Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В дыхании ночи, в шаге до сна,
Она - невеста, но всё же одна.
Под сердцем тревога, в глазах - ледяной
Страх, что разрушит покой предрассветной тишиной.

Сказала в отчаянье в трубку - "не тронь",
Голос дрожал, будто в венах огонь.
Закрыла, сбежала, боясь его слов,
В горле застрял незаконченный зов.

Сон притворился спасеньем, но - ложь.
Всё снова - как в жизни: он рядом, он - гость
В том сне, где она не кричит, не бежит,
Где тело - как пепел, где всё молчит.

Проснулась в слезах. И нет больше сна.
Луна - как свидетель её тишины.
На подоконнике - плед, под глазами - следы.
И всё, что осталось - смотреть на мир с высоты.

Ночь перед бурей. Последний глоток.
Мир её прежний рушится в срок.
Но есть в этой девочке, хрупкой, живой,
Сила не в крике - в борьбе
с собой.

Автор:
Есть дни, когда воздух становится тяжелее. Он будто наполняется солью, ожиданием, воспоминаниями, которые ты не звал. Всё кажется обычным - солнце, чай в чашке, шорох занавески. Но внутри - зыбкость. Нечто невидимое, растущее, поднимающееся со дна, словно морская волна, набирающая силу. Такие дни не забываются. В них что-то ломается. Или, наоборот, крепнет навсегда.

- За день до свадьбы -

Утро началось слишком тихо. Странная тишина, как ватный купол, накрыла всё вокруг. Даже птицы за окном пели неохотно - как будто боялись потревожить её мысли.

Хаят сидела на постели, подтянув ноги к груди. Волосы падали на лицо, но она не убирала их. В этом было что-то правильное. Что-то человеческое. Что-то, что не требовало от неё быть красивой, спокойной, удобной. Просто быть.

Комната была залита мягким, молочным светом. Всё вокруг дышало покоем, в котором не было облегчения. Этот покой - как затишье перед грозой. Он обволакивал, душил, не давал дышать полной грудью.

В доме кто-то уже шептался. Улыбался. Готовил чай, гладил платки, выбирал цветы. Все были заняты. Все знали, что завтра свадьба. Все играли свои роли. Одна только она сидела в этом фарфоровом утре, чужая даже самой себе.

Она не могла больше оставаться в четырёх стенах. Пространство сжималось. Кровать - казалась темницей. Воздух - тяжёлым, липким. Ей нужно было выйти. Нужно было идти. Не важно куда. Главное - идти.

---

Улица встретила её жарой и светом. Ослепляющим, беспощадным. Асфальт нагрелся так, что казался живым. Люди проходили мимо, кто-то нёс пакеты, кто-то разговаривал по телефону. А она просто шла - в лёгком платье, в старых сандалиях, без макияжа, без защиты.

Шла, как будто искала что-то. Может, покой. Может, прощение. Может, себя.

Мечеть. Она появилась внезапно. Словно вынырнула из света. Белая, спокойная, величественная. Купол отбрасывал тень, минарет уходил в небо. Хаят остановилась. Несколько секунд смотрела вверх - на линии, на небо, на птичий силуэт, пролетевший слишком быстро. А потом пошла.

Сбросила сандалии у порога. Осторожно, будто боялась потревожить тишину. Прошла внутрь.

Внутри пахло камнем, прохладой, древностью. И чем-то ещё - временем. Таким, которое неподвластно людям. Которое здесь и сейчас, но и вечно.

Хаят опустилась на колени. Склонилась вперёд. Закрыла глаза.
Долго просто молчала. Не молилась - нет. Она забыла, как. Зато помнила, как просить.

Господи, я не знаю, правильно ли это. Я не знаю, куда иду. Я не знаю, кто я. Но если ты где-то рядом - дай мне знак. Дай мне силы. Дай мне хоть что-то, за что можно держаться.

