18. Настоящий
Когда я пролистываю фотографии, сделанные за последние недели, становится тошно. Ни одна из них — ни одна — не кажется мне живой. Они все технически верные, выверенные по свету и композиции, но в них нет того, ради чего я вообще бралась за камеру. Нужна человечность. А у меня — просто красивые картинки.
Конкурс уже на носу, а в папке сплошной хлам. Слишком постановочно, слишком аккуратно, слишком пусто. В груди тянет — знакомое чувство, когда ты очень хочешь что-то сказать, но не можешь подобрать слова. Я листаю снимки, надеясь найти в них ту самую искру теплоты и правды. Но всё кажется вырезанным из воздуха. Пустым.
С усилием отрываюсь от экрана, выключаю компьютер. На секунду в комнате становится слишком тихо. Мама уехала в короткую командировку в соседний город, и мне как-то особенно тоскливо в пустом доме.
Зябко поёживаюсь, натягиваю тёплый свитер, и выглядываю в окно. На улице серое небо стекает влажной дымкой, воздух пахнет сырым асфальтом и опавшими листьями. Мда-уж. Горячо любимая мною живописная осень Пайнвуда подходит к концу. Скоро солнце надолго спрячется за блеклыми облаками и день перепутается с ночью — все станет одинаково серым.
Закрываю окно. Сегодня воскресенье. Всё сделано, никто и ничего не ждёт — как будто извечная драма в моей жизни взяла передышку. Вечер пятницы я провела с Дэном. Мы сходили в кафе, прогулялись по парку — обмениваясь при этом шутками и заново привыкая друг к другу. Было глупо и дальше делать вид, что между нами ничего не изменилось, и мы оба наконец это признали. Я вздрагивала, когда Дэн брал меня за руку. Он внимательно следил за моей реакцией своими пронзительными глазами и если ему казалось, что он переступает невидимую черту, то мягко отстранялся. Сердце щемило от невыраженной тоски за его чувства. Он знал, кем для меня является — пусть и не дал сказать об этом вслух. И все равно отчаянно боролся за что-то большее.
В субботу я заглянула к Тайлеру — не успела пересечься с его родителями, как планировала, но хотя бы проведала Тайлера. Они уехали по какому-то срочному делу, в детали которого Тайлера не посвящали. Он пытался унять дрожь в руках, когда я спросила, как он себя чувствует.
«Плохо, Зои», — все, что он мне ответил.
Я позволила себе сесть рядом, пока мы наблюдали за тем, как увлеченно котенок Тайлера играет с каким-то фантиком. Он так и не выбрал ей имя, и я предложила назвать котенка Пикси — малышка хоть и окрепла после спасения и тщательного ухода, но все равно осталась миниатюрной. Тайлер улыбнулся и его лицо озарилось — словно он на секунду забыл обо всех проблемах. Имя ему понравилось. Мы немного поболтали, а на прощание я неловко сжала его руку, хотя обещала себе, что не прикоснусь — подвергать его лишним багам не хотелось.
Раз у меня появился свободный вечер, то нужно попытаться найти хоть какие-нибудь кадры. Я давно поняла что фотография — это не сколько технически выстроенный кадр, сколько слепая удача — ты можешь просто оказаться в правильное время в правильном месте и нажать кнопку затвора. Поэтому я пробую снова и снова, испытывая леди фортуну.
На улице пасмурно, и я кутаюсь в объемный шарф. Запихиваю камеру в сумку и выхожу из дома, направляясь в парк. Холодный ветер подгоняет, и я спешу.
В парке пустынно. Тонкие ветви качаются на ветру, как скрюченные пальцы. В луже отражаются фонари, не горящие, но всё равно присутствующие — как и я. Пытаюсь вытеснить удручающие образы из мыслей и включаю фотоаппарат.
Прохожу мимо качелей. На одной из них сидит ребёнок — пухлый, розовощекий, в нелепом вязаном комбинезоне. Мама, смеясь, раскачивает его, и он визжит от счастья, от той чистой радости, которой больше нигде не бывает.
