Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

Взгляд — как выстрел в пустоту, 
Тишина в кабине звенит,  Пульс считает не душа — разум.

Что-то сдвинулось Старый шорох в памяти  Рвёт ткань ночного покоя.
Всё, что не должно было быть

Всё, что закопано глубоко,  Шепчет — «я всё ещё здесь».
Руки на руле — как капкан, 
Мысли — как пепел на ветру,  А сердце — предательски дрожит.
_________________________________

Иногда, когда утро начинается не с грохота будильника, не с тревожных звонков, не с холодного пола под ногами, а с его тихого дыхания рядом — я почти уверена, что мир можно любить. Даже несмотря на то, что он занимает большую часть одеяла. Даже несмотря на то, что он снова забыл выключить свет в гардеробной, и теперь тусклый свет полоской ложится на стену.

Я лежала, наблюдая за этой полоской света и слушая, как он в полудрёме тихо что-то бормочет. Возможно, снова ругался во сне на Явуза. Или на Джавида. Или на Эмре, если тот опять припарковался на его месте.

Я медленно вытянула руку и нащупала его — горячего, тёплого, живого. Он не шевельнулся, только что-то глубоко вдохнул, прижал меня ближе. И всё — мне уже никуда не хотелось вставать.

Но жизнь, как и всегда, имела на меня другие планы.

— Кахраман, — прошептала я, осторожно вглядываясь в его лицо. — Нам же надо вставать...

Он ничего не ответил. Только обнял крепче, как будто я — его одеяло, без права апелляции. Я тихо усмехнулась.

— Если ты думаешь, что сможешь так меня удержать от готовки, то ты плохо меня знаешь, муж мой.

— Если ты думаешь, что я вообще тебя отпущу, — пробормотал он, не открывая глаз, — то ты плохо знаешь меня, Хаят.

Ну и как тут спорить?

Я всё-таки выбралась из его объятий, чувствуя, как его рука лениво скользнула по моей талии. Это был не жест страсти — а скорее жест привычки. Такой, от которого у меня внутри всё сжималось от странной, тёплой любви.

На кухне было прохладно, пол под ногами холодил ступни, но я привычно накинула на плечи его рубашку — ту самую, голубую, которую он так и не нашёл после стирки. Она на мне смотрелась почти как платье, и Кахраман каждый раз хмурился, когда видел её на мне. Но не потому, что злился. Потому что она напоминала ему, что я умею быть коварной. Особенно с утра.

Я включила чайник, достала хлеб, нарезала сыр, достала оливки, разложила помидоры... Всё было как обычно. Только внутри всё щемило от чего-то мягкого и почти праздничного. Обычное утро, но оно пахло домом.

— Ты встал? — крикнула я, повернув голову к коридору. Ответа не последовало. Только глухой звук чего-то, упавшего на пол. Наверное, подушка.

Я улыбнулась.

— Если ты не встанешь через пять минут, я выпью твой чай. И съем все оливки!

И снова тишина.

Пошла выручать. Или — возвращаться под одеяло. Смотря по тому, как он меня встретит в спальне.

Я пыталась нести завтрак как минимум в одной руке и достоинство в другой. Но если честно — у меня в одной руке была кружка с кофе, во второй — тарелка с нарезанными оливками, а достоинство, как всегда, оставалось где-то под одеялом. Рядом с ним.

Подойдя к спальне, я на секунду остановилась, вдохнув поглубже. Где-то внутри уже зреет весёлый план — разбудить Кахрамана «мягко», но с намёком на мстительность за его утреннюю упрямость. Я толкнула дверь плечом и сразу ощутила этот уютный полумрак — занавески были задвинуты, воздух напоен запахом его парфюма и чего-то ещё... может быть, ночной тишиной, которая всё ещё не покинула эту комнату.

Он лежал на боку, одной рукой обхватив подушку, как будто та могла уберечь его от необходимости просыпаться. Волосы чуть растрёпаны, лицо спокойное, но даже во сне лоб будто бы хмурился — наверное, снова снилась работа. Или очередной нелепый отчёт от Эмре.

— Ну давай, командир, — прошептала я, поставив кофе на тумбочку и тихо сев на край кровати. — У тебя тут завтрак, жена и день, который не начнётся без тебя.

Никакой реакции. Только чуть вздохнул, потянулся... и снова уткнулся в подушку. Я закатила глаза.

— Ты серьёзно? — пробормотала я и, наклонившись ближе, провела пальцами по его щеке. — Кахраман, ну встааай...

И именно в этот момент — словно он ждал этого весь день — его рука с молниеносной точностью схватила меня за запястье. Я даже не успела вскрикнуть, как секунду спустя оказалась уже под ним, прижатая к кровати, с широко распахнутыми глазами и сердцем, которое явно не было готово к такой атаке.

— Вот ты и попалась, — хрипло прошептал он, глядя на меня сверху вниз с полуулыбкой, в которой читалась абсолютная победа.

— Эй! — Я попыталась возмутиться, но мой голос прозвучал куда более весело, чем грозно. — Это нечестно! Ты притворялся спящим!

— А ты пыталась украсть мои оливки. Это война, Хаят.

