Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В тишине, где дрожит рассвет,
Сердце ищет забытый свет.
Шаг за шагом, без лишних фраз,
Кто-то рядом — и это шанс.

Взгляд укрыл, как тёплый плед,
И исчезнул в груди тот лед.
Пусть всё зыбко, не до конца,
Но на миг — стало легче дышать.

Пусть на шрамах цветёт весна.
И дрожит тишина от нежных шагов.
И в сердце звучит неуверенный зов.
В её глазах — страх, но в душе — вновь свет.
_________________________________

Он вышел из подвала, в котором всё ещё витал запах страха и крови. Тяжесть в груди была почти ощутимой — не от усталости, а от ярости, которая до сих пор жила в нём, клубилась в венах, как медленный яд. Он не был из тех, кто легко отпускал. Он не забывал, не прощал. Особенно когда дело касалось неё.

Уже сидя в машине, Кахраман достал телефон и молча пролистал сообщения. Несколько деловых уведомлений, пару непрочитанных писем от советников, и одно напоминание от его ассистента: «Вы хотели обновить гардероб для госпожи Хаят. Подборка отобрана, ожидаем подтверждения доставки.»

Он кивнул сам себе, щёлкнув пальцем по экрану, утвердил всё: лёгкие платья, уютные свитера, халаты, мягкие пижамы, бельё — всё в нежных, тёплых оттенках, чтобы хоть немного смягчить те стены, в которых она теперь оказалась. Он не знал, как правильно. Но он знал точно — она заслуживает лучшего.

Машина свернула с основной дороги, заехала на частную территорию. Ворота открылись плавно, бесшумно, будто признавая возвращение хозяина. В доме царила гробовая тишина, и только редкие шаги охраны в коридорах напоминали — здесь теперь дышат иначе. Настороженно. Слишком бережно.

Кахраман поднялся по лестнице, чувствуя, как в нём всё сжимается. Он не видел Хаят с утра. И хотя Аслы держала его в курсе, каждую минуту без неё он ощущал, будто в нём что-то не на месте. Он знал: это не про любовь. Это про ответственность. Про связь. Про её взгляд, полный ужаса, и про то, что она прижалась к нему, доверившись. После всего.

Дверь в спальню была приоткрыта. Он постучал только для порядка, а потом вошёл.

Аслы сидела у кровати, обнимая Хаят за плечи. Что-то шептала ей на ухо, укрывала пледом. Девушка выглядела спокойнее, но в её лице всё ещё сквозила усталость, глубинная, выжигающая душу.

— Аслы, — Кахраман остановился у порога, голос его был мягким, но сдержанным. — Можешь нас оставить? Мне нужно поговорить с Хаят.

Аслы подняла голову, встретившись с ним взглядом. Секунду поколебалась, как будто хотела что-то сказать, но всё же молча кивнула. Осторожно убрала руки с плеч подруги, поправила плед, взглянула в глаза Хаят — коротко, по-сестрински — и только потом встала. Проходя мимо Кахрамана, она чуть задержалась, её взгляд был твёрдым:

— Не делай ей больно. Ни словом, ни взглядом.

Он не ответил. Лишь едва заметно кивнул.

Когда дверь за Аслы закрылась, он сделал несколько шагов к кровати. Хаят медленно повернулась в его сторону, её глаза были покрасневшими, усталыми. Она не говорила. Просто смотрела.

А он... он впервые не знал, с чего начать.

Он стоял напротив неё, будто между ними пролегала невидимая пропасть, которую ему предстояло пересечь шаг за шагом. Взгляд Хаят был тихим, словно море после шторма — с виду спокойным, но внутри него всё ещё дремали волны боли.

Он провёл ладонью по затылку, словно собираясь с мыслями, прежде чем наконец заговорил:

— Мне жаль.

Эти два слова прозвучали в комнате с почти осязаемой тяжестью. Он произнёс их медленно, твёрдо, глядя ей прямо в глаза. В них не было раскаяния преступника, скорее боль мужчины, который чувствует себя виноватым даже за то, чего не мог предугадать.

— Всё это... — его голос чуть охрип, — не должно было случиться. Ни одна часть. Ни день, когда ты пропала, ни то, что с тобой сделали, ни то, что ты увидела... Я должен был уберечь тебя. Я должен был найти тебя раньше.

Он сделал шаг ближе, но не дотрагивался. Он знал границы. Она сама расставила их, и он уважал это.

— И я клянусь... — продолжил он тише, — больше никогда ничего подобного не случится. Ни один человек не посмеет даже взглянуть на тебя с мыслью, которая тебе причинит боль. Я не допущу. Никогда.

Тишина повисла между ними, как пауза перед дождём. Хаят сидела на краю кровати, опустив взгляд. Её пальцы крепко сжали край пледа, как будто только так она могла удержаться на месте. Затем вдруг, молча, без слов, она встала.

Кахраман удивлённо дёрнулся, будто хотел удержать её, но не посмел. Она подошла к нему медленно, будто что-то решая внутри себя с каждым шагом. Он не двигался — стоял, как скала, напрягаясь каждым нервом, чтобы не вспугнуть хрупкость этого момента.

Хаят подняла голову, её взгляд дрожал, дыхание сбилось. Она подошла совсем близко, почти касаясь его груди лбом, и тихо, словно это было что-то запретное, встала на носочки. Её губы дрогнули, и она... поцеловала его.

Короткий, почти детский поцелуй, такой неуверенный, что казалось, сама тень прикосновения оставит след на её лице. Её губы были мягкими, прохладными, дрожащими от страха и... чего-то большего. Он не ответил. Он даже не успел. Она уже отстранилась, вся пылающая, как в лихорадке.

— Прости, — прошептала она, голосом, который мог бы исчезнуть, если бы не тишина.

И прежде чем он успел хоть что-то сказать, она развернулась и выбежала из комнаты, словно спасаясь от самой себя.

Кахраман остался стоять один. Он даже не смотрел ей вслед. Его тело застыло на месте, как будто время на мгновение остановилось. Он чувствовал её прикосновение ещё здесь, на губах, в сердце. А в голове эхом звенел её голос: прости.

