нарушенные клятвы

Они подъехали к особняку в полной тишине. Фары скользнули по мрачной каменной кладке, по высоким колоннам у входа, по чёрной дубовой двери, за которой пряталась их общая — уродливая, вырванная — реальность. Кастери резко затормозил, двигатель замолк, оставив их в звенящей тишине, нарушаемой лишь её неровным дыханием и отрывистыми всхлипами. Он не смотрел на неё — просто сидел, сжав руль так, что пальцы побелели. Внутри всё сгоралось — от страха, от ревности, от дикого желания защитить, удержать, не отпустить. Даже если она этого не хотела.

Он вышел первым, хлопнув дверью так, что звук эхом пронёсся по пустому двору. Обошёл машину, рывком распахнул её дверь.
— Выйди.

Азалия не двинулась. Она сидела, уставившись в одну точку, как будто её парализовало. Её руки дрожали, губы побелели от того, как крепко она сжимала их. Он повторил жёстче:

— Выйди, Азалия.

Она медленно повернулась к нему. Глаза — красные от слёз, наполненные болью и ненавистью.

— Я ненавижу тебя, — прошептала она.

Он молчал. Слова ударили по нему сильнее, чем всё, что она могла бы сделать. Но он не позволил себе ни дрогнуть, ни отвести взгляд. Вместо этого наклонился, обхватил её запястье и вытянул из машины. Её тело вывернулось, она попыталась вырваться, но он был слишком силён.

— Не трогай меня! — закричала она, ударив его по груди. — Отпусти! Я сама уйду, слышишь?! Я не твоя вещь! Я не собака!

Он ничего не ответил. Только сжал сильнее и повёл её по ступеням к дому. Она билась, как дикая. Орала, царапалась, упиралась ногами. Но он не останавливался. Внутри всё кипело, горело. Он знал, что делает ей больно. Знал, что её крик режет воздух, как нож. Но не мог иначе. Он должен был увезти её оттуда. Должен был чувствовать, что она здесь, рядом, под его защитой. Даже если она его за это возненавидит.

Он распахнул дверь особняка, втащил её внутрь и захлопнул за собой. В холле было темно, прохладно, пахло деревом и пеплом из камина.
Она вырвалась и отбежала от него, тяжело дыша.

— Ты сумасшедший, — прошептала она, дрожащими пальцами смахивая слёзы. — Ты чудовище, Кастери. Я тебя боюсь.

Он смотрел на неё, как на рану. Открытую, кровоточащую.
Она тронула волосы, отступила, как будто он мог ударить. Как будто он был кем-то, кто мог причинить ей настоящую боль.

— Я тебе не враг, — тихо сказал он, но голос его всё равно звучал грубо. — Я просто... не мог оставить тебя там.

— Мне не нужно, чтобы ты что-то решал за меня! — закричала она. — Мне не нужно, чтобы ты ломал людей, тащил меня силой, устраивал этот цирк! Что ты думаешь, я теперь тебя полюблю? После всего?

— Нет, — выдохнул он. — Я думаю, ты будешь в безопасности. Даже если будешь меня ненавидеть.

Она метнулась к нему. Гневно. Смело. Слёзы заливали лицо, дыхание сбивалось.
— Ты... не... понимаешь... — прошептала она. — Я. Не. Твоя.

И ударила.
Со всей силы, как могла. Ладонью по щеке. Резко, больно, с хлёстким звуком, от которого задрожал воздух.

Он замер.
Щека вспыхнула, как пламя. Голова чуть дёрнулась в сторону. Но он не пошевелился. Не схватил её в ответ. Не повысил голос. Просто стоял. Смотрел. Дышал медленно. В груди было пусто.

Она ждала взрыва. Ждала, что он сейчас сорвётся, как всегда. Что снова вцепится в её плечи, нависнет, прижмёт к стене, заорет. Но он молчал.

— Почему ты молчишь?! — сорвалась она. — Почему ты молчишь сейчас, когда должен кричать, ломать, доказывать, что я твоя, да?! Где твоя ярость, Кастери?! Или тебе просто всё равно?

Он смотрел на неё. И в его взгляде больше не было ярости. Только усталость.

— Потому что я больше не знаю, как с тобой быть, — выдохнул он. — Всё, что я делаю, ты ненавидишь. Всё, что я говорю, ты отвергаешь. Но я не могу... просто отпустить тебя. Устал бороться с тобой. Устал, что ты не видишь, как я умираю, пока ты рядом и не со мной.

Она дёрнулась. Шаг назад. Потом ещё один.
— Я не просила тебя спасать меня. Не просила вмешиваться. Ты рушишь мою жизнь, Кастери. Своей силой, своей властью... своим безумием.

Он кивнул. Медленно.
— Возможно. Но если бы я оставил тебя — ты бы погибла.

