5.
Черный «Кадиллак» сорок второго года рассекал просторы румынских земель достаточно быстро, чтобы к полуночи прибыть в Питешти: валашский «город тюльпанов» с обилием виноделен и сливовых садов. Город встречал визитеров яркими огнями, как фейерверками, посреди черной пустоши степей и холмов. Слева все еще тяжелели гряды Южных Карпат, похожие на хребты и позвонки усопших титанов. Лунное серебро рваным светом чертило контуры. Лес у подножия гор издалека казался единым черно-зеленым полотном, — гнетущим, тяжелым, в арках сосен крылся голодающий.
Питешти славился «цуйкой де Питешти» и там же рожден был маршал Ион Антонеску, уже брошенный прочь от трона. Арестованный, он отправился в Москву. Также Питешти был знаменит библиотекой Динику Голеску, — замечательной коллекцией литературы, которую Марко оценил бы по достоинству. Марко чтил знание. Въехав в город, паре стала заметной разруха: в начале июля в одно из зданий прилетел американский снаряд, принесший плоды вражды и в этот славный городок. Руины в проблесках уличных фонарей казались скелетом, болью утраты плакали семьи погибших в огне. Магдалина остановила машину у гостиницы и заглушила двигатель. Она открыла окно и закурила, взглянув на фасад здания.
Гостиница являлась детищем неорумынской архитектуры: смешивались османские мотивы с помпезностью барокко. Рыжая четырехскатная крыша полнилась чешуйками черепицы, выглядывали трубы, пыхтящие в ночи сизым дымом. Окна и двери изгибались арками, окантованные растительным декором, а над центральным входом парил навес, держащийся двумя тонкими колоннами, стены которого вырезались сводами аркады. Выбивались из плоскости стен эркеры, накрытые поверх черепицей. Но все же здание гостиницы было простым — линии четкие и строгие, формы отличались статичностью и твердостью. До истинной грандиозности барокко или классицизма не доставало, хоть гостиница и казалась красивой. Белое здание из камня как отголосок былых эпох.
Магдалина обернулась на Марко, выпустив струю сигаретного дыма, и спросила:
— Вы, кажется, тоже не выспались?
— Не стану врать. Предлагаете остановиться тут? Не слишком ли вычурно для деревенщины и селянина?
— И вы, и я давно уже не жители деревень. Беспокоитесь за стоимость? Не стоит, право, я оплачу.
— Негоже даме платить за мужчину.
— Только если дама не в достатке, а мужчина не еле сводит концы с концами. Ничего предосудительного.
— Вы проницательны.
— Нет, просто богатых по пальцам одной руки можно пересчитать. Хотите сигарету?
— Нет. И вам стоит отказаться. И алкоголь туда же. Сколько вы выпили по пути?
— Думаю, около литра. Не стоит, Марко, это моя зависимость.
— От зависимости стараются избавиться. Вы же просто придумываете себе поводы, чтобы напиться.
— И вы проницательны. — Магдалина затушила окурок, обмакнув пальцы слюной и прижав к тлеющему табаку. Жест простолюдина, живущего среди свиней и коров, но не дамы из высшего общества. — Вы не торопитесь. — Она вернула окурок в пачку.
— А вы спешите.
— Хочу скорее лечь в кровать. Мы не говорили по пути, но я две ночи провела в машине. Думаю, заслужила постель с подушкой.
Пока Марко разминался после поездки, девушка вернулась на улицу И сообщила о том, что сняла номер на двоих. Уже в миниатюрной комнатушке с обоями в односложный завиток растительного характера пара с удовольствием прилегла на узкие кровати. Между постелями одиноко возвышался торшер, оставшийся стоять в потемках: никто не стал мучить глаза светом. Интерьер комнаты не являл великолепия, но казался симпатичным и уютным прибежищем: ноги щекотал бежевый ковер из короткого ворса, на котором повторялись редкие узоры чуть темнее основного цвета, узоры цветка, похожего на лилию. Самым грандиозным стал огромный белый камин, рядом с ним терялась в темноте листва декоративного дерева в белом горшке. Два кресла цвета молока перед камином, ножки же резные, похожие на валики листьев. На восточный мотив был выстроен эркер с софой внутри, а арочный свод прикрывали ткани светлых портьер.