Он провёл рукой по лицу, вдохнул глубоко. И вдруг понял: ни одна война, ни одна месть, ни один страх... не способны сбить с толку так, как один мимолётный поцелуй испуганной девушки, которая учится доверять.

Кахраман всё ещё стоял на том же месте, будто его вросло в пол. Ни один мускул на лице не дёрнулся. Только в груди начало тянуть странное, непривычное чувство. Оно расползалось медленно, будто тепло от угасающего огня. Не пылающее — но упрямо живое.

Он провёл пальцами по губам, туда, где только что коснулись её губы — такие робкие, такие настоящие.

«Что ты делаешь со мной, девочка...» — пронеслось в его голове.

Он не привык к таким вещам. Он знал, как действовать в мире оружия, предательства и власти. Он привык держать всё под контролем. Женщины в его жизни были — но ни одна не могла сбить его с толку одним неловким поцелуем. Ни одна не оставляла в груди ощущение, будто ты держишь в руках нечто слишком хрупкое, слишком ценное, и боишься разрушить одним неверным движением.

Она... изменила правила игры. И самое страшное — он позволил.

Он шагнул к окну, приоткрыл штору, глядя в тёмную улицу, будто надеясь, что холодный воздух улиц Стамбула прояснит мысли. Но в груди всё так же плавился лёд. Впервые за долгое время он чувствовал — и это чувство было направлено на неё. На Хаят.

Словно её боль, её страх, её истерика, её детский поцелуй — всё это стало частью его самого. Он не знал, что именно это за чувство. Но знал одно: ему уже не всё равно. И это пугало сильнее, чем любое предательство.

Но в ту же секунду его мысли прервал резкий звонок. Телефон зажужжал в кармане брюк. Он вытащил его раздражённо, как будто кто-то дернул его из другого мира.

— Алло, — холодно бросил он, не глядя на экран.

— Бей, это охранник. Мы у ворот. Доставили одежду для... эм... девушки, как вы просили, — неуверенно произнёс голос на другом конце провода.

Голос слишком вежливый, будто боялся произнести лишнее слово.

Кахраман сжал зубы, раздражённо откинул голову назад.

— Почему не на месте? Я сказал — в спальню! — рявкнул он, и даже стена будто дрогнула от хриплой ярости в его голосе.

— С-сейчас, бей! Прошу прощения!

— У тебя пять минут. Если увижу, что хоть одна складка на платье помялась — ты лично будешь стирать его зубами, понял меня?

— Да, бей! Простите! — охранник заикнулся и поспешно сбросил звонок.

Кахраман отключил телефон и с силой зажал его в руке, сдерживая раздражение. Он не переносил некомпетентность. Особенно сейчас. Особенно, когда вокруг Хаят должно быть всё идеально — безопасно, чисто, правильно. Она заслуживала лучшего. Чёрт побери, он должен это ей.

Он сжал кулаки и выдохнул через нос. Глаза всё ещё смотрели на приоткрытую дверь спальни, где она только что стояла — пугливая, нежная, такая искренняя в своей наивности.

И вдруг он понял: не просто хочет защитить её. Он нуждается в этом.

И это было опасно.

Когда Кахраман вернулся в спальню, шаги его были мягкими, но уверенными. Он чувствовал, как напряжение в груди слегка осело — не исчезло, нет, просто отодвинулось на второй план. Он открыл дверь и, прежде чем успел окликнуть, из соседней комнаты вышли Хаят и Аслы.

Аслы — настороженная, бдительная, сдержанная, будто щит перед подругой.

Хаят же... Она даже не взглянула на него. Прошла, не поднимая глаз, будто он — пустое место, тень в углу комнаты. И всё же... он видел, как дрогнули её пальцы, как на долю секунды задержалось дыхание в её груди. Она чувствовала его — но не позволяла себе показать это.

Он прекрасно понимал, почему. Уголки его губ едва-едва дрогнули, и он едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться. Вот она — его девочка. Стыд, робость, и в то же время — упрямство. После того поцелуя она, конечно, будет избегать взгляда. Конечно, будет играть в равнодушие. И всё же, это выглядело так трогательно, что где-то глубоко внутри у него что-то сжалось.

Но он сделал вид, что ничего не произошло. Ни поцелуя, ни эмоций, ни того, как он потом стоял, думая о её мягких губах. Он был спокоен, ровен, собран.

— Хаят, — позвал он её по имени, голосом чуть мягче, чем обычно, — это для тебя.

Он кивнул в сторону нескольких аккуратно расставленных пакетов у изножья кровати. Логотипы дорогих бутиков, тщательно подобранные коробки с обувью, тканевые чехлы с вешалками внутри. Всё выглядело безупречно. Без малейшей складки, без единого изъяна.

— Там всё, что тебе нужно. Одежда. Домашняя, уличная, обувь, бельё, — начал он, словно читая сухой список, но в голосе сквозила забота, — средства для ухода, косметика, гребень, если ты ещё не нашла свой.

Хаят медленно перевела взгляд на пакеты, всё ещё не поднимая глаз на него. Ресницы дрожали. Она словно боролась с самой собой, не зная, что чувствовать: благодарность, неловкость или испуг. Она не просила ничего из этого. И всё же... он подумал о ней. Заботился. Помнил.

Аслы сдержанно улыбнулась, положила ладонь на спину подруги, будто подбадривая её.

Кахраман подошёл чуть ближе, но сохранил расстояние, которое она установила. Он не хотел вторгаться в её личное пространство, не после всего. Он просто сказал:

— Если чего-то не хватает — скажи. Привезут. Сегодня же.

И замолчал, наблюдая за ней. Он не ждал бурной реакции. Даже не надеялся. Но в её молчании, в том, как она всё же сделала крошечный шаг вперёд, как её пальцы скользнули по краю одного из пакетов — в этом было больше, чем слова.

Она приняла. Не отвергла. И для него — этого было достаточно.

Он продолжал стоять, наблюдая за ней. В его взгляде не было ни ожидания, ни нажима — только внимание. Настоящее, глубокое, полное. Он не отрывал глаз от неё, словно пытался прочитать каждую эмоцию на её лице, каждое колебание ресниц, каждую тень, пробегающую по глазам.

