

— Хорошо, — Михаил снова посмотрел на дом. Брови его всё ещё были нахмурены, словно он не до конца поверил в слова Александра. — Я подумаю над твоим предложением. Но сегодня нам надо бы разобраться с другой проблемой...

Не сложно было догадаться, про что именно говорил Михаил: через два с половиной часа они должны снова прийти в школу. Второй раз за один день. Или третий?

*

— Мишаня, привет, — нараспев проговорила мама, когда заметила вошедшего в дом Михаила. — Заходи, сейчас тебе подогрею поесть. Позже тогда разогрею и Сашину порцию...

— Нет, мам, я буду есть с Мишкой.

Александр вышел из-за спины Михаила. По лицу мачехи он понял, что слегка поторопился с мягкими словами и открытыми действиями.

— Вы пришли вместе, — опешив, пробубнил мама и, тряхнув головой, удивлённо спросила: — Как ты меня назвал?

Александр видел недоверчиво расширившие глаза. Услышал, как хмыкнул Михаил.

— Только аккуратней, — обернулся к Александру улыбающийся Михаил. Ситуация его явно веселила.

— Я назвал тебя мамой. Разве ты не моя мама?

Александр решил сыграть с совестью и чувством ответственности мачехи.

— Д-да, конечно, так и есть, — запинаясь, проговорила Елена.

— Что за бубнёж? — из зала вышел отец, в руке у него был пульт.

— Привет, пап, — Михаил махнул в сторону отца рукой и стал раздеваться с улицы.

— Вы что, — не поверив в увиденное спросил отец, — вместе пришли?

— Ну да, — стараясь говорить беззаботно отозвался Александр. Он тоже стал снимал с себя куртку. Встретившись с Михаилом взглядами, они друг другу улыбнулись. Михаил чуть не рассмеялся, но взял себя в руки.

Александр заметил, что после предложения Михаил стал чуть более расслабленным. Он сдерживался, но становился менее сжатым. И Александру это нравилось.

— Что на обед? — Михаил направился на кухню. Свободный, открытый, даже походка его намекала на лёгкое настроение и радость.

Александр улыбнулся: какой же он был глупый. Дурак, что ещё сказать.

Ул. Мира, 17

Ларионова Марина с Валерией шли вместе домой. Было интересно вспоминать то время, когда они были вместе почти постоянно. Марина вспоминала, как они дежурили в классе: отмывали доску, вымывали полы, поливали цветы. Валерия вспоминала, как они придумывали разные истории про светящиеся красные глаза вепря возле кладбища, про птиц, которые умирают от неизвестной болезни, про сестёр-принцесс, которые были разлучены в детстве.

Они весело шли по улицам и не замечали, что уже вот-вот каждая из них должна прийти домой. Марина туда, где ей ни сейчас, ни вообще не хотелось бы оказаться. А Валерия туда, куда всегда торопилась вернуться.

Валерия и Марина разминулись на повороте, договорившись встретиться без пятнадцати пять на этом же месте.

Марину начало трясти. Она боялась представить, что её ожидает дома. Марина помнила, что дома ей всегда бывали рады. Мама была добра и часто весела, папа молча улыбаясь посматривал на них и мало разговаривал, но было видно, что он слушает и слышит.

Марина тяжело сглотнула и остановилась возле заброшенного, развалившегося хлебокомбината, который всегда встречал её недалеко от дома. С этого места можно было уже видеть дом, но только зимой. Марина заметила, что света дома нет, значит родители ещё не вернулись с работы. Марина перевела дух, надеясь, что она не встретится с ними. Ей хватило встречи там, в двадцатом году, где ей успели нахамить, сказать, что она бездарь: ни работы, ни нормального мужика, ни веры, разгульный образ жизни и ничего хорошего.

После того, что случилось с Мариной на первом курсе. Когда она, молодая, совсем неопытная, юная, испуганная, пыталась найти прибежище дома, мама разозлилась на неё. Она орала, истерила, поливала грязью. Папа стоял в стороне и грустно смотрел на это. После случившегося всё изменилось.

Где-то на протяжении года Марину часто приглашали в полицию, чтобы она осмотрела подозреваемых и по возможности определила виновных. Но среди развязно стоящих за прозрачным стеклом мужчин Марина не могла отыскать виновных. И всё от того, что она не помнила их лиц. Марина утверждала, что было темно и только это мешало рассмотреть, но правда была в том, что большую часть времени у неё были закрыты глаза. Только пару раз глаза Марины специально открывали грязными, противно мокрыми пальцами, чтобы посмотреть в них, чтобы что-то увидеть. И получилось, что только тот взгляд напротив Марина и запомнила. Он казался ей знакомым и что-то неуловимо напоминал. Но и его Марина не видела среди подозреваемых.

