Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

Особняк встречал их тишиной, слишком звенящей для дома, в котором только что бушевала буря. Ворота были распахнуты, охрана в растерянности, тревога не утихала. Когда Кахраман выскочил из машины, он даже не захлопнул за собой дверь. За ним с шагу в шаг следовали Явуз и Эмре, лица напряжены, глаза - как сталь. Всё семейство в хаосе, но главное - Айлин, Джанан и Али живы.

- Где они? - бросил Кахраман, хватая охранника за ворот. - Где моя жена?!

Охранник лишь заикался. Кахраман оттолкнул его прочь, влетел в дом, как ураган. Он знал планировку особняка наизусть - с детства, с первого шага по этим коридорам. Ноги сами несли его туда, где был бункер. Где должна была быть Хаят.

Дверь была открыта. Рядом стояли Айлин и Джанан, прижавшись друг к другу, бледные как лист. Али сидел у ног тёти, прижавшись к её бедру. Он был в шоке, не плакал - просто смотрел куда-то в пустоту.

- Мы... мы не знаем, когда она выбежала... - прошептала Айлин, всматриваясь в лицо брата. - Всё произошло так быстро...

Кахраман прошёл мимо них, опустился на одно колено перед племянником, взял его за плечи.

- Ты видел тётю Хаят? - его голос был низкий, тихий, но в этой тишине он звучал как гром.

Али кивнул. - Она... сказала нам прятаться... Закрыла дверь... А потом кто-то закричал, и она... не вернулась...

Кахраман поднялся. Его лицо стало каменным, почти окаменевшим. Эмре взял детей на руки - Али уснул прямо у него на плече, усталость взяла своё. Джанан шла рядом, сжав кулачки. Айлин, даже стараясь держаться, не могла скрыть дрожь в коленях.

- Я увезу их. Сейчас же, - твёрдо сказал Эмре, не дожидаясь согласия. - Они не должны больше видеть этот дом.

Кахраман кивнул, не отрывая взгляда от лестницы - той самой, где Хаят выбежала в попытке что-то сделать. Или кого-то спасти. Он представил, как она выглядела в ту секунду - испуганная, но сильная. Смелая. Упрямая. Его жена.

Когда ворота снова захлопнулись за машиной Эмре, Кахраман взорвался. Он отдал десятки приказов. Всех охранников - в комнату допросов. Всех. Камеры - проверить. Видеозаписи - на стол. Кто изнутри открыл двери? Кто не нажал тревожную кнопку?

Явуз, стараясь держаться, уже давал команды по телефону. Их отец - Мехмед - звонил кому-то сверху, кто мог двинуть людей по всей стране. Вся мафиозная сеть пришла в движение - как огромная, ржавая машина, заведённая на крайних оборотах. И всё ради неё. Ради Хаят.

Кахраман закрылся в своём кабинете. На столе перед ним лежали бумаги, карты, схемы, но он не видел ничего. Его кулак сжимал телефон - он без конца пытался набрать её номер. Пусто. Голос автоответчика снова и снова ударял по ушам.

Он облокотился на стол, пальцы вцепились в дерево, так сильно, что побелели костяшки. Перед глазами стояли её глаза. Её губы. Тот вечер, когда она смеялась, запрокидывая голову. Как она кричала на него, когда злилась. Как прятала лицо в подушку ночью. Как он к ней тянулся.

- Найдите её, - прошептал он. - Найдите её, или я сам сожгу этот город до пепла.

Но часы шли. Минуты ползли. Пришли люди, проверили камеры - оказалось, все были отключены за пять минут до вторжения. Никто не заметил. Ни одна собака не залаяла. Как будто всё это было заранее рассчитано. Хитро. Безукоризненно.

- Это кто-то из своих, - процедил Кахраман сквозь зубы. - Только так можно было войти сюда, мимо моих людей.

Следов не было. Ни на асфальте, ни на ограде. Камеры - тьма. Телефоны молчали. Ни один из его людей, ни один из доверенных лиц - никто ничего не знал. А может, делали вид, что не знали. Или боялись говорить.

Кахраман прошёлся по дому - пустому, будто высохшему за один день. На лестнице он увидел платок. Хаят. Его пальцы дрожали, когда он поднял его. Запах её духов всё ещё держался на тонкой ткани.

Он сжал его в кулаке.

- Я тебя найду, - тихо, но с яростью, прошептал он. - Я разорву их на куски. Всех. Кто бы ни был за этим.

В ту ночь в доме никто не спал.

Дом, где ещё вчера звучал детский смех, запах ужина вплетался в воздух, где Хаят обнимала племянника и спорила с Айлин о чём-то пустяковом - теперь стал штабом. Штабом боли, ярости и поиска.