Слёзы пришли не сразу. Они вышли бесшумно. Как ручейки из сердца, уставшего притворяться сильным.

В этом храме было слишком тихо. Слишком чисто. Слишком правдиво.

И в этой тишине она почувствовала себя настоящей. Не невестой. Не дочерью. Не жертвой. Просто - женщиной, ищущей дорогу.

Возвращение домой было медленным.
Хаят шла, словно в воде. Каждый шаг отдавался в груди - лёгкой болью, как после долгого бега. Солнце ещё стояло высоко, но его свет уже терял свою дерзость. Он был мягче, теплее, ближе к закату, хотя время ещё не спешило ускользать. Всё вокруг сияло - как будто кто-то накинул на мир тонкую вуаль из золотой пыли.

Люди продолжали жить своей жизнью. Кто-то смеялся, кто-то бежал, неся мороженое в пластиковом стаканчике, где-то лаяла собака. А Хаят просто шла - будто ничего из этого её не касалось. Как будто она была в полупрозрачном шаре, отгороженная от всего.

Когда она подошла к дому, на секунду замерла у ворот.
Здесь всё идёт к завтрашнему. К свадьбе. К финалу одной жизни и началу другой.
Вдох. Выдох. Дверь.

---

Аслы появилась, как всегда - внезапно. Громкая, яркая, как летний ветер, ворвавшийся в душную комнату.

- Ну и где ты ходишь, беглянка? - воскликнула она с порога, не дожидаясь приглашения. - Я пришла тебя развлекать! Ты ведь не можешь сидеть и хандрить весь день! Сегодня твой последний день свободной девушки, в конце концов!

Хаят не успела ничего ответить - её уже обняли, закружили, осыпали шутками, запахом парфюма и бесконечными репликами. Аслы была стихией. Весёлой бурей. Но в ней была любовь - тёплая, искренняя. Та, что умеет вытаскивать из тьмы, даже когда сама в неё проваливается.

Они устроились в комнате Хаят. Сняли подушки с кровати, заварили чай, высыпали клубнику в миску и сидели, как в старые времена. Как в Италии. Как до всего этого.

- Ты знаешь, что они заказали три торта? - Аслы жевала ягоду, делая вид, что негодует. - И все с разными цветами. Три! Словно это не свадьба, а съёмка для каталога! Я не удивлюсь, если завтра на столе появится статуя из сахара в форме вашего будущего ребёнка.

Хаят хмыкнула. Слабая улыбка коснулась её губ.
- Им бы это понравилось. Готовое будущее. Уже из марципана.

- Ты улыбаешься. Маленькая победа, - Аслы посмотрела на неё внимательно. - Но всё равно ты как будто где-то не здесь. Хаят... ты боишься?

Хаят не сразу ответила. Взяла клубнику. Повернула её в пальцах, словно искала в ней ответы. Потом произнесла тихо:

- Я боюсь не свадьбы. Я боюсь ночи.

Аслы замерла. Молчание длилось дольше, чем надо. Потом она мягко поставила чашку на поднос.
- Ты хочешь об этом поговорить?

- Я не знаю. Может, просто вслух сказать. - голос Хаят дрогнул. - Завтра всё изменится. Все говорят про платье, про цветы, про гостей. Но никто не говорит о том, что будет после. О том, каково - лечь рядом с мужчиной, которого боишься. И... которого не до конца понимаешь. Он смотрит так... будто всё знает. А я ничего. Я чувствую себя девочкой в теле женщины. Я боюсь облажаться. Боюсь, что он увидит во мне слабость. Или отвернётся. Или наоборот - сломает.

Аслы медленно подошла, присела рядом и взяла её за руку.

- Знаешь, я всегда думала, что первая брачная ночь - это волшебство из фильмов. А потом поняла, что это не про волшебство. Это про доверие. Про дыхание. Про то, чтобы быть рядом, и чтобы тебя не осудили за дрожащие пальцы и мокрые глаза. Если он хоть немного человек - он увидит не страх, а смелость. Потому что лечь рядом, будучи такой ранимой, - это и есть смелость.