Он всё ещё удерживал мои руки, не с силой, а так — игриво, словно проверяя, сбегу ли. А я не собиралась. Лежать под ним было... приятно. Немного волнительно. И даже слишком уютно для начала дня.

— И что теперь? — спросила я, прищурившись. — Будешь мстить?

— Уже мщу, — прошептал он, опускаясь чуть ниже, ближе к моему лицу. Его дыхание коснулось моей щеки, и я тут же пожалела, что надела эту тонкую сорочку. Она точно не поможет мне сохранить хладнокровие. — Ты нарушила условия утреннего перемирия. Это карается... поцелуем.

— Тогда ты точно проиграешь. Потому что я тебе отвечу тем же.

Он рассмеялся — этот низкий, тёплый смех, который всегда разливался по мне, как горячий чай после долгой зимней прогулки. А потом его губы коснулись моей щеки. Легко, почти невесомо. И всё — я уже забыла, где у нас завтрак, и зачем я вообще сюда пришла.

— Кахраман... — прошептала я, всё ещё лежа под ним, но уже не протестуя. — Нам же... надо вставать.

— Да-да, — ответил он лениво, опускаясь губами к моей шее. — Только ещё... пять минут перемирия.

И я, честно, не была против.

Я чуть не задохнулась от того, как резко и жадно он приник к моей шее, как будто не завтрак, а я была для него главным блюдом этого утра. Его горячие губы оставляли следы, как костёр, а дыхание обжигало, и я с каждой секундой всё сложнее справлялась с собой. Его рука скользнула к моему бедру, а я... я знала, что если не остановлю это сейчас — никакой завтрак мы точно не съедим.

— Кахраман, — выдохнула я, прижимая ладонь к его щеке, — остановись.

Он замер, поднял голову, глядя на меня снизу вверх с тем самым, почти мальчишеским взглядом, в котором смешивались озорство, нежность и хитрющая ухмылка. Он знал, что делает. Он отлично знал, как действуют на меня эти поцелуи. Но всё равно подчинился, отступил немного и, по-кошачьи лениво, лёг рядом, упираясь локтем в подушку.

— Так не честно, — протянул он, щёлкнув языком, — ты разбудила меня, раззадорила, а теперь — остановись, Кахраман... Ну что это?

— Это называется "мы должны поесть", — фыркнула я, стараясь не рассмеяться и не покраснеть окончательно. Я поднялась с кровати, поправляя халат, и подтащила поднос ближе к краю.

Он только закатил глаза, но подвинулся, подперев подушку за спиной. Его волосы были ещё взъерошены после сна, а щетина чуть колола, когда он целовал. И всё же он выглядел так, будто не существует ничего более уютного, чем этот момент рядом с ним.

— Садись ко мне, — сказал он, хлопнув по матрасу рядом. — Иначе я снова забуду, что завтрак существует.

Я устроилась рядышком, он сразу притянул меня за талию, прижав к себе, и только потом позволил себе взять кусочек сыра. Я протянула ему чашку с кофе, он взял её и задержал мой взгляд.

— Ты вкуснее, чем это всё, — прошептал он почти серьёзно, хотя в уголках губ уже дрожала насмешка.

— Кахраман! — Я хлопнула его по плечу. — Ешь. Или я съем всё сама.

— Ох, какая угроза... — пробормотал он, делая вид, что испугался, и откусил от хлеба.

Так, под наше ворчание, подкалывания и лёгкий утренний флирт, мы сидели в постели и завтракали. Я ела немного, больше смотрела на него. А он, казалось, наслаждался не едой, а мной — тем, как я держу вилку, как скрещиваю ноги под собой, как поправляю волосы, когда они лезут в глаза.

— Надо бы так начинать каждый день, — вдруг сказал он, уже доедая оливку. — Только в следующий раз без отталкиваний. Я, между прочим, вложил душу в то "доброе утро".

— Я вложила душу в этот завтрак, — ответила я, коснувшись его щеки пальцем. — Так что пока ничья.

Он засмеялся. И этот смех, тёплый и низкий, сделал утро ещё мягче, ещё ближе к тому, что я так любила — к нашему тихому, родному "мы".

Я только потянулась за очередной вилкой с фруктом, когда услышала, как завибрировал телефон Кахрамана. Он даже не сразу посмотрел на экран, сначала продолжая что-то тихо шептать мне на ухо, упрямо дразнясь, будто специально растягивая наше утро. Но звонок повторился. Дважды. Я почувствовала, как его тело слегка напряглось рядом со мной. Рука, до этого лениво лежавшая на моей талии, словно потяжелела.

Он отстранился, протянул руку к телефону и взглянул на экран. В ту же секунду на его лице исчезла вся мягкость. Улыбка, что ещё миг назад играла в уголках губ, стерлась, словно её никогда и не было. Он коротко ответил:
— Алло.
И вдруг замолк.
Я видела, как напряглась линия его челюсти. Его глаза, обычно тёплые, потемнели, сосредоточились. Он резко сел, откинув одеяло.
— Что значит "уехал"? — резко, почти шипя, произнёс он. — Кто дал ему разрешение?

Я тут же села, приподнявшись на локтях, прижимая к груди край одеяла. Всё настроение, всё тепло этого ленивого утра исчезло. Исчезло под натиском реальности, от которой я пыталась спрятаться в его объятиях.

