Правильный подход

Время, кажется, замирает, стрелкой настенных часов зависнув где-то между тринадцатью тридцатью и тринадцатью тридцати пятью, перестав отстукивать привычный слуху ритм, на который обычно можно ориентироваться. Сейчас всё пошло строго прямо в причинное место, ибо такого странного чувства и, главное, колоссальной дозы смущения, помноженного больше на возмущение и на охреневание, на свою голову можно найти только на страницах порносайтов среди категории «МЖМ», где слишком много кринжа даже для совсем не невинных глазок, повидавших всякого за свою жизнь.

Словно в замедленной съёмке, когда, кажется, напряжение достигло своего пика и каждая секунда подобна большому взрыву, брови незнакомца ползут вверх, а лицо такое, что вполне себе могло бы стать завирусившимся в сети мемом, если только этот момент кто-то увековечит в памяти телефона. Но этот кто-то сейчас не в состоянии даже рукой пошевелить, не то что сделать памятные снимки — для этого нужно хотя бы перестать изображать столб и сделать так, чтобы щёки сменили маков цвет на естественный, а глаза не разглядывали чужой воротник, словно там карта сокровищ бегущей строкой светится.

Хотя, как мысленно начинает казаться сконфуженной Мияучи, эта самая строка с подсказкой не помешает в такой ситуации. Не зря же говорят: «Язык мой — враг мой»; порой действительно скажешь что-то глупое, не подумав, и стыдно становится. И очень неудобно, и от напряжения в воздухе лучше не становится. Как и от выражения лица молодого человека, чьи глаза вот-вот пропилят в ней дыру — чувствует даже физически, не поднимая головы, как разглядывают пристально, скользят взором по её лицу, внимательно всматриваясь, словно надеясь что-то вразумительное увидеть.

Вот только что можно ещё увидеть в ситуации, когда от стыда провалиться под пол хочется?

Стыдно. Неловко. И молчание убивает остатки позитива, которого, правда, и так не наблюдается в сокровенном запасе решительно до этого настроенной учительницы литературы, чувствующей себя сейчас провинившейся школьницей на ковре у директора, что довольно странно и немного непривычно.

Прямо ностальгией повеяло.

Сколько себя помнит, так чувствовала ещё в далёком детстве, когда любопытные глазки всё хотят увидеть, а ручки загребущие так и норовят потрогать всякие вещички, вызывающие неподдельный интерес; потом, правда, всё равно можно получить от мамы, чьи попытки воспитать единственную дочь настоящей благородной госпожой — без вредных привычек, дурного нрава и с хорошим вкусом на вторую половинку (про мужчин в целом и речи нет, раз тянет играть на два фронта) — оказываются, к ужасу Сакуры Харуки, провальными. Дочь не только ведёт себя как пасынок, если не в сотню раз хлеще, но и продолжает отжигать даже после домашних арестов и выговоров, что длится и по сей день, в двадцать четыре, почти двадцать пять лет.

А ещё язык порой работает намного быстрее мозгов, что ещё одно бесполезное умение в копилочку, благодаря которому иногда очень хочется попросить Будду, чтобы тот эту способность в нужное русло перенаправил, что ли, или совсем убрал. Чтобы херню не творила и что «Не надо» не говорила, дабы избежать позора на свою бедовую голову и не вызвать у незнакомого человека желание отправить её в комфортную комнатушку с белыми стенами и круглосуточным наблюдением. Жуткое зрелище, от этого по коже мороз, а руки обнимают себя за плечи в попытке то ли согреться, то ли скрыться от прожигающего до мурашек взгляда.

И чего он так смотрит? Словно перед ним экспонат в музее или неведомая зверюшка из зачитанных до дыр детских сказок. Вот только хвостов в количестве девяти штук за спиной не имеется, а уши вполне себе человеческие, на лисьи и близко не похожи.

— Заманчивое предложение, — наконец, какие-то несколько минут, и голос парень всё же подаёт, но Мияучи морщится, услышав следующее: — но я предпочитаю традиционные отношения со всеми составляющими и не планирую вдаваться в дали гомосексуализма, уж простите мою излишнюю откровенность.

Это только что таким образом ни хрена не тактично намекнули, что перед ней очередной натурал? А пафоса, пафоса-то сколько! Такие кадры в театральном кружке пропадают.

И вот что на такое отвечать? Где твоё хвалёное красноречие, а, Мияучи Харука? В голове эта фраза почему-то голосом Юты, и это не есть хорошо: ещё же не время для деменции.

— У кого что болит, — бурчит тихо, но вслух добавляет громче, прищуривая глаза и надеясь, что очки (то, что от них осталось) не полетят обратно: — Выходит, это не у меня зрение «минус три», раз вы слегка, «немножечко» так, мою гендерную принадлежность спутали, — и тут же показывает в воздухе кавычки пальцами, будто пытаясь показать на примере, насколько это «немножечко» преуменьшено.

— Разве?! — притворно выдыхает китаец и впивает взгляд в японку, в обрамлённых густыми ресницами глазах которой легко прочитать чёткое «и ты, Брут?», что больше умиляет, чем пугает. Теперь, лучше приглядевшись, подмечает мягкость алых, словно от мороза, скул, розовые, покрытые блеском пухлые губы, очертания небольшой груди и изящность изгибов под белой рубашкой на несколько размеров больше. — Да там особо и не видно...

Приплыли.

На это ответа не находится, зато головная боль прибавляется к списку неприятных факторов, помимо пятнадцатиминутного опоздания на урок. Вот девятиклашки обрадуются! Кстати, об уроках.

По головке не погладят, если на них совсем не явится, а тут ещё надо найти нужный кабинет. Вечные траблы с расписанием — не впервые, но раздражают до сих пор, и остаётся только надеяться, что у составителей не отвалятся руки, если только Мияучи сама им их не оторвёт и в одно место не засунет, развернувшись и с гордо поднятой головой следуя дальше по коридору, оставляя позади молодого человека, явно желающего ещё что-то сказать, но хрен там плавал. Про него (про парня этого, а не про хрен, тьфу) Харука благополучно забывает, не вспоминая во время занятий, когда кабинет всё же находит, объясняя новый материал и терпеливо отвечая на вопросы учеников, в глубине души радуясь, что те адекватные и к знаниям стремятся, а не из себя выводят.