— Так пусть бы погибла! — закричала она. — Зато по своей воле! Не под тобой! Не под твоим контролем!

Она развернулась и бросилась вверх по лестнице. По мрамору, босыми ногами, срываясь, хватаясь за перила. Он не пошёл за ней. Остался стоять в холле.
Один.

Щека всё ещё горела. Но не от удара. А от того, как она на него смотрела. Словно в нём не было больше ничего, кроме тьмы.

Она захлопнула за собой дверь и, дрожащими пальцами повернув ключ в замке, наконец отпустила всё. Спина соскользнула по стене, руки обвились вокруг коленей, и из горла вырвался первый, захлёбывающийся всхлип. Будто всё, что копилось внутри — страх, бессилие, боль — рвануло наружу одним беззвучным криком. Сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот разорвёт грудную клетку.

Она не понимала, как всё зашло так далеко. Почему именно он? Почему Кастери? Почему этот человек — холодный, пугающий, невыносимо сильный — стал центром её боли, её ужаса... и её одиночества.

Она сжалась ещё сильнее, уткнулась лбом в колени, и слёзы, одни за другими, покатились по щекам, по шее, оставляя за собой горячие, жгущие дорожки. Руки сжимались в кулаки, ногти впивались в ладони. Она не кричала, не звала никого. Только плакала — глухо, с надрывом, уткнувшись в себя, в эту ночь, в этот проклятый дом, в этого мужчину, который сломал её.

И в какой-то момент она зашептала. Одно слово. Сквозь слёзы, почти беззвучно.
— Ненавижу...

Она не знала, кому оно. Ему? Себе? Миру?

Всё тело дрожало. Простыня, сползшая с кровати, напоминала саван. Комната — клетку. А её рыдания — последнее, что оставалось живым.

Она рыдала до тех пор, пока не заболело горло. Пока не сели связки. Пока сердце не затихло, усталое, обессиленное. И только потом — спустя, возможно, час, а может, вечность — её веки начали слипаться. Слёзы всё ещё катились, но тело больше не слушалось.

Она заснула прямо на полу, свернувшись комком, в свете одинокой лампы, отражающейся в мокрых от слёз ресницах.

А за дверью — шаги. Тихие, сдержанные.
Кастери. Он не решился постучать. Не решился войти. Он просто стоял и слушал, как она плачет.

Утро пришло слишком рано. Слишком холодно. Слишком жестоко. Азалия открыла глаза, не сразу осознав, где находится. Пол был твёрдым, прохладным, плечи ломило, а виски пульсировали так, будто внутри кто-то бил в барабаны. Веки опухли, ресницы слиплись от засохших слёз. Всё тело ныло — не только от неудобной позы, но и от боли, которая больше не была просто эмоциональной. Она поселилась в ней физически. Где-то между грудиной и горлом.

Потолок был белым, треснувшим в одном углу. Прямо над ней. И пока она лежала, глядя в эту трещину, сжимая пальцы в слабые, почти детские кулаки, пришло осознание: она не дома. Не в безопасности. Она в его доме. В его ловушке. В его реальности.

Тело казалось чужим. Вчерашняя одежда — мятая, влажная от слёз и скомканная — прилипала к коже. Волосы свалялись, а лицо казалось... не своим.

Она села медленно, опираясь на ладони, и сразу же застонала от боли в шее. Мышцы затекли, словно её били. Хотя по факту — били её изнутри.

В горле стоял ком. Сухость, будто она кричала всю ночь. Может, так и было. Может, она действительно пыталась прокричаться сквозь стены, двери, себя. Но никто не услышал. Никто не пришёл.

Только он. Кастери.
Перед глазами снова встал его силуэт: тень в дверях, сдержанный, напряжённый, как зверь на грани. Его молчание после пощёчины. Его глаза. Его руки, которые держали слишком крепко.

Азалия с трудом встала на ноги. Колени подгибались, будто она не спала, а дралась всю ночь. Она подошла к зеркалу. И, увидев отражение, едва не отшатнулась.

Глаза — опухшие, покрасневшие. Губы — обветренные, прикушенные. Щёки — с сероватым оттенком. На шее остался едва заметный след от его пальцев. Он, конечно, не душил её, но держал — крепко. Слишком крепко.

Она отвернулась от зеркала. Захотелось смыть с себя всё это. Всё, что напоминало о нём. О ночи. О себе в его руках. О себе в истерике, в панике, в ненависти.

Но... у неё не было ни своих вещей, ни своих духов, ни привычной щётки, ни одежды, в которой она могла бы почувствовать себя собой. Только его пространство. Его дом. Его стены. Тошнота подступила к горлу.

Стук. Тихий. Аккуратный. Она вздрогнула.

— Азалия? — раздался его голос. Хриплый, будто он тоже не спал. — Я... я принес тебе чай. Он остынет, если не откроешь.