Марко первым прервал идиллию: он принялся стягивать с тела плащ, все еще лежа на спине. Магдалина, доселе лежавшая с закрытыми глазами, оглядела мужчину напротив и повторила, сняв с себя жесткие туфли на каблуке и тугой ремень, долго мешавший дышать. Под пиджаком девушка носила белую рубашку с рукавами-фонариками. Одежду оба они бросили на огромный прямоугольный ковер под ногами.
— Кто-то шьет одежду из старых панталонов, а вы покупаете белые рубахи, — прокомментировал Марко.
— Кто-то деликатно молчит, а вы говорите, когда не стоит.
— Вы раньше пытались воззвать меня к разговору.
— Разумеется, я же хотела узнать, что за дьявольское чудовище напало на меня посреди улицы.
— Стригой.
— Я помню. Странный вы.
— И чем же?
— Думаете, мне стало яснее, когда вы сказали, что напавший был стригой? Я хотела объяснений более развернутых. Очевидно.
— Будь на вашем месте мужчина, то лишнего говорить не пришлось бы.
— Вы сексист? Кажется, зря женщины долгие годы выступали против дискриминации.
— А вы выступали суфражисткой?
— Ни разу вы не ответили на вопрос. Моветон, знаете ли, отвечать вопросом на вопрос. Скажите, Марко, разве женщина хуже мужчины?
— Отнюдь. Мне все одинаково не нравятся.
— Может, я и горделива, но от одной белой рубашки не убудет. Из-за войны женщины томятся в уродливых серых тканях, это настоящая депрессия! — Магдалина поднялась с постели и оглядела покои. — Кажется, я оставила бутылку в машине.
— Вы говорили, что устали.
— Я не смогу уснуть, если не выпью.
— Постарайтесь.
Магдалина с долей недовольства поджала губы, уже обсохшие от нехватки жидкости. Алкоголя. Эта женщина с красной помадой не могла прожить и дня без глотка коньяка. Она, все же послушав знакомца на соседней кровати, вернулась в лежачее положение. Ноги, уставшие от долгого пути, она положила на подушку: и Магдалина, и Марко лежали ногами к изголовью.
— Так и что там с рубашкой? — спросил сухо Марко.
— Вы хотите знать, сколько я могу себе позволить из-за состояния мужа? Довольно много. Настолько, что ношу не стекло, а настоящие камни.
— Многие еле находят на кров и пропитание.
— Считаете, что мне теперь нужно податься в благотворительность?
Марко промолчал. Каждый проживал свою историю, и размышлять о справедливости не было смысла.
— Нищие часто хуже бояр, — заметила Магдалина. — А кто вы?
— Ничего примечательного.
— Надо же! Прошлой ночью вы отрубили голову другому человеку!
— Я мог бы оставить, но потеряли бы голову уже вы.
— Вопрос иной: чем вы занимаетесь и какую игру ведете в этом мире?
— Я охотник и мародер. И мои будни ничем не отличны от того, что произошло с вами.
— Гоняетесь за чудовищами из сказок? Это как пытаться поймать свой хвост.
— Странно, что вы так думаете.
— Я списала все на белую горячку. Люди сами придумали материю зла, понимаете? Есть только бог.
— Понимаю. Но мир более жестокий, чем кажется. Сказки это Дракула, а я охочусь на настоящую нечисть.
— Я всю жизнь хотела посетить руины Поенари. Мы в Арджеше, может, стоит прокатиться?
— Надеетесь встретить Цепеша? Это хорошая книга, но не более.
Магдалина мечтательно улыбнулась.
— Вам не хватает чего-то простого человеческого. Что же вы такой непробиваемый и тяжелый на подъем?
— Предлагаете глядеть на звезды и радоваться цветам?
— Какой максимализм! Марко, вы, кажется, хуже, чем я представляла.
— Странно, что вы что-то представляли. — Марко взял подушку и положил под голову. Руки скрестил на животе и закрыл глаза. — Пора спать.
Марко не потребовалось много времени, чтобы уснуть. Магдалина шепотом окликнула мужчину, и когда тот не отреагировал, она двинулась к автомобилю. Села за руль и с упоением приложилась к бутылке коньяка. Закурила, сидя в тишине пустых улиц Питешти. Город, казалось, вымер.