Он уже вставал, хватая с кресла рубашку, накидывая её на плечи. Я не удержалась и тихо спросила:
— Что-то случилось?

Он мельком взглянул на меня. И в этом взгляде было всё — усталость, тревога, необходимость.
— Работа, — коротко сказал он. — Мне надо срочно выехать. Не жди. Я не знаю, когда вернусь.

И всё. Ни объяснений, ни лишних слов. Он начал быстро одеваться, собирая телефон, бумажник, бросая что-то Эмре в мессенджере, а я сидела, следила за каждым его движением и чувствовала, как моя грудь снова сжимается от того, что он уходит. Снова. Как будто тень снова легла между нами, хотя ещё миг назад здесь было солнце.

Я не стала спрашивать, куда. Не стала просить остаться. Просто тихо посмотрела ему в спину и прошептала:
— Возвращайся живым.

Он обернулся на секунду, словно уловил мои мысли, и взгляд его смягчился. Он кивнул, быстро подошёл, поцеловал меня в висок.
— Всегда.

И ушёл.
Оставив за собой только запах своего парфюма... и пустоту.

Кахраман Емирхан

Я ехал быстро. Слишком быстро, чтобы было безопасно, но слишком медленно, чтобы гасить то, что кипело внутри. Руль стискивал крепко, будто если ослаблю хоть на миг — всё вокруг потеряет форму, и я вместе с ним. Улицы мелькали, сливаясь в размытую киноплёнку, а в голове не отпускал тот звонок. Слова, сказанные в трубке, будто вбивались молотком по вискам. Проклятый голос, слишком спокойный для того, что он сообщил, — как будто ему было всё равно. Как будто он знал, что этим вбросит меня в ярость. Или специально?

"У нас проблема. Срочно. Это касается тебя напрямую."

Этого было достаточно, чтобы завязалось узлом в животе. Я даже не дослушал до конца. Спросил, где быть — и бросил трубку. Хаят что-то пыталась сказать, взгляд у неё был тревожный, но я не мог — не мог даже выдавить объяснения. Просто сжал её руку на прощание, на мгновение заглянул в глаза и ушёл. Нет. Вырвался.

Пальцы стучали по рулю в нервном ритме. Дворники счищали мелкие капли с лобового стекла, но даже этот монотонный звук раздражал. Гнев плотно сидел под кожей. С каждым километром он только нарастал, будто меня кто-то изнутри заливал кипятком. Я не мог отвлечься. Мысли снова и снова возвращались к сути — к тому, что если это подтвердится, последствия будут... необратимыми.

Я знал, что увижу Явуза — он будет ждать. Он знал о встрече. Он тоже чувствовал, что что-то не так. И это "что-то" зацепило нас за живое. Противник играл слишком тонко. И, судя по информации, которую мне передали, слишком близко к нам.

Я медленно втянул воздух, выдохнул через нос. Старался успокоиться. Но внутри, под грудной клеткой, уже скреблась тень, которую я хорошо знал. Тень, которая всегда появлялась, когда кто-то пытался задеть моё. Или Хаят.

Машина резко свернула на базу. Я припарковался без церемоний. Прокрутил ключ в замке, остановил двигатель — но сердце всё равно билось, как будто ещё мчался по трассе. Открыл дверь и вышел. Небо было тяжёлым, нависшим. Пахло дождём и чем-то ещё — чем-то плохим, металлическим, знакомым.

Я закрыл дверь машины и направился к зданию. Шаг за шагом. Плечи напряжены. Спина прямая. Лицо каменное.

Сейчас начнётся.

Я шагал сквозь холл здания, не замечая ни лиц, ни голосов. Всё расплывалось в одной размытой тени на фоне гулкого звука моих собственных шагов. Гнев внутри меня копился, бурлил, гремел — и когда я толкнул дверь охраны, она едва не слетела с петель. Там, у мониторов, сидел тот самый охранник — взгляд уставший, сутулая спина, чашка кофе в руке, как ни в чём не бывало.

Я не стал ничего говорить.

Просто схватил его за ворот формы и рванул на себя.

— Подъём, герой, — выдохнул я сквозь зубы, глядя в его теперь испуганные глаза. — Поговорим.

— Г-господин Кахраман?.. Я... я не понял... — начал он лепетать, но я уже втолкнул его в коридор и повёл к отдельному кабинету. Мои пальцы сжимали ткань на его плече так сильно, что, кажется, я ощущал пульс в собственной ладони.

В комнате я не дал ему опомниться.

— Где ты был? — начал я спокойно, но в голосе сквозила гроза. — Когда Фарука выволакивали с охраняемой территории? Где?

Он сглотнул. Глаза метались. Дыхание сбилось.

— Я... Я отходил... на минуту... позвонили из дома...

— Минуту? — перебил я его, делая шаг ближе. — Он исчез за минуту? А может, ты просто закрыл глаза, а они сами всё сделали, да?

Он покачал головой, начал лепетать оправдания. Но я не слушал. Внутри меня всё пылало. Мне нужно было не просто объяснение. Мне нужна была правда. И он её мне даст — пусть не с первого вопроса, но даст.