Марина приезжала раз в год, на выходные, на большее её не хватало. Раз в месяц она звонила маме, передавала привет папе. Разговоры всегда были печальные и напитанные затаённой обидой со стороны Марины. Она не могла понять поведения мамы и папы. Возможно они питали иллюзии по поводу того, как должна была поступить их дочь: сразу же пресечь беременность, избавиться от ребёнка.

Но Марина не могла этого сделать. Не могла прервать уже зародившуюся жизнь. Несмотря на то, что эта жизнь была зарождена не по её воли. Но после очередной поездки домой всё равно случился выкидыш.

Марина почувствовала, как по холодной щеке скатилась тёплая слеза. Поспешно вытерла её, чтобы вода не успела замёрзнуть.

Марина уверенно пошла к дому, где её ещё любили и принимали такой, какая она была. Но не будет.

*

Дома действительно никого не оказалось. Марина попыталась вспомнить, работали ли родители в десятом году там же, где и в двадцатом. Она помнила, что в двадцатом мама до сих пор работала продавщицей в магазине в СХТ, как и в десятом. И если сейчас её не было дома, значит сегодня её смена.

Папа же...

Марина успела снять куртку и скинуть портфель в коридоре, когда в коридоре застучали ботинки.

— О, Маришка, ты уже дома? — раскрасневшийся папа снимал рукавицы, отряхивал штаны от снега.

По рукам у Марины пробежали мурашки от воспоминаний. Дело в том, что папе очень нравился фильм «Ван Хельсинг». Когда они вместе первый раз посмотрели фильм, папа на протяжении пары месяцев будил Марину таким же пискляво-шипящим: «Мариш-шка, вс-ставай». Через какое-то время его попустило, и он оставил вариацию имени: Маришка. И Марину это устраивало.

Но сейчас это было непривычно. Уже давно никто её так не звал. Марина помнила, что в школьное время Валерии нравилось звать её Марыся, и ей было без разницы, что это вариация другого имени. И Марину это тоже устраивало. Но «Маришка» её никто больше не звал. Пытались в университете так её окликать, но она не отзывалась. И тогда все перешли на обычное — Марина.

Марина спохватилась, задумавшись, поняла, что не ответила папе, даже не кивнула ему. Но этого и не требовалось. Вообще ответ на свой вопрос он увидел, когда только зашёл.

— Если хочешь есть, еда в холодильнике. Мама утром успела приготовить, хоть и проспала.

— М-м, — протянула Марина, чтобы привлечь внимание. — Только мама проспала?

— Ну да, — настороженно ответил папа, — мне-то сегодня не надо было рано просыпаться. Правда меня утром тряхнуло от того, когда ты ляпнула дверьми. Это было рано. — Папа, задумавшись, почесал бороду. — Без пятнадцати восемь что ли. Ты же вроде позже выходишь.

— Верно, позже, — задумчиво подтвердила Марина.

Они с Валерией встречались на том самом повороте в пятнадцать минут. До поворота Марине идти две минуты. Но точно не полчаса. Интересно, что же такого происходило в школе? Или что-то происходило в доме?

*

Дома в Марине просыпалась та девочка, что жила тут на протяжении восемнадцати лет. В десятом году всё было так, как она любила. Она привыкла быть в этом времени уверенной и доброй. Привыкла радоваться жизни, а не страдать от того, что произошло. Поэтому-то Марина чувствовала себя более уверенной, хоть до этого и побаивалась встретить дома стену, которая, правда, возникла позже.

Марина поела. Нашла в холодильнике отварные макароны и полуфабрикатные котлеты: заметно, что мама проспала, даже еда была сделана наспех, а макароны переварены.

Папа сидел в зале, залипал в телевизор. Марина не слышала, что он смотрел, звук был на минимуме.

— Пап, — Марина появилась на пороге зала. Она запнулась на слове, давно уже не приходилось так прямо обращаться к родителям, — мама сегодня до вечера на работе?

— А, — встрепенулся папа. Марина заметила, что голова его была свешена на грудь. Видимо, спал. — Да, до вечера. А что такое?

— Я сегодня пойду на вечер встречи выпускников, — уверенно проговорила Марина, даже не думая, что ей могут запретить куда-то идти. — Хотела её предупредить.

— Можешь ей позвонить, — тяжело вздохнув ответил папа. — Но сомневаюсь, что она тебе разрешит.

— То есть как? — опешила Марина.

