14.
По Яссам разлился слабый дождь. Вечерело, но людей, казалось, только прибавилось. К шести часам, вооружившись зонтами, студенты рассредотачивались в дорогах домой, другие спешили с работы, заглядывая в продуктовые магазинчики. Веяло озоном и грязью выхлопных газов, вставших над домами плотным смогом. К семи небо затрещало в судорогах грома и молний, покачнулась земля.
Тем же днем девятого октября Левенте и Магдалина нанесли визит в дом старого охотника Больдо Фицроя. Как и считал Марко, Левенте Батори не воздержался, и уже пил цуйку под треск камина в богато обставленной гостиной. Однорукий Больдо встречал гостей с пышным столом, полным яств, он радушно обнял бывшего напарника, и так начался пир.
Больдо был старше Левенте на два десятка лет: в августе ему стукнуло пятьдесят два. Старый воин, матерый и сильный, Левенте считал его вторым отцом и наставником. Два года назад Фицрой лишился руки, и тем его длинная охота закончилась — он вернулся к жене и осел за бумаги. Он слыл самым богатым из охотников Ясс, имеющий огромную усадьбу в трех километрах от города, табун клейдесдалей* и должность заместителя мэра.
— Вот и пузо ты себе отъел, старик, — дивился Левенте, жуя мясной рулет. Стол полнился дорогими блюдами и хорошей цуйкой. — Обычная жизнь тебе не идет.
— Туше! — расхохотался краснолицый Больдо, похлопав себя по животу. — А что мне, однорукому, делать?
— Зажиточный жир, аж смотреть завидно! Не помню я, что мы на охоте мясо ели хотя бы раз. Устроился, конечно, по-королевски. А я то и позабыл, что ты всегда при золотишке ходил. Эх ты, боярин!
— Так и какими судьбами ты в Яссах?
— Дак а вырколаки в город полезли, не слышал что ли?
— А, Casa buffalo, точно!
Больдо перевел заплывшие глаза на Аделину, — супругу, доселе занятую беседой с Магдалиной — и женщина послушно принесла сверток газеты. Левенте помнил его жену: она всегда ходила осанисто, а внешне выглядела строгой и мудрой. Аделина не носила туфли потому, что становилась выше мужа, и Больдо негодовал. Сам он в росте составлял сто шестьдесят восемь сантиметров, что часто в круге охотников вызывало смешок. Левенте часто приходилось защищать честь Больдо, — драками, которые он и проигрывал, и побеждал. Фицрой был значимой фигурой для Левенте.
— Вот, погляди, — Больдо протянул газету, — тут про волков этих дрянных писали. Casa buffalo нынче ходит легендой, мол, там худо завелось. Детишки боятся, а родители крестики им вешают. А кто-то говорит, что «оборотень».
Левенте прочел кричащий заголовок: «В усадьбе «Casa buffalo» завелась нечисть!». Затем глазами пробежался по столбцу строчек, где описывался почти мифический владелец, превращающийся в полнолуние в волка. Отложил газету и усмехнулся.
— «Оборотень»? Больдо, это ж чужеземное словечко-то. Где понахватался? Вырколак там сидит. А от приколича отличается тем, что обращаться только от влияния лунных циклов может. Будь со мной сель Традат, то он бы тебе целую историю поведал, как они луну грызут*. Это по поверьям, разумеется.
— Уж не говори, Левенте. Я тебя учил, не умаляй меня в познаниях. Ишь, мнит он сидит! А Традат этот, Марко, с тобой на охоту пошел? Под Брашовом, помнится, он тоже был?
— Не серчай уж, — хмыкнул Левенте. — А Традат был, да. Тот еще ирод с фанатичными идеями. Так подсобишь?
— Коли натворишь чего. Сам пойдешь на вырколака старшего? Иль с девой? — Больдо глазами указал на Магдалину.
— Чего ж я ее с собой-то попру? Она врачиха обычная. Загрызут, собаки.
Больдо понимающе кивнул. Сам уставился на жену, нагнувшуюся за упавшей со стола ложкой. Довольно улыбнулся, почесал черные усы.
— Когда внучат принесешь?
— Не нагулялся я еще, старик! Магдалина замужем.
— Если уж замужем, то отчего с тобой водится? Какой срам!
— Путешествует. Да и не кори, Больдо! Она только с войны пришла. Думаю, имеет право от муженька на денек-другой сбежать. Все мы не без греха.
— Ну, как скажешь. Война наша рутина, парень.
— Та война страшнее.
— Солидарен, — кивнул глубоко Больдо. Он взял со стола рюмку и выпил. Левенте следом. — Там люди друг друга убивают. Как знают, что падальщики потом поедят. Милосердие, и только.
— Родину мою снова делят, как кусок мяса, — негодовал Левенте. — Все никак не успокоятся.