Дети — цветы жизни и дополнительный камень на надгробии родителей, а для Харуки они подобны букетам из лилий, на которые у неё аллергия, сопровождающаяся водопадом из носа и слезами по щекам за шиворот. Так порой бывает, когда нервы не выдерживают, не железные, а терпение, хрупкое и ломкое, трещит по швам; оно треснет вот-вот, потому что в опустевший класс, сразу после звонка, заглядывает завуч.

Дела плохи. На господине Цянь лица нет (так-то оно есть, причём очень даже симпатичное), кажется, он вот-вот свалится в обморок, но выдержка и старая закалка не дают тому случиться.

— Что они опять натворили? — сразу спрашивает Мияучи, уже ничему не удивляясь.

А смысл, если повод у завуча явиться лично к ней всего один и это её так называемые «дети»? Не чаи же пришёл гонять и рамён есть, и на соджу в вечер субботы в ближайшей забегаловке тоже можно не рассчитывать. Не позовёт: слишком занятой для этого и вредный.

Для неё Цянь Кун, он же завуч данного учебного заведения, слишком занудный, слишком правильный, слишком философ не только в душé, но и на словах. С ним куча других «слишком», от которых устала за всю жизнь, опять же вспомнив свою дражайшую матушку. Для Цяня Мия, скорее всего, взбалмошная, как ребёнок, если говорить кратко, да и похрен как-то уже на отношения: ещё от старых не отошла, хотя почти пять лет назад то было, как помнит, связи оборваны с концами, а сама она — у разбитого корыта.

Господин Цянь, к удивлению потихоньку выплывающей из своих рассуждений японки, улыбается, да так, что в горле застревает комок, а голосок в голове намекает, что это не к добру. И подозрения на том не заканчиваются, ведь в руках мужчины оказывается конверт. Совершенно обычный, белый, правда, без подписей совсем, и Мияучи не нравится, что следует дальше: как плавно пикирует на стол, останавливаясь в сантиметре от подрагивающих пальцев, которыми немного неловко вскрывает конверт (читать как причину раннего инфаркта миокарда) и...

Раздаётся хлопок: это девичьи ладони с шумом ударяются о лакированную поверхность стола, подбрасывая таким действием лежащие на нём бумаги, отчего мужчина вздрагивает, смотря немного виновато. Учительница буквально готова запустить в него подставкой для ручек, но пока держится, подавляя в себе порыв подбить ему глаз.

Кажется, сейчас взорвётся.

— Прежде чем преподносить такого рода сюрпризы, придумайте для этого другой способ, пожалуйста! — негодует Харука, поджав губы, на что завуч хмыкает, чем раздражает ещё больше. — Правда, господин Цянь, вы же знаете, что я человек в последнее время крайне нервный и на такое реагирую не лучшим образом, за что мне очень стыдно, — извиняющимся тоном пытается свой пыл поубавить, чувствуя, как постепенно успокаивается и даже начинает улыбаться, вызывая ответную улыбку. — А за билеты спасибо вам большое, я приму ваше предложение сходить на спектакль в эти выходные.

— Бросьте извиняться, здесь мой косяк, я сам это понимаю, поэтому прошу прощения, — на щеках завуча милые ямочки из-за улыбки прелестной, а в голове девушки невольно проскальзывает мысль о том, что этот мужчина каким-то магическим образом до сих пор не женат в свои двадцать восемь. — Я сам не против провести выходные в компании интересной девушки.

Но на это вместо красных щёк следует фырканье, бровь вверх вскинута, мол, «да ты что такое говоришь-то, любезный, мои уши и так уже в рамёне полностью — тащите вилы», хотя сама понимает: такая реакция может кого-то обидеть, даже если это самый безобиднейший человек, которого только знает, пусть даже вообще сонбэ.

Завуч. Зовёт в театр. Её. Учительницу литературы, у которой кислая мина постоянно, а сам он просто подобие идеальной улыбки и просто милашка.

Жесть.

И ещё один повод для шутки от Накамото.

— Да полно вам говорить такие вещи, — отмахивается всё же, подавая голос, Мияучи, беря себя в руки, а то ещё решит, что у неё беды с башкой. — Льстец вы тот ещё, господин Цянь.

— Я вам хоть раз врал? — вопрос прямо в лоб задаёт, молодец! Сказать здесь точно сложно, а то вопросы такие невольно ставят в тупик. — Вот и всё, вопрос закрыт.

Ну, закрыт и закрыт, чего бубнить-то? Пожимает плечами и, повернув голову, встречается с внимательным взглядом китайца, которого всё происходящее, кажется, забавляет. Или это уже что-то нервное?

Да куда же без нервов, если в школе работаешь?

— Я тогда отпишусь в КаТоке ближе к субботе, — уже более миролюбиво настроенная учительница, перехватив поудобнее сумку через плечо и тем самым показывая, что ничего её в этом помещении больше не держит, неспешно выходит в коридор и, подождав, пока мужчина покинет душный класс, закрывает дверь на ключ, стараясь не бурчать себе под нос: руки отчего-то трясутся. Мандраж бьёт, что категорически не нравится. Да, опять чувствует себя недовольной этой жизнью старой каргой в молодом теле, которую ничего не исправит, кроме могилы и обряда экзорцизма как в том сериале про двух красавчиков-братьев, истребляющих нечисть. Но и это не даст стопроцентную гарантию.

