Серый Лабиринт/Затмение

Скрипнула деревянная дверь сарая.

Утро ещё не полностью растопило ночную прохладу, и пар от дыхания вырывался лёгкими облаками в холодном воздухе. Изо рта вылетел короткий вздох, потом второй. Шаг. Гравий заскрежетал под тяжёлым ботинком.

— Ровнее стойку. — прозвучал голос Моргана.

Себастьян выпрямился. Пот тёк по вискам, но он не позволил себе ни шевельнуться, ни вытереться. На нём была старая холщовая рубаха, уже мокрая на груди, и штаны, до колен забрызганные пылью.

— Если ставишь ногу так, — отец подошёл ближе и ткнул пальцем в каблук, — теряешь опору. И любой, кто заметит это, может нанести удар.

Себастьян ничего не ответил. Только кивнул.

— Попробуем снова.

Удар. Блок. Шаг. Разворот. Отход.

Морган двигался безупречно, плавно, но быстро. Каждое движение как мысль — чёткое, выверенное и уверенное. А Себастьян… всё ещё учился этому.

— Быстрее, — бросил отец. — Или снова в лес на пять миль.

— Я смогу. — Себастьян резко шагнул вперёд и ударил. Морган парировал.

— Не спорю. Чётко, сильно, но этого недостаточно.

Снова — клинок к клинку, древко к древку. Их тренировочные мечи глухо стучали, будто спорили между собой. Себастьян знал, что отец не выкладывается. Это была лишь проверка. Оценка.

Он знал это — всегда чувствовал.

С каждым выпадом его движения становились чётче. Он не думал, не рассуждал — просто действовал. И всё же каждый раз, когда он приближался к удару, который мог бы коснуться его, отец уже был в другом положении. Будто заранее знал, откуда он полетит.

— Стоп. — Морган вскинул руку. — Достаточно.

Себастьян тяжело дышал. Его грудь вздымалась и опадала. Он отступил на шаг, провёл ладонью по лбу и вытер пот. Тишина повисла на миг.

Эти тренеровки были уже не теми, что в его рание год. Они были интенсивнее и тяжелее, настолько, что даже выносливость Себастьяна не справлялась. Это уже была не игра, а настоящая бойня.

Отец смотрел на него спокойно. Его взгляд был как ледяная вода — чистый, прозрачный, но холодный.

— Ты стал сильнее. — Морган наконец нарушил молчание. — Но сила — это не то, что тебе сейчас нужно.

— Тогда что?

— Спокойствие. Хладнокровие. Способность не идти вперёд, когда тебя подталкивает ярость. Это приходит не с годами — с пониманием.

Себастьян опустил взгляд. Он знал, что отец прав, но молчание было единственным, что он мог предложить в ответ.

Морган подошёл ближе, положил руку ему на плечо.

— Сегодня тебе исполняется восемнадцать. Ты уже мужчина. Но это только начало пути. И если ты не выберешь, по какой тропе идти — за тебя эту тропу выберет кто-то другой.

И тут впервые за всё утро Себастьян позволил себе улыбнуться.

— Знаю. Поэтому я и тренируюсь.

Морган тоже едва заметно усмехнулся.

— Хорошо. А теперь — иди в дом. Твоя мать уже заждалась. И... — он вдруг остановился, задержав взгляд. — Постарайся сегодня не отдыхать допоздна. Праздник всё-таки.

Себастьян рассмеялся.

— Не обещаю.

Он развернулся и побежал к дому, оставляя за собой лёгкие следы на утренней траве.

Себастьян забежал на крыльцо и тихо приоткрыл дверь, стараясь не скрипнуть петлями. Дом был ещё полон утренней тишины. Лишь на кухне были слышны шорохи и голос — мать напевала едва слышно старую песню.

— Мама, — позвал он негромко, не заходя дальше прихожей.

— Ты весь в пыли, Себ, — ответила она с улыбкой. — Иди умойся, быстро.

Себастьян усмехнулся и направился к умывальнику, чувствуя, как остаточное тепло от тренировки покидает тело. Вода была ледяной, но бодрила. Он вытерся полотенцем, повесил его на крючок и вышел на кухню.

На столе уже лежали свежеиспечённые лепёшки, за ними дымился котелок с травяным отваром, а мать вынимала из духовки подрумяненный пирог.

— Ты рано, — сказала она, мельком бросив взгляд. — Обычно ты возвращаешься только когда в дом уже можно ведро пота выливать.

