Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В утре, что пахнет тобой и покоем,
Взгляд — как прикосновение без слов.
Ты уходишь, но оставляешь за мною
Шёпот, в котором и нежность, и зов.

Под запястьем — след поцелуя тайного,
Он сильней, чем любые клятвы.
Я молчу, но душа моя — занята,
Тобой... ещё до вечерней правды.
_________________________________

Кахраман Емирхан

Прошёл месяц.
Один из самых долгих месяцев в его жизни.

Он не привык считать дни. В его мире счёт вёлся иначе: по убитым врагам, по проверкам на преданность, по граммам силы, которую приходилось сдерживать. Но с того утра, когда Хаят заперлась в ванной, он стал считать — не дни, а перемены. Тонкие, почти неуловимые, как хрупкие трещины в старом стекле. Сначала она избегала его взглядов, потом — не отворачивалась. Потом заговорила. Потом — осталась в комнате дольше, чем на пять минут.

А он... он не торопил её. Впервые в жизни позволил себе быть рядом, не владея. Не приказывая. Просто — быть.

Но за всё это время, пока она училась дышать рядом с ним, он продолжал охотиться. Тихо. Методично. Жестоко. Потому что тот, кто посмел дотронуться до неё, не имел права дышать. Джавид.

Он ждал этого пять лет. Пять лет грязи, крови, предательств. Пять лет, в течение которых Джавид уходил из-под носа, исчезал, оставлял за собой тела и шрамы. А потом — он забрал её. Его Хаят. Его тень, его слабость, его якорь. И тем самым подписал себе смертный приговор.

Сегодня — конец.

Кахраман шёл по узкому коридору своего подземного бункера. Стены были каменные, холодные, пахли сталью, потом и страхом. Его ботинки звучно стучали по полу. Он не спешил. Пусть Джавид подождёт. Он ждал его слишком долго.

Охранник открыл перед ним тяжёлую железную дверь. Свет был тусклым, серым, почти подземным. Пахло металлом, кровью, старой кожей.

И там, посреди полутёмной комнаты, прикованный к стене, сидел он. Джавид. Обросший, с разбитыми губами, с глазами, в которых ещё теплилась наглая искра. Он усмехнулся, криво, с вызовом.

— Емирхан бей — сипло сказал он. — Ты стал сентиментальным. Раньше уже бы убил.

Кахраман медленно подошёл. Не торопясь. Его лицо было как вырезанное из мрамора — ни одного лишнего движения, ни одной эмоции. Только тишина. Глубокая, давящая. Он остановился прямо перед ним, посмотрел вниз. Молча.

— Ты ведь ради девчонки, да? — продолжал Джавид, усмехаясь. — Она тебе понравилась? Такая... трепетная. Как она кричала, когда...

Щелчок. Один удар. Быстрый, но точный. Кулак Кахрамана врезался в лицо Джавида так, что тот ударился головой о стену.

— Не произноси её имя, — тихо сказал он. Даже не рявкнул. Просто — приказал, как будто каждое слово весило тонну.

Джавид захрипел, сплюнул кровь, но всё равно ухмыльнулся.

— Значит, всё-таки полюбил, да? Кто бы мог подумать. Холодный ублюдок Емирхан... и любовь.

Кахраман наклонился ближе. Его дыхание было ровным, как перед выстрелом.

— Я не люблю, — прошептал он. — Я уничтожаю тех, кто трогает то, что моё.

И в этой фразе не было ни грамма театра. Только правда. Страшная. Жгучая. Оправданная.

Он встал прямо. На лице — всё та же маска. Но внутри кипело. Не от злости. От воспоминаний. Её крик. Её взгляд в ванной. Её дрожащие пальцы. То, как она боялась даже дышать рядом с ним. И то, как потом начала привыкать. Принимать. Верить.

Он вышел из камеры, оставив Джавида одному. Пока что.

Потому что сегодня он не пришёл убивать. Он пришёл показать, что месть — это не всегда быстрая смерть. Иногда — это ожидание. Молчание. Агония.

Он шёл по коридору обратно, нажав кнопку на рации.

— Не трогать его. Пока не скажу.

Голос его был стальным. Как и шаги. Как и намерения.

А в голове — Хаят. В чьей спальне он каждое утро открывал дверь и, не заходя, просто слушал её дыхание. Тихое. Ровное. Спокойное.

Значит, всё правильно. Значит, она снова жива.

А Джавид... будет гнить.

После камеры, после запаха крови и металла, он вернулся в офис — на час, не больше. Просто чтобы закрыть пару документов, отдать приказы, проверить отчёты. Всё шло по плану, всё двигалось. Но в голове всё равно — не цифры и не логистика. В голове — она.

Он долго не мог понять, как Хаят вошла в него так глубоко. Не скандалом, не страстью, не дерзостью. А своей тишиной. Хрупкой, сломанной тишиной, которую он когда-то хотел уничтожить, а теперь — берёг, как реликвию.