Щёлк.
Дальше — пожилая пара. Она бережно поправляет шарф мужчине, а он протягивает ей стакан с чем-то горячим — возможно, глинтвейн. Она смеётся, а он смотрит на неё, как будто впервые видит и не может поверить, что это правда.
Щёлк.
И вдруг — сердце вздрагивает. Я узнаю эту фигуру сразу.
Дэн стоит у лавочки, возле витрины булочной. Витрина залита жёлтым светом, на стекле запотевшие круги. Он смеётся, чуть склонив голову — и у его улыбка вызывает дрожь. Смущённая, настоящая. Такая, которую он дарит только мне.
Рядом с ним девушка. Она стоит спиной, но видно, как она прижимается к нему, как её руки скользят по его плечам. А он обнимает в ответ — легко, будто так и должно быть.
Сначала я тешу себя надеждой, что эта девушка — Кира. Но потом разглядываю пучки коротких светлых волос, виднеющихся из-под шапки, и эта надежда разбивается вдребезги.
Сердце уходит в пятки. Холод внезапно проникает под одежду, под кожу, в ребра. Я первый раз вижу эту девушку.
Что-то в животе скручивается в тугой узел. Ревность? Наверное. Боль? Она самая. Пронзительная и тупая. Та, которую чувствовал Дэн в домике, когда Кира рассказала ему про меня и Тайлера.
Я просто стою, смотрю через объектив — и чувствую. А потом опускаю камеру, и меня захлестывает новое ощущение — облегчение. Будто все это время я носила на шее тяжелый валун, а сейчас веревка порвалась и он упал, давая возможность почувствовать свободу.
Закрываю объектив, выключаю камеру и бережно кладу ее в сумку. Душа рвется от испытываемых чувств, мозг лопается от противоречий. Я неловко поправляю лямку, рассматривая веселого Дэна, а потом отворачиваюсь. Не буду ничего решать прямо сейчас. Никаких сцен ревности и выяснения отношений.
Ветер тянет за шарф, как будто пытается развернуть меня, но я уже иду обратно. Дорога домой проходит как в тумане, и даже колючий ветер, пробирающий до костей меня не заботит. Я думаю лишь о Дэне и его признании, о том, каким уязвимым он был со мной на крыше и как отчаянно просил дать ему шанс.
Могла ли я сделать сейчас поспешный вывод? Конечно. Зная мой характер, почти каждый вывод, к которому я прихожу — поспешный.
И тем не менее. Может быть, все происходит, как и должно? Может быть, Дэн просто ищет что-то, что я не могу ему дать? Да и почему я чувствую ревность, почему чувствую себя преданной? Я не имею права, не после того, что решила. Не после того, как дала Дэну понять — я буду продолжать общаться с Тайлером. Но в то же самое время мне как будто бы стало легче. Как будто бы появилась малодушная надежда, что Дэн передумал сам и мне больше не нужно искать компромиссы.
Глубоко задумавшись, не сразу замечаю Тайлера, сидящего на ступеньках моего дома. Плечи опущены, руки сжаты между колен, как у ученика, ожидающего выговора. Когда я приближаюсь, он сразу поднимает глаза — уставшие, потускневшие.
— Привет, Зои. Я тебе писал... звонил, — говорит он, вставая. — Но ты не отвечала. Я подумал, вдруг ты не против, если я просто загляну.
— Привет. — Немного рассеяно улыбаюсь. Я правда рада его видеть, но сейчас, кажется, буду не очень хорошим собеседником. — Прости. Забыла телефон дома. Я гуляла. Снимала... пыталась.
Он кивает, неловко оглядываясь вокруг.
— Хочешь зайти? — спрашиваю, открывая дверь. — Мама вернется только в понедельник. Командировка.
Он мнётся, словно не решается переступить порог.
— На самом деле, я просто хотел сказать, что родители приедут вечером, — выдает он наконец.
