Миры Уммы

Глава 8. Гай и мемуары

Гай с ощущением божественного присутствия в своей жизни отправился на такси домой. Его одолевало чувство победы после погони и преследования, пусть он и не был уверен, что и то и другое были реальными. Приняв душ и немного поразмыслив под струей воды, Гай вышел в халате в кухню, заварил пакетик черного чая, высыпал в него две чайные ложки сахара, и перебрался вместе с кружкой и вазочкой печений в гостинную на диван. Он потягивал чай и думал о своем будущем, которое в скором времени изменится благодаря недавней находке. Ему хотелось, чтобы о его научных тайнах узнал и его отец, и все его выдающиеся праотцы, и чтобы, наконец, оценили его успех.
Допив чай, Гай выдвинул маленький ящичек под журнальным столиком напротив дивана, достал оттуда старую жестяную коробочку, вынул из нее и начал разминать в руках комок сухих листьев. Затем он выпотрошил табак из сигареты на белый лист и приготовил смесь для курения. Каждое движение профессор проделывал тщательно, старательно, получая удовольствие от ритуала, который мог выполнить даже закрытыми глазами, но предпочитал смотреть.
Процесс скрутки успокаивал его и настраивал на еще более глубокие размышления. Он тщательно отделял смесь от зернышек конопли и складывал их в маленькую деревянную мисочку, которую называл “кормушкой для канареек”. Канареек у него не было, а вот комнатный цветок, в который он сбрасывал семечки из переполненной миски, был. Иногда, там появлялся маленький жалкий росточек конопли, но затем непременно вял в тени жирного фикуса. 
Гай жадно затянулся и задержал дыхание. Горький вкус марихуаны обещал творческий настрой. Он взял с рабочего стола ноутбук и устроился с ним на журнальном столике, сдвинув в сторону жестяную банку, лист с пылью от табака, кружку и вазочку. Первым делом, он открыл файл с семейной историей, которую начал писать для возможных потомков. Этих потомков пока еще не было, по крайней мере, известных ему потомков не было. Но Гай не напрягался по этому вопросу. Он решил для себя, что когда придет время, у него будут дети, когда он решит, что пора. Вступать в отцовство профессор собирался очень осмысленно. Вероятно потому, что воспоминания о его личном детстве были травматичны. Его отец считал сына неудачником и жалкой пародией на мощный интеллект. Гай рос с мыслью, что любят исключительно за что-то выдающееся, а вот этого выдающегося он так и не создал. До того момента, пока не нашел аркатрон, сумел подключить его к компьютеру и наладить связь с его жителем. 
“Теперь-то жизнь наладится”, - думал Гай. Травка постепенно расслабляла, он почувствовал, как творческое вдохновение нахлынуло. И ему захотелось продолжить свою историю.

“1.
Мой прапрадед Сергей Кочубей был казаком из Благовещенска. Служил он
фельдшером на Сахалине, а в конце ХIХ века приехал в город Новониколаевск
(ныне Новосибирск), купил там дом на окраине, за речкой Каменкой. Этот район так
и назывался Закаменка. И рядом с домом был густой лес. Прадед Кочубей в те годы был единственным фельдшером на районе, и знал его весь город. Быстро осознав свою значимость, доктор начал зазнаваться и иронично подшучивать над жителями. Сохранился даже семейный анекдот о Сергее Кочубее:
“Приходит к фельдшеру Кочубею располневшая женщина и жалуется, сама
не знает на что, но перечисляет явные симптомы постоянного переедания. Сохранившийся рецепт доктора Кочубея на латыни гласит: «Dristuncii 2 yncii, sirahmy 3 drahmy, akva distilata qwantum satis». Дама на латыни не понимает, но идёт с рецептом в аптеку. Где аптекарь, уже зная шутника Кочубея, выдаёт даме по рецепту обычное слабительное, но добавляет свои “пять копеек” с советом: “Пить надо по чайной ложке стоя и глядя на Луну”. Но пациентка шуток не понимала и все исполняла, как велено. Оказалась она женой полицмейстера, человека влиятельного. Прослышав про метод лечения, разгневанный полицейский начальник вызывает к себе фельдшера Кочубея и предъявляет претензии, мол, что ты такой-сякой выделываешь!? Доктор ни мало не смущаясь, сообщил диагноз супруги полицейского: «Обжорство и безделье... Лечить такую болезнь надо кнутом». «И то правда!» – воскликнул полицмейстер. На том и порешили.” 
Конец анекдота. 