Кажется, завуча это забавляет: внимательно вглядывается в сосредоточенное лицо японки, подмечая каждую морщинки и складку на нахмуренном лбу, рассматривает, с какой при этом небрежностью тонкие пальцы подкидывают ключ, который надо отнести на вахту и не забыть расписаться в журнале, и не может сдержать улыбки. Какая же всё-таки забавная эта девушка, порой своими повадками напоминающая домашнюю кошку: вид вполне миролюбивый и мягкий, коготки тоже есть, но их можно выпустить наружу в любой момент, как и острые клычки, видные из-под пухлых губ во время не таких частых улыбок. Не то чтобы завораживает, но что-то притягательное в этом всё же есть. Мияучи Харука, что ни говори, имеет своё очарование, и в этом завуч каждый раз убеждается, вызывая учительницу к себе на ковёр с целью провести воспитательную беседу касаемо поведения её подопечных. Не всех, есть среди них особенные дети, ставшие уже бельмом на глазу, переплюнувшие по выходкам всю среднюю школу вместе взятую. Сколько с ними не бейся — бесполезно, как об стенку горох. Харука каждый раз краснеет, покорно кивает головой, соглашаясь на все требования и обещая, что меры примет, да только вот это пока мало помогает. Хотя школу не разнесли — уже радует. Так думать, конечно, неправильно с его стороны.

Распрощавшись с молодым человеком поклоном и ответив улыбкой на обещание дождаться ответа по поводу субботы, Мияучи заносит ключи охраннику, черкает подпись в журнале и неспешно бредёт в общежитие, стараясь не думать о том, что сегодня какой-то странный день, который ещё даже не закончился, и что он ещё принесёт.

Предчувствие орёт дурниной, но благополучно заталкивается вглубь разума, а надежда переключиться на что-то другое, что не связано со школой в целом, ещё теплится в груди ярким огоньком. Потому что думать каждый раз о храме науки, где дети с малых лет обязаны ломать зубы и мозги, развлечение такое себе, приносящее какое-то особое — мазохистское — удовольствие; да и кто думает о школе двадцать четыре часа целых семь дней в неделю.

Наоборот, хочется иной раз просто послать всё к чёртовой бабуле, завернуться в одеяло с головой и от души выспаться, а не вести уроки и не вбивать в ещё не окрепшие юные умы то, что указано в программе, присланной самим Министерством Образования — тут ты уже не отвертишься. Из кожи вон вылезешь, потеряешь все нервные клетки и сорвёшь голос, но, что велено, выполнишь, отчёт сдашь в срок и конспекты уроков напишешь вовремя. Невольно вспоминается университет, куда иной раз возвращаешься мысленно.

Какие же это времена золотые!

Довольно улыбается, прокручивая в голове посиделки в душных аудиториях, где ещё зелёные совсем первокурсники только-только начинали познавать азы такого лёгкого, как на первый взгляд кажется, преподавания, а углубившись в далёкие дали, начинаешь понимать, что всё не так уж и радужно: куча своих аспектов, какие надо учитывать, подходов своих, причём к каждому индивидуальный, а какой из них правильный — хрен знает. И как тут не сойти с ума? Пока держится, пусть даже это не особо заметно, дай ей Бог терпения не убить кого-нибудь и не наорать, в лучшем случае, на первого встречного. Всегда так получается после шести-семи проведённых подряд уроков: ты вроде и цел, молодцом держишься внешне, но менталочка почти сказала «Ариведерчи» и удалилась с бубнами в главу лиловых закатов, и тут уже ничего не поможет, кроме тишины и стаканчика кофе, ставшего таким же необходимым, как свежий воздух и здоровый восьмичасовой сон, но, кажется, Харука вот-вот вдарится в спячку на несколько суток, если не получит свою дозу кофеина.

А где лучший кофе? Правильно, у Юты, до которого ещё надо дойти, а для этого придётся подниматься на четвёртый этаж, что та ещё проблема, ибо на вахте, служащей местом контроля всех входящих и выходящих, в своём излюбленном месте — кожаном, наверняка удобном кресле — размещается ночной кошмар Накамото, и вид его — нахмуренные густые брови и скрещённые руки на груди — говорит о том, что сегодня господин Ли Суман не в духе. Видимо, опять кто-то надымил в туалете или в самой комнате, забыв проветрить. Это слишком частая практика, можно уже не удивляться и не подскакивать, словно в жопу ужаленный, среди ночи от визжащей сирены, которую, правда, отключают спустя пару минут и можно спокойно спать дальше, однако это не мешает иной раз старику Суману, как его называют многие за глаза (не лично вслух, чтобы не попасть под гневную тираду), провести профилактическую беседу со всеми жильцами, надеясь, видимо, таким образом напомнить, что такое хорошо, а что плохо, но эта затея обречена на провал с самого начала. Мияучи не курит и даже новомодными электронками не балуется, как это делает Юта, но лекции приходится слушать вместе со всеми, отчего подгорает знатно.

«Хэй, у меня спиногрызов больше, чем у вас внуков, господин Ли, из-за которых я получаю пиздюлей, имейте совесть, ну».

Эта фраза вертится на языке и сейчас, когда японка, показав быстренько пропуск, пытается ретироваться, пока господин Ли не начнёт открывать рот, и это увенчивается успехом: мужчина остаётся позади, углубившись, видимо, в решение судоку, привлёкший внимание своей яркой обложкой среди папок с документами, служащих своеобразным украшением рабочего места. Вкусы у всех разные, можно не удивляться, да и кипы макулатуры, по сравнению с черепами из магазина с готской атрибутикой — изюминкой жильцов из комнаты напротив, — просто цветочки, как и старые добрые плакаты с Эйнштейном во всю стену, уступающие разве что воображению Вон Юкхэя из четыреста пятнадцатой, физруку из старшей школы, додумавшемуся распечатывать мемы из две тысячи пятнадцатого и использовать ту же самую корову с трактором вместо настенного ковра. Оригинально, ничего не скажешь, но плюс всё же есть: дыр и неприличных надписей, оставшихся в качестве наследия от прошлых жильцов, не видно, да и настроение поднимается и не надо за этим лезть на просторы великого и могучего Интернета.

У самой Мияучи всё гораздо скромнее и на оригинальность не претендует.

— Кайф, как же хорошо!