— Ты сам-то к кому принадлежишь, а?
— Я румын.
— И венгр. Трансильвания еще со времен мадьяр одиннадцатого века принадлежит Венгрии.
— Меня ненавидят венгры, ненавидят румыны. Я никто. Ты сам знаешь, Больдо. Маниу* пробыл у власти всего четыре дня, но скольких венгров они убили? Эти сермяги устроили холокост на таких, как я.
— Потому не говори кому попало о своем происхождении. Не горюй, парень, — он налил в сосуд еще цуйки. — Лучше выпей!
Мужчины ударились бокалами и снова выпили, задрав головы. Цуйка воистину пилась хорошо, будто жидкий мед в голодные уста. Левенте отставил рюмку, стукнув по столу, и взял с блюда кусок колбасы. Пожевал, будто кусок безвкусной бумаги, и задумчиво сказал:
— Время такое паршивое, Больдо. Война идет, люди мрут, как скот, а эта нечисть треклятая только рада из нор вылезти.
— Тебя война так беспокоит?
— Скорее то, что эти люди так норовятся кишки выпустить друг другу. Ради чего я горбачусь? Их защищать — дураком слыть.
— Неблагодарная у нас работа, Левенте. У тебя. Куда уж мне теперь. А ты что, славы и почитания все жаждешь?
— Конечно! Охотникам жизнь и без того сложной кажется, так еще и людское порицание. Мы изгои. Посмотри на меня: я же нищий, ненужный призрак.
Больдо вздохнул. Повторять Левенте о неизбежности отшельнической жизни он не стал. Этот честолюбивый молодой охотник пылал гневом от собственной безвестности, он хотел золота и шелка. Женщин. Чтобы они ходили нагие рядом с ним. Левенте слыл своим тщеславием, и ему не доставало необходимой этой черте характера роскоши и благодарности за тяжкую ношу. Больдо вспоминал себя, когда работал вместе с Левенте. Он тоже хотел славы и денег. А оказалось, что в старости важны были другие вещи.
— Слава.. — протянул Больдо. — Так неважно.
— Разумеется, ты так скажешь, — хмыкнул недовольно Левенте. — Так и помрем мы все — забытые, в земле без креста.
— Какая хандра напала на тебя, Левенте. Ты мой друг, если решишься бросить все это, то приходи. Я помогу устроиться в жизни.
— Спасибо, Больдо, — Левенте пожал единственную руку приятеля. — А пока расскажи мне про вырколакского папашу.
— А что я скажу? Ну, мужик он обычный на вид. Я как слухов наслушался про него, так сразу выдвинул в мэрии требование. Мол, выселить с наших краев, да вот мэр отклонил. Сказал, что нет причин люд из домов гнать. А причин я не дал. Что скажу? Что волк завелся? Ха, обсмеют, дурака. — Он подумал. — У него брат остался в Кукутени. На свое место усадил его: глава села теперь.
— Мне наведаться туда надо, Больдо. Есть какие советы на этот счет?
— Советы? Думаю, нет. Но могу помочь с.. скажем, со всеми вытекающими, я могу. Труп стригоя можно спалить на солнце, а вот тело вырколака в человечьей ипостаси — беда. Мы с тобой раньше четвертовали, помнишь?
— Я до сих пор так и делаю. В городах сложно с этим, да. Буду благодарен, если утрясешь это дело. Сможешь же?
— Подключу «свидетелей». Да и у жандармов в клетках поди куча уродов, на которых повесить можно. Не думай, работай, Левенте.
— Ну, решили, значит, — кивнул Левенте. — Спасибо, старик.
— Всегда рад услужить. — Они снова выпили. — А дамочка твоя.. Магдалина, да? Я все не успокоюсь: чего ж она с тобой-то? Муж есть, кольцо вижу. Гуляет, однако?
— Не гуляет. Училась она тут, в Яссах. Мы товарищи.
— «Товарищи»? — хохотнул Больдо, закручивая грубый волос усов в тонкую нитку. — Где же видано, что женщина — товарищ? Что вы, вместе клинок на стригоя поднимаете? Мужчина и женщина вместе, и исход ясен.
— Больдо, ты живешь в каком-то старом мире. Женщины сейчас свободнее в желаниях. Новая Зеландия первая приняла женщин, как равных по правам, слыхал? Еще в конце девятнадцатого века, старик!
— Дурость какая!
— В целом, солидарен.
______________
*Клейдесдаль — Порода лошадей.
*В румынской мифологии вырколаки — волки/псы, которые, по одному из поверий, вызывают лунные и солнечные затмения; они поедают светила.
*Юлиу Маниу — рум. политик, радикальный националист, создавший после переворота 1944 г. шовинистические банды «Черных сермяг», которые устраивали кровавые бойни с венгерским населением северной Трансильвании.