Кахраман не сидел на месте ни секунды. Его глаза налились красным, лицо застыло в гримасе ярости и вымотанности. Каждый его шаг по дому звучал тяжело, глухо - будто сам дом боялся с ним спорить. Он не ел, не пил, не спал. Слово "отдых" вышло из его обихода, пока Хаят где-то там - возможно, в ужасе, возможно, ранена... возможно, она зовёт его, а он всё ещё здесь.

- Мы проверили все камеры по периметру, - доложил один из охранников. - За два квартала до дома - чёрная машина. Без номеров. Она двигалась против правил и пропала в туннеле.

- Сколько человек там было? - резко повернулся Кахраман.

- По записи - трое. Водитель, и двое с оружием.

Кахраман прижал пальцы к виску, сдерживая себя, но в его глазах снова заплясали огни гнева.

- Найдите машину. Мне плевать, сожгли они её или нет. Найдите хотя бы шины. След. Стекло. Пыль на сиденьях. Мне нужен хоть ЧТО-ТО.

Охранник кивнул и выбежал. Следом вошёл Явуз, усталый, с тенью тревоги на лице. Он только что вернулся из рейда по старому складу на окраине - один из их информаторов сообщил, что видел подозрительную активность.

- Пусто. - Явуз бросил на стол фотографии: пустое здание, заброшенные ящики, кровати, на которых даже не помяли простыни. - Но запах был. Мыло. Женское. И еда - свежая. Они были там. Возможно, пару часов назад.

Кахраман сжал кулаки. Сердце заколотилось быстрее. Хаят была там. Он чувствовал это. Душой, телом, кожей.

- Прочешите всё рядом, метр за метром, - сказал он хрипло. - Все тоннели. Каналы. Лазейки. Всех бомжей, уличных торговцев - допросить. Сколько платите? Удвоить. Потроить. Пусть ищут за деньги, пусть ищут за страх. Мне не важно.

- Мы уже подключили камеры города, - добавил Эмре, заходя внутрь с планшетом. - Вот. Машина вышла из туннеля через 6 минут. После чего - исчезла. Либо пересела, либо заранее всё продумали. Тебя кто-то хорошо знает, брат.

- А я знаю их лучше, - прошипел Кахраман.

Он повернулся к стене, где висела карта города. Булавки. Красные нити. Отметки, как на военной стратегии. Он смотрел на неё, как на головоломку, которую нужно решить, чтобы вернуть жену.

- Её могли вывезти через старый порт, - вдруг вслух сказал он. - Там ещё остались контейнеры. С той стороны камеры не работают - давно просил установить, но забыли. Поехали.

Он уже бежал к машине. Явуз и Эмре следовали за ним, не задавая лишних вопросов. Сердца сжались от страха. Но больше - от решимости.

По пути они связались с людьми, патрулями, теми, кто обязан был знать каждый закоулок города. Подпольные бордели, склады, пристани, заброшенные виллы, пустующие отели - всё пошло в ход. Люди Кахрамана копали, вырывали, заходили туда, куда никто раньше не смел соваться без разрешения. Подкупали, угрожали, убивали, если нужно было. Мир мафии понял: кто-то тронул жену Емирхана. А это - смертный приговор.

На порту они нашли след. След крови. Несколько капель на бетонной лестнице, ведущей вглубь складского помещения. Рядом - обломок браслета. Серебряный. Его подарок. С маленькой буквой «Х».

Он поднял его. И замер. На секунду. Только на одну. Внутри - всё рухнуло. А затем вспыхнуло.

- Она здесь была, - сказал он глухо. - Её волокли вниз.

В подвале - пусто. Только пыль. Но дверь с другой стороны - открыта. И следы шин на сыром полу. Машина стояла здесь. Их опередили.

- Они играют с нами, - прошептал Эмре. - Как будто хотят, чтобы мы шли по следу.

Кахраман молчал. Сердце билось так громко, что казалось - его слышно на весь город. Он чувствовал, как близко он. Как жарко от гнева. Как боль вплетается в кровь. Он не остановится.

Он выпрямился. Глаза горели.

- Пусть ведут. Пусть. Но когда я доберусь до конца этой игры - я их уничтожу. Всех. Без пощады.

Поиски продолжались. День сменялся ночью. Ночь - вновь днём. Кахраман не чувствовал времени. Он жил в одном: найти Хаят. Его женщину. Его жену. Его слабость. Его ярость.

Три дня спустя:

Особняк, некогда тёплый и живой, теперь дышал тревогой. Каждый шаг, каждое движение внутри стен напоминало марш боевых барабанов. Никто не осмеливался говорить громко. Никто не шутил, не улыбался. Воздух был натянут, как струна, - и эта струна готова была лопнуть в любой момент.