Скинув балетки, предварительно кое-как отперев дверь ключом, не поддающимся потным пальцам, девушка шлёпает босыми ногами по полу, с благоговением ощущая долгожданную свободу, и, закинув небрежным жестом сумку на пустующую уже больше полугода кровать на противоположной стороне, прямо у стены, поскольку никого к ней заселять, видимо, не собираются, что даже лучше (меньше народа — больше кислорода), валится на свою койку, тут же жалобно скрипнувшую от такого безобразия, как бы намекая, что подобные выходки могут оказаться последними и она развалится; как, в принципе, и всё в этом общежитии, которому срочно требуется ремонт. К счастью, тараканы — предвестники паники, дикого ужаса и седых волос в столь молодом возрасте, — здесь не водятся, да и не в правилах Мияучи есть в постели и оставлять крошки, зная прекрасно, что это может послужить причиной появления нахлебников в виде маленьких мерзких созданий с усиками и лапками, коих и в голове хватает. Дезинсекция — вообще жуть жуткая, особенно когда заставляют съезжать на пару дней, а есть, где перекантоваться, нет — без разницы.

К счастью, в ближайшее время дезинсекция не планируется; как надеется, что Суману ничего такого в голову не придёт, иначе не выдержит больше ютиться с Ютой и Юкхэем в однушке, точнее, в коробке, какую можно с трудом назвать квартирой, приманивать к себе гастрит, питаясь одним рамёном и считая дни до зарплаты и окончания этих сорока восьми часов, кажущихся кошмарным сном. Зато Вон не такой уж плохой парень (инициатива скинуться на жильё полностью его), они даже общий язык находят, обсуждая за чашкой чая всё, что угодно, кроме места их работы, куда приходится ходить в любую погоду и в любом состоянии, будь то простуда или отходняк. У кого-то чистый лайт, а сочинения сами себя не проверят, кофе не сварится, если только Накамото не телепат, уже знающий, в чём нуждается сестричка.

Повалявшись немного и поглазев на белый, покрытый в некоторых местах заметными, небольшими трещинками потолок, а затем переодевшись в мягкий спортивный костюм, в котором очень удобно не только бегать, но и отдыхать пассивно (такой себе отдых эта проверка тетрадей, заключающаяся в долгом сидении на пятой точке ровно), Мия всё же плетётся на этаж ниже, от усталости шаркая подошвами тапочек по полу, изрядно возмутив данным действием проходивших мимо студентов-практикантов, уставившихся на неё с такими выражениями на лицах, словно она не ноги не подняла при ходьбе, а как минимум утопила котят или наслала на них порчу на понос, что довольно забавно.

Это не может не вызывать улыбку — какую-никакую, но всё же уставшую, так и кричащую «временно жива, но как бы на этом мои полномочия всё», которая в любой момент может смениться на «не трогайте — прибью», и Харука, вскинув голову, гордой поступью скрывается за поворотом, даже не оборачиваясь на молодых людей, которым можно только посочувствовать. Не знают ещё, с чем столкнутся, но предупредить их — значит обломать все мечты о работе с такими замечательными детками в не менее замечательной школе...

Кажется, частое общение с директором Чоном заразное, раз в голове сейчас его фразы на повторе. Замечательная школа, замечательные дети... Ну да, тогда Мияучи — балерина, а у Юты руки из нужного места растут, смех один.

Найдя нужную комнату, постучавшись с громким «Кофе мой обещанный где?» и поняв, что ответа, в общем-то, не дождётся, ибо родственничек открывать явно не планирует, Харука набирает в лёгкие побольше воздуха, дабы повторить интересующий больше всего вопрос, но молитвы оказываются услышанными раньше, чем та начнёт кричать на весь коридор.

— Тебе в рифму сказать или дальше послать? Чего разоралась-то? — в глазах открывшего дверь Юты можно прочитать вселенскую печаль, помноженную на недовольство чьи-то дурным поведением, что выглядит крайне забавно наравне с растрёпанными волосами, со стороны напоминающими птичье гнездо, и опухшим после сна лицом, на котором чётко видны следы от подушки. — Нормальные люди спят в это время, вообще-то, — шипит, потеснившись и тем самым пропустив Харуку, зная, что лучше уступить.

— И тебе доброго полудня, — салютует ему Мияучи, роясь в шкафчике в поисках кофеварки и нужных зёрен, попеременно оглядывая комнату и подмечая интересную деталь: что-то всё же изменилось, а именно — наличие дорожной сумки на одной из пустующих кроватей. Хмурится, чуя неладное. — Вот только не говори мне, что ты съезжаешь, — упирает руки в бока, глядя на математика исподлобья, поджимая губы от недовольства. Терпеть не может, когда брат начинает выкручиваться и вешать лапшу на уши: злит сильно, наводя на мысли, будто больше не доверяют, а для неё, для которой ближе Юты — единственного родного человека, — никого нет, это как удар ниже пояса.

— Ты больная, что ли?! Мияучи! — от такого заявления Юта чуть ли не давится воздухом, наблюдая, как одна коротышка, пыхтя от недовольства, пытается прожечь дыру в его грудной клетке, ибо выше не дотягивается. Чего ещё взять с той, чем рост буквально метр шестьдесят, когда сам вымахал чуть ли не под сто восемьдесят. — Ну, и как это понимать? Бунт? — видимо, родственница хочет поиграть в молчанку, не желая отвечать на вопрос, и это не то что не нравится — раздражать начинает математика, ощутившему в полной мере в такой момент, как же ему всё это надоело: и комендант с проверками и подозрительными зырканиями в сторону его комнаты, и что-то слишком частую спутницу Харуки — отвратительное настроение, убившее в этом мелком комочке неприятностей весь позитив, как и недоверие, с каким начинает смотреть, и всё по-прежнему молча.

Но и девушку понять можно; куча ответственности легла на хрупкие плечи, и та гнётся постепенно под таким напором, усталость берёт гораздо чаще, чем было раньше, вот и срывается, хотя, Накамото знает — чувствует подсознательно, — сестричка этого не хочет, но остановиться не получается. Жалко по-человечески, действительно, с этим надо что-то делать, и ничего другого не остаётся, кроме как притянуть несопротивляющееся хрупкое тельце к себе и крепко, как может только он, обнять, уткнувшись носом в висок, и ощутить, как девчонка постепенно расслабляется и перестаёт быть одним сплошным комком нервов, цепляется пальцами за ткань футболки в зоне лопаток и тихонечко фыркает, словно котёнок, отчего Юта может позволить себе широкую улыбку.