Хаят всё так же молчала. Глаза её были опущены, плечи напряжены, как будто даже воздух в комнате стал для неё слишком плотным. Но в какой-то момент — почти незаметно — она чуть повернула голову в его сторону. Мгновение... два... и наконец подняла взгляд. Он ждал этого — не как мужчина, требующий покорности, а как человек, старающийся понять.

И тогда, наконец, она заговорила. Голос был тихим, срывающимся на вдохе, почти шёпотом, но каждое слово проникло прямо в него, как игла.

— Спасибо, — сказала она.

Просто. Без пафоса, без прикрас. Но в этом одном слове было всё: и напряжение, и благодарность, и неловкость, и смущение. Оно прозвучало как попытка построить мост — хрупкий, шаткий, но всё же мост. Между ней и им.

Кахраман слегка склонил голову, принимая её благодарность. Он хотел сказать что-то в ответ, но она заговорила снова, на этот раз ещё тише:

— Мог бы ты... — она сглотнула, взгляд снова метнулся вниз, — ...вернуть мой телефон?

Тишина. Словно в комнате исчез воздух. Эти слова прозвучали не как просьба, а как шаг за границу. Маленький шаг к свободе. Кахраман не сразу ответил. Он смотрел на неё, будто пытаясь понять: она просит или тестирует его? Она хочет общения? Или просто кусочек своей прежней жизни?

Он медленно выпрямился. Глаза сузились, но не от злости — он думал. Сложно. Глубоко. Слишком много было поставлено на кон.

— Телефон, — повторил он, будто пробуя само слово на вкус. Оно казалось простым. Но в этих шести буквах скрывалось слишком многое. Контакты. Воспоминания. Возможности. Опасности.

Он отошёл к окну, не поворачиваясь к ней спиной полностью, но давая себе секунду на размышление. Он знал, что не может просто сказать "нет". И знал, что не может сразу сказать "да". Это не было делом недоверия. Это было делом защиты. Даже не её, а... его собственного внутреннего спокойствия.

Он повернулся к ней снова. Его голос был ровным, спокойным, но в нём чувствовался твёрдый металл:

— Я подумаю.

Ни обещаний. Ни отказа. Просто — факт.

Хаят чуть вздрогнула, но не спорила. Она просто стояла, будто приняв правила этой игры, которую не она начинала. Он видел, как её губы сжались в тонкую линию, как пальцы сжались в кулаки — но она не стала умолять, не стала настаивать. И он... в глубине души это уважал.

Он ещё мгновение смотрел на неё. Потом сделал шаг назад и спокойно сказал:

— Я оставлю вас. Отдохните. Посмотрите, подходит ли одежда. Если чего-то не хватает — скажите Аслы. Она передаст.

И не дожидаясь ответа, он вышел, прикрыв за собой дверь. Но даже когда она скрылась из виду, её голос, тихое "спасибо", и этот неуверенный вопрос — всё это осталось у него внутри, бьющимся эхом в груди.

Он закрыл за собой дверь, не спеша. Щелчок замка прозвучал слишком громко в коридоре, где всё было пропитано тишиной. Ещё мгновение он стоял перед ней, словно что-то забыл, словно хотел вернуться... но не позволил себе.

Медленно, шаг за шагом, он пошёл по коридору, не спеша. Его пальцы машинально потянулись к часам на запястье, но он даже не посмотрел на них. Мысли кружились слишком громко.

Телефон.

Слово снова отдалось в голове, как эхо в пустом зале.

Она произнесла его почти с надеждой. Нет, не в том смысле, чтобы бежать или что-то скрывать. Он это почувствовал. Уловил в её голосе не страх, не дерзость — а глубокое одиночество. Желание связаться с кем-то, кому она доверяет. Словно ей нужно было хотя бы что-то из прошлого, чтобы не сломаться окончательно в настоящем.

Он шагнул в кабинет, захлопнув за собой дверь чуть громче, чем нужно. Опустился в кресло и, не включая свет, просто уставился в стену.

Можно ли доверять ей настолько?
Сломанная, напуганная, но всё ещё сильная.
Он видел, как в ней теплился огонь. Не злость, не ярость. Огонь выживания. Именно это и мешало ему просто сказать «да». Он знал, как легко этот огонь может вспыхнуть в костёр.
И он не хотел сжечь её.

С другой стороны — он не хотел и ломать.

«Ты не в тюрьме, Хаят», — почти шепнул он вслух.
Но даже сам себе не поверил.

Он знал, что то, через что она прошла, не пройдёт бесследно. Он видел это в её глазах. В этом хрупком голосе. В том, как она стояла, пытаясь выглядеть спокойно, но выдавала себя всей сутью.

И она просит телефон.
Мелочь. И в то же время — целый мир.

Он прошёлся по комнате, остановился у окна, глядя на пустынный сад за домом. Ночь медленно опускалась, прижимаясь к земле холодом. Ему вдруг показалось, что он тоже замерзает. Изнутри.

Он не привык сомневаться. Не привык останавливаться перед решениями. Но сейчас... это была она.
Та, чьё имя он всё чаще ловил в мыслях. Та, от чьего взгляда внутри что-то странно сжималось. Та, что поцеловала его, словно девочка. И сбежала прочь.

Он даже не понял, как снова вернулась улыбка на его губы. Лёгкая, едва заметная. Тепло от воспоминания, смешанное с чем-то новым. С чем-то, что пугало его сильнее, чем любые враги.

Он не знал, отдаст ли ей телефон.

Но знал одно точно:

Если она попросит снова — он больше не сможет просто сказать "я подумаю".

Хаят Емирхан

Они сидели на мягком ковре, прямо у подножия кровати. Пакеты из плотной глянцевой бумаги лежали раскрытыми, один за другим, словно сундуки с сокровищами. Из одного Аслы вытаскивала свёрнутый аккуратно плащ молочного цвета с объёмным капюшоном, из другого — пальто насыщенного бежевого оттенка с широким поясом и крупными пуговицами.

