12 глава
Туман стелился над полем, густой и вязкий, словно дышать приходилось сквозь мокрую тряпку. Холод пробирался под пальто, цеплялся за кожу и не отпускал. В таких условиях, казалось, смерть дышала в лицо ещё до начала боя. Я стоял в траншее, окружённый грязью и мокрыми досками укреплений. Глубоко внизу под ногами хлюпала вода, смешанная с кровью и гниющими остатками предыдущих битв. Ноябрьский воздух пахнул сыростью, землёй и отчаянием.
Я держал винтовку в руках, но пальцы так окоченели, что казалось, она сейчас выскользнет. Рядом в окопе кто-то шептал молитву, торопливую, скомканную. Другие молчали, лишь тяжело дышали, затаив страх. Я чувствовал этот страх. Он сливался с собственным, пронзал насквозь, сжимал грудь. Я мог умереть здесь. Нет, я точно умру, если в меня попадёт пуля. Меня убьют не как вампира, не как чудовище, а как обычного человека. И я слишком хорошо понимал, что в такие моменты бессмертие ничего не значит.
Слишком долго молчание тянулось между нами и британцами. Это молчание было хуже, чем сам бой, хуже, чем взрывы и свистящие пули. Оно давило, заставляло напрягаться, будто само время остановилось, выжидая, чтобы в нас выстрелили первыми.
Я поднял голову, взглянув на грязный край траншеи. Там, где заканчивалась наша линия и начиналась ничейная земля, серый туман перемешивался с ещё более серыми силуэтами. Где-то там — на другой стороне — такие же люди ждали, когда нас бросят в бой. Люди, как мы. Страшно умирать от рук тех, кто ничем не отличается от тебя.
Я сглотнул и попытался отвлечься, но мысли всё равно возвращались туда, к неизбежности. Если не пуля, то снаряд. Если не снаряд, то штык. Меня убьют. Меня вырвет из этого хаоса и бросят в грязь, где уже нет никакой разницы, кем ты был при жизни. Я видел это сотни раз. Бойня, устроенная людьми, была чем-то настолько... абсурдным.
Мы уничтожали друг друга методично и холодно, превращая землю в месиво. Для чего? Ради чего? Стоит ли какая-то победа всех этих людей, которые умирают с широко раскрытыми глазами, захлёбываясь собственной кровью? Что остаётся после? Гниющая плоть. Мокрая форма. Разбитые, грязные лица, которые больше не узнают те, кто ждал их дома.
Я отвлёкся от своих мыслей, когда резкий звук порвал тишину — первые артиллерийские залпы. Земля под ногами задрожала, как будто пыталась стряхнуть нас всех с себя. Слева раздался крик: один из наших рухнул на землю, прижимая руки к лицу, словно пытаясь закрыться от того, что вот-вот обрушится на нас. Но от этого нельзя закрыться. Это можно только пережить — или умереть.
Голос командира пронзил грохот:
— Вперёд!
Я перестал думать. В такие моменты это было единственным спасением. Мы все начали выбираться из траншеи, спотыкаясь, цепляясь сапогами за скользкие края. Ветер хлестал в лицо, а грохот становился сильнее. Я побежал.
Передо мной всё было размытым: грязь, разрывы снарядов, вспышки выстрелов. Люди падали. Иногда прямо рядом со мной. Винтовки не стреляли, потому что мы уже были слишком близко друг к другу. Я видел, как чья-то рука, окровавленная и полусогнутая, торчала из-под тел. Кто-то выкрикнул что-то, но я не мог понять слов. Только свист пуль в ушах и биение сердца. Это был ритм войны.
Я споткнулся, упал в грязь, лицом в чью-то кровь. Вкус железа, запах разложения — всё это сразу ударило в нос. Подняв голову, я успел увидеть, как впереди падает ещё один наш, прострелен в грудь. Он рухнул, а его лицо застыло в безмолвном крике.
Я снова побежал. Я даже не знаю, как ноги продолжали двигаться. Страх был сильнее. Не страх за себя, не страх за других, а именно за этот момент. За то, что он закончится, что всё, что я вижу, — это последняя картина перед смертью.
Когда мы ворвались в британские траншеи, я будто вынырнул из воды. Всё прекратилось слишком резко. Мы окружили тех, кто ещё мог сопротивляться, и они сложили оружие. Их лица... Такие же, как у наших, только в чужой форме. Грязные, измождённые, напуганные. Они просто хотели выжить. Как и мы.