Две недели назад они переехали. Сам. Организовал всё. Снял дом в районе, где не слышно выстрелов и машин с охраной. Небольшой, двухэтажный, с закрытым садом, террасой, мягким светом и запахом чего-то настоящего. Не особняк. Дом. Их дом.

И он не думал, что ему будет там... легче. Без тяжести фамилии, без давящего взгляда отца, без шёпота коридоров, где каждый шаг подчинялся традициям. А она... она будто начала дышать. Впервые по-настоящему.

Он ехал домой медленно. Без сирен. Без охраны. Только он и дорога, сквозь мягкие огни вечернего города, который будто на секунду перестал быть грязным. Только на этом маршруте. Только в эту ночь.

Он припарковался у калитки. Тихо закрыл за собой дверь, прошёл по дорожке, где под ногами хрустела мелкая галька. Дом встречал его мягким светом окон. На втором горела только одна лампа — её комната. Но внутри уже пахло... ужином.

Когда он открыл дверь, его ударило в лицо нечто простое. Домашнее. Запах томатов, базилика, свежей выпечки. И тишина. Но не пугающая, а... уютная.

Он снял пальто, прошёл вглубь. В кухне горел тёплый свет, и она стояла у плиты. В его серой футболке, с закатанными рукавами, босиком. Волосы собраны небрежно, пара прядей выбилась у шеи. Она не услышала его сразу. Пела. Тихо. Почти шёпотом. Итальянскую мелодию. Ту самую, что он когда-то случайно услышал в её наушниках.

Он остановился в дверях. Не пошевелился. Просто смотрел. Жадно. Медленно. Он умел убивать — с первого выстрела. Но вот научиться смотреть на неё без того, чтобы сердце не дрогнуло — до сих пор не мог.

— Я слышу, как ты дышишь, — вдруг сказала она, не поворачиваясь. Улыбнулась. — Ты всегда так дышишь, когда смотришь.

Он усмехнулся.
— Я просто проверяю, не сожгла ли ты кухню.

Она повернулась к нему, в руках — деревянная ложка, на щеке — крошка муки.
— Очень смешно, Кахраман бей. Ужин готов.

Он подошёл ближе. Не сразу. Словно давая ей выбор — отступить, уйти, если нужно. Но она не отступила. Просто поставила ложку на стол и кивнула на сервированный столик у окна.

— Мы сегодня одни? — спросил он, снимая пиджак.

— Как и все вечера последнюю неделю, — она кивнула. — Я сказала Айлин не приезжать. Хотела... побыть с тобой.

Он взглянул на неё. В эти глаза, в которых исчез страх. Осталась только осторожность. Но и в ней — доверие.

Он сел за стол, взял вилку. Пробуя первое блюдо, замер.
— Это... ты сама сделала?

— Если отравишься — да, сама, — улыбнулась она, но глаза у неё были другие. Мягкие. Глубокие. Чуть дрожащие, как будто она каждый раз проверяла, как далеко можно зайти.

Он ел молча. Медленно. А она сидела напротив, наблюдая, будто пыталась прочесть его реакцию по миллиметру бровей.

Когда они доели, он налил себе бокал вина. Второй — ей.
— За дом, — тихо сказал он. — За нас. Без особняка.

Она взяла бокал. Осторожно, двумя руками.
— За всё, что мы ещё не сказали.

Они выпили. И в этой тишине, без звонких слов и страстных прикосновений, он понял — за этот месяц, она стала его воздухом.

Она встала первой. Медленно. Женственно. Слишком спокойно — чтобы не быть нарочно. В его футболке, босиком, с этой небрежной прядью, что соскользнула к шее. Даже в этом простом движении была какая-то... дьявольская игра. Но без слов. Без вызова. Только намёк. И он ловил каждый.

Я остался за столом. Сделал глоток вина. Глаза невольно снова скользнули по её телу. Внизу живота гул — такой, что я сжал руку в кулак под столом. Видел, как она двигается по кухне. Как выгибается чуть больше, чем нужно. Как смотрит на меня — будто случайно, но слишком точно, чтобы я поверил.

Я знал, что она заметила. С самого начала ужина. Как она могла не заметить?

Я встал, медленно закатал рукава, пошёл к ней. Без слов. Плечом почти касаясь её. Бок о бок. Я даже не смотрел на неё сначала — просто взял полотенце и стал вытирать посуду, которую она мыла. Это молчание — оно было острым, вязким. Но не холодным. Напряжение — как натянутый тетивой лук между нами.

И тут — её голос.
— Ты так и будешь молчать весь вечер?

Я едва заметно усмехнулся.
— Я ел.

— С такой... сосредоточенностью, будто боролся с кем-то.

Она выдержала паузу. Я уже знал, что она не остановится.
— Или с чем-то, — добавила, и в голосе была эта иголка. Стёб. Проверка.

Я не повёлся. Спокойно продолжал вытирать тарелку.

— Ты ведь даже не пытался это скрыть, Кахраман, — тихо, будто шепчет, но с вызовом. — Всё ужин... это невозможно было не заметить.

Я повернулся. Прямо к ней. Поставил тарелку. Медленно выпрямился.
— Что именно ты заметила?