2. 
Прадед Иван, сын Сергея Кочубея, был учителем литературы, участвовал в военных действиях во время Первой Мировой Войны. Воевал храбро, командовал полуротой, которую спас во время немецкой химической атаки. Правда, сам он вдохнул хлора и потом страдал легочным недомоганием. В 1918 г. Иван Кочубей был мобилизован в армию адмирала Колчака. Воевать за «белых» он не хотел и, будучи в алтайском городе Барнауле, участвовал в офицерском восстании против Колчака. Говорят, даже был в руководстве восстания.
Иван был крепкий мужчина, волевые высокие скулы, твёрдо сжатые губы. По преданиям он был действительно очень силён: гнул подковы и, развлекаясь, босал себе в грудь и в бицепсы остро отточенный кинжал. Мышцы его были настолько твёрдыми и упругими, что кинжал отскакивал. А между тем, Иван был и оставался высокообразованным филологом, писал стихи и печатал их в журнале «Сибирские огни», играл на скрипке. Скрипку эту, точнее её обломки, сохранённые прабабушкой после ареста прадеда, я видел.
Шли годы, Советская власть укрепилась в Сибири, и Иван Кочубей стал активным функционером на почве народного просвещения. Нужно было обучать письму и чтению неграмотную крестьянскую Россию, готовить рабочих для фабричного производства. Именно для этих целей была организована кампания по ликвидации безграмотности – ликбез. Иван принимал активное участие в работе ликбеза, а параллельно стал председателем Всесибирского общества воинствующих безбожников. Общество это организовывало антирелигиозные диспуты со священниками и закрывало церкви. Грех, конечно. Большевики сами рубили сук, на котором сидели. В конце концов, коммунизм – это всё тот же рай, который христианство обещало за гробом, а философы просвещения и коммунисты – на Земле. Спустя несколько лет Иван Кочубей разочаровался в своих собственных идеях, и осознал, что никакой рай на земле невозможен. Успешный человек с таким активным характером не мог выжить во времена разгула, доносительства и репрессий. Иван Сергеевич Кочубей был репрессирован в 1938 г. по доносу завистливых сослуживцев и погиб в ГУЛАГе в 1943 году. 
В эти тяжелые и смутные для Ивана Кочубея времена в другой части России жила семья Суровцевых. Ямщик Трофим и его жена Матрёна с большим количеством дочерей. Трофим держал ям (почтовый и пассажирский конный извоз), гонял почтовые тройки по старой Владимирской дороге, что шла от Москвы до Иркутска. По этой же дороге шли этапы каторжников в Сибирь. 
Матрёна была дочерью цыганки, прекрасно пела и старательно молилась Богу
до самой смерти в 1958-м году. А Трофим попов не любил, и однажды вёз батюшку в
санях, да и вывалил на повороте, а сам уехал. Поп добрался домой пешком, но после 
всю жизнь мстил Трофиму. Этот поп крестил дочерей Трофима и всегда выбирал им из
Святцев самое непопулярное имя. Так, мою бабушку, рожденную в 1896 году, он
нарёк Евлампия, а прочих – так и вовсе не выговорить. Каждый раз на крестинах
мужики спрашивали счастливого отца: «Ну, как дочку-то назвали?». «А, чёрт её знает!» – ругался Трофим и крыл попа матом.
В начале ХХ века до Новониколаевска дошла железная дорога. Ямщики
оказались не нужны, и Суровцевы перебрались в бурно растущий город.
Евлампию отдали в церковный хор при соборе Дмитрия Донского. Собор этот и поныне украшает въезд на главную улицу Новосибирска – Красный Проспект. Евлампия пела так хорошо, что прихожане зачастили в собор, чтобы послушать чудесное пение. Но церковь плохо отапливалась и девочка простудилась и сорвала голос. Так и закончилась её певчая карьера. Евлампия поступила в гимназию, успешно закончилла её и поехала учительствовать в село Крохаль, что и поныне стоит рядом с Новосибирском. Замуж Евлампия вышла за Ивана Кочубея, который был учителем, но воевал где-то на Западном фронте. Кадровых офицеров-дворян перебили в первый же год войны, и на фронт пошли учителя и грамотные ремесленники. 
В 1918-м году в декабре месяце Евлампии пришло время родить. Поп, у которого она временно жила на квартире, немедленно запряг лошадей, укутал роженицу овчинным тулупом и поскакал с ней в Новониколаевск. Успели вовремя. И на свет появился мой дед - Анатолий Иванович Кочубей. 