Среди них я заметил его. Он стоял, руки за головой, но его взгляд был наполнен насмешкой. Узнал. Конечно, он меня узнал. Тот британец, жаждущий перерезать мне глотку.
Ухмылка была похожа на ожог. В этом хаосе, полном смерти и отчаяния, он нашёл, на что ухмыляться.
В траншее стояла тишина, прерываемая только стонами раненых и сдавленными голосами солдат. Грязь на моих ботинках высохла коркой, а рука уже несколько минут машинально сжимала ремень винтовки. Мы одержали верх, и пленники сидели под охраной, тесно прижавшись друг к другу, словно в попытке создать из своих тел щит от неизбежного. Я стоял чуть в стороне, наблюдая. Глаза скользили по их лицам, грязным, запуганным. Но взгляд цеплялся только за одного.
Он сидел на ящике с провизией, облокотившись на колено. Его лицо оставалось на удивление спокойным, будто он ждал момента, чтобы открыть рот и всё испортить. На секунду мне показалось, что он усмехнулся, встретив мой взгляд, но, возможно, это был лишь обман света.
Я сделал шаг вперёд, подняв голову, стараясь не выдать ни единой эмоции. Мой голос прозвучал спокойно, даже грубо:
— Я могу допросить их. Возможно, они знают что-то ценное.
Офицер поднял на меня глаза. Он смотрел долго, будто прикидывал, зачем мне это, но потом кивнул, махнув рукой.
— Действуй. Только не церемонься.
Внутри у меня всё кипело, но внешне я остался каменным. Я подошёл к пленным, стараясь не смотреть на того британца. Но он, конечно, не собирался молчать.
— Ты здесь главный? — Его голос был низким, с той знакомой мне интонацией. — Или просто решил воспользоваться моментом?
Я остановился перед ним, взглянул сверху вниз. Лицо его оставалось непроницаемым, но в его глазах я читал всё. Он видел меня насквозь.
— Помолчи, если хочешь, чтобы у тебя остались зубы, — бросил я, не позволяя себе дрогнуть.
Он только усмехнулся. Его зубы блеснули на миг, словно он специально хотел сделать этот момент более театральным.
— Хорошая маска, Уилльям. Сколько времени ты её носишь? Думаешь, они не узнают, кто ты на самом деле?
Мои пальцы чуть крепче сжали винтовку. Он хочет сломать меня.
Я наклонился ближе, будто это часть допроса, будто я собираюсь задавать ему вопросы, но слова, которые сорвались с моих губ, предназначались только для него.
— Не забывай, — мой голос был тихим, строгим, — что если ты раскроешь мои карты, я раскрою твои. Посмотрим, кто из нас сгорит быстрее.
На секунду его ухмылка дрогнула, но ненадолго. Он был не из тех, кого легко напугать. Он снова выпрямился, притворно невинно вскинув брови.
—Ты всегда был трусом. Вспомни, как ты сбежал. Как ты предал нас всех. Ты воюешь за этих, — он чуть склонил голову, указывая на немецких солдат, которые стояли неподалёку. — Бросил свою страну ради врагов. Думаешь, они примут тебя, если узнают, кто ты на самом деле?
Я повернулся к нему спиной, чтобы другие солдаты не заметили моего напряжения.
— Мы ещё поговорим, — бросил я, чтобы поставить точку.
Но правда была в том, что этот разговор лишь усилил разлад внутри меня. Он был прав. Я боялся. Боялся смерти, боялся разоблачения. Но больше всего я боялся прошлого, которое, казалось, шаг за шагом настигает меня.
После допроса я ждал момента. Офицеры ушли, довольные тем, что пленники сказали мало. «Упрямые сволочи, — бросил один из них, уходя. — Ну ничего, голод сделает своё дело». Я сдержал себя, чтобы не выдать раздражения, и остался, изображая, будто записываю что-то в блокнот.
Его имя — Джон Клэрк. Он не отрывал от меня взгляда.
Когда охрана отвлеклась — один из солдат что-то уронил и позвал остальных на помощь — я воспользовался моментом. Подошёл к Джону, схватил его за плечо и резко поднял.
— Ты со мной, — бросил я громко, чтобы остальные услышали. — Я поговорю с ним отдельно.
