Prologue/Пролог
Внимание: пролог — зеркало грядущего. Если вуаль тайны для вас священна, не заглядывайте сюда, дабы вторая часть книги не раскрылась прежде времени. Прочтение пролога не критично для понимания общей картины.
Холод — не просто ощущение, это первобытное замешательство, пронизывающее до костей. И страх — не слабость, а глубинное чувство. Только безумцы ничего не боятся, не так ли?
Но чего страшиться, когда худшее позади? Жизнь вроде бы налажена: никто не изводит упрёками, сердце не кровоточит по утерянному, и ты волен — или вольна — делать, что пожелаешь.
Хотя... Есть нечто страшнее одиночества — леденящий ужас быть отвергнутым — или отвергнутой — вновь оказаться в той бездне, где мир рухнул в одночасье, словно карточный домик. А будет ли существовать что-то после? Неизвестно.
Вселенная? Бред. У них никогда не было своей собственной вселенной, растущей и расширяющейся. Мир? Тоже не то. Мир — это, скажем, Москва. Питер давно выпал из этого мира, его столица разбилась на осколки. Тогда, может быть, история? Возможно, но, скорее всего, искажённая историческая правда...
Но разве после стольких признаний, после безумных препятствий, после этой всепоглощающей жажды быть вместе, он имел право уйти? И уйти так бесславно. А мог ли он остаться? Нет, игра зашла слишком далеко, к самому краю пропасти. Печорин? Возможно, что-то общее мелькало в его облике. Но знала ли она его истинное лицо?
— У меня настоящее несчастье. У нас с ним беда. Я не могу его так подставлять. Он слишком долго к этому шёл... Почему ты не понимаешь? — прошептал историк, вцепившись побелевшими пальцами в ледяной бетон подоконника, словно боялся сорваться в бездну, им же созданную.
Ночная улица, пустынная и зябкая, тонула в призрачном свете редких фонарей, маячивших вдали. Напротив — старые дома, окутанные тёмной пеленой, но в окнах квартир загорались огни, один за другим. Никто не хотел спать этой ночью. И порыв ветра ворвался в распахнутое окно, взметнув полы его белого пальто, словно крылья подбитой птицы. Студентка же, прислонившись спиной к обжигающей стене, безучастно разглядывала свои ладони, как будто чужие, пока педагог пытался что-то объяснить.
Горечь правды и ядовитое разочарование густым туманом заполнили сумрачный подъезд, сдавливая горло девушки, не давая вырваться слезам. Но они как будто и не просились наружу. Он не изменял, не бил, не унижал... Но что же тогда? Почему так мучительно больно смотреть на него, словно в детстве взглянуть на солнце? Дарил призрачные надежды? Нет. Лгал? Тоже нет, он просто не умел...
— Такие раны не залечить чужими руками. Я давно уже никто в твоей жизни. Зря ты пришёл так поздно. Я говорила по телефону, что не стану в этом участвовать, — прошелестела девчонка, не веря, что произносит эти слова, они будто вырывались из её души. И она не верила, что именно он стоит перед ней, почти не изменившийся, только в глазах плескался такой лёд, какого она не видела даже в день их знакомства. В помещении стало невыносимо холодно, и девушка неловко запахнула домашнюю кофту. — Ни звонка, ни сообщения за все эти месяцы... А я, дура, у всех спрашивала, куда ты пропал, почему исчез, не сказав ни слова. Ты считаешь это нормальным?! — Из её горла вырвался смешок, полный горечи и непонимания.
— Не мог, — прохрипел доцент, с трудом сглатывая комок в горле. Ему показалось, что она готова задушить его прямо сейчас, и он бы не сопротивлялся. — Не мог, — повторил преподаватель, чувствуя, как глаза предательски наполняются влагой. Впервые за долгое время он был готов заплакать, и хорошо, что она не видела его лица: он прикрыл глаза, сдерживаясь. — Я понимаю, что это непростительно, и... И ты имеешь полное право ненавидеть меня. Я сам желаю этого, тебе будет легче. Но дай мне последний шанс, и всё будет по-другому, — и вот она, первая ложь. Как можно верить в это? Как можно верить в пустые слова? Где, чёрт возьми, поступки?!
Какие чувства она должна испытывать сейчас? Радость или гнев? Любая другая на её месте уже прыгала бы от счастья, что любимый вернулся. Вот он, живой и невредимый, такой нежный... Но даже историк не знал, как себя вести: притянуть её в объятия, утонуть в сладости её губ или снова исчезнуть, не сказав ни слова? Или... Если любишь по-настоящему, второй вариант невозможен. Но он выбрал его. Мужчина выбрал не её, а что-то другое.
— Ты больной... Я что для тебя, тряпка, о которую можно вытирать ноги? Девка на побегушках, которая должна вилять хвостом при каждом твоём появлении, когда тебе вздумается?! Ты думаешь, только у тебя проблемы?! Если ты не помнишь, то я напомню тебе: ты бросил меня в мой день рождения! В мой... Понимаешь?! А сейчас октябрь, скоро опять зима. И всё вновь повторится... Это твой новогодний подарок, да?! — выкрикнула студентка, не выдержав. Злобно и с тоской она глядела в его спину, вырисовывая в тусклом свете силуэты счастья. Их счастья. — Что, даже стыдно смотреть мне в глаза?!
— Я понял, — тихо и понимающе ответил он, чувствуя, как она приблизилась. Девчонка встала рядом, отвернувшись к окну, равнодушно наблюдая, как дождь хлещет по стеклу, как капли барабанят по крышам старых домов, отдаваясь гулким эхом. А вдали раскатился гром, и её сердце забилось чаще, словно игрушечное. Неужели чувства всё ещё живы? Да, живы, пока жива она сама. — Без тебя я не смогу выступить за границей. И я за это тебя ни капельки не презираю — сам бы на твоём месте поступил так же. Справедливо? — Он нежно посмотрел на неё и фирменно ухмыльнулся — всё те же шрамы красовались на его лице. — Значит, придётся вернуться в Германию. Уж слишком много я им задолжал, теперь правительство объявило меня в розыск. Клянусь, всё будет хорошо, — педагог невольно прикусил нижнюю губу: он не был уверен в своих словах.
И его зелёные глаза, в полумраке казавшиеся чёрными, как дно океана, жадно и мучительно изучали её: цеплялись за хрупкие пальцы, придерживавшие кофту, всматривались в пухлые губы. Всё та же... Она нервно выдохнула, поняв, что слишком долго смотрит на его губы. Всё тот же...
— Я немного запутался, — после этих слов гром вновь прокатился над городом, а свет в подъезде замерцал зловещим жёлтым светом. — Ладно, что-то я разнылся. Сам себя за это никогда не прощу, — невпопад проговорил он. — Иди домой, а то замёрзнешь. И отец будет волноваться. Спасибо, что вообще вышла. И за...
— Оставь свои «спасибо» на потом. Боюсь, не расплатишься. Я согласна.