Изрядно захмелев, девушка обратила внимание на саквояж Марко, в котором она нашла два деревянных кола, бутыльки с неясным содержимым и свертки газет. Набор охотника на стригоев, — он показался Магдалине презабавным. В недрах сумки лежали картофелины с белыми ростками и две банки соленых огурцов. Одно из солений девушка открыла и попробовала. Вкус дорогого шоколадного коньяка и соль огуречной закатки оказался премерзким; Магдалина закрутила крышку и вернула банку на место. Задумалась о Марко.
Мужчина показался ей невежливым и лишенным всяких манер; она попривыкла к жизни светской, где каждый представитель мужского пола льстиво целовал ее руки и дарил улыбки, почти влюбленные. Мужи аристократии носили роскошные одежды, сшитые ровно по их меркам и сидящие, как на царях. Те мужчины пахли дорогим парфюмом и гелем для волос, их лоск безукоризненный, а характеры галантны и горделивы. Марко же напоминал отшельника, объятого старым кожаным плащом и застиранным жилетом. Он него несло металлом и зимним морозом — запах такой, словно Марко только вошел в помещение. Доселе Магдалина не знала, что человек может пахнуть зимней вьюгой постоянно.
Внешне Марко был румыном, но местами напоминал турка: чуть смуглый черноглазый брюнет, заросший щетиной и патлатый: непослушные волосы, казалось, можно было повязать в хвост. Пряди не были слишком сальными, но ниспадали сосульками, порой закрывая глаза. Впрочем, глаз его было видно никогда, а если и получалось, то Магдалина спешила отвернуться: взгляд у Марко был тяжелый, подкрепляемый грозностью нависших бровей. Таких называли суровыми и серьезными, мотивы которых сводились к мордобоям. Марко, думала Магдалина, не блистал интеллектом, и она сомневалась в его грамотности.
Сама Магдалина успешно выучилась в медицинском университете и стала хирургом. В семнадцать лет она покинула родной дом и отправилась в Яссы, чтобы пять лет посвятить себя учению. В двадцать два Магдалина уже работала в госпитале, но в роли сестры милосердия: женщине в сороковых годах мало доверяли хирургию и отдавали предпочтение мужчинам. В двадцать три она перебралась в столицу и повстречала Петру — нынешнего супруга. Богатый, сильный и серьезный, он походил скорее на отца. В глубине души Магдалина его не любила. Вместо ласк и трепета он восседал над бумагами и документами, и развлекать молодую жену приходили дворецкие или уборщицы. Вместо разделения ложе он уходил глубоко в работу, пока Магдалина от томления тешила себя свиданиями с прислугой.
Дворецкий Артур вместо обязанностей красил ночи одиночества Магдалины, вместе они пили роскошное белое вино и любовались ночным мерцанием Бухареста. Усадьба Петру Басараба занимала самое сердце Кодрия Влэсеи — леса, что покрывал собой и столицу Румынии. Густой и таинственный, как и сама атмосфера Румынии. Двухэтажный дворец строился на лад классицизма, и возвышался над дубовыми кронами, построенный на холмистом возвышении. Издалека видна была почти вся страна и далекие гряды Карпат.
Артур был венгром, и Магдалина удивилась однажды тому, что патриотичный и настроенный весьма по-нацистски Петру взял в обслугу именно его. Румыны не любили венгров, делили долгие годы Трансильванию и устраивали гонения. Магдалина же относилась ко всем нациям одинаково и считала, что по сотне бракованных весь народ не судят. Браком она считала фашистского бога племени варваров-арийцев.
Магдалина подняла глаза на окно гостиницы, где спал одинокий Марко. Одиночество было его верным другом, — это девушка поняла с самого начала. Она не надеялась что-то увидеть, но лицо Марко ее смутило и даже напрягло; в темноте он казался бледным призраком. Магдалина не двинулась, лишь больше прежнего задумалась о Марко. Он ей не нравился. Мужчиной он казался красивым, но тошнотворно апатичным и закрытым; Магдалина Басараб ценила открытость и изящность в ведении бесед. Марко напоминал ей о муже: таком же отстраненном и мрачном, и тела этих мужчин отличались сталью мышечной массы.
Уже пьяная до разврата в мыслях Магдалина решила возвращаться в покои. Наперевес с бутылкой коньяка она громко хлопнула дверью автомобиля и шатающейся поступью двинулась по лестнице вверх. В комнате темнота стояла более насыщенная, чем освещенная фонарями улица. Марко, снявший с себя рубаху и жилет, стоял у окна, скрестив руки за спиной. Во тьме силуэт его меркнул, но на спине и руках Магдалина заметила шрамы: огромное множество, словно мужчина попал под газонокосилку; там виднелись и следы от когтей, и плотные розоватые рубцы словно от чьей-то трапезы.