Кахраман стоял у окна кабинета. Его взгляд был направлен вдаль, но он ничего не видел - ни сад, ни фонтан, ни деревья, качающиеся под утренним ветром. Он смотрел сквозь них, как будто в их листве прятались ответы на его мучительные вопросы. Его пальцы сжимались и разжимались, словно каждая клетка его тела не могла уместить всю ярость, что копилась с каждой секундой.

На столе перед ним - кипа отчётов, фото, карты. Разведданные. Ложные наводки. Молчание. Безмолвие. Пустота.

- Три дня! - рявкнул он, и звук его голоса разнёсся эхом по стенам. - Три чёртовых дня, и вы не можете найти её!

Он ударил кулаком по столу. Толстое дерево поддалось, растрескалось у основания. Бумаги взметнулись в воздух, словно испуганные птицы.

- Мы делаем всё возможное, господин Кахраман, - прошептал охранник у двери, не поднимая глаз.

Кахраман обернулся. Его взгляд был, как пламя. Не гнев - ярость. Не раздражение - звериная, жестокая, кипящая ярость, готовая вырваться наружу и испепелить всё, что попадётся под руку.

- Возможное? - он шагнул к охраннику, тяжело, медленно. - Ты называешь это возможным? Когда моя жена, находится в руках тех, кто, возможно, издевается над ней прямо сейчас?

Он схватил охранника за воротник, прижал к стене. Тот задрожал.

- Ты был на смене, когда они проникли. Где ты был? Почему не поднял тревогу?

- Я... я... я не знал... камеры не показали...

Щелчок.

Звук выстрела разнёсся неожиданно резко. Тело охранника обмякло, скатилось по стене. Кровь впиталась в ковёр, расползаясь пятном.

В комнате повисла тишина. Мёртвая. Леденящая.

- Предатель, - тихо произнёс Кахраман. - Или просто бездарь. Разницы нет.

Один из других охранников не выдержал - шагнул вперёд, но даже не успел заговорить. Кахраман выхватил пистолет, выстрелил в грудь. Второй рухнул рядом с первым, не успев издать ни звука. Остальные отступили, оцепенев.

- Я предупреждал, - его голос был спокоен, как у палача, читающего приговор. - Если кто-то из вас подведёт меня ещё раз - вы не просто умрёте. Вы исчезнете. Вас сотрут, и о вас забудут даже ваши матери.

Он повернулся, бросил оружие на стол и вытер руки о платок, как будто просто испачкался чернилами.

Явуз и Эмре вошли в кабинет. Они видели тела, кровь. Не спросили. Не удивились.

- Есть новости, - сказал Явуз сдержанно. - Нашли склад. Он принадлежит человеку, который раньше работал на нашего старого врага. Его давно не трогали. Он мог передать его кому-то.

Кахраман кивнул.

- Где он?

- В подземной системе возле старого метро. Заброшенная станция. Мы выехали через десять минут. Все люди уже в пути.

Кахраман посмотрел на карты на стене. Указал точку. Ему не нужно было думать.

- Они там. На этот раз - они там.

Он вышел из кабинета, не оборачиваясь. Тела оставались лежать в тишине, кровь капала на ковёр, а дом замирал. Даже стены знали: Кахраман вошёл в свою тень. И выхода оттуда нет, пока он не заберёт обратно свою жену.

Машина мчалась по трассе, прорезая утренний сумрак фарами, как нож воздух. Дорога была пустой, только рев мотора и глухой стук шин по неровному асфальту напоминали, что всё это - не сон, не затянувшийся кошмар, не галлюцинация. Кахраман сидел на заднем сиденье, молчаливый, недвижимый, как статуя, но каждый мускул его тела был в напряжении, как перед прыжком.

Он не говорил ни слова, но в машине чувствовалась буря. Явуз сидел впереди, рядом с водителем, и краем глаза наблюдал за ним через зеркало. Никто не осмеливался включить музыку, спросить что-то, даже сделать громкий вдох. Внутри салона витало ощущение конца. И начало - начала чего-то страшного, что уже невозможно было остановить.

Эмре следовал за ними на другой машине, с отрядом вооружённых людей. В броне, в полной готовности. Они не шли - они ехали на войну. И все знали: если бы Кахраман мог, он бы пошёл туда один. Без оружия. Без плана. Только с яростью, которая теперь заменяла ему сердце.

Вдалеке, за окнами, проносились тени деревьев, силуэты строений, мигающие уличные фонари. Всё казалось призрачным. Мир больше не имел формы. Всё, что было важно, находилось впереди - в этом проклятом складе, среди ржавого металла и запаха старого бензина. Возможно, она там. Возможно, она зовёт. Возможно... уже не может звать.

Он сжал кулак, ногти впились в ладонь. В груди сдавило.

- Пять минут, - сказал водитель, не оборачиваясь.

Никто не ответил.