Она прикусила губу. Ага. Сама начала — а теперь отводит взгляд.
— Твои... эмоции. Очень мужские. Очень... видимые, — глаза у неё блестели. Улыбка — наигранно дерзкая. Маленькая ведьма.

Я не ответил. Только положил полотенце. Не шумно. Не резко. Сдержанно.

Подошёл ближе. Один шаг. Этого было достаточно.

— Я мужчина — произнёс тихо, но так, чтобы каждое слово будто падало в неё камнем. — Я вижу свою жену, в моей футболке. Босиком. С мукой на щеке. Что выглядит очень сексуально. Я чувствую. И не собираюсь это скрывать.

Она смотрела на меня снизу вверх. Я видел — дыхание участилось. Она ждала — что дальше?

Я склонился ближе.
— Но ты забыла главное, Хаят. Я умею терпеть.
Провёл пальцем по её щеке.
— Умею ждать.
Прошептал ей в самое ухо:
— Но только если хочу.

Её зрачки расширились. Губы чуть приоткрылись. И в этот момент, я знал — она уже проиграла. Ей захотелось сбежать. Или наоборот — остаться, раствориться в этом моменте. Но я отступил.

Развернулся. Просто пошёл к дивану. Спокойно.
— Когда закончишь с посудой, — бросил через плечо, — принеси мне чай. Как положено жене мафиози.

И в отражении стеклянной дверцы шкафа я видел, как она осталась стоять у раковины. Тихая. Сбившаяся с ритма. Прижав руку к животу — будто держала там всё, что начало рваться наружу.

Я сел. Спокойно. Как будто ничего. Но внутри всё уже кипело.

Я слышал её шаги ещё до того, как она вошла в комнату. Не громкие — мягкие, легкие, как будто босые ступни касались мрамора с осторожностью. Она шла не спеша. Несла поднос. Осторожно, но неуверенно — будто шла не с чаем, а с чем-то хрупким, как тонкое стекло, которое может треснуть от одного неверного взгляда.

Я сидел в глубине дивана, руки раскинул по спинке, взгляд — в сторону окна. Я видел, как за стеклом медленно затягивался вечер. Над Босфором садилось солнце. Небо окрашивалось в золото и уголь.

Я не смотрел на неё. Но чувствовал её. Её дыхание, её аромат, её нерешительность.
Она поставила поднос на низкий столик. Движения аккуратные. Потом села рядом. Не вплотную. Но ближе, чем раньше. На расстоянии, которое уже нельзя было назвать безопасным.

Она не сказала ни слова. Просто взяла чашку и протянула мне.
Я взял её — не сразу. Сперва коснулся пальцами её руки. Кожа — тёплая, сухая, дрожащая.

Я посмотрел на чай. Он парил. Как и воздух между нами.

Мы молчали. Но это молчание больше говорило, чем любые слова. Оно было плотным. Горячим. Дразнящим.

Я поставил чашку обратно. Не пил.

Протянул руку. Не спеша.
Пальцами обхватил её запястье — нежно, но твёрдо.
Она вздрогнула, но не отстранилась.
Я медленно, без лишнего усилия, притянул её ближе.
Пока её бедро не коснулось моего. Пока её плечо не оказалось под моей рукой.

Она подняла на меня глаза. Эти тёмные, тёплые, растерянные.
Я всё ещё не говорил.

Просто держал её руку. Большим пальцем провёл по внутренней стороне запястья.
Кожа там — тонкая, чувствительная. И я чувствовал, как под ней бьётся пульс. Учащённо. Быстро. Ради меня.

Я не улыбался. Но внутри — что-то дрогнуло.
Она стала моей. Уже тогда. Без криков, без присяги. Просто — с этим касанием. С этим доверием.

Она сделала вдох. Глубокий.
Я услышал, как сердце у неё колотится.
И всё, что хотел — это закрыть ей глаза своей ладонью. Прислониться лбом к её виску. Сказать, что уже не отпущу. Никогда.

Но я молчал.

Просто держал её руку.
Просто сидел рядом.
Просто сгорал — вместе с ней.

Она сидела рядом. Тепло её тела передавалось через ткань. Мы оба знали — это не просто тишина между мужем и женой. Это было ожидание. Ощущение, что что-то вот-вот сдвинется. Как будто весь воздух в комнате сгустился, стал вязким, как мед, и в нём можно было утонуть.

И вдруг — её движение.
Маленький наклон в мою сторону, будто бы случайный. Она потянулась за чашкой, и в этот момент её бедро легко, чуть мимоходом, скользнуло по мне. По моей напряжённости. Не просто прикосновение — это была провокация. Холодная, тихая, женская.

Я замер. Сжал челюсти.
Медленно втянул воздух через нос. И всё же остался неподвижным. Она думала, что я не заметил. Или хотела, чтобы я отреагировал. Но я знал её игру. И не собирался дарить ей победу так легко.

Я повернулся к ней. Медленно. Спокойно. Даже с ленцой. Глаза мои скользнули по её лицу. Она делала вид, что смотрит в чашку. Как будто ничего не произошло. Но пальцы выдали — они чуть дрожали. Не от страха. От предвкушения.