Она не ответила.

— Я оставлю его у двери, — добавил он после паузы.

Шаги удалились. Тихо. Почти виновато. И всё, что осталось — чай за дверью и пустота в груди. Азалия села на кровать, сжав руками виски. Не плакать. Только не снова.

Но слёзы — предательски — всё равно навернулись.
Просто от того, что она больше не знала, что делать. Куда идти. И... кем быть. Дом был слишком тихим.

Азалия не выходила из комнаты до полудня. Когда часы в коридоре пробили двенадцать, она всё ещё сидела у окна, завернувшись в плед, словно в броню. Тепло от утреннего чая, который она всё же впустила внутрь, не касалось души. Она не притронулась к нему. Просто села рядом, глядя, как пар постепенно исчезает, как оседают мелкие капли на белоснежной чашке.

Она не собиралась разговаривать с ним. Не собиралась даже смотреть в его сторону. Когда ручка двери чуть дёрнулась — совсем немного, как будто он хотел войти, но передумал, — она даже не повернулась. Только крепче сжала плед. Как будто знала: стоит сделать шаг, дать голос — и он снова прорвётся в её жизнь. Словами, прикосновениями, своей пугающей одержимостью. А она больше не могла этого выдерживать. Прошло ещё полчаса. Потом час. Кто-то принёс еду. Она не открыла. Через несколько минут послышалось, как тарелку тихо оставили на полу, рядом с дверью. Она осталась нетронутой.

Азалия двигалась по комнате, как привидение. Молча. Медленно. Иногда просто ложилась на кровать и закрывала глаза, не чтобы уснуть — нет. Сон не приходил. Она закрывалась от мыслей. От его образа, от того, как он смотрел на неё. От того, как вёл себя. От воспоминаний о пощёчине. И о его молчании после неё.

В глубине души это больно врезалось: он не ответил. Не схватил, не повысил голос. Просто замер. Смотрел на неё так, будто сам себе не верил. И ушёл.

Но она не позволяла себе размышлять об этом. Не хотела чувствовать вину. Хотя, может быть, где-то там, внутри, она уже чувствовала.

Под вечер она услышала его шаги. Глухие, тяжёлые, в коридоре. И опять — тишина. Он остановился напротив её двери, постоял несколько секунд. Азалия знала, что он там. Ощущала его. Она затаила дыхание, как будто могла спрятаться даже от его мыслей.

— Азалия, — тихо произнёс он, голосом, в котором не было ни команд, ни гнева. — Я просто хочу знать, ты в порядке.

Она не ответила. Ни слова.

— Пожалуйста.

Ни вздоха.

Он ушёл. И только после этого она с силой сжала пальцы, так что побелели костяшки. Слёзы жгли глаза, но она запретила себе плакать. Больше — ни капли. Он не заслужил даже этого.

Когда за окнами стемнело, она наконец вышла. Медленно. Осторожно. Только затем, чтобы пройти в ванную. Ни один взгляд в сторону коридора. Ни один шорох.

Ванна была пугающе роскошной. Как и весь дом. Огромное зеркало, белоснежные полотенца, тишина. Азалия стояла перед раковиной, пока не увидела своё отражение. Лицо бледное, губы пересохшие. Глаза опухшие, но в них было нечто новое. Пустота. Она быстро умылась, не включая горячую воду, как будто не хотела себя баловать ни в чём. Как будто даже тепло — это уже предательство по отношению к себе.

Вернувшись в комнату, она нашла свежую пижаму. Кто-то — он — положил её на кровать. Она оделась молча, медленно, и вновь устроилась у окна, глядя на ночь.

Он не пришёл. Не пытался больше достучаться.

А она... не знала, что хуже: его навязчивость — или это внезапное расстояние, эта тишина. Эту паузу между ними. Пугающе спокойную. Но сегодня она не даст ему шанса. Не сдастся. Не заговорит.

И когда дом совсем погрузился в ночь, и только ветер гудел за окнами, Азалия всё ещё сидела в кресле у стекла.
Молчаливая. Одинокая. И всё ещё — в этом проклятом доме, с ним. Где-то рядом. Но так бесконечно далеко.

Ночь пришла, но тишина в доме была всё такой же гнетущей. Азалия уже не ожидала, что он будет заходить. Она уже привыкла к тому, что его шаги проходят мимо её двери, что его взгляд не проникает внутрь, как раньше. Но вот теперь... этот момент. Тот самый момент, когда ей казалось, что она могла бы хотя бы немного дышать.

Внезапно дверь её комнаты едва приоткрылась, а затем приоткрылась полностью. Кастери стоял на пороге, как всегда. Тот же взгляд, полусумасшедший и решительный. Этот взгляд, который говорил, что он пришёл не для того, чтобы спрашивать. И не для того, чтобы мириться. Он пришёл, потому что не мог остановиться. И, возможно, потому что... он чувствовал, что этот момент настал.