Когда машины свернули с дороги и поехали по гравийной тропе, колёса скрипнули, заскрежетали. Пыль поднялась облаком, осела на лобовые стёкла. Перед ними, в лунном свете, возвышался старый склад. Облупленные стены, перекошенные ворота, заржавевшие цепи. Всё было мёртвым. Пугающе тихим.

Они вышли. Кахраман первым. Шагал медленно, уверенно, как зверь, почувствовавший запах крови. Рука легла на кобуру. Взгляд - на здание. Один знак - и люди пошли за ним, по периметру. Кахраман подошёл к центральным воротам, ударил ногой. Дверь с треском поддалась, звякнула цепь, и пространство наполнилось скрежетом металла.

Внутри - пусто.

Пустота не сразу ощущается. Сначала приходит гул. Глухой, как в пещере. Потом - запах. Запах старости, ржавчины, плесени. И только потом ты понимаешь: здесь никого нет. Ни шагов. Ни голосов. Ни шорохов. Только твои мысли и твои страхи.

Кахраман шагал вперёд. Его ботинки гулко били по бетонному полу. Он смотрел по сторонам: следы. Обрывки верёвок. Куски пластика. Пустая бутылка. Всё говорило о том, что тут кто-то был. И не так давно.

- Они знали, что мы придём, - глухо сказал Явуз. - Свалили за час, не больше.

Кахраман остановился. Он вгляделся в тень у стены. Что-то лежало там. Что-то мелкое. Он подошёл. Присел. Рука дрогнула.

На пыльном полу, в тёмном пятне, где бетон был напитан свежей, не высохшей ещё кровью, лежал кулон.

Сердце.

Старая, потёртая цепочка. Маленький серебристый кулон в форме сердца. Он знал его. Он сам когда-то повесил его ей на шею, молча, без слов, когда она однажды уронила фотографию матери и дрожащими пальцами подняла её, как драгоценность. Тогда он достал кулон и вложил фото внутрь. Без лишних разговоров. Просто потому, что знал: ей нужно это.

Он поднял его. Пальцы дрожали. Металл был тёплым. Или это его ладони горели от бешенства. Он раскрыл кулон. Внутри, под треснувшей пластиковой вставкой, смотрела женщина. Та самая фотография. Та самая улыбка, немного выцветшая. Лицо, которое Хаят хранила у сердца.

И кровь.

Капли на цепочке. Тонкие, как слёзы.

Кахраман не издал ни звука. Просто встал. Сжал кулон в кулаке. Так сильно, что, казалось, металл должен был врезаться в кожу.

Все ждали. Даже Эмре, даже Явуз - никто не посмел подойти. Все понимали: что бы он ни сделал дальше - это будет уже не Кахраман, каким они его знали.

Это будет другой.

Он медленно повернулся.

- У них был час, - сказал он тихо. - Значит, мы найдём их за сорок минут.

И тишина вдруг ожила. Люди бросились к машинам, к связи, к оружию. Но он шёл медленно. Пальцы всё ещё сжимали кулон. И в этих пальцах была не только ярость. Там было всё: страх, отчаяние, боль. И любовь. Та, что кричала без слов. Та, что теперь была изранена. Та, что не простит.

Хаят Емирхан
Три дня назад:

Комната снова погрузилась в гнетущую тишину, как только за ним захлопнулась тяжёлая металлическая дверь. Хаят медленно села на старом матрасе, прижав колени к груди и обхватив их руками. Она едва дышала - как будто любое движение могло снова привлечь его внимание, как будто сама тишина была её укрытием. В висках стучало от страха. Грудь сдавливало. В горле стоял ком. Сердце металось, будто пойманная в клетку птица.

Несколько минут она сидела, не шевелясь, вслушиваясь в каждый звук за стеной. Там, снаружи, глухо раздавались шаги, сдавленные голоса, какой-то шум - будто кто-то двигал мебель или ящики. Потом - резкий окрик, глухой удар, как будто что-то тяжёлое упало. Или кто-то. Хаят почувствовала, как холод пробирается под кожу, вжимая её в грязные простыни. «Кахраман?» - мелькнуло в голове. Нет. Если бы это был он - всё бы взорвалось. Он бы не шептал, он бы не колебался. Он бы сровнял с землёй весь этот ад.

Прошло ещё несколько томительных мгновений. Потом - шаги. Тяжёлые. Медленные. Приближающиеся. Хаят быстро отпрянула к стене, цепляясь пальцами за угол матраса. Замок щёлкнул. Скрипнула дверь. И он снова вошёл.

Тот же. Мерзкий. Грязный. Глаза с налётом звериного возбуждения, запах дешёвых сигарет и пота. Он даже не потрудился спрятать то, с чем вернулся: ремень всё ещё был расстёгнут, а на лице играла улыбка, от которой внутри всё сжималось.

