Охотники Верея

Август 1179 г.

Щека все еще горела огнем после гневливого удара Кинжи. Он то оправдывал наставничеством, но Лукрецию нисколько не очаровывало его желание воспитывать других. Постоянно ему хотелось казаться лучше, умнее да и, что уж там, сильнее других. Так и в сей раз, вспылил из-за мелочи на задании, избил Лукрецию. Она и убежала в обиде, напоследок сказав ему пару ласковых.

Очередной грабеж, вечерняя вылазка, застали девушку врасплох. Обворовывать пришлось хороший дом, однако Кинжи дал ясную указку: брать только драгоценности да деньги. Если взять еду или еще чего по нужде, то люди быстро смекнут, кто крал — голодные беспризорники.

"Велика беда, взяла кусок мяса. Жалко ему что-ли? Итак не жрем ничего, а хозяева и не заметят, что мы лишка хватили. Тем более, так все считают, но молчат, боятся его. Кинжи, болван, решил: мы только из-за него и не подохли еще все", — Лукреция хмурилась, раздумывая над случившемся.

Нырнуть в первую попавшуюся подворотню оказалось не лучшим решением, но обуявшая голову злость не позволила подумать. Теперь бочки, сверху накрытые полотнищем, стали девушке убежищем. Она скрючилась, стараясь оставаться незаметной, и замерла. Одна надежда — в ночной темноте никто не увидит, не пробежит мимо, не заглянет в проулок.

Шагов она не услышала — Кинжи ходил тихо, крадучись. Поняла, что он рядом, только когда парень заговорил.

— Ты здесь? Выходи, быстро, — в его голосе все еще слышалась злость.

Сперва ничего не происходило и Лукреция подумала: "ушел, оставил". Но тут вдруг холодок пополз по ногам и странный запах коснулся носа. Девушка скривилась — воняло собачатиной. Другой голос, совсем иного рода, нежели у Кинжи, прошептал:

— Потерял, потерял девчонку, недоумок...

— Поди вон, скотина, — зашипел в ответ Кинжи.

"Бродяга какой-то, пристал, теперь не отвяжется, еще и меня выдаст, если видел", — догадалась Лукреция.

На мгновение она перестала дышать, призвала все внутренние силы, дабы себя не выдать. Хотя догадывалась: наверняка Кинжи видел, где беглянка спряталась. Скрыться от него невозможно. Но чего ж не заглянет под тряпки, не оттащить её за ногу от бочек?

Холод быстро сменился привычным летним теплом, навязчивый запах немытой шерсти исчез. Бродяга, наверное, смекнул, чтоловить нечего и ушел.

— Если ты тут... — послышался снова голос Кинжи, теперь более мягкий, — я вспылил, не нужно было так. Не сиди долго, Рыбка, буду ждать тебя на нашем месте.

Тем самым местом, о котором говорил парень, на самом деле была стена дома, близ вывески булочной. После первой вылазки на улицу Кинжи привел туда Лукрецию и украл для них ужин. То стало традицией: они воровали у пекаря еду и в случае чего собирались неподалеку от прилавка. Именно там Лукреция впервые попробовала ватрушку с творогом, её заставил Кинжи. Сказал, что ничего вкуснее она в жизни не ела.

Капли дождя, как грохот барабанов, ударились о тряпку. Девушка вздрогнула, потеряв счет времени. Бочки хорошо защитили, ткань не пропускала воду. Лукреция протяжно выдохнула, вытерла слезинку с лица и вылезла из укрытия. Летний дождь, уверенно переходящий в ливень, спрятал всех жителей столицы в домах, и улицы пустовали.

Девушка потопталась на месте, выискивая вонючего бродягу, однако оборванца и след простыл. Лукреция, долго не думая, двинулась к булочной.

Стоило ей завернуть за угол, она тут же встала на месте. Догадывалась — Кинжи не соврал, будет ждать, но глазам своим сперва не поверила. Тусклый свет от свечи из ближайшего маленького окошка падал на точеный профиль парня. Он застыл недвижимо, будто не замечая мороси. Расслабленный, совсем не злой, скорее очень уставший. Веки его подрагивали моментами, сонно. Кинжи повернулся к беглянке лицом, осмотрел её с головы до пят, видимо проверяя. Вздохнул, покачал головой молча.

Пара шагов и Лукреция оказалась перед ним. Дождь заливал округу, гулко бился о вывеску булочной.

"Наверняка в Руку теперь разве что на лодке плыть...", - рассудила девушка.