Один из солдат поднял голову, но, увидев моё лицо, пожал плечами.
— Только недолго, — пробурчал он. — И запри дверь.
Я кивнул, волоча Джона к маленькому складу, где держали ящики с припасами. Открытие двери заставило молчание ночи на миг прорваться внутрь. Я втолкнул Джона, закрыл за нами дверь и повернул ключ.
Мы остались вдвоём.
Джон ухмыльнулся, потирая плечо, словно я причинил ему боль.
— Это твой способ проявлять гостеприимство, Уилл? — Его голос был ядовитым. — Или ты настолько боишься, что решил спрятать меня в шкафу?
— Молчать, — рыкнул я, подойдя ближе.
Но он не замолчал.
— Признаться, я думал, что ты просто исчез. Исчез, как трус, каким всегда был. Но нет, ты нашёл себе новый дом среди врагов. Должен сказать, это... впечатляет. Предатель.
Я склонился к нему, хватая его за воротник.
— Если ты думаешь, что можешь выкрикивать здесь всё, что тебе вздумается, то очень ошибаешься, — сказал я, глядя в его глаза. — Ты даже не понимаешь, в каком положении находишься.
Джон усмехнулся. Его лицо оказалось слишком близко к моему.
— А ты понимаешь? Ты выглядишь так, будто сейчас взорвёшься. Что с тобой, Уилл? Нервы не выдерживают? Или это страх разоблачения?
— Ты знаешь, почему я здесь, — сказал я, немного ослабив хватку, но не отступив.
— Конечно, знаю, — бросил Джон с презрением. — Ты здесь потому, что не смог быть человеком. Потому что убегаешь от того, что ты есть.
Моё дыхание было тяжёлым, но я пытался успокоиться.
— Не смей читать мне лекции, Джон. Мы оба знаем, кем ты тоже стал. Ты думаешь, что можешь судить меня, но ты ничем не лучше.
Он поднял руку, поправляя воротник, и рассмеялся.
— Я хотя бы не предал свою страну. И я не боюсь признать, кем стал. А ты? Ты бегаешь, прячешься. Всё это время я только и думал, что ты погиб где-нибудь, но нет. Ты всё ещё жив, жалкий трус, играющий в солдата.
— Заткнись! — Голос сорвался, и я быстро оглянулся на дверь.
Джон ухмыльнулся.
— Боишься, что кто-то услышит? Скажи мне, Уилл, сколько времени пройдёт, пока они не поймут, что ты... не такой, как они? Что ты гребаный кровосос?
Я сделал шаг к нему, посмотрев ему в глаза с серьезной угрозой.
— Если ты хоть слово скажешь...
— Что? Убьёшь меня? Как ты убивал других? Как ты убил её?
— Что ты сказал? — я прищурился.
Он кивнул, будто знал, что его слова задели.
— Ты думаешь, я ничего не знаю о твоём прошлом? Я знаю больше, чем ты думаешь. Я знаю о тебе, о ней. И о том, что ты сделал.
Моё лицо исказилось, но я не дал эмоциям взять верх.
— Ничего ты не знаешь, Джон.
— А ты уверен? — его голос стал почти ласковым, что было хуже всякого крика. — Может, мне рассказать твоим новым друзьям, кто ты на самом деле?
— Если ты расскажешь, ты потянешь на дно и себя, — сказал я холодно. — Ты ведь тоже не хочешь, чтобы они знали.
Он замолчал. Мы оба понимали, что держим друг друга на лезвии ножа.
— Зачем ты здесь, Уилл? — наконец спросил он, немного смягчив тон.
Я посмотрел на него, но не сразу ответил.
— Я хотел поговорить. Хотел понять. Ты ведь изменился, как и я. Я думал, может, ты...
— Что? Что я стану тебе союзником? — Он рассмеялся, качая головой. — Нет, Уилл. Я ненавижу тебя. Я ненавижу то, что ты сделал. И ненавижу, что ты стоишь передо мной и смеешь делать вид, будто у нас есть что-то общее.
Я ничего не ответил. На миг мне показалось, что я вижу не его, а своё отражение. Разочарование, злость, боль.
— Разговор окончен, — бросил он и отвернулся.
Я открыл дверь, впуская холодный воздух.
— Мы еще поговорим, Джон, — сказал я, прежде чем выйти.