Тишина, воцарившаяся после криков в коридоре, была обманчивой. Хаят, всё ещё лежавшая на холодном полу, с трудом ловила дыхание. Тело дрожало, мышцы не слушались, и каждое движение отдавалось болью. Она прижала руки к груди, словно так могла защититься от всего, что могло произойти.

- Лёгкое недоразумение, - прошипел он с мерзкой усмешкой, захлопывая за собой дверь. - Там просто кто-то поднял шум. Но теперь всё спокойно. Мы можем продолжить.

Его голос царапал, словно наждачная бумага, разрывая изнутри. Хаят поползла назад, в угол, прижавшись к стене. В её глазах застыл ужас, губы дрожали, дыхание сбивалось. Она не кричала - не из-за смелости, а потому что горло сдавило, как петлёй.

- Не бойся. Это займёт всего минуту, - он засмеялся тихо, будто издеваясь над её беспомощностью.

Он приблизился, грубо схватил её за руку и рванул к себе. Она пыталась сопротивляться, ногами упиралась в пол, царапалась, кусалась - но силы были неравны. Он ударил её. Раз, другой - по щеке, по ребрам. Хаят закричала, не от боли, а от отчаяния, от ужаса, что вот-вот...

Он рвал одежду, и её кожа покрылась холодным потом. Она чувствовала, как реальность покидает её. Она больше не дышала - только молилась. Впервые за долгое время.

Он опустился рядом, уже ослабляя ремень на брюках, лицо искажено страстью и злобой. Его пальцы уже впивались в неё, грубо, словно она не человек, а вещь. Она сжалась, зажмурилась, стараясь мысленно исчезнуть.

И вдруг...

Грохот.

Дверь распахнулась с такой силой, что металл зазвенел. В комнату ворвался высокий, широкоплечий мужчина в чёрном. Его лицо было каменным, но глаза - полны ярости.

- Вон. - Голос был низким, сдержанным, как рык зверя перед прыжком. - Сейчас же.

- Я... я просто... - начал оправдываться тот, застёгивая ремень.

- УБРАЛСЯ, - прозвучал голос, от которого в подвале похолодело.

В дверях стоял он. Джавид

Холодный, как сталь. В его взгляде - ледяная ярость.

Мужчина обернулся, не успев натянуть ремень, и в следующее мгновение оказался прижатым к стене. Дживад швырнул его с такой силой, что тот рухнул на бетон, едва не теряя сознание.

- Тебе кто разрешил? - прошипел Джавид, шагнув к нему. - Кто?

Он не дал ответить. Удар. Ещё один. Звон костей, кровь на полу. Дживад был не просто зол - он был вне себя. В его голове не было морали, только контроль. Только свои правила. И сейчас их нарушили.

- С ней можешь делать что угодно... но по моему приказу, - сказал он наконец, бросая изуродованное тело к двери. - А теперь - исчезни. Или я тебя прикончу.

Мужчина уполз. Буквально. Оставляя кровавый след. Дверь захлопнулась.

Только после этого Дживад обернулся к Хаят.

- Ты не думай, что я сделал это ради тебя, - его голос был ледяным. - Ты мне ещё нужна. Но ты запомни: здесь ты ничто. Здесь ты - игрушка. Пока я не решу иначе.

Хаят не ответила. Только смотрела на него снизу вверх. В глазах - не страх, а ярость. Немая, жгучая, почти отчаянная.

Она не сломалась.

И он это знал.

Она лежала на холодном полу, не чувствуя уже ни цепей, ни сырости, ни боли в плечах. Всё в её теле будто онемело. Только сердце продолжало биться, как бешеное, отдаваясь в висках тяжёлыми ударами. Слёзы не текли. Глаза были сухими. Они смотрели в потолок, будто ища там что-то, за что можно зацепиться - за мысль, за силу, за воздух.

Но воздух был гнилым. Пространство - тесным. Тело - разбитым.

И всё же она жила.

"Кахраман..."
Это имя вспыхнуло в её сознании, как огонь, как последний маяк в этой темноте. Его лицо всплыло перед ней, чёткое, родное, строгое и вместе с тем - единственное, что вызывало тепло в груди. Она вспомнила, как он держал её, как смотрел в глаза, как говорил, что никто и никогда не причинит ей зла. Вспомнила, как она злилась на него, как бросала взгляды, полные упрёка... Но сейчас, здесь, вся её душа кричала только одно: «Найди меня».

Она знала, что он ищет. Сердцем знала. Даже если весь мир рухнет, даже если земля под ногами треснет, Кахраман не остановится. Он найдёт. Он накажет.

Она сжала пальцы. Слабо, но сжала. Пусть тело раздавлено, пусть боль пронзает каждую клеточку - её воля не сломлена. Потому что он существует. Потому что где-то там, вне этого гнилого подвала, есть он. Кахраман.