— Поняла... Значит, зайду сегодня вечером.
Мы замолкаем. Воздух между нами странный. Натянутый.
— Знаешь, — говорю я, — мне сейчас не помешала бы компания. Может, посмотришь со мной какой-нибудь глупый фильм? Только не смейся — у меня скачаны «Белые цыпочки». Трэш. Но очень нужный трэш.
Он хмурится на секунду, будто колеблется. Мне даже кажется, что сейчас он скажет «нет».
— Я не заставляю, — поспешно добавляю я. — Если не хочешь...
— Нет. Я... я бы хотел. Правда. — Он вдруг улыбается. Сдержанно, почти виновато. — Я рад, что ты хочешь провести со мной время.
Когда он проходит внутрь, я замечаю, как он чуть сутулится. Как будто тащит на плечах какой-то груз. Лицо — как у потерявшегося мальчишки, который прятался слишком долго, а теперь вышел на свет и боится, что его отправят обратно в темноту. Сердце сжимается от беспокойства за него. Должно быть, постоянный контроль своего поведения, осознанный контроль — выжимает из него все соки.
Он казался таким непробиваемым. Безошибочным. А теперь... ломается. Прямо на моих глазах.
И, чёрт, я чувствую, что хочу быть рядом. Не потому, что мы договорились. А потому что ему это нужно.
***
Тайлер стоит рядом у плиты, и изучает инструкцию на пачке попкорна с таким сосредоточением, словно пытается обезвредить бомбу. Не могу сдержать смешок.
— Ну что, шеф, какие указания?
— Засунуть это в микроволновую печь, — отвечает он с легкой улыбкой.
Выхватываю упаковку из его рук и быстро помещаю внутрь микроволновки. Оставляю Тайлера трепетно следить за процессом, и ухожу включать фильм на телевизоре в гостиной.
Через пару минут раздаётся характерный писк, и кухня наполняется знакомым запахом попкорна — ароматного, солёного, чуть пригоревшего в краях пакета. Тайлер аккуратно вытаскивает его, качает головой, будто оценивая результат, и высыпает в миску.
Мы устраиваемся на диване, завернувшись в плед — я, потому что мне все еще зябко после прогулки, Тайлер — для вида. Я сто лет не пересматривала эту комедию. Фильм глуп до гениальности — и я его обожаю. Он как горячее какао после плохого дня: сладкий и уносящий в другую реальность.
Тайлер поначалу воспринимает кино как культурное исследование — даёт мне краткий анализ поведенческих паттернов и гендерных ролей. После очередного комментария пытаюсь шлепнуть его ладошкой по плечу, и он смеётся. Наконец мы оба начинаем наслаждаться вакханалией, происходящей на экране.
Смеюсь до боли в животе. Тайлер тоже смеется — тихо, коротко, но настоящим смехом. На особо «острых» шутках он в удивлении распахивает глаза и косится на меня, проверяя, безопасно ли считать такое юмором.
Когда фильм подходит к концу, я нахохоталась и наелась. Тайлер сидит ближе к тумбочке, на которую можно поставить миску с недоеденным попкорном, поэтому я без раздумий протягиваю её в руки парня. Он берёт её, бросает быстрый взгляд на остатки попкорна, а потом зачёрпывает горсть и... ест.
Замираю.
— Подожди. Что? Ты... ешь?
Заметив моё лицо, он улыбается как-то особенно тоскливо.
— Родители настаивали, чтобы я ел с ними за ужином. Говорят, это... сближает. Папа недавно установил мне пищеварительный модуль. — Он пожимает плечами. — Теперь я могу жевать, глотать и даже... переваривать. Класс, да?
Он вновь закидывает пригоршню попкорна в рот, хрустя с пугающей будничностью.
— Это... — хочу подобрать слова, но не выходит. Вместо этого смотрю, как он ест. Тысяча вопросов появляется в моей голове, как по щелчку пальцев.