Вот как можно не любить это вредное чудо.

— Успокоилась? Легче хоть стало? — обхватив ладонями щёки и немного отстранив от себя, чуть приподняв, чтобы удобнее было, заглядывает в лицо Мияучи и видит, как та больше не пытается прожечь дыру и настроена вроде мир людям нести, даже кивает головой в знак согласия и шепчет слова благодарности, от которых в груди как-то теплеет. — Вот и славно. Давай я кофе сделаю, а ты пока выбирай, что смотреть будем.

— Будет сделано! — будь такое желание, Харука встала бы по стойке смирно, но куда там — на кровати ютиной разваливается, закинув руки за голову. Ещё есть время, пока математик гремит посудой в шкафу, что-то попутно роняя, судя по сдавленным ругательствам, и скрывается на кухне со всем необходимым, а это значит как минимум минут десять, можно заняться ничегонеделанием.

Но один вопрос всё же не даёт покоя, в голове заедает и вертится, словно пластинка от старого граммофона, и Мияучи всерьёз задумывается над ним, насупив от усердия брови. Кто хозяин сумки? Точно не братец, у него на все случаи жизни рюкзаки, а такие аксессуары он на дух не переносит, считая, что слишком много места занимают (можно подумать, так про любой другой объёмный предмет не скажешь, как же). Тогда?..

Неужели это свершилось?

— Не верю в то, что старик Суман сменил гнев на милость и решил подселить к тебе соседа, — констатирует Мияучи с жуть каким довольным видом, когда фигура братца оказывается рядом, прищуривается и покорно двигается в сторону, видя, что на неё готовы сесть верхом, грозя это сделать, если не уберёт свою ягодичную мышцу подальше, и тут же улыбается протянутому напитку. — Я тебя обожаю, ты знал?

— Конечно ты меня обожаешь, я ведь твой любимый и единственный брат, — кивает Юта, слыша в ответ напоминающее кошачье фырканье. Неисправима, что с неё взять. — Возможно, и подселят кого-то, я не знаю, — пожав плечами, указывает на почти полную кружку с изображёнными на ней персонажами из какой-то яой-манги, — пей давай, а то потом опять ныть начнёшь, что остыло.

— Не опять, а снова.

— Вот об этом и речь.

Мия бросает на него внимательный взгляд. В нём видны предупреждающие нотки и пожелание пойти подальше с такого рода дружелюбием, но они остаются проигнорированными, и та быстро переключается на кофе, чуть ли не реально мурлыкая от наслаждения, и он понимает, что попал в самую точку, добавив корицу.

А вообще, это своего рода терапия — просмотр очередного сезона с кем-то, кто твои вкусы как минимум уважает и разделяет. В этом ли не счастье? Знать, что есть кто-то такой же отбитый, как ты, кто за хороший сериал, не входящий в список целой кучи просмотренных, готов чуть ли не драться.

Так и тут выходит: спорят во весь голос, что будут смотреть в этот раз, с трудом выбирая между BL-лакорном и обычной сопливой мелодрамой с, как скажут, традиционными отношениями и банальным сюжетом, затем этого кажется недостаточно, и в ход идёт подушка; но её быстро отбрасывают куда-то в сторону, используя руки, тянущиеся в волосы с целью посильнее, от души дёрнуть за и так растрепавшиеся прядки. Чем и спешит воспользоваться Юта, подмяв под себя Мию, взвизгнувшую из-за расположившегося на её бёдрах математика, сжавшего коленями с обеих сторон, будто это помешает ей как следует пнуть наглеца, пытающегося так рьяно обломать просмотр очередной Санты-Барбары по-тайски, где главные герои будут выяснять отношения и так же страстно мириться на любой горизонтальной поверхности. Так нет же, Накамото романтику и «мы возьмёмся за руки только в предпоследней серии» подавай! Детский сад штаны на лямках. Руками тянется выше и почти волос на затылке касается, но запястья перехватывают и резко, выбив на миг воздух из лёгких, припечатывают к кровати над головой.

— «Сад падающих звёзд»!

— «История Тарна и Тайпа» гораздо интереснее и менее затянута, чем эти твои ремейки на классику!

— Зато в «Саду...» есть драма!

— В лакорне её куда больше!

— Но там много орут и ничего не понятно! — не остаётся математик в долгу и шлёпает учительницу литературы по бедру, когда та пытается скинуть его с себя и забрать пальму первенства в этой битве.

— Так там по делу орут, а не потому что главная героиня якобы изменила своему парню с тем мужиком из клуба, а затем не понравилась матери героя, но всё всё равно завершилось хэппи эндом! Ты серьёзно хочешь провести вечер за просмотр клишированного клише?

— Мия, мы не будем смотреть на двух сосущихся парней, потому что это неприлично как минимум!

— То, что у тебя никого нет, не даёт тебе право обламывать просмотр другим! — наконец, приложив чуть больше усилий и разозлившись настолько, насколько этого должно хватить, Мияучи вырывает руки и перехватывает чужие, впиваясь ноготками в кожу до сдавленного шипения со стороны Юты, и опускает их ниже. — Серьёзно, блин, отвлекись ты уже и не думай о плохом хотя бы сейчас. Мы, вообще-то, с тобой отдыхаем, ну, или пытаемся, — усмехается, проведя пальцами по тыльной стороне мужской ладони, чувствуя чуть выпирающие венки и огладив их, давая понять, что всё в порядке и можно расслабиться, а не быть нахохлившимся индюком. — Юта, я серьёзно, за-будь. Забудь и забей.

— Думаешь, я переживаю по поводу отношений или их полного отсутствия? — недоверчивые нотки всё же проскальзывают в голосе. — Мия, мне отношения в последнюю очередь сейчас нужны, а чувства — тем более. Да и человека нужного я не нашёл, на это время нужно, а у меня его и так нет.