— У тебя есть ровно одна возможность сказать мне правду, — прошептал я, сдерживая порыв, — и тогда, возможно, ты уйдёшь отсюда своими ногами.

Я ждал.

А он молчал.

И я уже знал — просто так из него это не вытащить.

Из-за штор в узком коридоре пробивался бледный свет — рассеянный, синий, как в аквариуме. Воздух был плотным, как перед грозой. Я стоял почти вплотную к нему, чувствуя, как моё собственное дыхание становится всё тяжелее, и каждый вдох раздувает огонь внутри. Он всё ещё сидел на стуле, прижатый к стене, жалкий, испуганный, с трясущимися пальцами, будто это не взрослый мужчина, а школьник, пойманный на воровстве мелочи из учительской сумки.

Но я не собирался устраивать воспитательную беседу.

Я пододвинул стул ближе, опёрся локтями на колени и посмотрел ему в глаза. Тишина между нами была невыносима — она как будто давила на грудную клетку, хрустела рёбрами. Он отводил взгляд, но я возвращал его туда, где должен был быть — ко мне. Лицо моё, наверное, напоминало гладкую каменную плиту. Ни одной лишней эмоции, только тяжёлое, давящее спокойствие. Самое страшное.

— Имя, — начал я медленно. — Кто. Звонил. Куда. Когда. И что ты им сказал.

Он сглотнул. По виску сбежала тонкая капля пота.

— Я... я думал... — начал он.

— Ты думал? — повторил я, опираясь спиной на стену. — Ты. Думал. Что?

Я дал ему шанс. Один. Дал. И теперь — он его бездарно растратил.

Я встал. Медленно, без суеты. И пошёл к дальнему шкафу. В таких помещениях, увы, всегда есть второй, неофициальный "инвентарь". Люди на моём месте не любят повторяться. Я достал тонкую кожаную перчатку — она была простой, без вычурности, но в её виде было что-то... пугающее. Я не надел её — просто держал в руках, играл пальцами, как будто раздумывая, что выбрать: мягкость или силу. Он замер.

— Ты знаешь, — сказал я тихо, — я не люблю, когда мне врут. Но есть кое-что хуже, чем ложь. Молчание.

Он посмотрел на меня, как на приговор. И, как назло, молчал.

Я обошёл его, остановился за спиной. Медленно наклонился к уху:

— Расскажи. Сейчас. Пока я ещё вежлив. Пока мои руки ещё пусты. Пока у тебя есть шанс выйти из этой комнаты не в крови.

Он тяжело задышал, будто бежал марафон.

— Ладно... ладно... — прошептал он, глядя в пол, — я... меня подкупили. Попросили не вмешиваться. Сказали, что это ненадолго... я не думал...

— Кто. — Я не спрашивал, я требовал.

— Один из людей Джавида... я... не знаю имени... но он... передал деньги... сказал, что это нужно... для... —

— Замолчи, — сказал я холодно. — Ты не думал. Ты даже не пытался думать. Ты просто выбрал деньги.

Я выпрямился. Гнев остался внутри — я его запер там, дал ему выжечь всё изнутри. Это не было пылкой вспышкой. Это был ровный, сдержанный пожар, который пожирал всё. Я не накричал. Не ударил. Я просто посмотрел на него.

— Твоя работа больше тебе не принадлежит. А вот твоя совесть — не уверен, что у тебя она была вообще.

Я повернулся к двери.

— Эмре, — сказал я, выйдя в коридор, — займись им. Пусть расскажет всё, что знает. Каждую деталь. А потом решим, стоит ли его прощать. Или уволить... навсегда.

И пошёл прочь, не оглядываясь.

Я шёл по коридору, словно лавина — тяжело, быстро, без колебаний. Люди, что попадались на пути, инстинктивно прижимались к стенам, словно чувствовали: под руку мне сейчас лучше не попадаться. Гнев пульсировал в висках, будто молот. Разговор по телефону всё ещё звучал в ушах, его смысл крутился, разрывая остатки самообладания. Как он посмел?.. Как они вообще допустили?..

Явуз уже был в своём кабинете, когда я распахнул дверь, не потрудившись даже постучать. Он оторвал взгляд от планшета и сразу встал. На его лице было то самое выражение — осторожности, настороженности и понимания, что мне сейчас лучше не перечить.

— Уже знаю, — тихо сказал он. — Мне доложили, как только ты уехал.

— Почему этот чертов охранник вообще дышит?! — Я не кричал. Нет. Но голос мой звучал, будто треск стекла под каблуком. Глухо, резко, сдавленно.

— Мы только что его допросили. — Явуз пытался быть спокойным, но я видел, как он напряг плечи. — Он говорит, что его подменили. Что получил якобы приказ сверху.

Я подошёл к столу, уставился в одну точку, пытаясь собраться, но в груди только разрастался жар. Обман. Предательство. Расхлябанность. Всё сразу. Я сжал кулаки, ногти впились в ладони.

— Ты веришь ему? — прошипел я, не оборачиваясь.

— Я не доверяю никому. Ты знаешь это.

Раздался резкий звук — мой кулак ударил по столу. Документы дрогнули, ручка скатилась на пол. Я почувствовал, как дрожит тело, будто это поможет выплеснуть хоть часть того, что внутри.