— О, посмотри на это... Ты только посмотри, Хаят. Это тебе к лицу будет, — с воодушевлением произнесла Аслы, бережно разравнивая ткань. — А вот это! Это же просто восторг! Мягкое как облако. Он, наверное, выбирал сам, ты только посмотри, как всё в твоих тонах...

Хаят машинально кивнула, даже попыталась выдавить улыбку. Но улыбка вышла призрачной, как отражение луны в воде — холодное и зыбкое.

Она слышала голос подруги, словно издалека. Он звенел где-то в ушах, но каждое слово пролетало мимо сознания, не оставляя следа. Всё её внимание было захвачено одним-единственным моментом, случившимся чуть раньше.

Поцелуй.

Её сердце снова дрогнуло. Кровь стучала в висках, и всё тело вспоминало ту секунду, в которой она, сама не осознавая, отважилась на большее, чем позволяла себе за всю жизнь. Это было... невероятно глупо, невероятно смело, невероятно по-настоящему.
Она буквально почувствовала, как земля уходит из-под ног в тот момент, как её губы коснулись его.

Он был тёплым. Спокойным. Удивлённым, но не отстранённым. И когда она убежала, спрятав лицо, краснея до кончиков ушей, ей показалось, что его взгляд остался на ней. Глядя сквозь стены, двери и расстояния.

— ...или вот это! Оно тянется, тебе будет удобно, особенно если вдруг надумаем выйти куда-нибудь, — продолжала Аслы, расправляя ткань серо-голубого кардигана. — Может, даже до террасы дойдём? Там, говорят, закаты шикарные.

— Угу, — прошептала Хаят рассеянно, её пальцы скользнули по фактурной ткани пальто, но она не ощущала её — мысли были не здесь.

Почему она это сделала?

Её щеки снова запылали, но уже не от смущения — от внутренней суматохи. Она никогда раньше не целовала мужчину. Никогда не подходила так близко. А тут... Кахраман.
Тот, кого она боялась, ненавидела, отвергала, и одновременно — тянулась к нему, как к теплу в зимнюю ночь.

— Ты не слушаешь, да? — наконец мягко усмехнулась Аслы, заметив её отстранённость. — Ты вся где-то там... Неужели ты думаешь о нём?

Хаят вздрогнула.

— Нет... я... — начала она, но голос дрогнул. — Я просто... устала, наверное.

— Угу, конечно, — Аслы театрально закатила глаза, но без упрёка. — По тебе видно. Ладно, не буду тебя тормошить. Просто знай, если захочешь поговорить — я рядом.

Хаят с трудом улыбнулась. От её подруги исходило такое простое, искреннее тепло, что это само по себе было лекарством.
Но в голове всё равно пульсировал его образ.

Её губы всё ещё помнили ту секунду.
И сердце — ту дрожь, что возникла между ними.

Он ничего не сказал. Ни слова.
Но в том молчании было так много. Слишком много.

Она вдруг резко выдохнула и посмотрела на серое пальто на коленях.

«Ты что, влюбляешься, Хаят?..» — подумала она. И эта мысль пронзила её сильнее, чем всё, что было до этого.

— Так, вставай, хватит сидеть с видом таинственной принцессы, — с командным видом сказала Аслы, выдергивая из пакета пальто и махая им прямо перед лицом Хаят. — Идём! Примерка! Я хочу видеть, как это на тебе будет смотреться. А потом, если не понравится — сами ему и вернём. Всё честно.

Хаят улыбнулась, почти искренне, и нехотя поднялась. Пальцы коснулись прохладной ткани, и она подошла к зеркалу, чтобы накинуть на себя первое пальто. Оно обволакивало её мягким теплом и струилось по фигуре, словно созданное под заказ. Аслы ходила вокруг, подгибала рукава, поправляла пояс, наклоняла голову, оценивая:

— Ну вот! — довольно выдохнула она. — Красотка. Такая мягкая, но стильная. Вся в себе. Загадочная, будто героиня из старого фильма. Только платка с жемчужной брошью не хватает.

Хаят рассмеялась тихо, натянуто, но с каждым новым образом ей действительно становилось чуть легче. Ещё одно пальто — бордовое, с приталенным силуэтом — подчёркивало её талию и делало глаза глубже. Потом появился уютный серый кардиган с поясом, который она просто не захотела снимать — настолько было комфортно.

— Вот! Вот этот забираем без разговоров. Всё, он твой. И не спорь! — велела Аслы, опускаясь обратно на ковер и потянув к себе следующий, уже последний пакет.

Хаят, довольная тем, что отвлеклась, поправляла на плечах кардиган и приглаживала волосы, глядя на своё отражение в зеркале, как вдруг...

— Оооой... — раздался театральный возглас Аслы. — Что у нас тут?

Хаят обернулась, в момент напрягшись.

Аслы уже распахнула один из чёрных пакетов, вытащив из него несколько аккуратно сложенных комплектов. Мягкое шёлковое бельё, почти невесомое, с тонкими лентами, кружевами, полупрозрачными вставками. Один был черным, почти как дым. Другой — телесного цвета, с едва уловимым сиянием. Третий — алый, с тончайшими кружевами, словно сшитыми вручную.

— Ах ты... — Аслы театрально прижала руку к груди, будто хваталась за сердце. — Ты погляди! Это что вообще? Это ж не просто бельё, это оружие массового поражения! Да тут не просто спать — тут даже стоять стыдно!

— Аслы... — Хаят ощутимо покраснела. — Положи обратно...

— Нет, нет, подруга, мы это так не оставим. — Она подняла алый комплект на вытянутой руке, как знамя. — Это что ж он тебе хотел сказать этим? Или это просто из разряда "держи, пригодится, когда решишь его прикончить"?

— Аслы, — простонала Хаят, закрыв лицо руками. — Перестань!

— А может... — с озорной искоркой в глазах продолжила Аслы, — может, он надеется, что ты войдёшь в спальню в этом и скажешь: "Привет, муж, я пришла испортить тебе психику"?

Хаят тихо захныкала от стыда и уткнулась лицом в подушку. Она буквально сгорела изнутри. Её щеки горели, уши пылали, и внутри всё скукожилось от одного вида этих кружевных обрывков.