Хаят кивнула, не поднимая глаз. Глаза щипало - от слов, от правды, от хрупкости момента.

- Мне кажется, я не готова, - прошептала она. - Но уже поздно быть неготовой.

Аслы сжала её руку.
- А никто не бывает готов по-настоящему. Но главное - не быть одной. А я с тобой. Даже завтра. Даже если тебе захочется убежать - я буду рядом. С платьем, шоколадом и сумасшедшими идеями.

Они молчали. Тишина снова воцарилась - но теперь в ней не было страха. В ней была поддержка.
Сестринство. Тёплая, тёплая тень под палящим солнцем.

Аслы не отпускала её руки. Просто сидела рядом, как якорь - не громкий, не суетливый, но крепкий. Хаят старалась дышать ровно, но что-то внутри уже трещало. Глаза предательски наливались влагой, и вот - слёзы. Медленные, тяжёлые. Не истерика. Просто... слёзы.

Она накрыла лицо ладонями, как ребёнок, которому слишком страшно, чтобы смотреть на мир.

- Мне страшно, Аслы, - выдохнула она в ладони. - Я... Я не знаю, что делать. Я даже не уверена, хочу ли этого. Я чувствую, как земля подо мной шевелится. А я должна надеть белое платье и улыбаться. И потом... ночью... Я не знаю, как это будет. Я боюсь боли. Боюсь, что он меня сломает. Что я забуду, кто я.

Аслы молчала, не перебивая. И только потом, когда плач стал тише, когда дыхание Хаят стало медленнее, она наклонилась ближе, убрала волосы с её лица и прошептала:

- Я помню свою первую ночь.

Хаят приподняла голову, не ожидая. Аслы смотрела вперёд, не отводя взгляда, будто снова была там, в той самой комнате, в том моменте, где всё началось.

- Мне тоже было страшно. Ужасно. Не так, как тебе... но по-своему. Он был мягкий, добрый, терпеливый. Но я чувствовала себя... голой не только телом, но и душой. Я лежала в платье, закрытая с головы до ног, и всё равно чувствовала, что он видит каждую мою трещину. Мне казалось, что, как только я протяну руку - всё рухнет. А если не протяну - он уйдёт.

Она чуть усмехнулась, с горечью, но тепло.

- И знаешь, как всё случилось? Я расплакалась. Вот так же, как ты. Он подошёл, сел рядом и сказал: «Нам никуда не нужно торопиться. Мы можем просто лечь и спать». И мы просто лежали. Он держал меня за руку. Не прикасался. Даже не целовал. Только держал. И только потом, через несколько дней, когда я сама захотела - мы сблизились. И это была не ночь, а утро. Неспешное, с лучами сквозь шторы, и горячим чаем на прикроватной тумбе.

Хаят вслушивалась. Каждое слово ложилось, как повязка на рану.

Аслы наклонилась ближе, обняла её, провела ладонью по спине.

- То, что ты боишься, - не делает тебя слабой. Это делает тебя живой. Твоё тело - твоё. Твоё сердце - твоё. И ни одна ночь, ни один мужчина, даже если он весь из стали и тени, не имеет права забрать у тебя право быть собой. Не бойся плакать. Не бойся сказать "нет". И не бойся - в какой-то момент - захотеть. Но только когда сама захочешь. Не ради него. Ради себя.

Хаят глубоко вдохнула. Мир всё ещё качался, но уже не так яростно. В её груди всё ещё было много страха, но среди него - крошечная искорка. Нечто тёплое. Надежда. Или просто благодарность.

- Спасибо, Аслы, - прошептала она. - Ты единственная, с кем я могу говорить так... просто.

Аслы улыбнулась и уткнулась лбом в её плечо.