— Мы почти прижали Джавида. Почти!.. — Я резко развернулся. — И этот идиот всё испортил!

Явуз не ответил. Он просто смотрел. Как всегда. Спокойный. Но я знал, что и его внутри крутит. Просто он привык держать маску. А я — я всегда был прямее. Жёстче.

Я шагнул в угол кабинета, схватил первый попавшийся стул — тот самый, что стоял всегда рядом, старый, деревянный, с расшатанной спинкой. Не раздумывая, метнул его в стену. Со звоном он разлетелся на части. Щепки осыпались на пол, будто отражая, что творится во мне.

Наступила гробовая тишина. Только наше тяжёлое дыхание и тихий гул кондиционера.

— Мы найдём, — наконец сказал Явуз. — Но тебе нужно немного сбавить.

Я не ответил сразу. Подошёл к окну, посмотрел на улицу, на ту самую улицу, где когда-то я стоял совсем другим. Сейчас же — я был не человеком. Я был инструментом. Тем, кто не прощает.

— Найди мне тех, кто сменил охрану. Подними все камеры. Все вызовы. Пусть под землёй, но я хочу знать, кто. И тогда... — Я повернулся к нему. — Мы с ним поговорим лично.

Явуз кивнул.

— Уже работаем. Но сначала тебе надо выдохнуть. Хаят не глупая — она уже почувствовала что-то.

Я прикусил губу.

Хаят.

Мысли о ней вспыхнули ярко, будто глоток холодной воды на раскалённое горло. Я не хотел, чтобы её касался этот мир. Этот мусор, этот яд, что я разгребаю каждый день.

Я тихо выдохнул, опустив голову.

— Я сам с этим справлюсь, — почти прошептал я.

— Я знаю, — ответил Явуз. — Но помни — ты не один.

И в этом было что-то настоящее.

Я сидел в кабинете, сжав пальцы в замок, глядя в точку на деревянной панели стены. Внутри всё бурлило. Успокоиться после утреннего разговора и взрыва эмоций с Явузом не получалось. Мне казалось, что вся злость, вся накопленная за последнее время усталость — они выжигали меня изнутри. И именно в этот момент в дверь постучали. Негромко, но настойчиво.

— Войдите, — бросил я, не двигаясь.

Это был Огуз, один из немногих, чьё лицо я не хотел видеть именно сейчас. Но когда я заметил, как он держит в руках тонкую папку и планшет — небрежно, как будто не придаёт значения, — внутри меня что-то щёлкнуло. Опыт подсказывал: это не просто папка.

— Мы нашли это утром, — произнёс он, подходя ближе и кладя бумаги передо мной. — В старом архиве. Его заполняли вручную. В основном — списки смен, отчёты охраны, всякая пыль. Но один лист выбивался.

Я молча взял лист. Мой взгляд выхватил имя. Одно имя, написанное неровным, торопливым почерком. Фарук. Но под ним, в скобках, — "Доставить в день приезда груза".

Я перечитал эту строчку трижды. "Груз" — это слово уже всплывало. Явуз находил его в старых переписках. Мы думали, это оружие. Или кто-то важный. Но тогда всё казалось разрозненным. А сейчас... Это имя, дата. И подпись — "Д."

— Это он. — Я поднял глаза на Огуза. — Джавид.

Огуз кивнул. — Это почерк Джавида. Мы сверяли. И...

Он протянул мне планшет, на экране — камера наблюдения. Запись месячной давности. Там Джавид разговаривал с тем же охранником, которого я сегодня утром прижал к стене. В кадре он передаёт ему небольшой пакет. Звук отсутствует, но выражение лиц было слишком красноречивым.

Я опёрся локтями на стол и долго смотрел в экран. Потом опустил голову, стиснув зубы. Всё начинало складываться в картину. Всё, что казалось нам разрозненным — Фарук, "груз", его исчезновение, молчание Джавида — всё обретало форму.

— Он знал, — выдохнул я. — Он не просто знал. Он принимал в этом участие.

Я резко поднялся. Стул заскрипел. Мои пальцы сами сжались в кулаки.

— Где он сейчас?

— Подвал. Камера шестая.

Явуз появился в дверях как раз в тот момент, когда я уже собирался выйти. Он взглянул на меня, увидел всё — по глазам, по напряжению в теле.

— Ты идёшь к нему?

— Да. Он больше не будет молчать.

Мы обменялись коротким кивком. Всё. Доводы закончились. Начиналось то, что я не любил, но делал лучше других. Разговор по-другому.

Я шагнул в коридор, тяжело дыша. Сердце колотилось. На этот раз всё будет иначе.

Я шёл по коридору, спускаясь в подвал, шаг за шагом чувствуя, как тяжелеет воздух. Сердце било в груди глухо и яростно — как барабан перед битвой. Каждый шаг отдавался в висках — не от усталости, нет. От ярости, что не успела остыть, а напротив, будто только начинала разгораться. Подземные этажи здания давно пропитались запахом сырости, пыли и чего-то, что уже не вымыть — тяжёлого, невидимого, но живого. Запах правды, боли и немоты. Той самой, которая прячется по углам, когда свет гаснет.

Охранник у двери молча кивнул и распахнул тяжёлую дверь. Я даже не взглянул на него. Мой взгляд был прикован к темноте впереди — к тому, что ждал меня в глубине этой тюрьмы. Джавид.