Он увидит кровь на её ногах. Он увидит, как её кожу рассекли чьи-то грязные руки. И он сотрёт их с лица земли. Всех. Каждый, кто прикоснулся, каждый, кто позволил себе хоть миг насилия - будут умолять о смерти. Она верила в это, верила с фанатичной яростью.

"Я выживу..." - пронеслось в голове, и она стиснула зубы.
"Ты придёшь. Ты обнимешь меня. Я почувствую твой запах. Я усну на твоей груди. Но не сейчас. Сейчас я буду терпеть. Ради тебя, Кахраман. Ради нас."

Слёзы всё же выступили. Не от боли. Не от страха. От того, как сильно она его любила. От того, как сильно ей было нужно, чтобы он был рядом.

Хаят закрыла глаза.
И прошептала - едва слышно, но искренне:

- Я жду тебя.

_________________________________

Её тело слабо дернулось, когда резкий толчок под рёбрами вынудил её подняться на ноги. Слишком рано, слишком больно. Всё внутри кричало от усталости, от унижения, от страха, но она даже не успела осознать, что происходит, как в комнату ворвались несколько мужчин. Лица их были закрыты, тела - в чёрной одежде, тяжёлой, будто они шли на войну. Хаят не сопротивлялась - не от слабости, а потому что знала: её сопротивление сейчас не спасёт. Это было то, что происходило в фильмах, в страшных рассказах, но теперь это происходило с ней.

Они схватили её за руки, грубо подняли, даже не утруждая себя словами, и потащили по длинному, влажному коридору. Каменные стены обнажали трубы и потёки плесени, воздух был густой, влажный, пахнущий ржавчиной и тишиной, в которой затаилось зло. Её босые ступни царапали бетон, оставляя за собой почти невидимые следы - она даже не знала, кровь это или грязь.

Сколько длилась дорога - неизвестно. Может, минуту. Может, вечность. Пока наконец не распахнулась тяжёлая металлическая дверь, за которой открылась небольшая комната, с каменными стенами и одним-единственным источником света - тусклая лампа, дрожащая под потолком, как последняя надежда. Её втолкнули внутрь с такой силой, что она упала на колени. А затем - цепи. Холодные, жёсткие, цепи, что вонзились в запястья, обвили лодыжки и потянули её вверх - так, чтобы она едва могла стоять, натянутая как струна.

Хаят молчала. Губы были сжаты в линию. Она дышала тяжело, с трудом, с усилием. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь лёгким гудением камеры - она стояла на штативе, прямо напротив неё. Красная лампочка мигала, подтверждая - запись идёт.

В дверь постучали. Один из мужчин открыл.

И вошёл он.

Джавид.

Высокий, в идеальной, безупречно выглаженной одежде, будто он не был главой грязной банды, а дирижёром на репетиции ада. Его лицо оставалось спокойным, как у хищника перед прыжком. В руках - кожаный кейс, который он поставил на стол. Он не спешил. Каждое движение - выверенное, холодное, наполненное неприятной церемониальностью.

Он подошёл ближе. Окинул Хаят взглядом. Она стояла, выпрямившись, несмотря на боль. Несмотря на страх.

- Какая стойкая, - медленно сказал он, его голос был мягким, почти вкрадчивым, от чего становилось только хуже. - Не знаю, стоит ли это уважать... или сломать.

Он откинул крышку кейса. Внутри - аккуратно разложенные ножи, разных форм и размеров, блестящие и острые. Каждый - как отдельное обещание боли.

- Это не оружие, - сказал он, доставая один. - Это искусство. И ты, моя дорогая, - полотно.

Хаят подняла на него глаза. В них не было мольбы. Только огонь. Только ненависть. Только Кахраман.

Он увидел это.

- Ты всё ещё надеешься, что он тебя найдёт? - усмехнулся Джавид. - Твой герой? Он слишком занят поисками следов, которых мы больше не оставим. И пока он пытается сложить пазл, ты - здесь. Со мной.

Он подошёл ближе. Взял её за подбородок. Слишком крепко. Слишком властно.

- Я могу сломать тебя за секунды. Но мне не хочется. Мне хочется смотреть, как ты теряешь веру. Медленно.

Хаят плюнула ему в лицо. Быстро. Без колебаний. Не из отчаяния - из гордости.

Дживад замер. Потом вытер щёку. Его глаза потемнели.

- Значит, начнём с маленьких уроков, - прошептал он и повернулся к столу.

А лампа всё продолжала дрожать над ней. И камера всё ещё писала. И в воздухе витало что-то неуловимое - предчувствие. Возможно - конца. Или начала.

- Ты думаешь, он придёт за тобой? - спросил он холодно. - Думаешь, ты для него настолько важна, чтобы он рискнул всем?