Кажется логичным, что андроид, призванный имитировать живого человека ест, но внутри распускается неприятное чувство. То, как просто говорит об этом Тайлер, то, что его родители сделали это с ним, когда он уже живет, как обычный человек...
Меня передергивает.
— Твой отец установил это сам?
Тайлер кивает.
— Он ведь бывший инженер-робототехник.
Удивлённо вскидываю брови. Жду, что он расскажет про это больше, ведь до пропажи, Тай никогда не упоминал, чем занимаются его родители. Но Тайлер лишь устало вздыхает, а потом выдает то, от чего мое сердце разбивается на миллион кусочков:
— Меня можно собрать и разобрать, как конструктор, — говорит он тихо, почти шёпотом, и в глазах его плещется бездонная тоска, которая постепенно поглощает его последние дни.
— Не говори так! — вспыхиваю я.
Он спокойно смотрит в ответ. Как будто давно смирился.
— Это правда, Зои. Жизни во мне не больше, чем в микроволновке, в которой мы приготовили этот попкорн.
Я резко поворачиваюсь к нему, лицо горит от жестоких слов.
— Ты дурак, Тайлер. Но ты самый живой и настоящий дурак из всех, кого я знаю. Ты... — запинаюсь, достаю телефон и начинаю яростно копаться в галерее. Когда нахожу нужный снимок, тыкаю экраном ему в лицо — вряд ли он что-то рассмотрит при таком ракурсе, но меня это не волнует. — Вот. Смотри. Ты здесь смотришь на бабочку, помнишь?
Он мягко берёт телефон из моих рук. Присматривается, разглядывает фото с каким-то недоверием, как будто впервые видит сам себя.
— Посмотри на своё лицо. Такое искреннее, открытое. Там столько... тебя. Кто угодно бы поверил, что ты просто человек, Тайлер. То, как ты смотришь на мир, на людей вокруг — честно, открыто, с неподдельным интересом ко всему, что тебя окружает. Ни один человек в Пайнвуде...
Он жмурится, чуть отстраняется... и кладёт мне руку на губы. Осторожно, будто боится поранить. Его пальцы тёплые. Он качает головой, и в его взгляде — не гнев, не раздражение, а просьба. Тихая, выверенная: «Хватит».
Потом он смотрит на меня — по-настоящему смотрит. Медленно убирает руку. Его взгляд цепляется за каждую черту на моём лице, как будто ищет подвох, проверяет, настоящая ли я.
Он наклоняется так близко, что я слышу, как скрипит диван под его весом. Сердце выбивается из ритма, все мысли улетучиваются из головы. И тогда — он целует меня. Его губы тёплые, мягкие, немного неловкие — как будто он учится прямо сейчас, пытаясь понять, что такое близость.
Я замираю — ровно на секунду.
— Тебе ведь... нужно контролировать... — шепчу, легонько упираясь ладонями ему в грудь.
— К черту контроль.
Он снова тянется ко мне — его поцелуй осторожный. Трепетный. Как будто он боится нарушить что-то хрупкое, уязвимое — меня или сам момент. Его губы мягко касаются моих, почти невесомо. Не требовательно. Не с претензией. Просто прикосновение. Проба.
И в этом было что-то невыносимо нежное.
Но потом... он углубляет поцелуй. Не резко — как будто проверяя каждую реакцию, как будто прислушивался не ушами, а кожей. Пальцы коснулись моей щеки, легли на затылок. Он будто искал: вот так тебе нравится? А если чуть медленнее? А если с нажимом?
Я ощущаю, как дрогнула его рука на моём бедре, но он не позволил себе лишнего. Он просто касается — аккуратно, с каким-то почти священным вниманием. Каждое его движение говорит: скажи, если не так. Я учусь. Я чувствую тебя.
И всё во мне отзывается — на его нежность, на его осторожный азарт, на ту искру, которая вспыхнула между нами и теперь горела ярким пламенем, дождавшимся свободы.
Он не спешит и я понимаю: он не просто хотел поцеловать меня. Он хотел понять. Настроиться. Быть рядом — по-настоящему. И я позволила.