— Сказано тебе долго не сидеть, камень холодный, — Кинжи подался вперед, — чего сопли пускала? Глаза краснющие, крысиные.

Лукреция наблюдала за каплями, стекающими по плащу Кинжи. Рот скривился болезненно, сказать ничего не выходило. Парень вдруг замялся, потом запустил руку под плащ и выудил оттуда вкусно пахнущее мясо, завернутое в тряпку. Девушка почувствовала, как рот свело от желания откусить заветный кусок.

— Никому. Только себе, Фридэ и Ирдэ, — Кинжи быстро протянул руку вперед, положил сверток Лукреции в ладонь.

— А ты? — она вскинула голову, вперилась взглядом в зеленые глаза собеседника.

Не ответил, лишь головой покачал. Имел ли право Кинжи быть одновременно и жестоким, и жертвенным? Лукреция насупилась, разозлилась внезапно. Захотелось превратится в дождь, смыть с Кинжи все плохое, оставить хорошее, что он скрывает глубоко в себе. Девушка закрыла глаза, справляясь с гневом. Ливень хлестал по коже. Она сделала шаг вперед, уперлась носом в плечо Кинжи. Тот распахнул плащ, укутал её поближе к себе, скрывая от дождя.

Кинжи пах сыростью, но меж тем и приятно: деревом, отдаленно табаком.

"Худой, недоедает. Злится часто, ругается, а последний кусок всегда или брату, или ей отдает. Как же его ненавидеть?", - Лукреция запустила руки под его плащ, оплела ладони за спиной парня, потрогала выпирающие лопатки.

— Если бы все началось иначе, — прошептал ей в ухо Кинжи.

Расцепив руки, Лукреция отринула от своего мучителя. На его лице читались нотки грусти. Он поджал губы, рукой потрепал её по волосам и отвернулся. Настало время возвращаться домой.

Дождь хлынул с новой силой: бил по мостовой своими каплями, омывал кладбище и старые могилы, трещал по стенам замка, хижинам, конюшням и устрашал маленьких детей в их кошмарах.

*** 

Апрель 1183 г.

Гам разносился по всей Руке. Лукреция бежала, словно гонимая кнутом. Рывком завернула, угол больно врезался в плечо. Споткнулась, влетела в чью-то спину, но быстро нашлась и принялась расталкивать нежелательную толпу. Подземный зал кишел народом.

Дети образовали огромный круг в середине которого не на жизнь, а на смерть, бились люди. Кучка против одного. Лукреция оттолкнула последнего зрителя, оборвала границы побоища и выскочила прямо перед возглавляющей бойню Ирдэ. Злость застилала глаза и, в конечном счете, испепелила помилование для бывшей подруги.

— Прочь! — она яростно закричала и белобрысая, будто безвольная кукла, отлетела в сторону, вместе с другими.

Повернувшись, Лукреция только теперь рассмотрела Кинжи в неясном свете магических шаров. Лицо его покрывала кровь, он явно уступал в драке. Девушка опустилась рядом с ним, попробовала помочь другу подняться. Краем глаза заметила: в круг ворвался и Фридэ. Лукреция подобралась ближе, обхватила лицо Кинжи руками, пальцами силясь стереть кровавые потеки.

— Уходи, — парень слабо отпрянул, — тебе здесь не место.

— Это мое место, ондатрова жопа, и я буду выбирать, оставаться или уходить! Поднимайся, живо!

— Не мешай! — заверещала сбоку Ирдэ.

Фридэ, в стороне, пытался остановить белобрысую. Не дрался с ней, лишь хитрил, отводил удары в сторону и преграждал путь.

— Хочу ведь, как лучше! От него одно дерьмо в нашей жизни!

— Вот чего удумала, я не дам его убить, — Фридэ остановился, тяжело дыша.

Стальная решимость слышалась в голосе брата. Кинжи ощутимо напрягся, наблюдая за маневрами Ирдэ. Лукреция подобралась, загораживая окровавленного парня от предстоящей расправы. Рыжий отвел руку в сторону, выхватил нож из-за пояса.

– Не тебе правосудие вершить, Ирдэ. Он может и сволочь, но все еще мой брат.

— Фридэ, отойти, по-хорошему, — белобрысая вертела в руке клинок и Лукреции показалось, что лицо соперницы покрылось красными пятнами от раздражения, — иначе я...

Договорить он ей не дал. Сделал быстрый шаг вперед, напал первым. Сцепившись, они рухнули вниз: неразделенная любовь и мучительная привязанность — больной союз. Ничуть не лучше того, какой из себя представляли Лукреция и Кинжи. Разве что вторые не скрывали.