— Азалия, — его голос был низким, глухим, и, несмотря на силу, он звучал немного устало. — Ты не можешь молчать вечно.

Она не двигалась. Не поворачивала голову в его сторону. Не пыталась даже что-то сказать. Она сидела, уставившись в пустое пространство за окном, сжав пальцы в кулаки. Как всегда. Как если бы её молчание могло его остановить. Но этого не было.

Он шагнул в её комнату, не спрашивая разрешения. И сразу понял, что не найдёт её простым молчанием. Он понял, что эта тишина — это не просто укор, не просто нежелание разговаривать. Это была её защита. Но на этот раз он был готов пробить её.

— Ты не можешь молчать, Азалия, — снова повторил он, подходя ближе. — Ты не можешь убежать от меня.

Её тело напряглось, словно она готовилась к нападению. Но она не поворачивалась, не смотрела на него. Она даже не попыталась встать. Слова не выходили. Лишь ощущение внутренней пустоты, боли, страха.

— Ты... ты ещё хочешь этой свадьбы? — его голос немного дрогнул, когда он сказал это. Он сам не знал, что именно пытался доказать себе в этот момент. — Мы будем женаты, Азалия. Скоро. Ты знаешь это.

И вот тут, неожиданно для самой себя, она подняла голову. Глаза её были полны слёз, но она не позволяла им стекать по щекам. Она стиснула зубы, и, не сдержавшись, вскочила с кровати.

— Ты не понимаешь, Кастери! — её голос был прорезан истерикой. — Ты не можешь решать за меня! Это не моя жизнь! Это не моя судьба! Ты не знаешь, что ты со мной делаешь!

Он застыл на месте, не ожидая такого взрыва. Она была слишком близка к грани. Её глаза горели от боли, но в них была и ярость. Ярость, которой не было раньше. Азалия была готова бороться. Она не могла больше сдерживать гнев, не могла больше терпеть. Она просто не могла.

— Ты не можешь забрать меня, ты не можешь заставить меня стать твоей! — её голос теперь был полон отчаяния, слёзы хлынули. Она не пыталась их сдержать. — Я не хочу быть твоей! Я не хочу! И... и Вито. Вито... — её слова вдруг прозвучали с таким эхом, как будто она сама ещё не понимала, что произнесла. Эти слова были как нож, вонзившийся в сердце. В его сердце.

Он шагнул к ней, его лицо и так было близко, но её слова и тем более упоминание о Вито разорвали его внутренний мир. В его глазах снова появился тот жестокий огонь, но на этот раз он не сделал ничего. Он не хотел ударить её. Он не мог. Это было не о её сопротивлении. Это было о чём-то гораздо большем.

— Вито? Ты думаешь, что он защитит тебя? — его голос был холодным, как лёд. Он знал, что этот мужчина был её опорой, но он не мог этого допустить. Не мог позволить ей думать, что у неё есть кто-то, кто мог бы её спасти. — Ты со мной, Азалия. Ты будешь со мной. Это не его жизнь, это не его решение.

Но она, не обращая внимания на его слова, начала отходить назад, всё дальше. Она чувствовала, как её тело сжалось в последний отчаянный момент. Она не могла остановиться. Она не могла остановить этот поток боли и отчаяния, который рвался наружу. И его слова становились для неё всё более чуждыми.

— Ты не можешь заставить меня, — прошептала она, подойдя к двери. — Ты не можешь управлять мной, Кастери!

Он не мог больше слушать. В его глазах загорелась ярость. Он шагнул вперёд, схватив её за руку, не давая ей уйти.

— Ты будешь со мной! — сказал он с такой решимостью, что его голос дрожал от гнева и страха. — Ты не уйдёшь от меня, Азалия.

И в этот момент, когда она почувствовала его руку на своей коже, когда её сердце почти разрывалось, она вспомнила Вито. Она вспомнила его взгляд, его прикосновения, его присутствие. И в это мгновение, в самом центре этой бездны, она закричала.

— Оставь меня! Оставь меня! — её голос был пронзительным, и она ударила его. Первый раз по-настоящему сильно. Силой, которой она не ожидала от себя. Но её тело было полным ярости, полной боли, которую она не могла больше сдерживать.

Кастери остолбенел от её удара, но он не отпустил её руку. Всё внутри него кричало, чтобы не разорвать этот момент, чтобы не отступать, чтобы не быть слабым. Но в его глазах не было жестокости. Там была только пустота. Пустота, которой не было раньше.

— Ты моя, Азалия, — прошептал он с таким отчаянием, что её сердце сжалось. — Ты моя, и ты не уйдёшь. Ты не сможешь.

Её грудь поднималась и опускалась от рыданий, но она не могла перестать сопротивляться.