— Ты же под домашним арестом, — пожал плечами папа. — Тебя только вчера наказали, а ты уже собралась сегодня пойти вечером гулять?

— Наказали? Вчера?! — повысила голос Марина. — Но такого не было! За что?

Удивлённый папа полностью повернулся к ней. Он рассматривал её недолго. Улыбнувшись, сказал:

— Не думал, что у тебя такая короткая память. Ты вчера поздно пришла от Валерии. Мама учуяла от тебя запах алкоголя и наказала на неделю: никаких гостей, никаких прогулок.

— Но я не пила в одиннадцатом классе! Такого не было! — воскликнула в недоумении Марина.

Вся ситуация казалась дикой и непонятной. Она не могла прийти пьяной от Валерии. Особенно в одиннадцатом классе. Поздно? Возможно. Но точно не под шафе.

И мама её не наказывала в одиннадцатом. И вообще это глупо — наказывать подростка в одиннадцатом классе. Ведь в семнадцать он уже без пяти минут взрослый, самостоятельный человек, который через скорое время отправится во взрослую жизнь. Какое, к чёрту, наказание?

— Тогда, — чуть успокоилась Марина, — не буду ей звонить. Просто предупрежу тебя, пап.

— Но, — ужаснулся папа, — тогда попадёт мне, когда она вернётся с работы.

Марина задумалась. Подставлять папу не хотелось, но и с мамой разговаривать по поводу какого-то глупого наказания было не вариант.

— Она придёт домой к полвосьмому. Я к этому времени вернусь, — наконец улыбнулась Марина.

— Хорошо, — выдохнул папа и снова повернулся к телевизору.

Марина лишь понадеялась, что к этому времени онадействительно вернётся. Обратно в двадцатый год.

Заречная, 6

Литов Павел помнил, как он уходил из дома перед вечером встречи. Но Павел недостаточно хорошо помнил, что его ожидает дома во времена одиннадцатого класса.

Всё это было бесконечно давно и словно бы неправда. Павел успел дать себе зарок, что будет как можно реже вспоминать дни, проведённые в доме, где в каждом углу двора можно было вляпаться в навоз; где в туалет приходилось ходить на улицу, в любую погоду; где летом можно было идти гулять только после того, как справишься на огороде, или в сарае, или с трудной работой по дому.

Павел прошёл через «чёртовы ворота», не удосужась их обойти, как делал это в школьное время. Проходя по крепкому мостку, перекинутому через промёрзший ручеёк, Павел тяжело, надрывно-ностальгически вздохнул. Он помнил, как вместе с соседскими мальчишками они пытались отыскать тут хоть что-нибудь ценное. Иногда казалось, что в воде блестит какое-нибудь украшение, и тогда самый храбрый закатывал штаны, аккуратно залезал в воду, которая с каждым годом становилась всё зловонней и грязней, и аккуратно шагал до видимого места. Аккуратность нужна была для того, чтобы не получить взашей от родителей, потому как мокрые штаны и заляпанную грязью обувь никто не жаловал.

До дома оставалось немного. Павел понял, отчего ему не нравится то, что он вернулся в одиннадцатый класс: он был слаб и беспомощен. В этом времени, в одиннадцатом классе, он мог полагаться только на внешность и ум. Но если ум в этом возрасте был у многих одинаков, то хоть с внешностью Павлу повезло. В двадцатом же у него остались связи, деньги, влиятельные друзья. Тут этого не было. Павел был один. Совершенно. И что его ждало дома, он не помнил. Или не хотел вспоминать об этом.

Темнело рано. Пасмурная погода не позволяла надолго выпускать животину. Поэтому куры были уже закрыты. Свиньи так вообще не выпускались. Павел уже сразу после мостка различил запах навоза. Конечно, этот запах исходил не только от их дома. Но Павлу стало неудобно, словно это от него так воняло.

Странно, в детстве Павлу нравилось, как пахли коровы. Он явственно вспомнил тёплый, молочный, животный запах их Звёздочки. Павлу нравилось ходить вместе с матерью на дойку. Летом он отгонял от коровы мух, зимой — гладил Звёздочку, чтобы она не брыкалась и не своевольничала. Корова действительно успокаивалась в его присутствии.

Но Звёздочка пробыла не долго в его сознательном возрасте. Это было в первом классе. Павел пришёл после школы. Вначале он увидел часть ноги, которую ожесточённо грыз на дворе пёс Барсик. Потом он увидел в прихожей ведро со слитой кровью, которая позже пошла на кровавую колбасу. Увидел спиленные рога, лежащие «специально для Павлика». Увидел на столе шмотки мяса. И Павел не выдержал: он разрыдался. Потом его вырвало. Потом он снова впал в истерику. И не мог успокоится до самой ночи. После этого Павел не мог больше есть мясо. Ни в каком виде. Никогда.