— Тогда в чём проблема? — всё ещё не понимает ничего, а предчувствие зарождения ссоры настолько ощутимо, что без ножа можно резать ставший тяжёлым воздух.

— Проблема? У меня нет проблем, но есть чувство зависти и злопамятности!

Гробовое молчание достойно пьесы. Или «Оскара». Широко распахнутыми глазами взглянув на Накамото, которого словно ударили, ведь его вид просто убит шоковым состоянием, Мия даже забывает то, что хотела сказать, послушно закрывает рот, открывает и снова захлопывает, как выброшенная на берег рыба, и при этом не понимает, в чём именно проблема, раз они оба сейчас как придурки себя ведут.

Но почему-то смеяться хочется гораздо сильнее, и вот уже, не сдерживаясь, хохочут оба совершенно по-идиотски, как на голову больные, громко, не заботясь о жалобах, какие наверняка предъявят живущие за стеной соседи, и о том, что Мия всё ещё лежит под Ютой и их могут из-за этого неправильно понять. Но это даже больше забавно, чем досадно: каждый раз объяснять истинное положение дел тем, кто задаёт глупые вопросы по типу: «Вы двое встречаетесь?», когда тактильные взаимодействия перерастают в то, что окружающих наводит на подобные мысли. Можно подумать, что обнимаются только с теми, с кем встречаются, а с родственником, пусть даже и сводным, это делать нельзя. Но что поделать, если один в этом дуэте до ужаса тактильный и этот голод нужно усмирять.

И в этот момент когда кажется, что всё позади; когда начинаешь успокаиваться и пытаешься отдышаться, обязательно, как в дораме по центральному каналу, появится тот, кто всё испортит. Ну или вгонит в ступор, затем уже в краску, решая не церемониться и речь свою не контролировать.

То ли жизнь постепенно начинает походить на сериал, то ли кое-кто романов перечитал и теперь может смело назвать себя ясновидящей, раз видит (всё ещё из своего положения, весьма удобного, кстати) возникшего на пороге комнаты молодого человека, чьи глаза стремительно округляются, а щёки, что заметно даже метров с трёх, приобретают алый оттенок. И тут испугаться надо бы, приправив свои действия визгом, неловким бормотанием и прикрыванием одеялом, но кто такие Харука Мияучи и Накамото Юта, чтобы следовать каким-то там канонам, ведь те продолжают хихикать, только уже гораздо тише, а японка всё же выползает из-под брата, чтобы парнишку не смущать, не забыв пнуть математика ногой, а то развалился тут.

— Я... Я, пожалуй, позже зайду, извините, если помешал, — парень всё ещё неловко мнётся на пороге, переступая с ноги на ногу, опускает глаза и нервно улыбается, испытывая полный спектр эмоций. Щёки до сих пор красные, медленно пятится назад, собираясь покинуть комнату, да и вообще это общежитие в целом, но Мияучи, видя всё это и ощущая себя просто обязанной познакомиться с новым соседом (потому что к Юте может заглянуть только Юкхэй, чья внешность в глаза ещё издалека бросается), делает с успокаивающей улыбкой пару шагов навстречу.

— О, не переживайте так, мой братец просто сегодня не с той ноги встал и решил потворить всякую ерунду, за что я искренне прошу прощения, — это парня успокаивает, он перестаёт пятиться и голову поднимает, обрушивая на девушку нереально большие глаза, чем-то напоминающие ей глаза оленёнка из мультика, поражающие своей глубиной, отчего молодой человек кажется ещё милее, когда приподнимает губы в улыбке, но уже другой — более искренней, вызывающей ответную реакцию. Не улыбнуться так же просто грех, хотя она совсем не уверена, что сможет даже на йоту повторить её. — Мияучи Харука, но можете называть просто Мией, — кланяется в приветствии, как это по этикету положено, и расслабляется, получив ответный поклон, — веду литературу у среднего звена.

— Ли Тэён, буду преподавать английский язык заместо Кана-сонбэ, — голос этого Тэёна успокаивающий, да и сам он весь кажется оазисом умиротворения, тихой расслабленности и детского очарования, продолжая краснеть щеками и мяться, перебирая пальцы на руках, видимо, от волнения. Это кажется довольно милым. — Приятно с вами познакомиться.

— Я тоже рада знакомству, но давай перейдём на «ты», так гораздо проще, — всё ещё улыбаясь, Мияучи мысленно поражается своей активности за ближайший час, несмотря на сильную усталость и ломоту в теле. — Тем более что в этой комнате я слишком частый гость.

— Никаких проблем, рад познакомиться с кем-то из ровесников, — и почему этот парень такой милашный? Вот как так можно вообще делать? Есть люди, чьё присутствие успокаивает сразу и к себе располагает, едва на горизонте появляется. А этот Ли Тэён просто сражает наповал сразу же, целится в сердечко и протыкает стрелой, всё — ты падаешь под очарование и ловишь летающие вокруг головы сердечки.

— Кхм, — позади тихонько кашляют, и тут не надо быть экстрасенсом, чтобы догадаться, кто же это решил очнуться и вернуться на грешную землю из своих фантазий. — Накамото. Юта Накамото, — брякает японец, резко вскакивая с насиженного места и отвешивая приветственный поклон с таким видом, словно за одно место укусила бешеная собака, и от этого Мияучи начинает невольно казаться, что братец «поплыл» куда больше, чем она сама от новоявленного соседушки.

— Очень приятно, — Тэён прищуривается, отчего в глазах, превратившихся в две острые щелочки, начинают играть шаловливые искорки, и склоняет голову набок, явно не ожидая такой забавной реакции и покрасневших кончиков ушей со стороны японца, что не могут скрыть даже длинные волосы. — А вы?..

— Математику ведёт, тоже средние классы, — понимая, что ответа не дождётся, ибо Накамото сейчас очень сильно напоминает школьницу на приёме у гинеколога — и подумать нельзя, что Юта может так миленько смущаться, — Мияучи выпаливает это, незаметно пытаясь привести в чувства тычками в бок локтем, иначе это всё превратится в сцену из дорамы, где любовь с первого взгляда и всё такое. — И он обычно куда разговорчивее, а сегодня, говорю же, не с той ноги встал, вот и переклинило немножко, — позориться — так до конца!