Я вошёл. Не спеша. Каждое моё движение было пропитано контролем. Я чувствовал, как от меня исходило напряжение — густое, как пар в бане. Словно воздух здесь дрожал вместе с моими мыслями.

Он сидел. Голова опущена, руки сцеплены. Свет лампы над ним был тусклым, но ровным. Как в театре — когда ждёшь, что сейчас начнётся сцена. Только сцена была не для него. А для меня.

Я подошёл не сразу. Сначала — к столу в углу. Тот самый. На котором аккуратно, как хирургические инструменты, лежали предметы, которые никогда не лежат просто так. Тот стол был, как немой свидетель чужих решений — холодный, безучастный, и тем более пугающий.

— Знаешь, Джавид, — начал я спокойно, с почти дружелюбной ноткой в голосе, — меня всегда удивляло одно... почему такие, как ты, начинают говорить только тогда, когда становится слишком поздно?

Он не поднял головы. Сжал губы.

Я медленно провёл пальцами по краю стола, скользя вдоль металлических поверхностей.

— Мы ведь могли поговорить иначе, — продолжил я, чуть наклонив голову. — Без всех этих... театральных элементов. Без этой темноты. Без этой комнаты.

Он вздохнул. Тяжело. Медленно. Я уловил в этом движении страх, завёрнутый в упрямство.

Я приблизился на шаг.

— Ну? — голос мой стал чуть ниже. — Может, сейчас ты решил стать умнее? Или мне снова придётся напоминать тебе, что молчание здесь — не добродетель?

Он поднял глаза. Взгляд был мутный, но в нём ещё теплилось что-то дерзкое.

— Мне нечего тебе сказать, Кахраман, — выдохнул он. — Ты всё равно сделаешь, что хочешь.

Я усмехнулся. Резко. Без веселья.

— Вот это правда, Джавид, — сказал я, наклоняясь ближе. — Но если ты думаешь, что я пришёл сюда просто, чтобы "что-то сделать"... ты плохо меня знаешь.

Я расправил плечи. Воздух будто сгустился.

— Я пришёл за ответами. И если ты мне их не дашь — я заберу их сам. По частям. Слово за словом. Вздох за вздохом. Ты ведь знаешь, как это бывает.

Он отвернулся.

— Думаешь, я испугаюсь?

Я чуть склонился к нему, и в голосе моём зазвучала ледяная ясность:

— Я не пришёл пугать. Я пришёл закончить.

Я стоял в полумраке подвала, прислушиваясь к ритмичному капанью воды в углу. Мой взгляд не отпускал Джавида — тот, казалось, пытался не встречаться со мной глазами, будто забыл, что это только ещё сильнее злило меня.

Я сделал медленный шаг вперёд, и тяжёлое эхо моих шагов заполнило пустое помещение.
— Ты думаешь, что у тебя ещё есть выбор? — мой голос был низким, спокойным, но каждый слог врезался в воздух, будто нож. — Думаешь, я пришёл сюда, чтобы уговорить тебя?

Он молчал, подбородок дрожал, но глаза упрямо не поднимались.

— Знаешь, в чём твоя проблема, Джавид? — я присел на край стола, что стоял рядом, положив ладони на колени. — Ты жил в уверенности, что ты пешка. А я вижу в тебе кое-что большее. Не в хорошем смысле. Ты не просто марионетка. Ты один из тех, кто знал. Кто смотрел в другую сторону, пока рядом рушились жизни.

— Я... — голос его сорвался. — Я ничего не решал...

Я наклонился ближе, так, чтобы он чувствовал моё дыхание.
— И всё же ты был рядом. Слышал. Видел. Молчал. А теперь говоришь, что «не решал»? — я усмехнулся. — Решал. Своим молчанием ты решал. Ты выбрал сторону.

Он отвернулся, будто я его ударил.

— Всё, что я хочу, — продолжил я, — это услышать правду. Всё. Без красивых обёрток, без жалости к себе. Только факты. Фамилии. Даты. Места. Кто был на связи. Кто дал приказ. — Я выпрямился. — И ты мне это скажешь. Потому что ты боишься не меня. Ты боишься того, что будет, когда я уйду отсюда ни с чем. Когда начнёт говорить кто-то другой. Кто не будет так вежлив, как я.

— Ты... — Он сглотнул. — Ты ничего не докажешь, если я промолчу.

Я засмеялся. Тихо. Холодно.

— Джавид. У меня уже всё есть. Мне нужны лишь последние куски, чтобы собрать мозаику. Ты же знаешь, что всё это — вопрос времени. Только ты можешь решить: уйдёшь ли ты в темноту с последним словом... или так и останешься трусливым молчуном.

Тишина повисла между нами, как гулкая, натянутая струна. И я видел, как в нём борются страх и желание выжить. Он ещё не сломался. Но начал трещать по швам.

Я сделал шаг назад, глядя прямо в его глаза.

— Последний шанс, Джавид. Потом я поднимаюсь наверх... и ты остаёшься здесь. Один. В темноте. Со своими страхами. Думай.