Кинжи схватил её за ладонь, опосля повернул к себе.

— Оставь их, послушай меня, — он хрипло закашлялся, схватился свободной рукой за бок, пошарил по дублету и вытащил сверток. — И вот, возьми. Тебе нужно уйти. Не ищи меня, забери с собой Фридэ.

— Закрой рот, паршивец, тоже мне благодетель, я тебя вытащу, завалю эту сраную пещеру им на головы! — Лукреция зарычала по-собачьи, от злости брызнула слюной, попробовала отвадить непрошенный сверток. Глянув на ладонь Кинжи она различила меж тряпок знакомый нож. Фамильный клинок семьи Натаро. Выпуклые рыбки пучили глаза, удивленно смотрели на наследницу рода.

— Я все исправлю, — девушка замотала головой. — Кинжи, исправлю, уйдем втроем, — на мгновение она помедлила, но быстро решилась. — У меня есть магия.

— Знаю, Рыбка. Но я влип и тебя на дно затащил. Выбраться сможет только один.

Лукреция тяжело сглотнула. Будто впервые посмотрела собеседнику в глаза. Те отливали цветом турмалина. Он все знал, конечно. Наблюдающие, которые ранее не проявляли интереса, теперь опасно приближались, ведомые приказами Ирдэ.

— Откуда выбраться? Ты в долгах?

— Да, я задолжал жизнь.

Несколько пар рук одновременно опустились девушке на плечи, рванули её назад. Швы плаща затрещали. Лукреция ощутила болезненный удар по голове и упала навзничь. Сознание потухло, нельзя сказать сколько времени она пролежала на холодной земле. Слышала крики, ругань, лязг ножей. Кто-то споткнулся о её тело, выругался. Веки приоткрылись, затрепетали и Лукреция увидела неподалеку лежащее в кровавой луже тело. Фридэ сжался в комок, закрывая руками рыжую голову. Над ним нависали несколько человек, били его ногами. Парень терпел, мужественно молчал, не в силах отбиться.

Мощный поток магии вновь разбросал детей по сторонам. Теперь, однако, неистовее. Тела ударились о каменные стены зала: хрустнули кости, послышались болезненные выкрики, тяжелые предсмертные вздохи.

Шатаясь и сплевывая кровь, Лукреция поднялась на ноги. Черный туман медленно тянулся из-за её спины, застилая собой подземную залу. Ближайшие к девушке дети вдруг попятились в изумлении, исчезая в неизведанной дымке. Лукреция занесла руку за спину, схватила появившуюся рукоять меча и достала тот из ножен. В тишине слышен был характерный звук. Твердо решила стоять на своем, не дать Кинжи в обиду.

Она скосила глаза в сторону: Ирдэ в ужасе уставилась на неё. Кинжи, еще дальше, мерно сползал по стене. Лукреция содрогнулась, пораженная будто громом. Она опоздала, Кинжи, сгорбленный, закрывал рукой кровоточащую новоявленную рану на животе.

Белобрысая ожидаемо метнулась добить столпа. Лукреция оказалась быстрее, преградила путь и наотмашь ударила мечом. Рассекла одежду, полоснула лезвием по груди, слабо. Ирдэ завалилась назад, завопила нечеловечески. Лукреция обошла страдающую предательницу, нависла над нею. В зале заметно потемнело, словно шары в банках накрыли тряпками.

Лукреция не видела более пред собой подругу, лишь отступницу. Она хладнокровно выставила меч вперед, собираясь одним ударом положить конец Ирдэ. Та, истекая кровью, пыталась что-то сказать. Лукреция помедлила.

— Лу-Лу, умоляю, — послышался тихий шепот поблизости.

Фридэ грязный и избитый, медленно полз в сторону Ирдэ, молил пощадить возлюбленную. Сестра, будто вынырнув из сна, отступила, пошатнулась. Меч исчез из рук, испарился по воле хозяйки. Народу в зале более не было, все разбежались. Темная дымка развеялась враз, открывая страшную картину: то тут, то там лежали мертвецы. Кинжи сидел у ближайшей стены, молчал и прижимал руку к животу. Лукреция бросилась к нему, отняла ладонь от раны и на глаза ей навернулись слезы.

— Не хнычь, царапина, — прохрипел парень, - Рыбка, дай обещание.

— Какое тебе нахрен обещание, дурья башка?! — губы задрожали, Лукреция оказалась еще ближе, снова обхватила лицо Кинжи ладонями.

