Пролог
Длинные костлявые пальцы сплетались в нитках разрезанного ожерелья. Бусины слетали с конца капроновой нити, по одной падая на пол и скатываясь под стол по холодному дубовому полу. Женщина, прищуриваясь плела новое украшение для своей невесты. Кузины из Ротенльшильда было необходимо новое ожерелье с семейной печатью. Такое, какое только и возможно сделать только самим – с любовью старческих рук и мудростью столетий, вплетавших эти самые бусины уже не первый год, тщательно отбирая брак наложенный жизнью. Временами тишину нарушало еле слышимое похрапывание, сбивавшее тиканье настенных часов и постукивание о наружную сторону окна падающих комков снега с крыши.
- Брак. – коротко вырвалось из ссыхающихся губ женщины.
Ответа не последовало.
- Брак! – громче произнесла она.
В углу последовало нервное шуршание. Из-под одеяла вылез желтый чепец, который скрывал побелевшие детские волосы. И невысокий мальчик хрупкого телосложения осторожно протиснулся между юбкой старухи и ее любимым цветком. Внимательно подбирая каждую бусину, он понимал, что, начавши говорить, она уже не остановиться.
- Вздумали устраивать венчание в такие времена... В такие времена, когда богу не до их любви. Им стоило бы подумать, что никто не придёт на их свадьбу. Даже сам дьявол.
Кузины уже давно не стало в живых. Война. Но женщина и слышать не хотела возражений, старательно продолжая делать свою работу. Обязанность, наложенную на нее родом.
Она позвала старшего. Это был не ее внук и не ее сын, даже не соседский мальчик. Это был я, взявшийся из неоткуда. Пришедший из снежной бури. Меня нашли в крови лежащем на снегу, прямо в снежном коме под елью. С собаками. Конечности тогда все вымерзли, а лицо побелело до неузнаваемости. Словно и не живое тело, лежало неподвижно. Но мужики меня все-таки рискнули оттащить в деревню. Как никак, я был толстым, и толку от моего тела было бы немало для домашнего скота. Но на удивление многих, я оттаял. Как снеговики, к приближающему лету. И тогда меня согласилась приютить Амалия. Старуха ворчливая и скупая, берегла для меня лишнюю тарелку супа, когда есть было совсем нечего. Когда голод стал нашим частым гостем. Она, наверное, любит меня, хоть я и уродливый. Зато, стараюсь быть полезным. И она это ценит, понимая, что делаю я гораздо больше того, чем она может мне отплатить. Вечерами я часто возвращаюсь в избу переночевать, а утром снова ухожу – искать. Погибших или еще еле живые тела, которые заметает с каждой минутой все сильнее. Я давно не чувствую холода, давно уже ничего не чувствую. И не хочу вспоминать... какого это, чувствовать. В деревне я единственный из детей, кто может так долго находиться на улице, да и не каждый взрослый может продержаться там часов десять... да даже шесть. Амалия меня за это обозвала белым мальчиком. А дети потом прослышали об этом прозвище, но не поняли почему это обидно. Так, меня стали называть белым мальчиком, словно героя, который мог совершить невозможное. И только мы с Амалией, сидя ночью у одного еле видимого тоненького фитиля пламени от потаившей свечи, знали, что на самом деле значит мое прозвище...