- Потому что ты моя семья. Не по крови. По сердцу. А это даже сильнее.

Вечер всё глубже просачивался в окна. За стенами звенели голоса, хлопали двери, где-то раздавался смех. Мир не знал, что в этой комнате две девушки делились болью и светом, делились страхом и свободой.

Но, может быть, Бог знал.

А, может, просто тишина.

Аслы взглянула на часы и, закусив губу, встала.

- Мне нужно идти. Но я ещё вернусь. Сегодня или завтра утром. И - предупреждаю, - она обернулась с заговорщицким блеском в глазах, - я собираюсь купить тебе пару... полезных штучек для той самой ночи. Чисто ради науки, разумеется.

Хаят фыркнула сквозь усталую улыбку:

- Даже не смей.

- Уже слишком поздно, - Аслы подмигнула, целуя её в висок. - Я тебя люблю, дурочка. Не бойся ничего. Ты справишься. А если что - я устрою скандал века прямо на свадьбе.

- Только не в прямом эфире, - хмыкнула Хаят.

- Хм. Ещё подумаю, - ответила Аслы и, щёлкнув пальцами, исчезла, как летний ветер, распахнув за собой дверь.

Дом был удивительно тих. Тишина, будто затаившая дыхание, обволакивала всё - коридоры, лестницу, даже сам воздух. Хаят прошла в ванную, умылась, переоделась в домашнее. Сердце билось спокойно, но в груди уже копился глухой ком - предчувствие. Не тревоги. Прощания. Эта ночь была последней. Последней, когда она спала в своей комнате, когда звуки дома были родными, когда запах обеда доносился из кухни, как раньше.

Когда позвали к ужину, она не сразу пошла. Стояла у окна, глядя, как небо окрашивается в глубокий синий, и только потом - медленно, будто шаг за шагом прощаясь с детством - спустилась вниз.

Стол был накрыт просто, но с любовью. Тёплый хлеб, тушёные овощи, курица в пряном соусе. Хаят заметила, что Амаль пыталась украсить салфетки - криво, но старательно. За столом уже сидели Амаль и отец. Он поднял глаза, когда она вошла, - и что-то дрогнуло в его взгляде. Многое хотел сказать. Многое, может, даже начал, но губы остались плотно сжаты. Хаят ответила тем же. Они по-прежнему не разговаривали. Словно между ними всё ещё стояла тень матери и подпись на брачном договоре.

- Где Нурийе? - вдруг спросила Хаят, обводя взглядом стол.

Отец отложил вилку, его лицо потемнело.

- Я не велел ей приходить. Это семейный ужин.

Амаль нахмурилась, но ничего не сказала. А Хаят поднялась. Тихо, не шумя. И вышла из столовой.

Вернулась она с Нурийе - той самой женщиной, которая растила их после смерти матери, которая знала их страхи, мечты, и у кого руки всегда пахли хлебом и жасмином. Она шла неуверенно, в простом халате, как будто сама не верила, что это происходит.

- Садись, - сказала Хаят мягко. - Это и твой стол тоже.

Отец хотел что-то сказать - она почувствовала, как напрягся воздух, как его взгляд стал острым, почти как тогда, в детстве. Но она встретила его взгляд. Впервые за долгое время - прямо. И он ничего не сказал. Только откинулся на спинку стула и молча взял вилку.

Нурийе опустилась на край стула, робко, но с улыбкой в глазах. Амаль тут же подала ей салат, как будто хотела сгладить неловкость. А Хаят просто села и принялась за еду, будто так и должно быть. Будто всегда было так.

- Завтра ты станешь невестой, - вдруг проговорила Нурийе, глядя на Хаят, - но для меня ты всё равно останешься той девочкой, что пряталась под кровать, когда гремел гром.

- А ты всё равно останешься той, кто приносит тёплое молоко и пахнет корицей, - ответила Хаят, и в её голосе дрогнуло что-то мокрое. Не плач. Но близко.