3. 
О деде Анатолие Кочубее я почти ничего не знаю. Как прошли его детство, юность и молодость, скрывалось скрывалось его потомками. Мои родители боялись, что репрессия деда испортит ему жизнь в Советском пространстве. Ничего не рассказывала и прабабушка Лампа, которая отсидела целый год, как «жена врага народа». А потом в 1939 году Сталин прекратил репрессии, и было сказано: «Сын за отца не ответчик».
Когда репрессировали прадеда Ивана, сына его Анатолия просили отречься от своего отца. Дед отказался… и был лишён стипендии и места в общежитии. БОльшей расправы не позволил профессор Александр Борисович Сапожников, в то время он был научным руководителем моего деда по теории колебаний и теоретическим основам радиотехники, и его верным покровителем. Если бы не профессор Сапожников, не избежать было бы репрессий и моему деду.

4.
Отец мой, Владимир Кочубай, тоже оказался талантливым ученым. Он участвовал в строительстве Байканура и был членом корреспондентом академии наук России….”

На этом рукопись прерывалась. Гай несколько раз перечитывал и правил истории своих деда и прадеда, но глава об отце ему никак не давалась. Вот и сейчас, легкое творческое настроение, навеянное марихуаной и приятным днем, обещающим много великого, улетучилось. Гай никак не мог решить, с чего начать, что именно рассказать про отца, с какой стороны подойти к описанию. Он сидел напротив чистой строки, заглядывая внутрь себя и ища там слова. Но ничего не выходило наружу.
Отец и сын перестали общаться много лет назад. От своего отца Гай унаследовал мощный интеллект и отвратительный характер. Он рано научился писать и читать, экстерном и с отличием в 15 лет закончил школу. Но сыну казалось, что и этого для признания отцом было мало. Подростком Гай всегда чувствовал себя помехой, словно отец отмахивался от него, как от назойливой мухи. Так и рос мальчик с жаждой внимания и одобрения своего отца, и желанием соответствовать величию праотцов. Чуть старше он понимал, что амбиции почти болезненны, и признал в конце концов, что на нем славная мужская линия Кочубеев скорее всего и закончится, или будет иметь продолжение в виде никчемного и заурядного потомства. Несколько лет отчаяния юного Гая закончились в 1991 году женитьбой на сокурснице. 
Мать невесты была еврейкой, а отец казахом. И в ее внешности слились две удивительные этнические линии, отчего она казалась студенту волшебной царевной. Тогда Гай остро ощутил, что его униженное либидо нуждалось в чем-то особенном, только бы не быть ординарным парнем под руку с белокурой красоткой. Но времена в России снова настали смутные, и добиться чего-либо на научном поприще было практически невозможно. Поэтому спустя три года после свадьбы Гай с женой переехали в Израиль. Еще через год тяжелой эмигрантской жизни супруги поняли, что стали совершенно чужими друг другу, и что больше их ничего не связывает. Они разошлись.