— Я не твоя! — ответила она, но её голос был уже слабее. — Я не твоя!

Кастери стоял, не в силах двигаться, её слова как ножи в его сердце. Он стиснул зубы, чтобы не показать, как сильно они задели его. Он ожидал сопротивления, но не такой боли. Не такой ярости, от которой его собственная душа терзалась, а руки, схватившие её, стали ненадёжными.

Азалия стояла перед ним, как опалённая огнём, её тело продолжало дрожать от ярости и страха, её дыхание было резким и частым. Она снова пыталась отодвинуть его руку, но он не мог отпустить её. Не мог.

— Ты не уйдёшь от меня, — снова сказал он, его голос уже не звучал решительно, он звучал как вопрос. Как будто он задавал себе этот вопрос больше, чем ей. — Ты не можешь, Азалия. Ты не понимаешь, почему я это делаю. Я делаю это, чтобы тебя защитить.

Она посмотрела на него глазами, полными слёз и ярости. Слёзы текли по её щекам, а её губы дрожали. Она была на грани.

— Ты не понимаешь, — повторила она, её голос был полон отчаяния. — Ты забрал меня, Кастери. Ты забрал меня, но ты не защитил меня. Ты не даёшь мне выбора! Ты забираешь всё — мою свободу, моё будущее... Ты думаешь, что можешь держать меня здесь, как игрушку?

Он стоял в полной тишине, не зная, как ответить. Каждое её слово отравляло его, но он не мог позволить себе уступить. Он не мог вернуть её в этот мир, который был опасен для неё, который был опасен для них обоих.

Азалия почувствовала, как её тело снова наполняется яростью. Она не хотела, чтобы её жизнь зависела от этого человека. Она не хотела быть его пленницей.

— Вито был рядом, — прошептала она, её слова снова прозвучали как острая боль в его груди. — Он был рядом, и я... я чувствовала себя живой рядом с ним, Кастери! Я чувствовала себя в безопасности. И ты... ты хочешь меня сломать! Ты хочешь, чтобы я забыла, кто я есть!

Эти слова были, как удар молнии, но он не мог отступить. Он не мог позволить ей быть с ним только по доброй воле. Она была его. Он был уверен в этом.

Он не знал, сколько времени прошло, пока не сделал шаг вперёд и снова схватил её за руку. Её пальцы были сжаты, и её глаза горели от боли и страха. Она боролась, но теперь это уже было не столько сопротивление, сколько попытка сохранить свою собственную жизнь. Жизнь, в которой она сама решала, что с ней будет.

— Ты не хочешь быть со мной, Азалия, — сказал он, его голос был полон отчаяния. — Ты думаешь, я заберу у тебя все, что ты любишь. Но я делаю это ради тебя. Ты не видишь, что я пытаюсь спасти тебя?

Она взглянула на него, и в её глазах был такой гнев, что ему стало страшно. Но он не мог уйти. Он не мог вернуться назад. Он был готов потерять всё, но не её. Он не мог.

— Я не хочу быть твоей, — она снова выкрикнула. — Я не буду твоей!

И вот тут, в этом мгновении, когда её слова заполнили пространство между ними, он почувствовал что-то странное, непередаваемое. Он осознал, что, возможно, он потерял её навсегда. Он мог быть её тенью, её защитником, но не тем, кем она его видела. И эта мысль сводила его с ума.

Он отпустил её руку. На мгновение он только стоял, глядя на неё, его грудь поднималась и опускалась от напряжения. Он понял, что больше не может заставлять её любить его. Но он не мог позволить ей уйти. Не мог. Он не знал, как это сделать. Он был только человеком, который отчаянно пытался удержать свою жизнь от развала.

— Я не могу жить без тебя, Азалия, — произнёс он тихо, почти шёпотом. — Ты — моя. И ты никогда не будешь с ним.

Её слёзы прекратились, но она всё ещё стояла перед ним, как статуя. И в её глазах всё та же пустота.

— Тогда отпусти меня, Кастери, — прошептала она, её голос был тихим, но полным боли. — Отпусти меня.

Он был готов снова схватить её, но вместо этого просто сдался. Стал молчаливым, стоя в этой пустоте, в этом непростом выборе. Потому что в этот момент, когда он увидел её на грани, он понял, что, возможно, потеряет её навсегда, если не отпустит.

— Через три дня... свадьба, — сказал он, хрипло, негромко, будто не был уверен, имеет ли право говорить это вслух.

Она не пошевелилась.

Он смотрел на её тонкие плечи, на позвоночник, который отчётливо выделялся под тканью, на босые ступни, чуть подогнутые на кресле. Его сердце стучало глухо, неуверенно, будто с каждым ударом спрашивало: «Что ты наделал?»

— Ты должна знать, — добавил он.

Тишина. Даже часы не тикали.