Я наклонился ближе. Почти коснувшись губами её уха.

— Хаят...

Она вздрогнула. Словно её окатило чем-то горячим.
Я продолжил, почти шепча, но твёрдо:

— Ты знаешь, что у мужа есть... долг перед женой, да?

Я выпрямился. Взглянул на неё прямо. Уголки губ дрогнули. Это была не улыбка. Это было предупреждение. Или обещание.

— Но есть и обратная сторона, — добавил я чуть громче, беря чашку. — Супружеский долг жены.
Я сделал глоток.
— Который ты, кстати, саботируешь уже два месяца.

Она смотрела на меня — с округлившимися глазами, с лёгкой тенью румянца на щеках.
Я отставил чашку. Медленно.
— А я терплю. Как святой. Как имам в пятничный намаз.

Я чуть подался к ней.
— Но ты ведь знаешь, Хаят...
Мои пальцы коснулись её подбородка.
— Даже самый терпеливый мужчина, рано или поздно перестаёт молчать.

Она смотрела на меня, будто между страхом и желанием. Между бегством и шагом вперёд. И я видел — она не знала, что будет дальше. Но ей хотелось знать.

Я провёл пальцем по её губам. Лёгкое касание. Почти невесомое.

— Ты уверена, что хочешь играть со мной, жизнь моя?

Я отстранился.
Откинулся на спинку дивана. Взял чашку. Пил спокойно, будто ничего не было. А она сидела рядом, с пылающими щеками и запутавшимся сердцем.

Но я знал — она сделала первый шаг. Теперь моя очередь.

Хаят Емирхан

Я сидела рядом с ним, чувствуя, как кожа под футболкой будто вспыхивает от одного его взгляда. От каждого слова, от этой плотной тишины между нами. Я не дура. Я знала, что он почувствовал. Конечно, почувствовал.

И когда он заговорил — низко, спокойно, почти лениво, — во мне что-то оборвалось.

Супружеский долг... — повторила я в голове его слова, как заклинание.

Я сглотнула. Хотела что-то сказать, честно. Хотела пошутить, как обычно. Уколоть его словом. Ответить дерзко, с вызовом — как делала до этого не раз. Но язык будто прилип к нёбу. Сердце колотилось слишком громко, и от этого мне стало страшно.

Не от него. Нет.
От себя.

Я смотрела на его пальцы, на чашку в его руках. Как он её держал. Как спокойно он пил чай, будто не разжёг в моей груди пожар.
Он что-то сказал ещё — про терпение, про турков, про имама. Я слышала, но не понимала. Слова шли мимо, а глаза ловили только его губы. Его подбородок. Его голос.

Когда он коснулся моего подбородка, я затаила дыхание. Мне захотелось наклониться ближе. Почувствовать, как он дышит. Позволить себе что-то, что боялась даже представить.

— Ты уверена, что хочешь играть со мной, жизнь моя?

Эти слова ударили в самое нутро. Как будто он сорвал с меня всю защиту, всю броню, за которой я так долго пряталась.

Я попыталась улыбнуться.
— Я... — выдавила. — Я не играю...

Это была правда. Но и ложь. Я не знала, чего хочу на самом деле. Я хотела его — сильно. Не как девочка, мечтающая о красивом мужчине. Как женщина, которая нашла в нём силу. Надёжность. Но эта же сила пугала меня. Не его. Меня саму.

— Я... — начала снова, но голос дрогнул. Я отвернулась, не выдержала его взгляда. Встала. Резко. Слишком резко.

Он не остановил меня. Даже не пошевелился.

Я сделала шаг назад. Ещё один. Сердце колотилось в горле. В висках стучало.
— Мне... мне нужно... — пробормотала. — Я сейчас... быстро...

Я почти выбежала из комнаты. Не оглядываясь. Зашла в спальню — в нашу спальню — и закрыла дверь. Не на замок. Просто прикрыла. Как будто оставляла ему шанс... войти. Если захочет.

Я прислонилась спиной к двери. Глубоко вдохнула. Потом выдохнула. Руки дрожали. Не от страха. От жара внутри. От того, что я снова сбежала. Снова. От него — от мужчины, который ничего мне не сделал, кроме того, что держал меня, когда мне было хуже всего. Который спас, вытащил, терпел.

Но я не доверяла себе. Не верила, что могу быть рядом с ним, отдаться этому чувству — и не потеряться. Не сломаться. Не стать слабой.

Я провела руками по лицу. Вздохнула.
— Я боюсь себя рядом с тобой, Кахраман, — шепнула я в пустоту.

И сердце, как назло, ударилось о грудь сильнее, чем прежде.

Я долго стояла у двери, слушая тишину за ней. Он не пошёл за мной. Не окликнул, не постучал. И это... злило. Но ещё больше — пугало.
Может, я переборщила? Может, он и правда устал терпеть мои бегства?