Я стоял перед ним — сжав кулаки, сдерживая ярость, которая кипела в груди, как расплавленный свинец. Воздух в подвале был тяжёлым, густым, будто пропитанным всеми теми словами, что никто никогда не решался произнести. Джавид сидел на стуле — связан, подавленный, но не побеждённый. Пока ещё.

Он избегал моего взгляда. Щека была разбита, губа рассечена. Его дыхание было неровным, будто он сам не знал — доживёт ли до конца этого разговора. Я наклонился ближе.

— Начинай говорить. — Мой голос был низким, хриплым от усталости и ярости. — Всё. Без дёшевых игр. У тебя один шанс. Один, Джавид. Ты понимаешь?

Он вздрогнул. Сжал зубы. Но не ответил.

— Я не буду повторять.

Я резко выпрямился и ударил кулаком по столу рядом. Дерево застонало под напором. Джавид дёрнулся всем телом. Его дыхание участилось, в глазах мелькнул страх. Настоящий.

— Я... — выдохнул он, будто с трудом выдавливая слова из глубины своей гнилой души. — Я не должен был... Это... Это всё зашло слишком далеко...

Я молчал. Ждал. Наклоняясь чуть вперёд, чтобы не пропустить ни звука.

— Я... не думал, что всё выйдет из-под контроля. Всё должно было быть просто... просто давление, просто... напугать, но он... Фарук... — он закрыл глаза, будто хотел спрятаться в темноте от самого себя. — Он начал копать...

— Что копать? — Мой голос был тихим, почти ласковым. Но это была тишина перед бурей. — Что именно он узнал?

— Про отгрузки... — Джавид глотнул воздух, и его голос дрогнул, почти сломался. — Про тот ангар... про накладные... Он был не идиотом... слишком близко подошёл...

Он замолчал. Я не двинулся. Только чуть склонил голову.

— И?

— Я не хотел! — вырвалось из него, внезапно, отчаянно. — Я клянусь! Это они... они сказали... если он не исчезнет, всё рухнет. Все мы. Я... я просто открыл дверь! Только открыл! Не знал, что его... что его убьют!

Я резко схватил его за ворот рубашки и потянул к себе.

— Кто? Кто «они»? Джавид, у тебя нет времени ломаться. Говори, или я заставлю тебя.

— Эмирхан... — прошептал он. — И тот, кого ты не знаешь... У него нет имени. Только кличка. Его боятся даже те, кто с ним работает. Он через Джемаля всё провёл...

Я отпустил его. Он почти рухнул на стул, тяжело дыша. Лицо — серое. Руки дрожат. Он не смотрит на меня.

— Фарук хотел тебя предупредить, — проговорил он едва слышно. — Он понял, что следующая цель — ты. И... и ещё кто-то рядом с тобой. Женщина.

Мир сжался в одну точку. В груди что-то оборвалось. Я чувствовал, как с каждой секундой всё внутри становится холоднее.

— Хаят? — прошипел я, как яд.

Он лишь кивнул. Едва заметно. Как будто даже сам себе не мог признаться, что сказал это вслух.

Я сделал шаг назад. Мне нужно было не сорваться. Не врезать. Не убить. Не сейчас.

— Всё. Ты рассказал всё?

— Я... я... — он запнулся, замер, будто что-то ещё держал внутри. Но я уже знал, что это.

— Дальше. — Я скрестил руки, не сводя с него взгляда. — Дальше, Джавид. Не замирай. Не сейчас.

— Они... следят за домом. Уже давно. Просто не нападали, потому что... ещё не пришёл приказ. Её фото... её распорядок... всё у них. Я... я помогал. По началу. Не знал, кто она тебе...

Тьма разливалась внутри меня, поглощая каждый нерв. Я не двигался. Словно и не дышал. Только слушал. Запоминал.

Он говорил ещё. Кусками. Прерывисто. С хрипами и рыданиями, иногда впадая в ступор. А я продолжал слушать. Пока всё не было выложено. Вся грязь. Все имена. Все шаги. Все улицы, где прятались те, кто теперь был обречён.

И когда он закончил, я просто развернулся и пошёл к выходу.

Спина горела, будто кто-то вырезал на ней лезвием ярость. Я не чувствовал ни усталости, ни боли. Только пульс в висках, как отдалённые удары барабана — отсчёт времени до момента, когда я сам начну охоту.

Я уже почти дошёл до двери. Сердце всё ещё колотилось после допроса, но внутри нарастало странное, вязкое опустошение — как после ливня, который унес с собой всю ярость. Я взялся за ручку, собираясь уйти, выдохнуть, привести мысли в порядок... Но тогда я услышал это:

— Кахраман... — голос Джавида дрогнул, будто он решался на шаг в пропасть. — Подожди...

Я обернулся медленно, в глазах ещё плыл гнев, но что-то в его тоне было другим. Не страх, не попытка оправдаться. Что-то личное. Настолько личное, что он сам не знал, как это сказать.

— Мне... мне нужно кое-что тебе сказать, — он сглотнул, тяжело, шумно, будто эти слова застряли у него в горле, как кость. — Это... Это важно. Тебе нужно знать.

Я замер. Его лицо побледнело, будто он собирался вывернуть наизнанку самую глубоко зарытую правду. Я ничего не сказал — просто смотрел. И этого хватило, чтобы он продолжил.