Аслы в смехе рухнула на подушки рядом:

— Ладно, ладно, всё. Прекращаю. Но... скажи честно. Он сам это выбирал?

Хаят, не отрывая лица от подушки, покачала головой:

— Нет... точно нет. Он бы не стал. Я... не знаю, почему я уверена, но это не он. Это кто-то из его людей... Просто заказали всё оптом. По списку.

Аслы фыркнула:

— По списку... Да, наверное, так. Вряд ли бы он лично бегал по магазинам с кружевами в руках. Хотя... кто его знает? Мафия, они же непредсказуемые.

Хаят чуть приподнялась, её глаза всё ещё были мокрыми от смеха и смущения, но в них проскальзывала благодарность.

— Спасибо тебе... За то, что ты рядом.

Аслы обняла её за плечи:

— А куда я денусь? Мы вместе через всё это пройдём. Даже если тебе придётся когда-нибудь это бельё надеть — я буду молиться за его психическое здоровье. Потому что он не выживет.

И в этом безумном, лёгком моменте, среди одежды, белья, глупых подколов и тяжёлых мыслей, Хаят наконец чуть-чуть выдохнула. Пусть ненадолго, но ей стало по-настоящему тепло.

Теплый воздух весеннего вечера окутал террасу мягким дыханием — не жарко, не холодно, просто уютно. В небе плавно растворялись последние отблески заката, унося за собой тяжесть дня. На столике между двумя креслами стояла чашка с чаем, от которой ещё поднимался слабый пар, а рядом — блюдце с недоеденным печеньем, которое Аслы принесла «для уюта».

Они вдвоём сидели на террасе — Хаят, кутаясь в мягкий кардиган, и Аслы, поджав под себя ноги и беззастенчиво болтая о чём попало.

— ...а потом я сказала ему: «Если ты ещё раз подумаешь, что я не смогу сама разобрать автомат, — посмотрим, кто из нас вообще останется жив!» — Аслы изобразила грозное лицо, подняв палец, но тут же захихикала.

Хаят рассмеялась, едва заметно, но в её взгляде уже не было той беспросветной боли. Она смотрела на подругу с благодарностью. Словно Аслы вытаскивала её по кусочку из той бездны, в которую она провалилась.

— И что, он поверил тебе? — тихо спросила Хаят, делая глоток чая.

— Конечно нет! — Аслы вскинула руки. — Он засмеялся. А я тогда взяла его телефон, открыла заметки и начала записывать: «Дорогой дневник, сегодня я впервые разочаровалась в мужчинах...» Он чуть с кресла не упал.

Хаят снова хихикнула. Сердце её всё ещё было в бинтах, но уже не кровоточило так яростно.

— А ты... всегда была такой? Смешной, дерзкой... настоящей?

Аслы пожала плечами и вытянула ноги:

— Да кто знает? Наверное. Просто я всегда верила, что если уже выпала тебе какая-то доля — надо пройти её с огоньком. Даже если ты в аду — зажги свечу. Или факел. Или всю себя.

Они замолчали. Где-то в саду закричала птица. Вечер медленно опускался, крадучись, но не страшно, а словно заботливо, укутывая дом своим синим покрывалом.

— Мне кажется, — сказала Хаят чуть позже, — если бы не ты... я бы просто перестала дышать. Ты — как глоток воздуха.

Аслы посмотрела на неё, и в её глазах промелькнула тень боли:

— А я просто хочу, чтобы ты снова была собой. Чтобы ты не жила этим ужасом. Ты ведь сильная, Хаят. Правда. Даже когда ты молчишь — в тебе чувствуется стержень. Только он сейчас закопан глубоко. Но я его вижу.

Хаят опустила взгляд.

— Знаешь... я сегодня посмотрела в зеркало. Словно впервые за долгое время. Не узнала себя. Мне кажется, я стала другой. Словно часть меня умерла. А может, спит.

— Тогда мы её разбудим, — мягко сказала Аслы. — Я буду петь рядом с тобой, пока твоя душа снова не расправит крылья. Как птица. Ты ведь всегда была птицей, Хаят. Только теперь ты испуганная, сидишь в углу, боишься снова вылететь.

— А если я не смогу? — прошептала она. — Если всё, что было, не позволит мне снова жить нормально?

Аслы встала, подошла к ней, села на корточки перед креслом, взяла её за руку и прижала к своему сердцу:

— Тогда мы научимся жить по-новому. Медленно, шаг за шагом. Я буду рядом. И ты не одна.

Они молчали. Ветер игрался с прядями волос, лёгкие тени скользили по лицам. Где-то вдали залаяли собаки, но в этом месте было тихо, спокойно. Безопасно.

— Слушай, — вдруг оживилась Аслы. — А помнишь, как в университете ты пыталась петь на итальянском, но в итоге звучала как... как будто кошка ест макароны?

Хаят фыркнула сквозь смех, который рвался из груди:

— Это была ария! Я старалась!

— Старалась? Да ты чуть окно не разбила! Профессор аж кофе пролил от ужаса!

Они смеялись. По-настоящему. Долго, звонко. У Хаят дрожали плечи от смеха, но это были уже другие слёзы. Те, что очищают, а не ранят. Она смеялась до боли в животе, и Аслы тоже, обняв её, качаясь от хохота.

И лишь потом, устав, они замолчали, прислонившись друг к другу, глядя в вечернее небо.

— Как быстро стемнело... — сказала Хаят.

— Так всегда. Когда смеёшься — время бежит. А знаешь, что это значит?

— Что?

— Что жизнь вернулась. Хоть на минуту, но она здесь. С тобой.

Хаят прикрыла глаза и шепнула:

— Пусть останется подольше.

И в этом мягком, тихом вечере было что-то святое. Как будто сама жизнь — медленно, с осторожностью — вновь стучалась в её сердце.

Звонок телефона раздался неожиданно, разрезая уютную тишину тёплого вечера, как капля дождя — гладь спокойного озера. Аслы посмотрела на экран и сразу заулыбалась. Улыбка у неё была совсем другая — мягкая, почти детская, с каким-то особым светом в глазах. Она мигом поджала ноги под себя, одной рукой поправила растрепавшиеся волосы, и будто забыла о Хаят — так резко изменилась её энергетика.