Говорить было нечего. Из груди ушел весь воздух, она всхлипывала, сотрясалась всем телом. Кинжи улыбался, так и не сказать, что умирал. Смотрел на неё, любовался в последний раз. Так творец смотрит на свое лучшее произведение. Парень через силу сказал:

— Отпусти меня. Не спасай. Помоги себе, не другим.

— Нет, нет, нет, — затараторила Лукреция.

— Беги отсюда и если однажды увидишь мое лицо, беги еще быстрее. Не верь ему...

Всхрапнув последний раз, подобно раненому коню, Кинжи замер. Его рот приоткрылся и капля крови потекла по подбородку. Лукреция завизжала, руками попробовала растормошить мертвеца. Его тело качнулось и завалилось вбок. Девушка завопила, вкладывая всю накопившуюся злобу в крик.

Схватившись за голову, Лукреция внезапно посуровела. Опустила напряженные доселе плечи, выдохнула, не сводя глаз с умершего. Потянулась к ножу на поясе. Однако не к фамильному, тот она сунула под дублет, ближе к сердцу. Выдернула из ножен обычный, подняла ладонь и, направив острие в солнечное сплетение, сомкнула руки на тыльнике. Сперва было еле ощутимо, но боль пришла быстро. Лукреция согнулась над Кинжи. Одежда стремительно впитывала кровь. Фридэ закричал, топот ног разнесся под сводами каменного склепа.

Лукреция удостоверилась, что теплая кровь струйками стекает на тело Кинжи и безвольно повалилась вниз. Успела подумать о несчастном брате: каково Фридэ?

"Безжалостная, чем ты лучше того, кого пытаешься вернуть из мертвых? Вам обоим место в могиле." — Лукреция закрыла глаза, дабы не видеть мечущегося по сторонам рыжего. Смерть приходила мучительно долго.

Сперва они с Фридэ испытывали кровь на животных. Грызуны, птицы, кошки. Лукреция желала смерти — те умирали. Хотела жизни — раны затягивались, сердце начинало биться. Кровь являла собой одновременно и оружие, и спасение. Она вырывала мертвое из лап смерти, нагло отбирала. Причиной всему была воля девушки: она оттачивала умение направлять магию в нужное русло, управлять намерением. Сила отзывалась повиновением, служила исправно, но за неё требовалось платить. Каждое намерение, использование воли, забирало у Лукреции дух. Спасенная жизнь бездомной собаки заставила девушку слечь на несколько дней, она спала беспробудно. А если верить Фридэ, то сон её больше походил на грань меж жизнью и смертью. Вот и теперь, она не знала, к чему приведет спасение Кинжи. Людей еще не воскрешала. Придется ли заплатить за его жизнь своей?

Смерть начиналась, обычно, словно падение капли воды на холст. Немного краски, также случайно сорвавшейся вместе с водой, и клякса приобретала занимательные очертания. Размытое пятно в коем каждый видит свое. Лукреция в этих каплях видела воспоминания. Они накатывали медленно, болезненно.

Смерть за смертью, ей суждено помнить каждую. Её плата за жизнь: переживать снова и снова все свои погибели. Видеть, как по долу чужого меча течет её кровь. Чувствовать лезвие ножа в своей плоти и удавку на шее. Захлебываться, пытаясь отвязать от ног веревку, камнем тянущую на дно. Она проклята предсмертно хрипеть тысячу раз, по кругу. Начиная от первой смерти при Орне и не заканчивая никогда. Лукреция помнит все смерти, и эту, отданную в дар Кинжи, она возведет на пьедестал памяти.

*** 

Во рту будто тысяча кошек справила нужду. Лукреция закашлялась, повернулась на бок. Липкие слюни мерзко потекли по лицу. Девушка застонала, грудь отозвалась резкой болью.

Медленно открыв глаза, она посмотрела в потолок. Место незнакомое, да и свет настоящий, солнечный. Рядом зашуршали и Лукреция скользнула глазами по человеку. Фридэ перевернул страницу книгу, вздохнул протяжно и со злостью уставился поверх чтива на сестру. Обиженный. Лукреция поджала губы, виновато. Рыжий внезапно затараторил:

— Ох, дорогой братик, прости меня, глупую дуру! Наворотила, копыта отбросила, а ты разгребай. Ту, которую ты любишь, полоснула мечом, брата, наконец-то почившего, дернуть обратно из мертвых попробовала. А ты что же, вытащил меня? Впрочем, как обычно. Благодарю, люблю, ценю, низкий поклон.