Решает и резко, приложив максимум усилий, тянет за одну из самых длинных прядок. Пусть отхватит потом, сейчас главное, чтобы этот дурачок прекратил изображать столб и так отчаянно косплеить томаты.

— Сучка, — Юта сдавленно шипит и в отместку по девичьему бедру, отчего по комнате разносится звонкий шлепок и пронзительный скулёж с угрозами «поотрывать и затолкать культяпки в глотку», потому что кожа на месте удара огнём горит, кажется, останется пятерня, ведь это не слабенький шлепок, здесь сила должная приложена, — я тебе это позже припомню. Прошу прощения, заработался, — говорит это чуть громче и улыбается своей фирменной улыбкой: широко, обнажив белые зубы, но чертовски красиво.

— Понимаю, работать в школе довольно утомительно, — продолжает улыбаться Ли своим мыслям, всё ещё поглядывая на Накамото с шалостью в карем взоре, отчего это начинает казаться довольно занятным зрелищем.

Нет, так кажется только Мияучи, резко ощутившей себя третьей лишней в этом рассаднике красивых парней, увеличившегося с появлением учителя английского, с чьей красотой может конкурировать завуч, поход в театр с которым в эту субботу чуть не выветрился из головы, а это уже шажок к маразму.

— Мне пора.

Мия уже готовится покидать эту милую комнатку, правда, пару секунд с тоской смотрит на кружку с недопитым кофе на столе, но какое-то дикое чувство, орущее о неправильности её нахождения тут, подгоняет убраться прочь и никакие просьбы Юты остаться и не стесняться не работают, наоборот, только заставляют закрыть за собой дверь и вернуться в свою комнату, где, как обычно, встречает тишина, отчего-то сейчас действующая на нервы.

Так порой бывает, когда долго живёшь один. Недостаток общения начинает давить изнутри на черепную коробку, вынуждая беситься и, каким бы интровертом ты ни являлся, невольно заглядываться на окружающих, общающихся очень плотно, когда сама можешь похвастаться только тесным контактом с братом, и завидовать этому, но по-белому. Порой это чувство накатывает волной — резко, но подавляется быстро внутренним голосом, убеждающим, мол, нам и так хорошо, зачем нужен кто-то другой, когда вполне достаточно того, что имеешь сейчас. Сидя на краю кровати, Мияучи невольно прокручивает в голове сегодняшний день и невольно приподнимает уголки губ от улыбающегося лица Цяня, чья улыбка греет по-летнему и не то чтобы размазывает по поверхности — просто заставляет ощущать себя неопытной школьницей на фоне этого мужчины; спор с Ютой делает просто счастливее, как бы ни казалось странным, но такие моменты слишком ценны, отчего тепло прокатывается по позвоночнику и улыбка с лица не желает сходить, порождая в груди чувство эфемерного счастья и любви, испытываемой Мией к этому мальчишке, в своё время ставшему по-настоящему близким. Действительно рада, что хоть кого-то поселили к нему. Сразу и не скажешь, но Накамото тоже не отличается особой общительностью, хотя в их неизменном тандеме на роль интроверта походит больше она, чем математик, сражающий учителей и учеников любого пола наповал своей улыбкой и глубоким взглядом.

Но что больше беспокоит, даже бесит, так это тот китаец, перепутавший её с парнем! Рехнуться можно, где его глаза были в тот момент?! Мияучи знает прекрасно, что на девушку с обложки не тянет, да, но почему именно с ней происходит подобное... Чёрт, даже задевает отчего-то до кома в горле. Почему вдруг волнует, хотя голова должна быть забыта не этим? Ещё и улыбка эта. Бр-р-р! Передёргивает несколько раз от неё, так и хочется почему-то в комочек сжаться и как на духу поделиться этим с кем-нибудь, кто поддержит и поймёт, а не будет смеяться обидно. Надо было поделиться с Ютой, может, он даст какой-нибудь совет и подбодрит, пусть даже своим присутствием, от которого отказалась, дура. И ради чего? Непонятно.

— Ну ты и спринтер, Харука, еле догнал! — от знакомого, ударившего по барабанным перепонкам голоса позади себя вздрагивает и так же резко оборачивается, наталкиваясь на его обладателя — растрёпанного, словно марафон пробежавшего, Юту. Кажется, тот, и правда, бежал очень быстро, чтобы добраться до неё. — Ты чего ушла? Постеснялась? Дурочка, так быстро ретировалась, что Тэён-хён теперь думает, что это из-за него, — это ставит в тупик на секунду, — пришлось убеждать, что в черепушке моей сестрёнки тараканов не меньше, чем у меня, чтобы перестал смотреть этими «оленьими» глазками, иначе я расплывусь розовой лужицей и затоплю этих вредных соседей снизу. А ты знаешь, что я не горю желанием оплачивать ремонт Ким Донёну!

— Прости, я не думала, что он это так воспримет, — голос брата действует отрезвляюще; плечи опускаются, а желание сжаться в комочек всё ещё растёт в геометрической прогрессии. — Я просто...

— Выкладывай, вижу же, что что-то тебя гложет.

И это в очередной раз доказывает, как же сильно ей повезло с таким братом, видевшим её насквозь, даже несмотря на количество перепалок и сумасшедших выходок. Улыбается мягко, и та быстро раскалывается, как скорлупа от грецкого ореха, решившись выложить всё и не держать в себе, ощущая, как с каждым произнесённым словом становится проще, а с плеч падает весь груз, который почти весь день таскала на себе, и дышать от этого легче. Вот что значит магия слов и разговоров по душам.

По мере рассказа глаза Юты увеличиваются, а губы странно подрагивают, и когда Мия прекращает говорить, отвернувшись к окну, сквозь которое пробиваются озорные солнечные лучики, того прорывает: схватившись за живот, математик, не сдерживаясь, чуть ли не пополам сгибается от смеха, хотя это больше похоже на то, будто кто-то запустил сюда стадо лошадей. Бедные животные, за что с ними так. Надо просто закатить глаза и, сосчитав до десяти, дабы успокоиться, глубоко вздохнуть. Ничего же страшного нет, это просто типичный Накамото, городской сумасшедший, привыкший хиханьки да хаханьки ловить и ржать со всего, что движется и не подаёт признаков жизни. Например, убитый настрой позитивно мыслить всё ещё плавает на дне стакана, который наполовину полон...