Я закрыла глаза, уговаривая себя не накручивать. Просто дыши, Хаят.
Ты же не обязана быть готова в ту же секунду, когда он готов. Ты — не чья-то тень. Ты — ты. И ты имеешь право бояться. Даже его.

И вот тогда, чтобы немного вернуть себе контроль, я открыла шкаф. Достала пижаму. Розовую. С сердечками. Ту самую. Она была мягкая, уютная, с длинными рукавами и штанинами. И да, я знала — он её ненавидит. Всегда морщился, когда видел на мне эту пижаму. "Как девочка из мультика", — говорил. "Ты моя жена, а не школьница", — бурчал с серьёзным лицом.

Но мне было всё равно.
Сейчас — особенно.

Я схватила её и направилась в ванную.

Под горячей водой старалась смыть не только день, но и всё, что сидело в груди — комом, болью, желанием. Мокрые волосы прилипали к лопаткам, а ладони бессильно упирались в кафель. Я закрыла глаза, позволив струям пройтись по телу, как чьим-то осторожным, ласковым пальцам. Нет. Не чьим-то. Его.

И от этой мысли сердце снова сжалось.

Я вытерлась, закрутила волосы в полотенце и надела свою пижаму. Она пахла домом. Безопасностью. Солнечным утром. Мне нужно было это сейчас — немного простого уюта, чего-то своего, не подчинённого ему.

Когда я вернулась в спальню, свет был приглушён. Я подошла к кровати, села на край. Комната была тихой. Только мои шаги и дыхание.
Я медленно легла на свою сторону, отвернувшись к окну. Закуталась в одеяло до подбородка. Слишком не по-взрослому. Слишком по-девичьи.
Но мне было хорошо.
И холодно.
Без него — всегда холодно, даже под самым тёплым пледом.

Я закрыла глаза. Но не спала. Слушала.

И тут услышала, как щёлкнул замок входной двери.

Он вернулся.

Шаги — глухие, уверенные. Без спешки. Не тяжёлые, но твёрдые. Он всегда так ходил — будто знал, что земля под ним — его.

Я замерла. Не пошевелилась. Сердце застучало быстрее, но я сделала вид, что сплю.

Шаги приближались. Он знал, что я здесь. Он всегда знал, где я. Как будто чувствовал по воздуху, по дыханию, по самому пространству.

Он остановился у двери. На секунду.
А потом — вошёл.

Я лежала неподвижно, с закрытыми глазами, будто уже спала. Но сердце стучало так громко, что, казалось, он мог услышать его ещё в прихожей.
Когда дверь тихо щёлкнула, я сдержалась, чтобы не вздрогнуть. Его шаги были тяжёлыми, уверенными, как всегда. Как у мужчины, который ни в чём не сомневается. Даже в себе. Особенно в себе.

Он остановился у входа в спальню. Не двигался. Просто стоял. Смотрел.
Я чувствовала его взгляд. Он будто прошёлся по мне — от пяток до макушки. А потом задержался. Долго. Именно там, где надо было — на пижаме.

Молчание повисло густым туманом. А потом — тихое, едва слышное, но выразительное:

— Опять эта розовая... — ворчание, тяжёлое, мужское, чуть насмешливое, с долей обречённости, как будто он и сам знал — это бессмысленно. — Серьёзно, Хаят?

Я чуть приоткрыла один глаз, увидела, как он стоит в дверях, одной рукой облокотившись о косяк, нахмуренный, с тем выражением, будто я только что предала его лично.
И мне, несмотря ни на что, стало... тепло.
Очень.

Я быстро отвернулась, прижимаясь щекой к подушке, чтобы он не увидел, как уголки моих губ медленно ползут вверх.
И не сдержалась. Хихикнула.
Тихо. Почти беззвучно. Но достаточно, чтобы он услышал.

— Привыкай, Кахраман, — прошептала я себе под нос, всё ещё улыбаясь в подушку. — Это я. Настоящая.

Он фыркнул, будто услышав. Не удивилась бы, если да. Он всегда ловил мои мысли быстрее, чем я сама успевала их сформулировать.

Шаги. Медленные. Сдержанные. Направились в ванную.
Дверь не хлопнула — только щелчок. Вода зашумела спустя пару минут, а я лежала, слушая, как она льётся. Представляя, как он стоит там — напряжённый, уставший, молчаливый.
Он всегда возвращался домой как солдат с войны. Словно нес с собой весь мир на плечах. И только здесь — рядом со мной — позволял себе быть тише. Мягче. Настоящим.

Когда вода стихла, и я услышала его шаги обратно, моё сердце снова сжалось.
Не потому что я боялась.
Потому что хотела, чтобы он лёг рядом. Просто рядом.

Он зашёл в спальню. И больше не ворчал. Не сказал ни слова. Только подошёл к кровати.
Остановился.
Я чувствовала, как он смотрит на меня снова. Наверняка всё ещё злился на эту пижаму. Или делал вид, что злился.
А потом, не торопясь, он лёг.

Я почувствовала, как прогнулась кровать под его весом. Как его тепло медленно расползается по одеялу.
Он не прикасался ко мне. Даже не касался случайно. Но его присутствие — было слишком ощутимым, чтобы игнорировать.