— Алё? — голос её стал тише, ласковее. — Хэй, любимый... да, мы всё ещё на террасе... нет-нет, всё хорошо... я просто не хотела уходить раньше времени... ты как? Уже дома?

Хаят, наблюдая за всем этим с бокалом компота в руках, прищурилась, прикусила губу и, с трудом сдерживая смешок, театрально изобразила сердечки пальцами.

— О-о-о, началось, — пропела она, нарочито томным голосом. — «Любимый, ты покушал? А ты скучал? А ты где? А ты с кем?» Господи, Аслы, ты ещё скажи ему, что в чай сахар положила мысленно...

Аслы бросила на неё взгляд, в котором боролись строгость и сдавленный смех, и отвернулась, продолжая разговор.
— Нет, Хаят дурачится... нет, я не с другой, я с твоей любимой жёнушкой, которой ты обещал шоколадку... ага, не забыл? Хорошо, посмотрим... — Она смеялась, но в её голосе чувствовалась настоящая нежность.

Хаят тем временем закатила глаза и, прикрыв рот рукой, шепнула себе:
— Вот так всегда. Вроде взрослая, самостоятельная женщина, а как только он звонит — превращается в пушистого зайца с голосом феи.

Аслы выключила звонок и обернулась.
— Всё, хватит издеваться, — сказала она, едва удерживая улыбку. — Ты бы видела себя, если бы твой... ну, допустим, тебе кто-то тоже позвонил бы с таким голосом. Сразу бы запищала, как мышонок.

— Мышонок? Я? — фыркнула Хаят. — Аслы, ты звонишь своему мужу с таким выражением лица, как будто вот-вот запоёшь колыбельную!

— И что? Мне приятно. Он скучал. И вообще, знаешь... — она перевела дыхание и чуть смягчилась, — после всего, что мы пережили... я не хочу больше молчать о том, кого люблю. Я хочу говорить это каждый день. Даже если это банально. Даже если это глупо. Потому что в один момент всё может закончиться, и останется только то, что ты не успела сказать.

Хаят замолчала. Её взгляд потух немного, как будто слова Аслы задели за что-то глубоко спрятанное. Она кивнула — почти незаметно.

Аслы встала, отряхивая платье.
— Мне пора. Он приехал за мной... Я обещала не задерживаться до ночи. Но я приеду завтра. Обязательно. С самого утра, если захочешь. И привезу тебе что-нибудь вкусное. Может, даже из дома. Мама готовила твои любимые бёреки.

— Только не те, которые с перцем! — Хаят оживилась. — Я тогда полдня пила воду из кувшина!

— Те самые! — Аслы рассмеялась. — Но, ладно, принесу нормальные. И ещё... если ты вдруг проснёшься ночью и будет тревожно — просто напиши мне. Я не усну, пока не получу смс, что ты в порядке.

— Спасибо, Аслы, — тихо сказала Хаят. — За всё. Правда.

— А ты просто попробуй снова жить, — улыбнулась подруга. — Всё остальное — приложится.

Они обнялись. Нежно, по-женски. Объятие было тёплым, как плед в холодную ночь. Словно сердце к сердцу. Аслы провела рукой по волосам Хаят и добавила почти шепотом:

— Ты справишься. Я в это верю.

А потом ушла, оставив за собой аромат духов и ощущение мира. Терраса опустела. Вечер окончательно вступил в свои права, а над домом зажглись первые звёзды.

Хаят осталась одна. Но в груди было немного легче. Немного теплее. Немного... живее.

Хаят, ещё сохраняя на себе следы улыбки от прощания с Аслы, неспешно вошла в дом. Тишина в коридоре была почти звенящей — словно стены дышали вместе с ней. Она уже собиралась подняться наверх, как вдруг услышала знакомые шаги. Чёткие, уверенные, чуть глухие от тяжёлой подошвы ботинок. Он шёл ей навстречу — с тем же выражением лица, где спокойствие граничило с холодной решимостью.

— Ты одна? — спросил он, окинув её взглядом.
— Аслы уехала, — тихо ответила Хаят, стараясь не смотреть ему в глаза. Сердце внутри дрогнуло. Отголосок того поцелуя мелькнул в сознании, и она тут же смутилась.

Кахраман чуть кивнул, будто принял к сведению. Несколько секунд он просто смотрел на неё, не двигаясь. Потом сдержанно, без лишнего тона, сказал:

— Через сорок минут приедет врач.

Она резко повернулась к нему.
— Что?

— Врач. Он осмотрит тебя. Нужно быть уверенным, что с тобой всё в порядке.

— Нет, — её голос дрогнул, но в нём не было капризности, только искренний испуг. — Я не хочу... Кахраман, пожалуйста... я не могу...

— Это не обсуждается. — Его голос остался ровным, но в нём появилась металлическая нотка. — У тебя температура, слабость. Тебя пытали. И ты до сих пор даже нормально не ешь. Ты пойдёшь на осмотр. И точка.

— Но я... я не хочу, чтобы он трогал меня! — почти закричала она, отступая назад, будто врач уже стоял за её спиной. — Я не могу видеть мужчин в белых халатах... Я не могу! Пожалуйста...

Кахраман нахмурился, но не двинулся с места. Он смотрел на неё внимательно, как будто пытался рассчитать, где пролегает грань между разумом и паникой. И не переступить её.

— Я буду рядом, — сказал он наконец. — До тех пор, пока врач не уйдёт.

— Нет! — Она снова отшатнулась, закрыв руками лицо. — Я не могу... не хочу, чтобы он трогал меня... Кахраман, пожалуйста... ты не понимаешь...

Он приблизился, но не стал хватать её, не стал касаться. Только глухо сказал:

— Это женщина. Я вызвал женщину-врача.

Хаят замерла. Несколько долгих мгновений она будто переваривала услышанное, прислушивалась к каждой ноте в его голосе, ища подвох. Но... ничего. Только спокойствие и прямота.

— Почему ты сразу не сказал? — её голос всё ещё дрожал.