В груди щемит — как от счастья, так и от страха. Потому что я знаю: это что-то большее, чем просто эмоции, спровоцированные моментом. Мы оба тонем. Мы оба не умеем плавать. И всё, что у нас есть — это мы сами.
Тайлер отстраняется первым. Его ненастоящее дыхание сбивается. В глазах — выражение которое я не поддаётся расшифровке. Как будто в нём сражаются сотни чувств, и ни одно не может взять верх. Что-то между трепетом и решимостью. Твердая сосредоточенность, будто каждое моё движение, каждый вдох — это код, который он старательно учится читать.
— Прости, мне не стоило, — говорит он хрипло. — Не хочу вставать между тобой и Дэном.
Я качаю головой.
— Слишком поздно, Тайлер. Это уже случилось.
В нем нет голода, нет холодного расчёта. Только тишина — глубокая, почти священная, в которой рождается близость. Он смотрит так, будто я была чем-то редким и важным. Как будто не понимает, как так вышло, что держит в руках нечто живое — и не хочет отпускать.
И в этой неподвижности, в этой тишине... столько нежности, что мне приходится закрыть глаза, просто чтобы не расплавиться от этого взгляда. Он осторожно берёт меня за руки.
— Зои... Я... Ты мне дорога. Не из-за памяти Тая. Я бы соврал, если бы сказал, что это не имеет значения — но... Это больше. Я только начал понимать, что значит быть собой. Я только выхожу из всех этих запретов, фрагментов, инструкций. Но я не хочу разрушать чью-то историю. Я хочу построить свою.
Я ничего не говорю. Не могу. Ком в горле. Глаза жжет. Я просто киваю. Он улыбается — грустно, но искренне.
Так мы досматриваем фильм в тишине. Только я слышу, как он дышит рядом. Как будто живой. Как будто не может не дышать.
***
Когда Тайлер уходит, за окном уже темно. Меня охватывает странное оцепенение, но в тоже время сидеть на одном месте я не могу. Всё, что я пытаюсь понять, беспокойно вертится в голове. Мысли путаются, и я не могу остановиться: поцелуй, Тайлер, его глаза, его губы, и... Дэн. Всё это смешивается в голове, доводя до исступления.
Выжидаю, наверное, пару часов, сидя в темноте, и просто наблюдая за тихими тенями, которые стелились по стенам гостиной. Потом решаю — пора. Накидываю куртку и выхожу из дома. Прохладный воздух ласкает щеки, пока я иду по знакомой дороге.
Дом Тайлера кажется мирным. Но, приблизившись к окну, замечаю, что Хиллы на кухне и они... ссорятся. Мария прижимает ладонь к лицу в каком-то защитном жесте, будто сдерживает рыдания. Её муж висит над ней угрожающей тенью, лицо искажено злостью. Вздрагиваю, отшатываясь от окна. Тайлера не видно.
На уровне инстинктов понимаю — вмешиваться в их ссору равносильно самоубийству, а тем более с тем разговором, с которым пришла я. Но я должна. Мы не знаем, сколько у Тайлера осталось времени, и я больше не могу видеть его таким изнеможденным.
Уже собираюсь постучать, как за домом что-то хрустит. Потом шорох. Словно кто-то пробирается сквозь кусты. Обхожу угол и успеваю увидеть силуэт — высокий, худой, он бросается в сторону леса.
Замираю, обняв себя руками. Никакой ветки, никакой кошки. Это был человек. Я точно знаю, что видела. Почему-то вспомнилась недавняя экскурсия, и то, как я не могла отделаться от ощущения, что за мной кто-то наблюдал.
Становится жутко.
Я глубоко вздыхаю и делаю шаг назад, развернувшись, чтобы уйти. Утром. Утром я обязательно загляну к Хиллам. Позову Тайлера пойти вместе в школу. Мы что-нибудь решим.
А сейчас я просто хочу оказаться в безопасности собственной комнаты.