Я всё ещё лежала, отвернувшись. С закрытыми глазами.
Но внутри... всё дрожало.

И всё же — я была дома. С ним. В пижаме, которую он ненавидел. Но рядом с мужчиной, которого я уже давно не могла не чувствовать каждой клеточкой.

Я почти засыпала. Почти.
До тех пор, пока не почувствовала, как его рука, тёплая и крепкая, обвивает мою талию. Медленно. Уверенно. Как будто всё это время он просто ждал момента.

Я замерла. Не от страха. От... чего-то другого.
От того, как быстро по коже пробежали мурашки.
От того, как глубоко во мне отозвался этот его жест — не навязчивый, не требовательный.
Просто — «Я здесь. Ты моя».

Он не сказал ни слова. Только молча притянул меня к себе ближе, прижимая спиной к его груди. Я чувствовала, как его дыхание коснулось моей макушки. Как с каждой секундой он становился ближе. Тише. Реальнее.

— Ты любишь издеваться надо мной, да жизнь моя?— пробормотал он где-то у моего уха. Голос — чуть хриплый от сна, усталости... или, может быть, от желания. — В этой несчастной пижаме. С сердечками. Аллах, Хаят...

Я не удержалась. Засмеялась. Очень тихо, но достаточно, чтобы он услышал.

— Привыкай, Кахраман, — прошептала я, оборачивая голову к нему на пол-оборота. — Я не для подиума. Я для тепла.

Он чуть усмехнулся. Я почувствовала, как его подбородок касается моей макушки.

— Ты для меня. И без сердечек.
— Ага. Всё, что тебе нужно — кружево и шёлк.

Он хмыкнул, медленно проведя рукой по моему боку, но ни на миг не нарушая границы. Было ощущение, что он сдерживается. Не из вежливости — из уважения. Или, может быть... из доверия.

— Нет, не кружево, — прошептал он, и я услышала, как в голосе зазвенел металл. — Мне нужна ты. Просто ты. Но такая, которая не прячется от себя самой.

Я замолчала. Слова застряли где-то в горле.
Он всегда знал, куда бить. Не грубо. Но метко.

— Я не прячусь, — чуть упрямо, чуть робко сказала я, прижимаясь лбом к его ключице. — Просто... мне иногда страшно.

— Мне тоже, — ответил он спустя паузу. — Только со мной это никто не прощает.

Я прижалась к нему сильнее. Тихо. Без слов. Не для утешения — для единства. Мы оба были уставшие. Надломленные. Но именно в этой слабости и рождалось что-то настоящее.

Между нами всё ещё горел тот самый жаркий огонь. Но сейчас он не жёг. Он согревал.

Я лежала в его объятиях, спрятавшись между его грудью и теплым, слегка сбившимся одеялом. Казалось бы, просто касание. Просто рука на талии. Просто дыхание, щекочущее ухо.

Но всё было не просто.

Между нами искрила тишина.
Густая, натянутая, как шелк между пальцами. Слишком лёгкое движение — и ткань порвётся.

Я не знала, что со мной происходит.
То ли от его голоса. То ли от тепла, струящегося по моему телу от самой сердцевины, то ли от его руки, которая, хоть и лежала спокойно, всё равно казалась властной.
Я вдруг почувствовала, как мое бедро невольно — почти рефлекторно — слегка двинулось вперёд.
Словно тело само решило сократить дистанцию. Проверить, насколько я смелая. Или насколько он терпеливый.

Случайность.
А может, и нет.

Я задержала дыхание, когда бёдрами чуть-чуть сильнее коснулась его паха. Не резко. Не навязчиво.
Почти как будто нечаянно.

Но внутри у меня уже бушевал огонь.

Он молчал.
Секунду.
Две.
Пять.

А потом — его грудь глубоко вздохнула.
И всё пространство между нами вдруг сжалось.
В его голосе не было мягкости. Ни грамма.
Он не играл.

— Если ты продолжишь... — проговорил он глухо, с той особой тяжестью в тоне, от которой всё внутри у меня сжалось и вспыхнуло одновременно. — Я предупреждаю, Хаят. Этой ночью ты не просто будешь спать.

Мурашки побежали по коже, будто услышали приговор.
Я замерла.
Внутри разлился страх. Но не прежний, животный.
Это был новый — странный, глубокий, трепещущий страх, переплетённый с нетерпением.

Я не ответила. Просто тихо вдохнула, чувствуя, как его пальцы сжимают мою талию чуть крепче.
Он ничего не делал.
Просто был рядом.
И этим сводил меня с ума.

Впервые за долгое время я не хотела бежать.
Я хотела остаться.
И понять, на что я готова.

Я знала, что играю с огнём.
Каждое движение — как искра.
Каждый его вдох — как удар сердца.
Мы лежали в тишине, будто мир вокруг затаил дыхание, не решаясь вмешиваться.

Его тело было рядом. Тепло, тяжело, уверенно.
Я чувствовала, как напряжён каждый его мускул. Словно он держит себя в кулаке. Ради меня. Ради моего спокойствия.