— Я не буду твоей, — прошептала она вдруг. Её голос был севшим, сломанным, будто рвал воздух. — Ни сейчас, ни потом. Даже если ты притащишь меня к алтарю, как куклу. Даже если наденешь кольцо на палец. Я не твоя, Кастери.

Она повернула голову. И впервые — не со страхом, не с отвращением — а с пугающей пустотой. Будто в ней больше ничего не осталось. Ни чувств. Ни веры. Ни надежды.

— Ни телом, ни душой, — повторила она уже громче. И встала.

Движение было резким. Она оттолкнула плед, ноги коснулись холодного пола, и она шагнула к нему. Её волосы рассыпались по плечам, глаза налились слезами, но она не дрожала.

— Ты не понимаешь? — её голос вздрогнул, но она не остановилась. — Я думаю о нём. О Вито.

Он словно окаменел.

— Постоянно. Когда засыпаю. Когда просыпаюсь. Когда смотрю в зеркало и не узнаю себя. Я думаю о нём, потому что он был рядом... — она сжала кулаки, зубы стиснулись. — Он был рядом, когда ты ломал меня, Кастери! Когда я плакала в темноте, когда хотела исчезнуть. Он... он хотя бы дал мне надежду. А ты?

Она шагнула ближе. Вплотную.

— Ты ничего мне не дал. Только стены. Только крик. Только страх. — Её голос дрожал. — Я больше не знаю, кто я. Ты стер всё. Но даже после всего этого... я всё ещё помню, как Вито держал меня за руку. Ласково. Без власти. Без боли.

Он не двигался. Он не мог. Эти слова были будто пули. Медленные. Проникающие под кожу, в сердце, в кости. Он смотрел на неё — и не узнавал. Это была не та девочка, которую он держал в машине, силой, с яростью. Это была женщина, чья душа лопнула — и теперь из неё текла правда.

Азалия вдруг всхлипнула. Прижала ладони к лицу и разрыдалась. Так, будто что-то вырвали из груди. Резко, беззвучно, как будто слёзы были единственным, что осталось от её сопротивления.

Он сделал шаг к ней.

— Не смей, — всхлипнула она, не поднимая глаз. — Просто... не трогай меня.

Он остановился. Руки повисли вдоль тела. Он не знал, что делать. Как говорить. Как дышать.

Она села обратно. На подоконник. Закрыла лицо руками. Плечи её вздрагивали от тихих, судорожных рыданий.

— Уходи, — прошептала она сквозь пальцы. — Уходи, Кастери, пожалуйста.

Он стоял. Пять секунд. Десять. Потом развернулся. Дверь за ним закрылась едва слышно.

И в темноте он не мог понять — чего больше в нём сейчас: желания вернуть её или окончательно исчезнуть.

_________

Грохот был оглушающим. Что-то тяжёлое — возможно, ваза, возможно, статуэтка — разбилось о стену в холле, с глухим звуком осыпаясь на пол осколками. Азалия вздрогнула. Сердце сжалось, грудь скованно поднялась — вдохнуть не получалось.

— Твою мать! — голос Кастери разнёсся эхом. Хриплый, дикий, будто вырвался из самого ада.

Она стояла у лестницы, вцепившись в перила, сжав зубы так сильно, что заболела челюсть. Он был на первом этаже. Бушевал. И приближался.

Следующим рухнул столик в прихожей. Деревянный, антикварный. Азалия вздрогнула, когда услышала, как он рассыпался под его ногами. Словно всё, что окружало их, было ничем. Лишь хрупкой обёрткой под его яростью.

— Ты хочешь, чтобы я убил его?! — рявкнул он, и теперь его голос был ближе, на ступенях. — Хочешь этого, Азалия?!

Она сделала шаг назад.

— Нет, — прошептала. — Не смей.

— Ты продолжаешь говорить его имя! — Он взлетел по лестнице, будто на один вдох, будто его не остановит ни один шаг. — Вито! Вито! Сколько ты будешь доводить меня этим, а?! — Он ударил кулаком в стену, и штукатурка посыпалась, как снег. — Если он тебе так дорог — я размажу его череп о бетон. Хочешь этого?!

— Замолчи! — выкрикнула она. — Ты не смеешь, слышишь?! Ты не имеешь права трогать его!

Он подошёл вплотную. Горел. Не глазами — всем телом. В груди у него всё ходило ходуном, пальцы сжимались и разжимались, как будто он боролся с чем-то внутри себя. Лицо перекошено — смесь гнева, боли и ужаса.

— А я могу. И сделаю. Только дай мне повод, Азалия. Только ещё одно его имя. Только ещё один его взгляд в твою сторону. Я сломаю ему жизнь. Так же, как ты сейчас ломаешь мою.