Он не ответил сразу. Только отвёл взгляд в сторону.
— Потому что ты даже не даёшь договорить. Вечно перебиваешь.

Это было не упрёком, скорее фактом. И она это знала. Покраснела, как всегда в неловкие моменты, и опустила голову.

— Извини...

Он посмотрел на неё с лёгким вздохом.
— Просто посиди спокойно. Я ничего тебе не сделаю. Никто не сделает.

— Тогда...ты не уйдёшь? — вдруг выпалила она. — Ты будешь рядом? Пока.. пока не закончится... этот осмотр

Кахраман удивился. Она стояла, сжав пальцы в кулаки, взгляд упрямый, но в нём плескался страх, как у ребёнка, оставшегося одного в темноте. Он выдохнул и прошёл мимо неё, остановившись у лестницы.

—Буду. Только не устраивай истерику, когда врач войдёт. Я всё устроил так, как надо.

Он не сказал "ради тебя", не смягчил тон, не стал нежничать. Но в его словах — и в действиях — чувствовалась забота. Строгая, грубоватая, но настоящая.

Хаят кивнула и села на диван, обняв колени. В груди всё ещё сжималось. Но что-то подсказывало ей — с ним рядом она в безопасности.

Время, казалось, замерло. Минуты тянулись, как в вязкой тишине. Хаят сидела на диване, поджав под себя ноги, закутанная в мягкий кардиган, который принесла Аслы. Её взгляд то и дело скользил к дверям. Сердце колотилось, будто предчувствовало что-то нехорошее. Она несколько раз пыталась убедить себя, что всё будет нормально. Женщина-врач. Всё спокойно. Всё под контролем. Но воспоминания не давали покоя.

Шаги.

Она вздрогнула и резко выпрямилась. Дверь открылась.

В комнату вошла женщина в строгом костюме, с медицинским чемоданчиком в руках, за ней — мужчина, чуть старше, в очках и с равнодушным выражением лица. Возможно, ассистент. Возможно, просто сопровождающий. Но он был мужчиной. Это было единственное, что увидела Хаят.

— Нет... — прошептала она, чувствуя, как всё внутри неё вновь переворачивается. — Нет-нет-нет...

Женщина сделала шаг вперёд, дружелюбно улыбаясь:
— Добрый вечер. Меня зовут доктор Элиф, я...

Но Хаят уже встала с дивана и отступала назад. Медленно, как зверёк, прижатый к стене.
— Он... он... он что здесь делает? — дрожащим голосом, почти плача, пролепетала она, показывая пальцем на мужчину. — Ты сказал... ты сказал, что никто... что он...

Кахраман, стоявший у окна, обернулся мгновенно. Его глаза сузились, губы сжались в тонкую линию.
— Кто это? — спросил он резко, обращаясь к женщине. — Почему он с вами?

Доктор Элиф чуть замялась, заметив, как бледнеет Хаят.
— Это мой ассистент, он просто...

— Уберите его отсюда, — Кахраман сказал это спокойно, но голос был настолько холодным, что воздух в комнате, казалось, стал ледяным. — Сейчас же.

Но было уже поздно. Хаят снова отступила, прижавшись спиной к стене, закрывая руками лицо. Слёзы уже текли по щекам.
— Они... они были такими же. Сначала ничего... а потом... потом...

Кахраман подошёл к ней быстро, не давая себе ни секунды на сомнение. Он не стал дотрагиваться сразу — он знал, что она может воспринять прикосновение как угрозу. Вместо этого он опустился рядом на корточки, на уровень её взгляда, и тихо, но твёрдо произнёс:

— Посмотри на меня, Хаят.

Она дрожала, как в лихорадке, но приоткрыла глаза.

— Я здесь, — продолжал он, уже мягче. — Ты в безопасности. Этот мужчина не прикоснётся к тебе. Никто не посмеет.

— Ты... ты сказал, что женщина... — прошептала она, как ребёнок, будто обвиняя.

Он кивнул, виновато, без лишних слов.

— Я не знал. Это моя ошибка. Прости.

Он сел рядом с ней на пол, почти вплотную, и, помедлив всего одно мгновение, протянул руку. Его пальцы коснулись её ладони — осторожно, словно спрашивая разрешения. Она не отдёрнулась. Наоборот. Её пальцы нащупали его и сжали — так сильно, будто он был последней соломинкой в бушующем море.

— Он... он даже не посмотрит в твою сторону. Я позабочусь об этом. Я с тобой. — Его голос был глухим, сдержанным. Но внутри всё бурлило.

Доктор Элиф жестом отправила мужчину за дверь. Тот, бросив взгляд на Кахрамана, что-то недовольно пробормотал, но не посмел спорить.

Когда они остались вдвоём с врачом, и напряжение немного спало, Кахраман мягко вытер слёзы с её щёк тыльной стороной ладони. Не ласково, но твёрдо, по-мужски. Она вцепилась в его руку крепче.

— Только не отпускай... — шептала она. — Пока она не уйдёт... пожалуйста...

Он не ответил. Просто остался рядом.

Он не ушёл. И это для неё значило больше, чем тысяча обещаний.

От лица Хаят:

Я не понимала, как мы оказались в таком положении — не в смысле тел, а в смысле тишины, где даже дыхание казалось слишком громким. Всё вокруг размывалось, будто кто-то выключил резкость. Я ощущала только его руку, тёплую, тяжелую, уверенную — она медленно скользила по моим волосам, будто успокаивая бурю внутри. Он не говорил ни слова. Только сидел рядом, на краю дивана, у моей головы, и смотрел на меня сверху вниз... так близко, как никто никогда не смотрел.

Когда врач сказала, что ей нужно осмотреть меня, я вздрогнула. Это слово — осмотр — всегда заставляло во мне всё сжиматься. Внутри что-то протестовало, трепыхалось, как пойманная птица. Но он не сдвинулся. Я смотрела на него, на Кахрамана, и в его взгляде не было ни капли отстранённости или равнодушия. Там была сосредоточенность. Сталь. И... что-то ещё. Нечто, чему я ещё не могла дать имя.