Рассматривая его, Лукреция неожиданно для себя подметила, как брат вырос. Черты лица заострились, ушла детская округлость. Россыпь веснушек побледнела, волосы выгорели. Красивая рыжина поникла, голова его при свете дня казалась колосьями пшеницы. Сестринская любовь согрела сердце Лукреции. Она бы глядела на него и дальше, вот только Фридэ поежился, заговорил уже нормально:

— Мы в надежном месте, тут никто искать не будет. Не знаю, выжил ли Кинжи. Я выбрал спасать тебя.

— Я бы выкарабкалась, а вот он, — прошептала сипло девушка, однако лицо брата красноречиво заставило сменить тему. — Ирдэ?

— Жива, её свои вытащили, я приказал. Если сделали все так, как велено, то лишь шрам останется, — он сглотнул слюну, посмотрел в сторону, пытаясь скрыть настоящие чувства. — Рука пала, повсюду снует стража, не мог я тебя там оставить. Кинжи, бродячий пес, везде выживет.

— У меня выбора не... — попробовала оправдаться Лукреция.

— Молчи, ради Заблудших, — рыжий поднялся со стула, отложил книгу в сторону. — Оклемаешься и прочь из Натарайды. Уйдем в леса греншаньские, попробуем лекарями прикинуться. Переждем, может получиться в Монтэг уплыть, там говорят беглецов принимают хорошо.

— А если байки все? Ну, про Монтэг, — усомнилась сестра.

— Лучше, по-твоему, тут выживать? Как думаешь, что дали детям, которые донесли на магичку, разбушевавшуюся в подземельях? Тебя ищет вся стража столицы, Лу-Лу. Кинжи не видно, не слышно, Ирдэ зализывает раны, а за твою голову корона назначила награду. Мы ходячая мишень.

— Хренотень, — только и ответила Лукреция.

— На рассвете выходим, поспи. А если не хочешь идти, то оставайся, уговаривать не собираюсь, надоели вы мне все, — горячо бросил напоследок Фридэ, прежде чем вышел из маленькой комнаты.

Сама того не заметив, Лукреция провалилась в дремоту. Спала плохо, постоянно вскакивала, холодный пот стекал по лбу. В конце-концов смирилась, что сон не идет, и встала с топчана окончательно. Осмотрелась, за крошечным окошком вечерело. На крючке у двери висел зеленый плащ: вычищенный и со свежими латками. Брат постарался. Лукреция решила выйти подышать, душная комната сводила с ума. Накинув плащ поверх одежек, вынырнула из комнаты. Оказалась в коридоре незнакомой ночлежки, однако мгновенно нашла дверь на задние дворы. Оттуда выскользнула на улицу и подавилась затхлым воздухом. Ночлежка находилась в Иголке. Смрад немытых тел, испражнений и непрекращающийся гвалт голосов подтверждали догадку Лукреции.

Девушка выглянула из подворотни, смерила недовольным взглядом льющийся по улице народ. Из привычки скорее опустила руки в карманы, проверяя нажитое добро, и удивилась. Нащупала в кармане знакомый перстень. Вещица отозвалась теплом. Лукреция впервые за долгое время улыбнулась, снова осмотрела людей, идущих мимо.

"Да, судьба-подлянка, забросила из принцесс в...", — девушка задумалась, взгляд её упал на давно известную лавку булочника и она двинулась наперерез толпе. Кованая вывеска болталась неподалеку от прилавка. Та самая, которую Кинжи некогда обозначил их местом.

Рука пала, оставив на плечах Лукреции тяжелые воспоминания: она называла "домом" место, где на её недавних синяках расцветали еще более свежие. Однако же, приспособленная к старой жизни, привыкшая, теперь она не понимала, чем жить далее. Кинжи, подобно репейнику, прицепился, слился с одеждой, стал тенью Лукреции. Существовать с ним за спиной - мука, но ведь выживать без него не представляется допустимым.

"За свободу боролись целой армией, а до конца дошли единицы. И что, стоила воля усилий?", - девушка нащупала в кармане монету, покрутила в пальцах. Проворно выудила наружу и бросила лавочнику. Взамен молча взяла булку с творогом. Пожевала, смакуя.

"Покуда Фридэ не обнаружил пропажу, надобно разведать обстановку", - глазами выискала дверь, знакомую. Сунула остатки булки в рот и перебежала дорогу. Пнула ногой иссохшее дерево, то поддалось. Комната ответила затхлым запахом сгнившего мяса. У порога валялся мешок с испорченной едой, внутри копошились крысы. Животные не разбежались от испуга, напротив, привыкшие к людям, продолжили жевать. Лукреция переступила находку, её интересовало теперь иное. У стены, замотанный в тряпки, стоял холст. Меж кусков ткани торчала бумажка. Девушка потянулась к ней пальцами, развернула письмо.