Мама ругала его. Говорила, что он выдумывает, что без мяса он не сможет прожить. И Павел, маленький Павел, вначале слушал её. Пытался есть треклятое мясо, которая заходило в рот и тотчас так же выходило из него с остальной едой и желчью.

Мама же качала головой от безысходности. Сестра пыталась защитить брата. Она нашла, что можно есть тем, кто не переносит мяса. Нашла информацию про вегетарианцев и начала скармливать брату орехи, сухофрукты, овощи и всё в большем количестве, чем обычному человеку.

Павел остановился перед калиткой: ровной, крепкой, сделанной на совесть. Павлу не нравилось жить в расхлябанном доме. Он помнил, что бесконечно что-то чинил и подделывать на дворе, чтобы всё работало как можно дольше.

Во дворе стояла тишина. Из трубы шёл дым: тёплый, светлый и почти прямой — значит собирается морозить. Павел замер, прислушиваясь. Вокруг стояла зимняя тишина. Середина выходного дня: почти все взрослые сидят по домам, дети давно попрятались по хатам. Все готовятся к выходным, которые уже наступили.

Павел бросил взгляд на баню, которую протапливали каждую субботу. Банька также дымила трубой. Даже отсюда Павел услышал приятный древесный, горящий запах. Видимо, сестра с утра натаскали воды: вероятно, на санках возила флягу.

Стоять и чего-то ждать больше не было сил. Павел по старой привычке закинул руку за калитку и снял крючок. Калитка, разрыхляя уже собравшийся снег, отворилась, приглашая заблудшего сына в дом. Заблудшего? Павел встрепенулся. Но он же не пропадал. Почему он должен быть заблудшим? Но так и не придумал ответа на вопрос, пошёл в дом.

*

— Ноги отряси! — послышался приглушённый окрик из дома.

Павел остановился на веранде. Он посмотрел в угол возле двери, увидел там веник и смел налипший на полуразвалившиеся ботинки снег.

— Наконец, — проговорила Полина. — И чего по субботам вас так долго держат? Ни отдыху, ни продыху. А ведь уже выходные. Никакой свободы молодым.

Сестра несла ведро, которое обычно стояло под раковиной. И сейчас оно было полным грязной воды с небольшими остатками пищи.

— Давай помогу, — Павел бросил два пакета — со сменкой и с тетрадями — в сторону, и аккуратно перехватил ведро.

— Спасибо, — сестра благодарно выдохнула.

Она не сказала, куда выливать воду, да и не нужно было говорить. В двадцатом году в доме так же не было сливной трубы для отходов, да и туалет всё так же был на улице. И это была одна из причин, по которой Павел не горел желанием ездить домой: вначале ты привыкаешь к хорошему и удобному, а потом какое-то время тебе приходиться возвращаться чуть ли не к первобытной жизни.

— А где отец? — нехотя спросил Павел, ставя ведро под рукомойник.

— Спит, — просто ответила сестра.

У Павла в голове всплыла мысль про дэжавю, но всё повторялось на самом деле.

— Пьяный?

— Нет, — удивлённо глянула на него Полина. — Он же с суток пришёл. Отсыпается теперь.

И тут Павел всё вспомнил.

В десятом году отец не пил. Он ещё страдал, переживал смерть мамы. Но делал это тихо и внутри себя. Отец не ругался с ними, с детьми, он просто замыкался в себе, мало обращая внимание на реальность. Он был словно страдающий подросток, которому не хотелось делиться своими переживаниями.

Павел удачно заблокировал эти воспоминания об отце только потому, что в это время отец походил на привидение. Помогал по дому, но тихо. Помогал по хозяйству, но невидимо. Приносил деньги с работы охранником, но оставлял их на столе, словно они там сами материализовались. Он-то думал, что всё было так плохо и тяжело, поэтому и забылось. А на самом деле всё было безжизненно и пусто, вот и пропало из памяти.

Но пустота и интуитивное существование — не выход. Павел понял, что забыть отца тем более в таком состоянии было неправильно. Они его потеряли именно в этот момент, когда не попытались вернуть к жизни своими радостными лицами и хорошими новостями. Точнее Павел не пытался. Полина же в своё время ещё старалась растормошить отца, но одна не справилась с этой миссией.

Что ж, теперь Павлу в двадцатом году предстоитразгрести последствия отсутствия своих поступков. Только бы их класс смогвернуться обратно.