03
𝕮𝖍𝖆𝖕𝖙𝖊𝖗 𝖙𝖍𝖎𝖗𝖉
"𝔏𝔞𝔰𝔱 𝔢𝔳𝔢𝔫𝔦𝔫𝔤 𝔬𝔣 𝔩𝔦𝔤𝔥𝔱𝔰"
1756 год, ноябрь
Служанки не спеша одевали леди в новенькое атласное платье цвета бледной кожуры садового красного яблока. Плечи с ключицами выступали в очень выгодном свете, как и грудь, обрамлённая глубоким вырезом. Лиэль давно привыкла, что её наряжают с каждым вечером только откровеннее, чтобы привлечь побольше кандидатов в женихи. Но, как бы странно это ни было, - все кавалеры вскоре после пылкого признания где-нибудь в саду, в итоге отказывались от своих слов через время, будто чего-то остерегаясь. Лиэль старалась этого не замечать, ведь ей не хотелось выдавать своей радости.
Поверх была наброшена вязанная чёрная шаль, которую расположили ровно по линии платья.
Одна из служанок начала копаться в шкатулке с драгоценностями.
— Что это?
Карие глаза уставились на странного вида украшение в руках женщины. Под светом ламп поблёскивало ни то ожерелье, ни то что-то другое. Тонкие серебрянные нити были началом, затем с обеих сторон они присоединялись к красным камням, где сливались с драконами, которые, в свою очередь, держали один единственный камень покрупнее, у которого на короткой цепочке болтался маленький камешек.
— Красный турмалин, миледи, — покорно ответила девушка, слегка улыбнувшись, — Был привезён вашим ювелиром вместе с прочими украшениями. Граф велел, чтобы на сегодняшнем вечере вы сияли именно в нём.
Шею приятно потянула ощутимая масса камней в серебре.
Глядя в глаза своему отражению, Лиэль чувствовала только щемящую тоску: фарфоровая кукла с льняными волосами и белоснежной кожей, какими играются девочки знати.
Идеальность и грация каждого заученного с детства движения; манеры, усвоенные вместе с молоком матери. И непокорность, слишком неявная чтобы вызвать гнев отца, но достаточно ощутимая, чтобы продолжать жить ради цели избавиться от оков, стать свободной.
Спускаясь в основной зал, где вовсю шли разговоры и смеялись дамы, Лиэль едва смотрела под ноги, ведь мысленно ей хотелось неудачно оступиться и сломать себе шею, лишь бы снова не кривить душой, притворяясь счастливой.
— Я чуть со скуки не умер, — прохныкал мальчик, повиснув на руке сестры.
Он был одет в очаровательный синий костюм с белым воротничком. Слегка волнистые волосы аккуратно уложены.
Девушка улыбнулась, выпутываясь из рук Бастиана.
— Что мы говорили о слове "умер"? — наигранно строго спросила она.
— Его нельзя говорить про себя, потому что оно плохое, — пробубнил мальчик, слегка потеряв свой задорный настрой. Он ещё не умел понимать несерьёзный тон сестры, в отличии от Исаака.
Щёлкнув брата по носу, Лиэль улыбнулась и быстрым шагом отошла от него, как бы призывая начать погоню. Глаза Бастиана засияли, он только было дёрнулся, готовясь к бегу, как услышал редкий стук каблуков сверху.
— Прекращайте дурачиться, — без тени эмоций проговорила женщина, и звук её негромкого голоса разошёлся по всему холлу эхом. Должно быть, так она и распознала местоположение и род занятия своих детей: их было прекрасно слышно даже со второго этажа.
Темно-зелёный цвет как и всегда сидел на стройной фигуре Флорианны лучше, чем на многих легкомысленных молодых дочерях гостей сегодняшнего вечера. Сложная причёска держала в плену её тяжёлые густые волосы, которым завидовали до сей поры сплетницы с редкими тонкими прядками. Неизменными оставались холодное выражение её лица и чёрные перчатки до локтей, которые она не снимала даже во время родов.