— Вы обещали постараться, — сказал он.
— Никому ничего не обещала, — ответила Магдалина, снимая чулки, уже порвавшиеся от прогулки без туфлей. — Ничто и никто не сможет заставить меня бросить пить. Я безнадежна!
— В следующий раз попрошу вас не слоняться посреди ночи.
— А будет следующий раз? — усмехнулась Магдалина. — Сомневаюсь.
Марко промолчал. Разозлился, сказав глупость.
— Мы давно не дети, Марко. С чего бы мне не выйти?
— Мир вокруг — адов котел, и мы здесь не только человеческой расой варимся.
— Снова вы мне свои сказки рассказываете.
— Хотите сказать, я не прав?
— Воздержусь вовсе. Хочу оставить все эти бредни в Падури.
Марко комментировать не стал. Постоял перед окном еще с десять минут, подумал о своем и лег спать.
Утром Марко пробудился от шумных рвотных позывов Магдалины; она, шатаясь, помчалась в уборную, где начала блевать. Марко успел одеться и спуститься в столовую за завтраком, когда вышла краснолицая и заплаканная Магдалина. Она увалилась лицом в подушку и громко провыла, сотрясаемая мигренью.
— Каждый раз вы продолжаете пить, — осудил Марко, сев в кресло.
На завтрак гостиница предлагала салат из маслин, брынзы и огурцов, приправленных оливковым маслом, а также щедрую порцию картофельного супа с клецками. Марко сделал глоток кофе и добавил немного сливок, налитых персоналом в молочник. Попробовал сыр.
— За все приходится платить, — простонала Магдалина, подняв голову с подушки. — Я кошмарно себя чувствую! Этот кофе пахнет отвратительно!
— Бывает хуже. Это робуста.
— Я не про сорт. Меня снова тошнит от этого запаха! — Магдалина тяжело поднялась и длинными косыми шагами прошла в уборную.
Завтракать под утробные надрывания желудка Марко пробовал впервые; размеренное одиночество было его статичностью в жизни, и он чувствовал себя необремененным в той рутине, но ныне его буйный характер истекал злостью и негодованием. Марко ценил книги, тишину, вовремя съеденный завтрак и искусство убиения. Мельтешащая в похмелье Магдалина в его спектр терпения не входила. Марко стремительно доел завтрак и вышел на утреннюю улицу, где мельтешения оказалось огромное множество: сновали горожане, кричали дети и рыскали собаки. Живность вылезла из нор. Дети раздражали Марко особенно: мелкие отпрыски вопили, клянча внимание, кружились под ногами, как саранча, и поминутно ломали все пределы хладнокровия мужчины.
Ключ от машины, который Марко взял из сумочки Магдалины, помог открыть дверь. Сель Традат сел за руль и принялся ждать, уронив голову на кресло. Люд изрыгал шум, словно в попытках докричаться до Бога или вынудить Марко схватиться за стилет и устроить холокост. Как и Магдалину, Марко замучила мигрень. В бардачке вместо желанной холодной воды он обнаружил наполовину полный блок сигарет «Parliament», пустую бутыль от красного вина и одну целую, но уже с белым. Марко закрыл бардачок и откинулся в кресле, уже не удивившись алкогольной зависимости Магдалины.
— «Чем только не занимаются эти бояре, лишь бы побольше денег потратить на свои прихоти», — мыслил он, разглядывая безучастно живые людьми улицы.
Спустя полчаса вышла и Магдалина, уже при параде, с тушью и алой помадой на губах. Пиджак она надевать не стала, — осталась в белой рубашке; девушка села на задние кресла, бросив тот серый китель на переднее сиденье, и с довольной полуулыбкой открыла недопитое виски. Потянулась за пачкой сигарет и зажигалкой, перевалившись через проем меж кресел. Марко почувствовал парфюм, еще свежий и отдающий спиртом: легкая комбинация фруктов и цветов. По-женски привлекательный аромат, но для буйвола-мужчины — простой запах чего-то сладкого. Марко не отличил бы и вишню от помидора.
— Вы где-то колдуете? — спросил Марко.
— О чем вы? — Магдалина затянулась, будто давно голодала по табаку. С улыбкой ответила, сообразив, к чему был вопрос: — А, вы про виски? У меня привычка хорошо закупаться. Хотите выпить?