"Дорогая Элизабет, вы — моя муза. Не всегда зрителю нравится картина, но я твердо убежден — ценность произведения не только в красках, композиции и сюжете, она в мысли создателя. Наш с вами секрет и мои планы на ваш счет — это то, что находится позади холста. Это душа художника.

Мне не удалось уговорить вас принять участие в моем сюжете. Я могу лишь уповать на ваше прощение и жалостливость. Петля уже висит на моей шее, дело за малым. Буду ждать вас, моя муза. Но если окажется, что я пригожусь вам, стану полезен и вы дадите мне шанс, клянусь не подвести. В связи с этим довожу до вашего сведения следующие мои знания: в тщетных поисках я все же узнал нечто интересное.

Вы знали мальчика по имени Кинжи? Ума не приложу, чья он пешка. Мне донесли, что задолго до боя при Орне он выискивал всевозможные слухи и сплетни о вас. Его поймали за кражей семейных хроник Натаро в столичной библиотеке. Судя по слухам, он стал уважаемым вором и убийцей в столице.

Я крайне удивился, когда узнал, ваше новое имя созвучно с именем вашей дальней родственницы, Летиции. Однако то показалось мне смешной случайностью. Теперь же я вижу в происходящем некую закономерность. Столкнулись ли вы с этим парнем воочию? Остается лишь гадать. Но если да — поберегитесь. Думаю, он заодно с вашими врагами. Они ищут вас или затем, дабы вовлечь в переворот, или чтобы убить.

Навсегда ваш, Художник."

Письмо порвала на куски, ощущая ярость и, одновременно, смятение. То ли злилась на саму себя, то ли на Рамоса и Кинжи. Все вокруг врали, плели интриги, а она, Лукреция, путалась в хитросплетениях и никак не могла найти правду.

Высвободив картину из объятий рванья, села на топчан. Пред девушкой предстало все то же полотно: выжлица и ребенок. Лукреция уперла локти в колени, положила подбородок на кулаки. Посидела так с мгновение, потом поднялась, подошла к холсту вплотную. Расстегнула дублет, достала фамильный нож Натаро.

Дернув рукой, она разрезала картину наискось. Потом вновь и вновь, не останавливаясь, кромсала полотно. Куски не узнаваемого теперь сюжета разлетелись по комнате. Лукреция подняла подбородок, досадливо хмыкнула. Прощаться с комнатой не стала, спрятала нож и вышла вон. Ночная прохлада приятно освежила. Девушка остановилась у двери, подняла голову, вдыхая запах Иголки поглубже. Так благоухала жизнь, настоящая: не цветами из дворцового сада, а нечистотами вперемешку с налетевшей на город вечерней свежестью.

Мимолетное чувство заставило Лукрецию опомниться, она дернулась. За ней наблюдали. Осмотрелась, но никого подозрительного не увидела. Еще раз, более тщательно: заметила движение сбоку. Обернулась, резко и готовясь принять бой. На кованной вывеске сидел нетопырь, сверкая глазками бусинками. Тут же вспомнился злополучный день, побоище при Орне: первая смерть, тоннельщик, сладкий запах магии и нетопырь, страж Элизабет, ведущий к мнимому спасению.

— Сирил, — прошептала Лукреция.

Он кивнул, сорвался с места. Девушка, не медля, бросилась следом.

Расталкивая людей, Лукреция бежала по пути позабытого прошлого. Капюшон слетел, косы разметались в стороны. Нетопырь свернул в проулок и девушка остановилась, взметая вокруг себя облако дорожной пыли. Вдалеке, меж домов, виднелось море. А впереди, перед Лукрецией, вырос трактир. Поводырь сел на крышу, дернул крылом, будто приглашая. Окна заведения светились, но внутри никого не было. Девушка одернула плащ, собралась с духом. Шаги к двери показались вечностью. Она взялась за ручку, потянула на себя и ступила вперед. Лукреция застыла на пороге, посреди зала стоял Огастес.

Ранее незаметные детскому глазу морщинки на лице файнателя теперь приобрели четкие очертания. Он улыбнулся, вымученно и грустно. Одежда его, видавшая виды, не указывала более на принадлежность ко двору: ухоженная, однако сильно поношенная. Усталость читалась в старых блеклых глазах — там не осталось более привычного умиротворения. Волосы словно поредели, потеряли цвет. Весь он, с головы до пят, являл собою отклик прошлого.