Она вцепилась в перила, чтобы не упасть. Слёзы лились по щекам. Голова кружилась, будто она стояла на краю пропасти.

— Он хотя бы любил меня... — прошептала. — А ты? Что ты со мной делаешь?

Он схватил ближайший торшер и с силой швырнул его об пол. Стекло разлетелось в стороны, обломки отскочили, задели её босую ногу. Она едва не вскрикнула — но удержалась.

Он дышал тяжело. Стоял напротив, обхватив голову руками. Его грудь вздымалась.

— Я не люблю тебя, но готов убивать, — прорычал он. — Готов стирать весь этот чёртов мир, лишь бы ты была рядом. Хоть мёртвая, но рядом. Понимаешь, насколько это безумие?

Азалия покачала головой, и, впервые за всё это время, с невероятной уверенностью прошептала:

— Это не любовь, Кастери. Это тьма. И ты тонешь в ней. Один.

Он застыл. И в следующую секунду ударил кулаком в стену так сильно, что та задрожала. Потом развернулся, сорвал с консоли ящик с бумагами, швырнул в стену зеркало. Оно рассыпалось тысячей осколков.

— Я тебя не отпущу! — взревел он. — Никогда, слышишь?!

Она стояла посреди разрухи. Слёзы на лице, ноги дрожат. Но она не сдвинулась. Только сказала:

— Тогда придётся тебя бояться до конца жизни.

Он смотрел на неё. Потом — на свой кулак, покрытый кровью. Потом снова на неё.

И, не сказав ни слова, ушёл. Шаги его были тяжёлыми. И с каждым ударом каблуков по полу, внутри неё что-то медленно умирало.
___________

Утро вползло в комнату тусклым, неуютным светом. Серые лучи пробивались сквозь тяжёлые шторы, рассекая воздух, пропитанный пылью, запахом битого стекла и сгоревших нервов. Азалия лежала на кровати, не двигаясь. Та же одежда, в которой она заснула — вернее, потеряла сознание. Рубашка, скомканный под грудью, ткань липла к телу, а волосы спутались так, будто по ней прокатился ураган. Лицо ныло. Глаза опухли от слёз, веки налились тяжестью. Она не помнила, когда закончила плакать — только ощущала, как будто всё внутри неё стало ватным. Пустым.

Сначала был только тишина. Ненормальная, холодная, пугающая. В особняке было слишком тихо. Ни шагов, ни голосов охраны, ни шума за окном. Как будто весь дом затаился после той ночи. Как будто сам замер, испугавшись собственного хозяина.

Она медленно села. Тело отозвалось тупой болью — в спине, в руках, на запястьях. От тяжести, от стресса, от борьбы. Окинув взглядом комнату, она заметила, что дверь была приоткрыта. Лёгкий сквозняк колыхал штору. Это уже было странно. Он никогда не оставлял двери открытыми.

Азалия поднялась, чувствуя, как ноги подгибаются. Босиком, на ватных ступнях, вышла в коридор. Здесь, словно после бури: на полу осколки зеркала, отпечаток его кулака на стене — вмятина, кровь, раскорёженный торшер, с которого свисали провода. Витая в пустоте, она прошла дальше.Особняк был безлюден.

Ни охраны. Ни прислуги. Ни камердынера, который по утрам приносил кофе. Ни знакомого напряжения в воздухе, когда где-то внизу находился Кастери. Его не было. Впервые за всё время.

Она обошла весь первый этаж, затем поднялась выше. В его кабинет дверь была распахнута. Всё, как он оставил: разбросанные бумаги, разбитый графин на полу, кресло, перевёрнутое. И опять — никого.

— Кастери? — она позвала, но голос был слабый. Он почти утонул в гулкой пустоте дома.

Ответа не последовало. Весь день тянулся бесконечно.
Она переоделась, но осталась в тех же комнатах. Бродила, словно привидение. На кухне молчала кофемашина. В зале не работал телевизор. В сад никто не выходил. Время словно остановилось, и эта тишина стала пугать её гораздо больше, чем его гнев накануне. Потому что это была не просто тишина. Это была его тишина. Осознанная. Обречённая.

В какой-то момент она подошла к окну и увидела, как из главных ворот выехала одна из машин охраны. Водитель был незнакомый. Бледный. Он не посмотрел на дом. Никто не смотрел. Все исчезали.

К вечеру она уже не могла понять, чего хочет больше — чтобы он так и не вернулся или чтобы просто зашёл, крикнул, разбил ещё что-нибудь... но был. Просто был.

Ночь снова спустилась неожиданно. И снова дом остался глух. Азалия сидела на полу в своей комнате, закутавшись в плед, обхватив колени. Глаза не хотели закрываться. Она пыталась не думать. Но воспоминания о вчерашнем снова и снова всплывали — его лицо, красное от ярости, его голос, хриплый от крика. И то, как он смотрел на неё — не человек, не монстр — что-то третье. И в тот момент она поняла — его любовь стала клеткой. Тишина была рвущей. Но хуже было то, что она начала надеяться. На его голос. На скрип двери. И он пришёл.