Они ели молча. Иногда Амаль задавала вопросы, пыталась смеяться. Но смех был натянут. Отец почти не ел. Он пытался - пытался поймать взгляд Хаят, пытался пробиться через стену. Но она ела медленно, аккуратно, будто за каждым жестом пряталась броня.

Только в конце, когда ужин почти завершился, она подняла глаза и вдруг тихо сказала:

- Спасибо за ужин.

Отец замер. Это были первые слова за долгое время. И они прозвучали, как трещина. Не прощение. Но, может быть, начало трещины в тишине. Он кивнул - быстро, как будто боялся сорваться на что-то большее. Но больше ничего не сказал.

Позже, когда вечер окончательно стал ночью, Хаят поднималась по ступенькам, слыша за собой лёгкие шаги Амаль и запах жасмина от Нурийе. В её сердце было что-то странное - смесь тяжести и лёгкости. Завтра всё изменится. Но сегодня... сегодня ещё можно было быть просто дочерью. Просто сестрой. Просто собой.

Дверь в её комнату скрипнула, как будто сама устала от всего происходящего. Хаят вошла внутрь, притворила её за собой и остановилась. Комната встретила её привычным запахом - чуть пыльным, с ноткой розового мыла и сухих цветов. Но теперь, в этой тишине, что-то изменилось. Словно стены слушали.

Свет падал из окна, подсвечивая что-то на кровати.

Записка.

Опять.

Она не сразу подошла. Стояла, будто это не просто бумага, а ключ к чему-то, к чему она была не готова. И только потом, шаг за шагом, будто по холодной воде, подошла ближе и взяла в руки аккуратно сложенный листок.

Строчки были выведены быстро, уверенно. Почерк Кахрамана. Ровный, как шаги по асфальту.

«Завтра ты будешь моей.
Не надевай ничего лишнего - я всё равно это сниму.
Ты можешь бояться, ты можешь сопротивляться.
Но ты будешь принадлежать мне.
До конца. Без остатка. - К.»

Хаят перечитывала строчки снова и снова. Никаких обращений. Ни «милая», ни «жена», ни даже просто «Хаят». Слова царапали кожу изнутри. Они не были жестокими напрямую, но за каждой буквой скрывался холод. Как металл. Как тишина перед выстрелом.

В её пальцах записка дрожала. Она положила её на тумбочку, словно боялась, что та обожжёт ладони.

И в этот момент зажглось экран телефона.

Кахраман: Ты дома?

Она смотрела на экран, не отвечая. Пальцы зависли над клавиатурой. Но прежде чем она успела набрать хоть одно слово, пришло новое сообщение.

Кахраман: Завтра ты проснёшься - и всё станет иначе. Привыкай.

Затем пауза.

И снова:

Кахраман: Я не собираюсь делать это легко. Я не из тех мужчин. Ты же умная девочка. Или просто притворяешься?

Хаят закрыла глаза. Пальцы сжались в кулаки. Казалось, будто каждая строчка будто обматывает её, как канат. Не больно. Но плотно. Слишком плотно. Без воздуха.

Она не знала, что ответить. И отвечать ли вообще. Она хотела спрятаться. Забыться. Просто вырвать себя из этой реальности. Но сообщения продолжали приходить.

Кахраман: Ты умеешь быть храброй. Покажи это завтра.
Я не потерплю страха. Не потерплю бегства.

И последнее, после долгой паузы:

Кахраман: Твоя последняя ночь свободы. Наслаждайся.

Экран погас. Но в груди всё ещё светилось - не теплом, а чем-то другим. Неприятным. Холодным. Как будто внутри у неё теперь лежала льдинка.

Она положила телефон на комод. Осторожно. Будто он мог взорваться от прикосновения.