Но когда я вновь — на долю секунды — коснулась бедром его, и он резко вдохнул, мне стало ясно: сдержанность дала трещину.

И тогда он повернулся ко мне.
Молча.
Его рука скользнула вдоль моей талии, будто запоминала изгибы, и я почувствовала, как он нависает надо мной.

Его лицо — в сантиметрах.
Взгляд — тяжёлый, как гроза.
Он не спрашивал. Он читал. Меня. Мою дрожь. Моё безмолвное "ещё не готова", и всё же не отступал.

— Я больше не могу, Хаят, — прошептал он, и голос его прозвучал глухо, вдавленно, как будто признание, а не угроза.

Его губы коснулись моей шеи. Мягко. Осторожно. Но с каждой секундой — всё жаднее, всё горячее.
Он оставлял следы — поцелуями, как печатью, как будто метил меня как свою.
А я... я не оттолкнула его.
Я только тихо вздохнула, запрокидывая голову, чтобы дать ему больше простора.

Глупая.
Наивная.
Желанная.

Он начал стягивать с меня пижамную кофту — пальцы скользнули под ткань, и в этот момент меня пронзила волна.
Не страха. Не боли.
Памяти.

Всё нахлынуло — та холодная комната, цепи, чужие руки. Всё, от чего он же сам меня спас.
Я дернулась. Резко.
Руки сжались на его плечах.
— Нет, — прошептала я, не криком, но твёрдо.
Он сразу остановился.

Наши взгляды встретились. Его дыхание было сбито, моё — спутано.
Он смотрел на меня, будто возвращался с края.

— Всё хорошо, — выдохнула я, пытаясь улыбнуться, но сердце колотилось так сильно, что казалось — он слышит. — Просто... не сейчас.

Он не отстранился сразу.
Просто опустил лоб на мою шею. Его пальцы, ещё секунду назад уверенные, теперь мягко поглаживали мою руку.

— Прости, — только и сказал он.
— Не за что, — я шептала, не открывая глаз. — Я... Я просто ещё не отпустила всё. Но я хочу. Правда.

Он кивнул. Я почувствовала, как его губы коснулись моей щеки — не как мужчины, желающего женщину, а как человека, уважающего её душу.
Он лёг рядом, обнял, закрыл нас одеялом.
И я уснула — не от страха, а от того, что мне впервые не нужно было убегать.

***

Проснулась я от того, как его дыхание скользнуло по моей макушке.
Тёплое, ровное, настоящее.
Он всё ещё спал.
Одна его рука лежала на моей талии, вторая — под моей щекой.
Я не помнила, когда ночью он обнял меня. Но знала — я даже во сне не отодвинулась. Мне было спокойно.
С ним.

Я медленно повернула голову, осторожно приподнявшись на локте. Он спал — ресницы опущены, дыхание глубокое, немного хмурый даже во сне, как будто борется с тенями, не признавая даже во сне слабости.
И я вдруг почувствовала желание.
Не то, что приходит с жаром в крови.
А иное — тихое, робкое. Но сильное.
Коснуться его первой.
Не потому что он тянется. А потому что я хочу.

Я наклонилась.
И, затаив дыхание, легко коснулась губами его щеки.
Нежно. Почти боязливо.
Как будто проверяла, умею ли я. Могу ли.
Он не проснулся — но я заметила, как уголок его губ чуть дёрнулся.
Может, это мне показалось. А может...

Я снова легла рядом, пряча улыбку в подушке.
Прошло несколько минут, прежде чем он пошевелился. Его голос был хриплым от сна, низким, как будто земля говорила:

— Уже светло?

— Уже, — тихо ответила я. — Но у нас ещё есть минут десять.

Он не ответил — только поцеловал меня в висок.
И вскоре поднялся с кровати.

Я наблюдала за ним украдкой.
Он прошёл в ванную, всё такой же большой, тёмный, уверенный.
Каждое его движение будто напоминало: "Я здесь. Я твой."
И пусть он ничего такого не говорил, это чувствовалось во всём.

Я слышала, как льётся вода.
Как он там, а я здесь — и это стало привычным. Тихим. Нашим.

Когда он вернулся, я поначалу не обратила внимания.
До тех пор, пока он, стоя у шкафа, не снял футболку.
Прямо передо мной.
Медленно. Спокойно.
Как будто нарочно.

Я прищурилась, не поднимаясь с подушки, только потянулась под одеялом, укрываясь выше.
Он даже не посмотрел на меня — будто был в своей повседневности.
Но я знала. Знала, что он чувствует, как мои глаза цепляются за каждый изгиб его спины, за лёгкий блеск влаги на ключице после душа.

Он делал это на зло.
Специально.
Чтобы я смотрела.
Чтобы помнила, чего не даю.

Я вздохнула, спрятавшись под одеяло с головой.
— Тебе слишком весело с утра, Кахраман, — пробормотала я, почти смеясь в подушку.

Он хмыкнул, и даже сквозь ткань я услышала это.
— А ты слишком быстро прячешься, Хаят. Я всего лишь переодеваюсь.