В два часа ночи.

Сквозь дрему она услышала звук открывшейся двери — не её, а входной. Низкий гул сигнализации. Лязг каблуков. Сильный, уверенный шаг. Но медленный. Очень. Не спешащий. Она не двигалась. Шаги поднимались по лестнице. Прошли мимо её двери. Остановились. Тишина. Сердце застучало. Он не вошёл. Просто... прошёл дальше. В свою комнату. И не сказал ни слова. Азалия не могла уснуть ещё долго. Потому что эта тишина пугала её в тысячу раз сильнее крика.

Азалия проснулась от тяжёлого, подавленного чувства, которое сжало её сердце. Вокруг было всё так же — тусклый свет сквозь окно, шум ветра за стеклом, тишина, поглотившая дом. Кастери не было. Он исчез, и это было не просто его отсутствие — это было что-то большее. Его присутствие, которое всегда было рядом, даже когда он молчал, исчезло. Азалия почувствовала это так остро, что даже сам воздух стал для неё тяжёлым. В комнате было холодно.

Она села на кровати, не сразу понимая, где она. Вспышки той ночи мелькали перед глазами — его ярость, его сила, его слова, которые ранили её, как никогда раньше. Он ушёл, а она осталась здесь, в этом огромном доме, полном пустоты. Казалось, что её душу вырвали, оставив лишь оболочку.

Вскользь посмотрела на телефон, который оставался мёртвым, как и весь мир вокруг. Он не звонил, не писал, не появлялся. Странная, чуждая тишина растягивалась во времени, будто сама жизнь приостановилась, ожидая, когда же он снова войдёт и всё изменит.

Она встала с кровати, одеваясь, как в кошмаре, не чувствуя тела. Ушёл. Это было всё, что она могла понять. Ушёл, и она не знала, что делать дальше. Ни одна мысль не вмещалась в её голову. Она просто ходила по дому, от комнаты к комнате, в поисках чего-то, чего, возможно, даже не существовало.

На кухне она стояла у окна, наблюдая, как время уходит, не давая ответа. Это было как наблюдать за затмением — оно приходило, скрывая свет, и не уходило.

День сменялся ночью. Она снова провела её в тишине. Его не было рядом. Ни шагов, ни разговоров, ни его проклятых команд, ни его голоса. Она слышала только собственное дыхание и звуки собственного сердца. Ощущение было как-то странным — будто кто-то вырвал у неё возможность двигаться. Но она не могла просто сидеть и ждать, что он вернётся. Это было невыносимо.

Следующие дни стали для неё пыткой. Она бродила по дому, по всему огромному особняку, пока не почувствовала, что стены начинают давить на неё. Эту пустоту было невозможно вынести. Его вещи оставались на своих местах, его кресло в кабинете — пустое, как и его постель. Каждая вещь говорила о том, что он когда-то был здесь. Но его не было. И это, возможно, было самым страшным.

Азалия не могла больше быть одна в этом доме. Она не могла больше сидеть в тишине, в этой невыносимой пустоте. Что-то внутри неё начало ломаться, как хрустальный сосуд, который всё ещё держится, но уже трещит.

В ночь на третий день она не выдержала. Собралась с силами, чтобы выйти из дома. Она не думала о том, что это значит, что она нарушает все правила. Она не думала вообще ни о чём, кроме того, чтобы найти его.

Её ноги вели её туда, где, казалось, она чувствовала его следы. В небе над городом сверкали звезды, а вокруг было тихо, как и в её душе. Она не могла найти себе места. И вот, в самый последний момент, когда она уже почти пришла к воротам, она остановилась, не в силах шагнуть дальше.

Что если он не вернётся? Что если он ушёл навсегда?

С этими мыслями она вернулась в дом. Всё казалось чужим. Даже воздух. Она пошла в его кабинет, но снова ничего не нашла. Телефон по-прежнему молчал. Она схватила его, как утопающий схватывает спасательный круг, но в момент, когда хотела набрать номер, она остановилась. Почему? Почему она не могла позволить себе просто отпустить это?

Она снова села на пол в комнате, где ещё недавно он был рядом, и, как никогда, почувствовала одиночество. Но, помимо этого, почувствовала ещё нечто. Не просто страх. Не просто тревогу. А боль, которая становилась частью её, с каждым днём всё более невыносимой.

И в этот момент, когда она опустила голову, закрыв глаза, в воздухе как будто что-то изменилось. Она не могла объяснить это, но её сердце забилось сильнее. Может быть, он всё-таки вернётся? Может быть, она найдёт его?

Но в ответ на её внутренние терзания была только тишина.