Потеряв всякие жизненные ориентиры - отца, семью, страну - Гай решил, что должен стать “своим” хоть где-то. И я влюбился в местную марокканскую красавицу с ученой степенью по биологии. Она стеснялась представить бледного русского друга своей религиозной семье и предпочитала держать отношения в тайне. Для Гая же она стала той самой зацепкой за новую страну. Ему казалось, что заслужить ее расположение он может необычными поступками. И он со всей страстностью принялся погружаться в еврейскую культуру. Он прочитал танах на древнем языке, и даже сочинял стихи на иврите. Я  поменял русское имя Дмитрий на иудейское Гай. Но все его усилия были тщетны. Визуально пропасть между ним и марокканской красоткой сокращалась, но на самом деле, она никуда не делась. Их встречи всегда были только тайными, чтобы о романе незамужней еврейки не пошли сплетни. Становилось очевидно, что долго так продолжаться не может. 
Однажды Гай уехал для представления гранта в Вашингтон, задержался в Америке чуть дольше запланированного, а вернулся уже к свадьбе своей возлюбленной. Женихом ей определили соблюдающего традиции еврея из военной авиационной элиты, с блестящей карьерой и большой пенсией. За неделю до свадьбы девушка тайно пришла на последнее свидание. Всю ночь любви она плакала. А на утро, когда она ушла, оставив свой запах на его простынях, плакал Гай. Он ненавидел себя за свою слабость. 
Всю свою неизрасходованную страсть, состояние самоуничижения и больную гордыню он бросил на карьеру. Несколько лет учился, работал, защищался, исследовал, не поднимая головы от рабочего стола. Пока в его жизни не появилась Рада. Эта женщина не вписывалась ни в одно из его представлений о красоте. Она была, как клубок мощной энергии, спрятанной в округлое женское тело. Когда Рада начинала говорить, на него находило странное оцепенение. Приятная волна расходилась по всему его телу, он забывал о печалях своей гордыни, и сдувал ненадолго меха своего уязвимого Эго. Ее бедра он называл алтарем богини жизни, потому что выныривал из нее с жаждой жить и творить. Пока они были вместе, Гай защитил третью степень и стал участником амбициозного проекта “Вечность”, который занимался биологическим программированием и изучал возможности переноса памяти от умершего человека к живому. Он весь горел от идей и открывающихся возможностей, а энергию для этого черпал из внимания свой Богини. Незаметно для себя он впал в зависимость от ее жизненной силы и одобрения. Он будил ее среди ночи и рассказывал о своих научных озарениях или неудачах, а она всегда слушала.
Но однажды она сказала, что уходит. Она всегда говорила метафорами и загадками, смысл которых редко доходил до Гая. 

Гай, я ухожу. Я хочу быть собой, а не твоей творческой вселенной, - сказала она. -  Я приготовила тебе пирог в форме сердца. Он в духовке. Там спрятаны три твои печали, как в картах таро “три меча”. Когда съешь этот пирог, начнешь видеть свой мир не моими глазами, а своими. Я запекла в пироге яблоки, мед и корицу. Я много с тобой узнала, испытала радость страсти и вкус зависимости. Прощай…

Она ушла ночью в пижаме, как и пришла… И с ней ушло его вдохновение. Вспомнив вдруг об этом, Гай подумал, что напрасно тогда не поступил, как она ему велела. Он не съел тот пирог. 
“А ведь, наверняка, вкусный был”, - подумал Гай, поймав себя на чувстве голода. Он еще раз посмотрел на начатую главу об отце, в которой в очередной раз не появилось ни одной новой запятой. Сохранил файл и закурил новый косяк. И с каждым вдохом он ощущал радость, а с выдохом вдохновение: Рада вернулась в его жизнь, теперь он напьется ее тепла всласть. И она снова принесла в его жизнь карьерные успехи.