— Это... про Айсун.

Имя ударило по мне, как пощёчина. Я не слышал его вслух уже много лет. С тех самых пор, как она исчезла. Как предала меня. Как оставила всё за спиной — в том числе и меня. Мои руки сжались в кулаки, но я остался стоять, выпрямленный, как натянутая струна.

— Она... — Джавид с трудом подбирал слова, будто каждое из них резало ему язык. — У неё... есть сын.

Молния пронзила воздух. Молча. Без грома. Я не шелохнулся.

— Мальчику... около пяти. Тёмные волосы. Чёрные глаза. Упрямый взгляд, — он говорил с натужной осторожностью, как будто пытался нарисовать портрет без краски, только голосом. — Я видел его однажды. Он... Он похож на тебя, Кахраман.

Я отпрянул в мыслях, как от удара. Внутри меня всё сжалось. Нет, нет, это невозможно. Я сразу отмёл это. Но сомнение — яд — уже проникло в кровь.

— Что ты несёшь? — выдохнул я. Голос прозвучал хрипло, даже для меня самого.

— Я не вру, — он поднял руки, будто защищался. — Она скрывалась, жила под чужим именем. Но у неё есть сын, и... всё указывает на то, что он твой.

Я не мог дышать. Всё внутри оборвалось. Комната, стены, этот чёртов подвал — исчезли. Осталась только тишина и голос Джавида, будто из другого мира.

— Почему ты мне не сказал раньше?! — рявкнул я, шагнув к нему. Он отшатнулся, но не замолчал.

— Я не был уверен. И... я боялся. Но после всего... — он запнулся. — Ты должен знать, Кахраман. У тебя, возможно, есть сын.

Сын.

Слово резануло как бритва. Я пытался заглушить его внутри. Это не укладывалось. Это не помещалось ни в одну из полок моей памяти, ни в одну из трещин моей боли. Айсун... Она... Она могла... и не сказала?

— Где она? — выдавил я, голос стал камнем.

— Я... не знаю. Но... я слышал, что она где-то на юге. В маленьком городе. Она скрывается.

Мои мысли были как шторм. Ветер, дождь, обломки. Я стоял, глядя на Джавида, и чувствовал, как привычный мир начал разваливаться на куски. И в каждом из них — лицо женщины, что предала, и лицо ребёнка, которого я никогда не видел.

Сын.

Я развернулся, не сказав больше ни слова. Дверь подвала хлопнула позади меня с грохотом, как выстрел.

Но в голове всё звенело одно имя. Не Айсун. Нет. Я ещё не был готов к её имени.

Сын. Мой... сын?

Машина ревела под ним, как зверь. Колёса глотали асфальт, будто время — бесконечно, но Кахраман чувствовал, как всё внутри сжимается. Как будто кто-то раскрыл старую, грязную рану и ткнул туда пальцем. Он мчался, но сам не знал — от чего или к чему. Дом? Тишина? Или просто укрытие от мыслей, которые раздирали изнутри.

Он крепко сжал руль. Костяшки пальцев побелели. Его челюсть была сжата так сильно, что казалось — треснут зубы. А внутри всё билось: гнев, шок... и ещё нечто опасное — сомнение. Нет, не сомнение, даже не страх. Что-то другое, более глубокое, уродливое. Надежда. Та, что не просила разрешения. Та, что вонзалась в него острым жалом, шепча: «А вдруг?..»

— Он врал, — процедил он сквозь зубы, глядя в лобовое стекло, будто хотел прожечь его взглядом. — Он пытается сломать меня. Он всегда это делал. Айсун — лгунья. Предательница. Она исчезла без слова. Без объяснений.

Пальцы ударили по рулю, резко. Громко. Сердце колотилось в груди, как в клетке.

— Я не был с ней без защиты. Я точно помню. — Он вслух спорил с пустотой, будто хотел перекричать голос, зарождающийся глубоко в нём самом. — Она знала, как использовать. Как манипулировать.

Он резко свернул на обочину. Машина заскрипела, остановившись. Он выключил двигатель. В салоне повисла тишина, давящая, как туман.

Сидел, сгорбившись, взгляд уткнулся куда-то в точку на приборной панели. Всё возвращалось, будто плёнка перематывалась в голове: её глаза, то, как она смотрела, как уходила. Сколько боли тогда было. И теперь... мальчик? С тёмными глазами, как у него? С волосами, как у него в детстве? Джавид описывал его так, словно знал каждый штрих. Слишком точно. Слишком убедительно.

Кахраман сжал кулаки. Нет. Это не может быть. Или может?

— Если он... если это правда... — голос сорвался. Он замолчал. Даже в одиночестве не мог договорить.

В голове всплыли картинки: мальчик, лет пяти, бегущий по зелёной траве, голос, смех, который он никогда не слышал, но мог представить. Образ, который никогда не видел, но что-то в груди отозвалось на него. Глупо. Опасно. Безрассудно.

Он тряхнул головой. Ударил ладонью по рулю ещё раз.

— Нет. Ты не позволишь себе верить. Это ловушка. Это манипуляция.

Но разум — он может спорить, отвергать, кричать. А вот сердце... сердце уже слушало. И, возможно, уже верило.