— Нет.
— Тогда едем.
Водил Марко ни плохо, ни хорошо. Иногда колесо попадало в выбоину, иногда успешно объезжало. Магдалина молчала, как и сам Марко. Он сурово глядел на дорогу, а дама позади баловалась с алкоголем и нескончаемым потоком сигарет. Окурки она все еще тушила пальцами и бросала в пустеющую пачку. Открытое окно впускало суровый дух ветра, и лишенная укладки лаком голова заискрила волосами, как колосьями пшеницы: Магдалина имела красивый цвет волос. Прядки лучились под светом солнца почти золотом. Она определенно была шикарной девушкой, и она определенно отличалась от масс румынок светлотой.
— Знаете, есть люди, с которыми приятно молчать, — начала Магдалина. — А вот с вами это молчание становится напряженной и затянувшейся паузой. Вы так посматриваете через зеркало, будто я вам где-то дурность сделала.
— Мне глядеть на вас с улыбкой?
— Боже упаси! Если вы будете улыбаться, то я, наверное, скончаюсь от ужаса! Злому глазу не идет улыбка.
— Отчего же?
— Будет выглядеть так, будто вы больны головою.
— А нет?
— Не пугайте меня, Марко. Давайте поговорим о чем-то?
— Ваши духи. Я редко замечаю, чтобы женщина пользовалась чем-то подобным. Обычно пахнет либо плохо, либо никак.
— Разумеется, я пользуюсь. Если и подкреплять ваше презрение моими покупками, то это хороший французский парфюм. «Femme Rochas» сорок третьего. Я могу болтать с вами о богатой жизни до скончания времен. Уж и война закончится.
— Потешаетесь над нищим? Вы жестоки.
— Нет, я смеюсь над вашей ненавистью перед богатыми. У вас так забавно лицо кривится, когда я заговариваю о деньгах.
— Не люблю богатство и тщеславие.
— Никто не любит. Марко, раскажите о себе. Кажется, мы то и дело обсуждаем мои траты и житье аристократии.
— И что вам интересно?
— Абсолютно все. Не каждый день мне удается встретиться с «охотником на нечисть».
— Как вы претензионны. Редко я такие разговоры веду, даже не знаю, как оформить мысль.
— Начните тогда с детства.
— Я скуп, и вы это скоро поймете. — Марко поднял глаза к зеркалу, изучая реакцию на лице Магдалины. — В семь лет моего отца убивает Царь Стригой. Наверное, с того момента я начал истинно верить, что мой крест — охота. Чуть позже мне выпала честь встретиться со стригоем. Я был юным глупцом, удивительно, что выжил. Мой рок и мое благословение в одном флаконе — охота.
— Скуп на слова. Я давно это поняла. — Магдалина закурила вновь. — Вы мстите за отца?
— Да. Я должен. Без отца мне и матушке стало очень тяжело жить. Вы бы смирились?
— Думаю, да. Бог учит нас смирению и кротости.
— Я давно потерял веру.
— И когда же?
— Когда понял, что умираю, а Господь Бог остался смотреть в стороне. Это случилось тогда же, когда мне довелось встретить стригоя.
— Он не может внедряться в жизни людей. Только наблюдать.
— Какая несуразица. Избавьте меня.
— Пожалуй, этого мало. Вы думали, что этих слов достаточно, чтобы описать сразу всю вашу жизнь?
— Вы хотите, чтобы я целый том вам расписал?
— Отнюдь. Вы умело отбиваете желание разговаривать с вами. Пожалуй, я вздремну.
На том Магдалина устроилась удобнее, закрыла бутыль с алкоголем и заснула, обуреваемая хмелью, качающей голову и взгляд. Марко освобожденно вдохнул и поддал газу, позабыв вовсе про даму позади.
У квартала, где жил Марко, Магдалина села за руль и заметила:
— «Lebăda Neagră*». Я бываю тут иногда. Неплохое кабаре. Что ж, пора прощаться. — Девушка протянула руку стоящему у авто Марко. — Ставлю сто лей, что мы больше не свидимся.
— Не думаю, что я опечален.
Тянущуюся кисть Магдалины Марко проигнорировал и вошел в дом, где поднялся на третий этаж и ступил в скромную квартиру.
___________
*Lebăda Neagră — Черный лебедь.