Лукреция покачала головой, не в силах сдерживать слезы. Огастес сделал шаг вперед, протянул навстречу руки и девушка, не колеблясь, пошла вперед. Обвила руки вокруг шеи вампира, тот обнял крепко, до боли в ребрах. Почувствовала, как слегка нагнул голову, втянул ноздрями её запах. Потом поднял вверх руку, опустил ладонь на макушку дочери и погладил. Стояли долго, целую вечность, однако и того не хватало. Огастес вдруг отстранил Лукрецию от себя, взял за плечи. Принялся рассматривать.

— Ты выросла, гордость моя, — голос его растекся сладкозвучным медом по таверне.

Мелко закивав, Лукреция прекратила всхлипывать. Засмеялась внезапно, но быстро утихла. Бросало то в жар, то в холод.

— Думала не увижу тебя никогда, — прошептала едва ли не украдкой.

— Я всегда здесь, дорогая, — Огастес пальцем притронулся к виску дочери.

Вопросы, подобно надоедливым пчелам, роились в голове Лукреции. Ей хотелось наперебой спрашивать его обо всем возможном, будь то даже глупости.

"Где же ты был? Почему так долго не искал меня? Что с тобой стряслось?", — она открывала и закрывала рот, пытаясь найти тот самый, важный вопрос. А едва отыскала, как сразу сникла.

— Регина. Это правда, ты её убил?

Тяжело вздохнув, Огастес похлопал девушку по плечам. Поспешно отвернулся, протянул руку к стулу, предлагая Лукреции сесть. Та повиновалась. В ней еще теплилась надежда на непричастность файнателя к произошедшему.

"Скажи нет, умоляю", — подумала про себя, опосля присела, протянула руки через стол. Огастес же, сидя по другую сторону, притронулся пальцами к её ладоням. Повисло долгое молчание. Лукреция поняла: её вера в отца пошатнулась, невозвратно и больно. Однако, как он давал ей безропотно любовь, так и она собиралась принять выбор Огастеса, сквозь муку и неодобрение.

— Сколь бы не думал, как тебе все рассказать, оно в голове рассыпается. Натворили же мы дел, — замешкался, провел ногтем линию по коже девушки. — Что тебе известно о Заблудших?

— Знаю, что я в них не верю, — Лукреция пожала плечами, потом хмыкнула, — меня так отец научил.

Она впервые назвала его отцом, поздно, однако лучше, нежели никогда. Огастес поднял глаза от их сцепленных рук, прищурился. Лукреция с радостью снова бросилась бы ему на шею, вдыхала запах мыла и трав. Вампир приоткрыл рот в попытке заговорить, потом застыл на месте. Мысли съедали его изнутри, Лукреция решила не мешать. Заговорил он скоро, выйдя из морока.

— После обряда единения, когда тебя привязали ко мне, явились Заблудшие. В народе принято их называть Волком, Окунем да Червем. Потребовали отдать им дитя, верещали, что резанные, дескать ты создана им во спасение, — кадык файнателя дернулся, Лукреция попробовала перебить его, но лишь подавилась воздухом. — Мы с твоим дедом отказали. Заблудшие разгневались, поклялись отобрать тебя силой.

Девушка подметила, как складно и ясно он говорит. Виной тому был возраст, ведь тяжело откликаться на банальные человеческие чувства, когда ты ощутил всю палитру красок этой жизни. Между тем, еще пару лет назад отец казался более чувственным. Лукреция, запинаясь, напомнила:

— Так бойня при Орне...

— Да. Доу и Регина заключили сделку с Заблудшими. Регина вела тебя в лапы врагов. Мне ничего не оставалось. Я увидел, как она поволокла тебя на улицу, но остановилась, искала своего человека. Это я выстрелил.

Откинувшись на спинку стула, Лукреция тем самым вырвала руки из ладоней Огастеса. Он пошевелил пальцами, ловя воздух, но вмиг смирился с поступком дочери. Потускнел. Лукреция в то не закладывала желания уязвить вампира, ей хотелось лишь скрыть дрожь в конечностях.

— Это мой кошмар, Элизабет. Я несу эту ношу, но требую лишь, дабы ты знала: поступлю также еще сотню раз, а то и более. Потребуется жизнь за тебя положить — склоню голову.

— Кто я? — едва слышно донеслось от Лукреции.

— Все и ничего одновременно. Сосредоточение силы, непрекращающийся поток энергии, наше наследие. Ты мое дитя, единственная в своем роде, дочь вампира. Но то все красочные обхождения, ты...