Ночь становилась глубже. Где-то вдалеке гудел город, машины, голоса. А в комнате - только её дыхание. Она села на кровать, подтянула колени к груди и обняла себя за плечи. В темноте отражение в зеркале казалось чужим - слишком взрослым. Слишком одиноким.

Она не плакала. Не кричала. Только смотрела вперёд, туда, где уже начинался завтра.

И завтра шёл к ней уверенными шагами.

Она лежала в постели, не двигаясь. В комнате было тихо, но тишина не успокаивала. Она была слишком полной. Словно в ней кто-то дышал рядом, но без тела. Только дыхание - холодное, пустое.

Хаят закрыла глаза. Пыталась заснуть.

Но мысли не давали. Они были, как сотни тонких иголочек, впивавшихся в сознание. Не больно. Но назойливо. Постоянно.

Завтра всё изменится.

Она повторяла это про себя, как мантру. Снова и снова.

Завтра я стану чьей-то женой. Завтра я перестану быть собой. Завтра... я исчезну?

Она вспомнила свою комнату в Италии - полки с учебниками, холодные утренние дожди за окном, чашку кофе, которую делила с Аслы. Свободу. Безопасность. Свою мечту - оперировать, спасать жизни. Жить жизнью, которую выбираешь сам.

Что от этого осталось?

Подушка была мокрой. Но она не замечала, когда именно начала плакать. Слёзы текли бесшумно, как будто тело просто больше не могло сдерживать всё, что копилось. Её сердце стучало глухо, в груди - словно дыра.

Мама...

Она не произнесла этого вслух, но внутри звенело, будто молитва. Мама бы знала, что сказать. Мама бы погладила по волосам, заварила липовый чай, и всё снова стало бы настоящим. Тёплым. Домом.

Почему тебя нет?

Она перевернулась на бок, уткнулась в подушку, сжала её так крепко, будто могла в ней утонуть. Убежать. Исчезнуть.

Кахраман...

Нет. Он не был для неё опорой. Не был тем, кому можно было довериться. Он был тем, от кого её сердце сжималось. Сильный, страшный, прямой. Он не оставлял места страху. Не понимал, что у неё он есть.

И завтра он не спросит, готова ли она.

Он просто возьмёт.

Её дыхание сбилось. Она села в постели, закрыв лицо руками. Всё в ней дрожало. Она не могла больше лежать. Она не могла дышать.

Хаят встала. На цыпочках. Осторожно, как будто боялась разбудить не только сестру, но и весь дом. Слезы всё ещё катились по щекам. Она прошла по коридору - босиком, с тем комом в горле, который никак не выходил наружу.

Остановилась у двери Амаль.

Открыла её тихо. Комната была окутана полумраком, ночник мягко светился у изголовья кровати. Амаль спала, свернувшись клубочком, прижав кулачки к подбородку. Такая маленькая. Такая невинная. Такая ещё не знающая ничего об этом мире.

Я ухожу, - подумала Хаят. - Но я всё ещё хочу оставить тебе что-то хорошее.

Она достала из-за спины мягкого медвежонка. Того самого, который она ей купила на рынке. Пусть он заменит ей сестру.

Потом положила медленно, почти торжественно, на тумбочку рядом с кроватью.

- Пусть он охраняет тебя, - прошептала она. - Теперь ты будешь спать с ним. Как и я.

Амаль не проснулась. Но будто бы чуть улыбнулась во сне.

Хаят смотрела на неё долго. И только потом - тяжело, медленно - развернулась и вышла.

Она не могла оставаться в доме.

Накинула кардиган. Распустила волосы. Открыла окно - и вдохнула ночной воздух. Он был прохладным, резким, но именно таким, каким ей был нужен.

А потом, не раздумывая, вышла во двор.

Небо было почти чёрным, усыпанным звёздами. Тихий шелест листьев, шорох ветра в траве - всё будто знало её боль, но молчало с ней заодно.

И там, в глубине сада, под деревом, она наконец позволила себе всё.