Он кивнул, словно отвечая на мои безмолвные сомнения, и помог мне прилечь на диван. Осторожно, будто я фарфоровая. Я даже не сопротивлялась — впервые за долгое время моё тело не рвалось в бегство. Я ощущала его присутствие. Он не просто был рядом, он был со мной. Я лежала на боку, укрывшись пледом, прижав руку к груди. И когда его пальцы снова нашли мои волосы, я закрыла глаза и впервые за весь день позволила себе дышать ровно.

Женщина-врач начала говорить. Я слышала её голос, но не всегда понимала слова. Где-то рядом, почти на краю сознания, мужчина говорил ей что-то — сдержанно, официально. Но когда он вошёл, я вздрогнула и инстинктивно подалась назад. Сердце забилось так, что мне стало тяжело дышать. Всё внутри закричало: нет, не надо, не подходите.

— Хаят, — услышала я его голос. Кахраман. Спокойный, уверенный, совсем рядом. Я не смотрела на него, но чувствовала его присутствие каждой клеточкой тела. — Всё хорошо. Она просто осмотрит. Мужчина не будет прикасаться. Обещаю.

Я не знаю, почему его обещание подействовало. Может, потому что он не умолял, не уговаривал — он просто сказал. Уверенно. И я поверила.

Доктор Элиф говорила спокойно, уверенно, почти ласково — голос человека, который знает, как обращаться с теми, кто боится. Я слышала, как она что-то спрашивала, просила приподнять кофту, дотронуться до живота. Я отвечала — неуверенно, еле слышно, но послушно. Только потому что он был рядом. Потому что его рука не отпускала мои волосы. Потому что он сидел, чуть наклонившись, и я чувствовала его дыхание где-то у виска. Ровное. Тёплое. Удивительно живое.

Я не помню, когда закрыла глаза. Не потому что мне было больно или страшно — наоборот. Я будто растворялась в этом моменте. Словно мир сжался до трёх точек: его ладонь, мои волосы и голос женщины, которая пыталась помочь.

— Вы молодец, — услышала я от врача. — Всё в порядке. Главное — отдых. Ей нужен покой. И тепло.

Её слова, хоть и были обращены к нему, отозвались внутри меня. Я открыла глаза и встретилась взглядом с Кахраманом. Он не отвёл глаз, не моргнул. Его лицо было тем самым выражением спокойствия, которого мне так не хватало в себе.

Я чуть приподнялась, и его рука соскользнула с моих волос, задержавшись на плече. Он не спросил, как я. И слава Богу. Потому что я не знала, что бы ответила.

Молчание между нами было странно уютным.

Я тихо прошептала:

— Спасибо... что остался.

Он не ответил. Только кивнул.

А я снова легла на бок, крепче укутавшись в плед, и впервые за долгое-долгое время мне не хотелось убегать от самой себя.

Когда доктор Элиф закончила, она выпрямилась и взглянула на меня с мягкой, почти материнской заботой.
— Я оставлю вам рекомендации. Никакого стресса, побольше отдыха. Чай с мятой перед сном, прогулки на свежем воздухе. И, самое главное — не забывайте дышать. Это звучит просто, но именно об этом мы чаще всего забываем.

Я кивнула, даже не зная, смотрю ли ей в глаза или в пустоту. Казалось, моё тело было здесь, на этом мягком диване, под тёплым пледом... а душа где-то рядом, колыхалась в тумане, не решаясь вернуться внутрь.

Она сложила бумаги в сумку, мужчина в медицинской маске тихо пожелал доброго вечера и вслед за ней вышел. И только когда дверь за ними закрылась, тишина накрыла комнату, как покрывало.

Он всё ещё был рядом. Я чувствовала его. Даже если бы закрыла глаза, не открывая их — всё равно бы знала: он сидит здесь. Не уходит. Не отворачивается.

Я повернула голову. Он смотрел не на меня, а вперёд, в точку, будто прокручивал в голове сотню мыслей одновременно. На его лице не было выражения — но в этой безмолвной маске было больше, чем в любом крике. Усталость. Вина. Что-то ещё — то, что я не могла назвать, но чувствовала каждым нервом.

— Почему ты остался? — мой голос прозвучал тише шёпота. — После всего... зачем?

Он чуть нахмурился.
— Потому что я должен был.
— Нет, — покачала я головой, сев. Плед соскользнул с плеч. — Никто не должен оставаться с такой, как я.
— Перестань.

Я замерла. Его голос был резкий, но не злой. Словно он боролся с собой. С тем, чтобы не сорваться, но и не прогнуться.

— Ты не виновата. Ни в чём. И не смей называть себя такой, как будто ты что-то сломанное.
— Но я и есть, — прошептала я. — Я не могу... даже врач... Я боюсь.
— Имеешь право, — сказал он, наконец посмотрев мне в глаза. — Но не думай, что ты сломана. Ты жива. И сильнее, чем кажешься.

Я вдруг почувствовала, как дыхание сбивается. Слёзы подступали к горлу, но я не позволила им пролиться. Не сейчас.

— Я не знаю, кто я. Я только и делаю, что боюсь. Думаю, как выжить. Смотрю в зеркало и не узнаю себя.

Он встал. Медленно. Подошёл ко мне и вдруг сделал то, чего я не ожидала.

Лёгкое прикосновение. Его губы — к моему лбу.
На секунду. Едва уловимо. Почти нереально.
Я даже не успела вдохнуть.

— Отдохни, Хаят, — сказал он, уже отстраняясь. — Ты заслуживаешь этого.

Он сунул руку в карман и протянул мне мой телефон. Настоящий. Родной. С тёплыми фотографиями, с моими заметками, с голосами из прошлого. Я смотрела на него, не веря.

— Но ты...
— Я подумал, — коротко бросил он, не давая мне договорить. — Не разбей. Или всё-таки сменим пароль.

И он развернулся.

Вышел из комнаты, будто не произошло ничего особенного.
Оставил меня одну. С телефоном в руках.
И с этим странным, неуловимым ощущением в груди. Теплом. Тихим. Опасным.

Я сидела молча. Прижав пальцы к лбу — к тому месту, где остался след от его поцелуя.
И впервые за всё это время... я почувствовала себя живой.