В окно застучали. Лукреция дернулась от испуга. Барабанил по стеклу Сирил, нетопырь. Огастес же поднялся со стула, будто побоялся чего-то, и жестом приказал девушке быстрее последовать за ним. Они вышли на задний двор трактира. Звездное небо рассыпалось над столицей, блестящим одеялом укрыв жителей. Вампир сунул руку в карман дублета, вынул знакомый Лукреции предмет: маленькую склянку с болтающимся внутри черным эфиром. Портал, на одного.

— Снова? — девушка отступила назад, не желая смириться с происходящим.

— Вдвоем мы слишком яркая цель. Меня теперь тоже ищут, однако не об этом. Скрывайся так долго, как сможешь. Копи силы. Ты поймешь, когда будешь готова дать отпор. И низачто не доверяй Заблудшим. Никому из них, ясно?

— Да, — оторопело ответила Лукреция, размахивая руками, — но мы ведь даже не поговорили, ничего не понимаю. У меня так много вопросов!

— Ну, милая, лет через сто найдешь ответы, уж поверь, поживи с мое, — файнатель впервые улыбнулся, выставив напоказ зубы, два клыка сверкнули в лунном свете. — Я найду тебя, Элизабет. Или ты меня. Мы ведь всегда тянемся друг к другу.

Лукреция, осмелев, кивнула. Выхватила склянку из ладони вампира и, замахнувшись, разбила ту о землю. Черный эфир вырвался наружу, закружил в воздухе, образовав тоннель. Девушка в последний раз оглянулась на файнателя, неумело скрывая слезы от несправедливой разлуки. В лице Огастеса читалось мучение, сравнимое со страшными пытками. Вампир произнес:

— Разгадай кольцо.

*** 

Портал исчез, растворился в темноте. Огастес поправил волосы, упавшие на лоб, постоял с мгновение в ночной прохладе. Успокоился, принял решение вернуться. Мельком заметил за соседним забором торчащие костяные рога. Вампир и не пытался рассмотреть яснее, понял сразу — существо природе сего мира неподвластно.

Таверна показалась теперь слишком душной, повсюду плотным туманом стояли сгустки черного эфира. Вампир дошел по памяти к стулу, присел, выжидая. Знал, кто явится.

Она выпорхнула, словно птичка, из черноты. Аккуратно осела на стул, вытянула ладони вперед, хмурясь. На безымянном пальце правой руки отсутствовала фаланга.

— Не рад ты меня видеть, — прошептала сквозь зубы, — что ж ты правду всю не сказал, дочурке-то? Иначе сговорились.

— Передумал, — Огастес постучал пальцами по столу, наигрывая знакомую мелодию.

— Ах, передумал значит, — она подорвалась со стула, края тумана качнулись, заволновались. — В твоей манере! Столько времени потеряла, другие обскакали!

— Оставь её, хватит этих игр, — вампир поднялся следом, одернул края дублета, потом уперся в стол и вложил во взгляд всю возможную суровость.

— Я только начала, — фигура перегнулась через стол, выпустила изо рта холодный дым, обдав им лицо Огастеса, — а со мной, как ты знаешь, играть заведомо плохая идея. Я побеждаю всегда.

Резкий порыв ветра задул все свечи в помещении. Огастес выпрямился, сжал кулаки, оставляя на ладонях следы полумесяцев. Эфир исчез, не оставив и следа, словно вампир говорил сам с собой.

Огастес расслабил руки, потянулся пальцами ко лбу, разглаживая морщинки. Позвал Сирила несколько раз, однако тот не откликнулся. Только теперь вампир нахмурился и прислушался к происходящему. Неправильная, давящая тишина опустилась на столицу. Огастес кивнул сам себе, губы его дернулись, обнажив клыки. Он ждал. Дверь отворилась, впуская внутрь таверны запах мокрой шерсти.

Порог переступил высокий молодой человек. Не осматривался, сразу взглянул на Огастеса и дернул тонкими губами. Вампир склонил голову набок, изучая непрошенного гостя: ежик рыжих волос, впалые темные глаза, подчеркнутые синяками, мелкие шрамы местами. Укутанный в плащ, он словно скрывал нутро от нежеланных зрителей. Немигающий взгляд ничуть не смутил вампира, ведь свой своего знает издалека. Пред ним стояло создание, возраст которого соседствовал с годами Огастеса. Разница ощущалась лишь в страсти к жизни: гость свое влечение потерял задолго до этой встречи. Молодой человек моргнул наконец, разомкнул губы и, будто через силу, шепнул:

— Торе, друг.