Хаят смотрела на него молча. Губы треснули от сухости, на виске пульсировала боль. Но глаза... в них не было страха. Только презрение.

- Он уничтожит тебя, - сказала она тихо, но твёрдо. - Даже если мне придётся умереть здесь - ты не выйдешь отсюда живым.

Удар был быстрым. Он не крикнул, не вскипел. Просто размахнулся и ударил. Ладонь обожгла её щёку, и цепи звякнули снова - тело дёрнулось назад, но Хаят удержалась. Она стиснула зубы. Не вскрикнула. Не заплакала.

Джавид достал сигарету. Закурил. Медленно. Демонстративно. Сделал пару затяжек, разглядывая её. Потом подошёл ближе. Присел на корточки, так, чтобы смотреть ей прямо в глаза.

- Ты гордая. Это... раздражает. - Он выдохнул дым ей в лицо. - Но знаешь, что больше всего бесит? Что даже сейчас ты смотришь на меня, будто выше.

Он встал. Подошёл к камере. Повернул её чуть ближе, чтобы та захватывала каждую эмоцию на лице Хаят.

- Пусть смотрит, - прошептал он. - Пусть видит, как ты ломаешься.

Но Хаят не собиралась ломаться.

Да, её тело было истощено. Да, вены пульсировали от боли. Да, она дрожала - но внутри, там, в самой глубине, пылала одна мысль: Кахраман идёт. Он близко. Он найдёт. Он спасёт.

И Джавид почувствовал это. Почувствовал, что пока этот огонь в её глазах не погаснет - он не победил.

Три дня спустя:

Прошло три дня. Три долгих, тягучих, как вязкий яд, дня. Здесь, в этой комнате без окон, без часов, без движения времени, каждый час казался вечностью. Всё смешалось: боль, голод, отчаяние, усталость. Всё, кроме одного - её воля.

Хаят не сломалась.

Её руки были натёрты цепями до крови, раны начали воспаляться. Губы - потрескались, на коже - следы ожогов, ссадины, синяки разной давности. Она почти не чувствовала собственного тела. Всё казалось чужим. Она стала лёгкой, будто только сознание и осталось, прикованное к этой жестокой реальности.

Но даже в такие минуты, когда дыхание становилось рваным, когда горло сдавливал страх, она не молчала. Она не стонала. Она не просила.

Когда кто-то из них - то ли один из охранников, то ли сам Джавид - входил в комнату, Хаят смотрела им в глаза. Упрямо. Жестко. Иногда плевала в сторону. Иногда смеялась - глухо, сухо, насмешливо.

- Что, Джавид? - хрипло бросала она. - Мало, да? Даже кровь не помогает тебе почувствовать себя мужчиной?

Иногда её били за такие слова. Иногда - молча уходили. Но никто, ни один, не смог стереть этот взгляд с её лица. В нём не было страха. Только ненависть и стальной стержень.

Она не знала, какой сегодня день. Какое время суток. Она не знала, сколько её ещё продержат. Иногда сознание проваливалось, тело предавало, голова склонялась, и тогда её охватывало забытьё. Но стоило услышать шаги, скрип двери, слабое жужжание камеры - и она снова поднимала глаза.

«Кахраман...» - звенело где-то глубоко внутри. Обрывками, как шёпот. Иногда - как рёв.

Иногда она видела его во сне. Как он идёт по коридорам, глаза - как два раскалённых угля, губы сжаты, пальцы на курке. Видела, как он рвёт стены, стреляет в тех, кто посмел дотронуться до неё. И это давало ей силу.

Её имя - Хаят. А Хаят - это жизнь.
И она не собиралась умирать здесь. Не собиралась умирать в одиночестве. Не собиралась умирать с клеймом унижения.

Когда кто-то пробовал говорить с ней, она смеялась в лицо. Когда кто-то пытался подойти ближе, она кусалась, плевалась, кричала, билась.
- Убей! - шептала сквозь зубы. - Легче будет. Но я не заплачу. Я не буду молить.

Они начали бояться её. Пусть тихо, пусть про себя, но она это чувствовала. В их взглядах, в том, как они стали избегать прикосновений, как не задерживали шаг.
Они ждали, что она сломается. Что забьётся в угол, будет просить. А она только ярче пылала.

Три дня ада. Три дня тишины.
Три дня, в которые она не утратила самое главное - веру в него.

И когда очередной день начался с визита Дживада, с его привычной ухмылки, с коробки с ножами и новой угрозой, она только усмехнулась.

- Устала? - спросил он, подходя ближе.

- Только от твоего вонючего парфюма, - прошептала она, уставившись ему в глаза. - Попробуй помыться. Может, хоть тогда будешь напоминать мужчину.