Рыдания прорвались из груди, как шторм. Без стыда. Без сдерживания. Слёзы были солёными, горькими, почти рвущими кожу. Она сжалась, обхватила себя за плечи, присела на траву, и просто плакала.

За мечты. За мать. За ту себя, что не вернётся.

И никто не видел её такой. Никто не слышал.

Только ночь.

Она сидела под деревом, вцепившись пальцами в подол своего кардигана, пока ветер нежно играл с её волосами. Небо смотрело на неё сверху, как молчаливый свидетель. Не осуждая. Не утешая. Просто - наблюдая.

Слёзы постепенно стихли. Не потому что стало легче - а потому что их просто больше не осталось. Выгорело всё. Даже горло саднило от беззвучных всхлипов, от кома, что так и не вышел наружу. Она просто сидела и слушала ночь. Словно хотела впитать её в себя. Запомнить до последней детали.

Может, я смогу выжить. Может, я научусь дышать в этом... новом мире. Но не завтра. Завтра - нет.

Ноги начали зябнуть от холодной земли. Она медленно поднялась, стряхнула с себя опавшие листья, посмотрела ещё раз вверх.

Мама, если ты видишь меня... пожалуйста, будь со мной.

И пошла обратно.

Дом встретил её тем же спокойствием. Всё спало. Всё молчало. Только её сердце колотилось в груди, будто отбивая последние секунды перед прыжком.

В спальне она закрыла дверь, но не включила свет. Комната утонула в мягкой темноте, только луна заглядывала внутрь, оставляя бледные пятна на полу и постели. Она прошла к кровати, села на край.

Руки дрожали. Она обняла себя.

Я не могу. Я не готова. Я не хочу быть храброй ночью, когда вся я - это один большой страх.

Её взгляд упал на телефон.

И вдруг - почти машинально - она взяла его в руки.

Долго смотрела на экран. Потом, будто в каком-то трансе, нажала на имя Кахраман.

Гудки были долгими.

И каждый звучал, как удар сердца.

Не бери трубку, пожалуйста... не бери...

- Алло. - Его голос раздался резко, глубоко, с той самой уверенной тяжестью, от которой у неё сжималось всё внутри.

И тогда она, не думая, не позволяя себе затормозить или испугаться, заговорила. Быстро. Словно скороговорку. Словно из неё вырывался последний крик:

- Завтра ночью ты ничего не сделаешь. Я не готова. Я боюсь. И ты не тронешь меня. Я не дам. Я не дам. Я просто... не могу. Не трогай меня. Не трогай.

И в тот же миг, не дожидаясь ответа, не вникая в его реакцию, даже не дыша - она отключила трубку.

Тишина вернулась мгновенно.

Словно мир замер.

Словно он услышал, понял, и тоже затих.

Хаят опустила телефон на кровать. Губы дрожали. В груди всё билось неистово, как пойманная птица. Но в какой-то глубине - очень глубоко - что-то впервые за долгое время шепнуло:

Ты смогла. Сказала. Хоть и боишься, но сказала.

Она легла. Натянула на себя одеяло, уткнулась лицом в подушку. Сердце всё ещё било в ушах. Но теперь слёзы текли другие. Не от боли. От того, что она - несмотря ни на что - осталась собой.

И с этим чувством, где боль всё ещё жила рядом с гордостью, она наконец позволила себе заснуть.

Сон пришёл неожиданно. Не как облегчение - как обман. Как морская волна, мягко затягивающая в глубину. На мгновение она почувствовала, будто тело отрешилось, отпустило. Словно вся тяжесть рассыпалась пеплом. Она провалилась в темноту - быстро, почти стремительно. И сначала было спокойно. Слишком спокойно.

Но это не была настоящая тишина. Это было затишье.

---

В её сне всё было размыто. Пространство двигалось, как будто стены дышали. Комната - не её, не чужая. Лица - будто знакомые, но без черт. Всё было будто из ваты. Воздух - густой, вязкий. Она стояла одна, в белом платье, и не могла пошевелиться.