— Фух, я не могу больше, — пытается отдышаться Юта, вытирая выступившие от смеха слёзы и кое-как выпрямляясь, слыша ответный хруст позвоночника. Старость не в радость. — Я не знаю, чему больше удивляться: что тебя Кун-сонбэ куда-то позвал или тот чел всерьёз принял тебя за парня, так ещё и младше, — прыскает со смеха, но сестрица даже улыбаться не думает, надув щёки а-ля хомяк. — Ладно, не ржём больше, а то некому будет тригонометрические функции школоте объяснять. Да уж, не день, а сплошные приключения у тебя.

— Спасибо за констатацию фактов, — косится на него эта бука.

— Йа! Я тут помочь вообще-то пытаюсь!

— Извини, пожалуйста, — Мияучи осторожно касается его плеча ладонью и сжимает легонько, но даже так ощущает перекатывающиеся под тонкой тканью футболки мышцы, — я просто не понимаю, почему меня это так задело. Может, я, на самом деле, постепенно превращаюсь в занудную развалюху и перестаю понимать приколы, пусть даже они не шибко удачные. Или права была матушка, говоря, что ничего хорошего с моим поступлением на филфак не выйдет и я ещё успею пожалеть о своём решении смотаться из родительского дома неизвестно куда, где меня морально «подпортят» ещё больше.

— Вот это ты завелась, конечно, — не может сдержать смешка. — Я сейчас не буду говорить, что ты не права или что-то ещё, не буду читать тебе лекции, как наша дражайшая матушка любит, просто скажу: ты устала. Сильно. У тебя по венам скоро кофе побежит, а в мешках под глазами можно рис хранить, и это я ещё про остальное молчу. Просто иди хорошенько выспись, а потом со свежими мыслями мы решим, что тебе делать дальше с этим «хамоватым китайским красавчиком».

— Да, ты прав. Погоди, — японка напрягается, медленно поворачивая голову к почуявшему неладное Юте, — «хамоватым китайским красавчиком»? Когда это я такое говорила, а? Что ты там уже напредставлять в своей голове дурной успел?

— Ну вырвалось, что, убивать меня теперь будешь?

— Да, молись и кайся. Советую теперь закрывать двери в комнату по ночам.

— Боюсь-боюсь, напугала кота крысой, — поднимает руки в примирительном жесте и, обхватив шею Харуки и обнимая её таким образом, на что та как-то сдавленно шипит, но сдаётся, позволяя проделывать с собой всё, что родственничку вздумается, хотя удовольствия особого не получает. — И кто теперь должен бояться?

— Ладно, ладно, сдаюсь, — кое-как высвобождает руки и обвивает крепкий торс, прижавшись к чужому тёплому боку, — думаешь, я так сильно загоняюсь только из-за усталости?..

— Иди ложись уже, горе ты моё, подождут твои методички. Хотя бы один раз позволь себе расслабиться, тем более, насколько я помню, у тебя завтра только один урок.

— Да, с моими же! — готова чуть ли не выть, ибо одно только упоминание восьмиклашек заставляет волосы на голове вставать дыбом. — Боги, и за что мне это.

На эту тему можно ныть бесконечно и открывать счёт, сколько ещё раз Мияучи небесные силы вспомнит, когда замаячит на горизонте хотя бы крошечный намёк на своих подопечных. И не то чтобы забавляет Юту, всерьёз переживающего за чужую менталку, но порой так приятно наблюдать за сестрой, выпускающей мягкие колючки, как ёжик, словно собираясь ранить ими, но осознавая, что серьёзного урона не причинит. Да и что-то он засиделся, понимает это, ощутив навалившуюся на плечо голову и тихий выдох, пропитанный вселенской усталостью.

— Всё устаканится, Мия, вот увидишь, — коснувшись губами виска, убрав выскочившие из пучка прядки, потому что может себе позволить такую вольность, да и в этом просто сейчас нуждаются, Юта покидает комнату, отметив напоследок, прежде чем закрыть за собой дверь, слабую, но искреннюю, пропитанную благодарностью улыбку на пухлых губах.

Может, не прав, давая такие советы, но иначе не может. Смотреть на этот беспредел, на то, как она загоняется, да ещё и насчёт парня какого-то, выше его сил. Но это не повод не отметить здоровый блеск в глазах, когда сестрёнка говорит о том китайском парнише, как бурно жестикулирует руками и грозится надрать ему зад; уж всяко лучше апатии и поиску проблемы в себе, хотя дело даже не в ней, а в поплывшем от недосыпа мозге.

Эта школа когда-нибудь доконает их обоих.

Но, возможно, соседушка, так кстати подселённый Ли Суманом, которого как следует не помешает поблагодарить за такой подарочек, скрасит трудовые будни и разгонит нависающие над головой проблемы. Тем более что с таким соседом и поговорить обо всём и ни о чём одновременно не стыдно. Накамото почему-то уверен на двести процентов, что этот учебный год принесёт в их жизни что-то новое и круто всё изменит. Можно считать это чуйкой, никогда не подводившей математика, вот и сейчас проклюнувшейся так кстати, что тот на радостях чуть не врезается в вырулившего из-за угла коменданта, смерившего того неодобрительным взглядом, со стороны напоминая коршуна, отчего Юту пробирает до мурашек. Мало того, что зуб на него за что-то точит (убираться-то он теперь часто будет, не надо тут), так ещё и расчленить на ментальном уровне пытается, что не есть хорошо. Но мужчине явно не до этого, ограничивается только сухим кивком и скрывается за одной из дверей, не давая и слова сказать, да хотя бы извиниться за невнимательность. И вот как теперь спокойно после этого по коридорам ходить?

Не день, а сплошные разочарования.