Я не ответила. Просто лежала, чувствуя, как горю под одеялом, как будто он смотрит сквозь ткань, насквозь.
И сердце стучало так громко, что, казалось, он его слышит.

Я лежала под одеялом, будто в крепости.
Тепло, полумрак, запах свежей простыни и его геля для душа, что витал в воздухе.
Но сильнее всего — его присутствие.
Оно никуда не уходило, даже если он не касался меня.

Я слышала, как щёлкала молния на его брюках.
Как он поправил ворот рубашки.
Как встал у зеркала, проводя рукой по волосам.
И всё это — с тем самым спокойствием, которое раздражающе будоражило меня изнутри.

Я знала: он смотрит на меня.
Может, не всё время, но украдкой — да.
И я не поднимала головы, не открывала глаз, не выдавала, как сердце бешено колотится под грудью.

Я просто... ждала.

И он подошёл.
Тихо.
Спокойно.
Но каждая его ступень — как раскат грома.

Я почувствовала, как одеяло чуть сдвинулось.
Он присел на край кровати.
Тепло его ладони легло на мой бок, поверх ткани. Осторожно, будто он гладил не меня, а мои страхи.

— Прячешься, — его голос звучал спокойно, но я слышала в нём и усмешку, и то самое томление, которое он так мастерски прятал. — Думаешь, я не вижу?

Я не ответила. Только тише вдохнула.

Он наклонился ближе.
Так близко, что я почувствовала, как его губы скользнули по моей щеке.
Нежно. Медленно.
Будто лепестком.

Я не открывала глаз.
Но не могла не дышать быстрее.

Он не отстранился.
Наоборот — его губы приблизились к уху.

— Знаешь, Хаят, — прошептал он, — ты меня наказываешь. Уже два месяца, как я сплю рядом с женщиной, которую хочу до боли... и ничего. Ни капли пощады.

Я резко открыла глаза, но не повернулась.
Он знал, что я слушаю.
Знал, что это останется во мне на весь день.

— Но ты только подливай масло в огонь, — продолжил он, и теперь я чувствовала, как он едва уловимо улыбается. — Просто помни, когда я вернусь вечером — ты тоже будешь здесь. И тогда...

Он не договорил.
Пальцы его скользнули по моему запястью, тыльной стороне ладони.
И я замерла.
Он снова поцеловал туда.
Тихо.
Точно.
Тепло.
Так, как всегда.
Как будто говорил: «Ты моя». Без слов.

И вдруг... он встал.

Никаких громких шагов, никаких хлопков дверью.
Он просто вышел — оставив за собой шлейф запаха, тепло на простыне и рой бабочек в животе.

Я лежала и смотрела в потолок.
С губ не сходила глупая, тёплая улыбка.
Он всегда так делал.
Уходил, будто ничего не случилось, но оставлял за собой следы, от которых невозможно было спрятаться.

И я знала — когда он вернётся вечером, я не смогу быть такой же храброй.
Но, может быть... я попробую.

____________________________________

От автора !

Привет, мои дорогие.
С вами снова Семи. 💌

Я так скучала по вам... правда. Эти несколько дней казались вечностью. Сегодня я пришла не просто с новой главой, но и с кусочком себя — усталой, немного сломанной, но всё ещё держащейся на плаву.

Многие заметили, что всю неделю не было обновлений — и я благодарна каждому, кто ждал молча или с тёплыми словами. Я лечилась. Температура то спадала, то снова поднималась, и хоть сейчас она держится около 37, моё состояние оставляет желать лучшего. Глава далась тяжело. Местами было так плохо, что я откладывала телефон, просто закрывала глаза и старалась дышать.

Я планировала выложить её завтра, но поняла — не смогу. Завтрашний день полностью расписан, и сил не останется ни на строчку. Поэтому пусть лучше сегодня. Пусть не идеально, но честно. От сердца.

Если быть откровенной до конца, то всё это время я чувствовала, что начинаю выкарабкиваться. Думала: «Вот, всё налаживается. Я почти справилась». Но жизнь, как всегда, напомнила, что боль может прийти внезапно.

Вчера я узнала новость. Ту самую, после которой долго не дышишь, не говоришь. Просто сидишь. Я не могу пока рассказать, что именно случилось. Мне нужно время. Я сама ещё не приняла это. Не переварила.

Я просто... ломаюсь. Медленно. Тихо. Где-то внутри. Так, что это не видно, но чувствуется каждым вдохом.
Но я держусь. Для себя. Для вас.
Однажды я смогу рассказать всё. Просто не сейчас. Простите.

Если вы дочитали до этого момента — обнимите меня мысленно. Мне это сейчас нужно. И знайте: я тоже мысленно обнимаю вас. Тепло, крепко, по-настоящему.

Спасибо, что вы рядом.
Спасибо, что ждёте, несмотря ни на что.
Спасибо, что верите.

Я люблю вас.
И я обязательно справлюсь.
А пока — читаем главу. Она изранена, но живая. Как и я.

Ваша Семи. 🕊️