— Да, матушка, — заторопился ответить Бастиан, пряча руки за спиной и опуская голову. Эту женщину он побаивался. Но временами украдкой ему хотелось ощутить хоть частичку материнского тепла, которое было заменено любовью сестры.
Флорианна обошла сына, остановившись прямо перед дочерью.
— Да... матушка, — нескоро ответила девушка, "вежливо" кивнув головой.
Пока они стояли так, друг против друга, О'Хара старшая внимательно анализировала каждую деталь сегодняшнего туалета Лиэль, ища хотя бы пылинку, чтобы была возможность упрекнуть.
— Что это за уродство у тебя на шее? Ты дочь барахольщика?
Флорианна скривила губы, как если бы наткнулась на надоедливого попрошайку в проулке рядом с лавкой, где она лично закупается специями, ведь её повариха та ещё дурёха.
— Нет, матушка, — начала она, краем глаза замечая движение со стороны прохода в большой зал, — Это "уродство" выбор моего многоуважаемого отца, Графа Глэртонского, — с притворной гордостью сказала девушка, приподнимая шею и, тем самым позволяя свету люстры попасть на кроваво-красные огранённые турмалины.
Выражение лица женщины изменилось от просто холодного до ледяного. А это могло значить только одно, - в помещении находится её муж Исаак, что и поняла Лиэль минутой раннее, когда услышала известный ей звук шагов где-то за своей спиной.
— Мой вкус в украшениях мы обсудим позже, Флорианна, — без эмоций отметил мужчина, становясь в стороне от жены, — А теперь я прошу вас всех пройти в банкетный зал.
Тон главы семейства О'Хара не давал и намёка на возможность ослушаться. Флорианна с чувством собственного достоинства оправила перчатки на сгибе локтя и, как будто так и задумывалось, медленно, словно плывя, тенью прошла в высокий проём зала. Её примеру последовал напуганный Бастиан, не забывший последний разговор с отцом и братом. И только после них к залу двинулась Лиэль.
Она сделала пару шагов, но, поравнявшись с отцом, была не грубо, но крепко схвачена за запястье.
— Сегодня здесь присутствует сын Диккенса. Чаще улыбайся и старайся ему понравиться. Поняла меня? — вкрадчиво приказал он.
— Поняла.
Она сделала шаг в сторону и тем самым выбралась из хватки отца. Это было будто бы ненамеренно, но Исаак понял, что она шарахается его, избегая необязательного физического контакта.
Провожая её отдаляющуюся фигуру глазами, он на секунду сурово сжал губы, а затем, поправляя рукав, вернулся к всеобщему веселью.
Приёмы у О'Хара называли "Вечерами фонарей", потому как в конце каждого бала, на небольшой сцене в углу помещения обязательно выступала какая-нибудь маленькая, но известная труппа актёров или циркачей, что всегда были готовы за золотую монетку развеселить и удивить благородный народ.
Сегодня господа могли ознакомиться с новейшей полукомичной сценкой "Вино из граната", что по заверению артистов показывается впервые.
Лиэль уже полчала сидела в окружении Диккенса, не помня даже его имени. Её голова кружилась от тяжёлого аромата его парфюма и звука нескончаемой глупой болтовни о её красоте и прославленности её семьи.
Молодой человек с нелепыми клыками из белой глины невнятно бубнил на сцене:
— Ах, и лишь бы турмалин сиял. Чтоб кровь твоя послаще стала!
Лиэль вздрогнула и замерла. От чего-то быстро забилось её сердце. Турмалин? Ей не послышалось?
Вдруг камни на шее стали ощутимыми настолько, что их холод начал обжигать кожу.
На подлокотнике стула Диккенс незаметно для посторонних поглаживал её ледяную ладонь, с улыбкой замечаяя румянец на её щеках, который, как он думал, был вызван его весьма откровенным комплиментом.
Но Лиэль уже ничего не слышала и не видела.
Вскочив, она почти бегом вышла из зала.
...А за её спиной гости во всю аплодировали, заливаясь смехом и свистом. Да, давненько никто не был так смел и остроумен в упоминании вампиров, особенно среди "театралов".