И вдруг - он.

Кахраман.

Он появился из ниоткуда. Без звука. Как хищник. Его шаги были медленными, тяжелыми. Глаза - тёмные, полные решимости. Он приближался, и с каждым шагом внутри Хаят рос ужас, настоящий, парализующий.

- Нет, - хотела сказать она, но изо рта не вырвалось ни звука.

Он протянул руку. Схватил её за запястье. Грубо. Решительно.

- Ты моя жена, - сказал он. Голос - глухой, почти чужой.

Её тело стало ватным. Она пыталась вырваться, но не могла. Пыталась закричать - и не могла. Он потянул её к себе, и всё вокруг стало темнее, будто ночь сама сгустилась и сомкнулась над ними.

- Нет, пожалуйста, нет... - теперь её голос был, но слишком слабым. Будто говорила не она, а кто-то издалека. Кто-то из глубины.

Он навис над ней.

- Ты будешь со мной. Так надо.

---

Хаят вскрикнула.

Проснулась резко, как будто провалилась обратно в реальность сквозь лёд. Сердце бешено колотилось, грудь сжималась, как от удара. Она тяжело дышала, горло саднило, на лбу - капли пота. Простыня сбилась, волосы прилипли к вискам.

Всё ещё темно.

Всё ещё ночь.

Она обхватила себя руками, согнулась, как будто стараясь защититься от чего-то, чего больше нет. Но страх не уходил. Он всё ещё сидел внутри, царапая изнутри ледяными когтями.

Это был только сон... только сон...

Но он был таким настоящим. Слишком. Его голос всё ещё звучал в голове. Его прикосновение всё ещё жгло кожу, хотя этого не было. Она провела рукой по руке - там, где он держал её во сне, - и вздрогнула. Сердце не хотело успокаиваться.

Она встала. Подошла к окну. Открыла его - вдохнула ночной воздух, уже не такой прохладный, как раньше, но всё ещё живой.

И всё же больше она не легла.

Сон ушёл. Ушёл совсем.

И с ним - ощущение, что завтра можно встретить спокойно.

Я не усну. Не смогу. Он был там. Он уже там.

Она села у окна, завернувшись в плед, и просто смотрела на звёзды. Молча. С глазами, которые не могли больше плакать.

Всё, что ей оставалось - ждать.

Ждать утра.

Ждать своего завтра, которое теперь казалось слишком близким и слишком страшным.

_______________________________
От автора:
Это одна из самых тяжёлых глав для меня как для автора.

Здесь не просто описан вечер перед свадьбой. Это - кульминация множества чувств, которые копились в Хаят с самого начала. Глубокая обида на отца, который предал её, отдал без слов, без защиты. Она всё ещё не может простить его молчание, его сделки, его взгляд, в котором нет раскаяния. И потому между ними - стена. Холодная и глухая. А ужин, за одним столом, не становится мостом - он только подчеркивает, насколько чужими они стали.

Её страх перед брачной ночью - это не просто боязнь мужчины. Это страх потерять себя. Страх, что у неё больше не останется выбора, пространства, воли. Что её желания снова проиграют чужим решениям. Она боится быть тронутой не потому, что не понимает, что такое любовь, а потому что никогда не чувствовала себя в безопасности.

И Кахраман... Он в этой главе почти не появляется, но всё равно в ней живёт. В её мыслях. В сообщениях. В снах. Он уже часть её реальности, даже если Хаят ещё не готова этого признать. Его тень - рядом. Не как поддержка, а как давление. И пока она не знает - он враг, палач или судьба.

Это глава про молчание. Про страх. Про внутренние бури, которые никто не видит. Но именно такие моменты делают героиню живой. Настоящей. И именно через боль она растёт. Пусть медленно. Пусть страшно.

Но всё ещё - с огнём внутри.