Он ударил. Сильно. По лицу. Потом ещё. Но она уже не чувствовала. Тело давно перешло грань боли.

Она знала: всё близко.
Кахраман идёт.

И если он даже не придёт - она всё равно выйдет отсюда. Сама. И тогда земля под ногами Дживада загорится.

Где-то за пределами этих стен текла жизнь. Люди спешили на работу, кто-то держал за руку ребёнка, кто-то смеялся над чем-то глупым, кто-то заваривал кофе, пересыпал сахар, включал музыку, гладил по голове собаку. Где-то там всё было по-настоящему. Где-то там могла бы быть она.

Но здесь, в этом сером, гнилостном аду, который даже адом назвать было бы слишком благородно, всё было иначе.
Здесь пахло ржавчиной, затхлым потом, кровью. Здесь не было окон, не было кислорода, не было надежды.
И всё же она дышала.

Хаят сидела, склонив голову, но не потому, что была сломлена. Просто сил поднимать её пока не хватало. Каждый мускул болел, как будто каждую клеточку тела растоптали и сожгли заново. Пальцы не слушались. Губы давно пересохли, а язык будто обуглился.

Но разум был чист.
Воля - неприкосновенна.

Она слышала, как гудит лампа под потолком. Слышала, как за стеной что-то скребётся - возможно, крыса, а может, просто иллюзия. Слышала своё дыхание. Глухое, напряжённое, с хрипами.
И - самое главное - тишину после боли.

Тишина после пытки - как чёрный бархат. Мягкая, но в ней нет покоя. Она нависает над тобой, давит, жжёт, потому что ты знаешь: скоро снова откроется дверь.

И всё начнётся заново.

Но Хаят не боялась.
Страх был сожжён вместе с первым ударом. Сожжён и вытравлен.

Она не думала о том, сколько крови потеряла. Не думала, какие шрамы останутся.
Она думала о пианино.

Где-то в глубине сознания, под слоями боли, усталости и злости, звучала та самая мелодия, которую она играла в университете. Простая, светлая. Там, в другой жизни, в другом теле. До Кахрамана. До свадьбы. До крови. До плена.
Там была другая Хаят. Улыбчивая. С книгой в руке. С чистыми пальцами, пахнущими кремом, а не железом.

Она жива, та Хаят?

Наверное, нет. Но что-то осталось.

Память.

Память - это и было её оружие.
Она вспоминала запах кожи Кахрамана, когда он подходил сзади и обнимал. Тепло его ладоней, твёрдость плеч. Его голос, грубый, властный. Его взгляд - колючий, как кинжал, но только для других.
С ней он был другим.

И она знала - если он узнает, если он найдёт её, то ни один камень не останется лежать.
Мир сгорит. Мир будет оплакивать Дживада и всех, кто стоял рядом с ним.

«Приди...» - не молилась. Она приказывала ему мысленно.
«Ты обязан. Ты должен. Я - твоя жена. Твоя, слышишь? Я не сдамся. Не сгнию здесь. Не исчезну. Но ты должен прийти, прежде чем это сделаю я сама».

Боль снова накатила. Её тело дёрнулось, когда в воспалённых местах кольнуло. Ноги - в ссадинах. На руке - ожог от сигареты, кожа волдырем. Спина - разбита. Пальцы на ногах - онемели.
Но Хаят засмеялась.

Да. Хрипло. Сухо. Почти беззвучно. Но смеялась.

Смех - последнее, что они смогут из неё выжать.
Смех - это вызов.

Дверь снова заскрипела.
Хлопнула. Шаги. Мужские. Тяжёлые.
Но не Дживад.

Охранник. Принёс воду. Пластиковый стакан с мутной жидкостью. Поставил на пол и сразу вышел. Даже не посмотрел в её сторону.
Боится.

Она посмотрела на воду. Не дёрнулась. Не подползла.
Плевать.

Это не подарок. Это - подачка.
Она не собака. Она - Хаят Шахиноглу, как напоминала себе снова и снова. Дочь мужчины, которого боялись. Жена того, кого ненавидят. И если она выйдет отсюда - она никогда не будет прежней.

Но она и не должна.

Кто-то может сказать: она слаба. Сломанная.
Но нет.

Слабость - это когда ты молчишь, принимаешь, закрываешь глаза.
Сила - это когда ты в крови, с изломанным телом, цепями на запястьях, с плёнкой на губах - а всё равно смотришь прямо в глаза и говоришь: «Ты ничтожество».

И она это делала.
Снова и снова. Даже мысленно.

Прошло ли три дня? Или тридцать?
Кто знает.

Но она знала одно: Кахраман уже в пути. Она чувствовала. Где-то в груди, в самом низу, там, где раньше билось сердце - теперь горел огонь.
Он приближается.

И если мир загорится - она будет первой, кто бросит в него спичку.