— Сегодня особенный день, — ответил он, взяв часть пирога. — Для начала я решил не сильно себя изматывать.

— Мудро. Особенно если учесть, что к вечеру ты должен выглядеть хотя бы живым. Но насколько я поняла, всё пошло не по твоему плану. Франческо вчера приносил скатерть, ты же знаешь, как он обожает наряжать стол. И Торн с Лайлой уже сказали, что придут. Не вздумай снова запереться в комнате и портить всем настроение.

— Не запрусь, — пообещал он. — Разве что если Фран опять не начнёт петь.

Мать усмехнулась и покачала головой.

— Лучше переоденься, пока никто не видит, ты выглядишь как после утреннего побоища. Потом можешь идти встречать гостей — через час они уже будут тут.

Себастьян кивнул и поднялся наверх, оставляя за собой аромат свежего пирога, тепло и уют их скромного, но живого дома. Он на миг задержался у окна, глядя на белёсые поля за чертой деревни, и почувствовал странное напряжение в груди — как будто воздух стал тяжелее. Но оно прошло.

Но лишь на время.

---

Позднее вечером — у амбара, за домом Старов

Морган стоял у старого колодца, прислонившись к бревну. Рядом тихо потрескивал факел, вбитый в землю — его никто не должен был видеть из деревни. Морган не смотрел на свет, только на тень, скользнувшую из леса.

Из-за деревьев вышел человек — весь в чёрном, с накинутым капюшоном. Его лица видно не было, но походка и осанка говорили о военной выучке. Они не обменялись приветствием. Лишь короткий кивок.

— Ты пришёл слишком рано, — произнёс Морган, не поворачивая головы.

— Или ты слишком долго празднуешь, — ответил незнакомец глухим голосом. — Я не привык торопить мертвецов, но, возможно, пришло время подумать о живых.

Морган медленно выдохнул. Его рука сжалась на поясе, где под полой висел кинжал.

— Говори.

— Тебя раскрыли. Двое, нанятые через Восточный тракт, уже покинули Ремор. Мы перехватили только одного. Второй ушёл… прямо к Карийсским. Прости...

— Это точно они?

— Те, кто остались от «Тени Болот», — подтвердил агент. — Наемники, нанятые Кариссом. Теперь уже не напрямую. Через посредников. Но ты и сам знаешь, откуда растут ноги.

Морган молча кивнул. Лицо его побледнело, но не дрогнуло.

— Сколько времени у нас?

— Два дня максимум. Если они решат идти ночью — меньше суток. Смотря сколько заплатили за твою голову… и за тех, кто живёт в твоём доме.

Тишина сгустилась.

— И Фольтвест? — спросил Морган.

— Принцесса всё ещё в Брокилоне. Но если ты уйдёшь сейчас — она тебя не прикроет.

Морган отвёл взгляд в сторону дома. Сквозь окно он увидел, как Себастьян, уже переодетый, смеётся с матерью, а Франческо машет чем-то ярким у стола. Всё выглядело так… мирно.

Слишком мирно.

— Тогда выбора нет, — тихо сказал он. — Я начну эвакуацию.

— Уверен? Жители... Они не уйдут. Деревенские. Они всегда «до конца».

Морган сжал губы.

— Тогда я скажу им правду. Либо они уйдут, либо… я сделаю всё, чтобы хотя бы моя семья дожила до следующего дня...

Позже — в доме Старов

Комната переливалась мягким светом ламп и свечей. Скатерть — белая, чистая, с вышивкой по краям, была аккуратно натянута на длинный деревянный стол. На ней стояли миски с запечённым мясом, тарелки с фруктами, деревянные чаши с сладким сидром и большая корзина свежеиспечённого хлеба. Франческо, с неизменным блеском в глазах, поправлял каждую деталь — от угла салфетки до положения ложек. Врождённый перфекционизм.

— Ещё сантиметр — и я лично отрежу тебе палец, Фран, — пробормотал Торн, отодвигая свою кружку от очередного «идеального положения».

— Это не просто кружка, это настроение праздника! — возразил Франческо, делая театральный жест. — Ты же не хочешь, чтобы она стояла криво?

— Слушай, настроение у меня будет кривое, если я не начну есть через минуту, — сказал Торн, поедая взглядом запечённый пирог.

Себастьян сидел на своём обычном месте, но в этот вечер он чувствовал себя как-то иначе. Взрослее. Не потому что он стал выше или научился драться — нет. А потому что на него смотрели иначе. Как будто это уже не просто сын, не просто мальчик, а человек, у которого впереди светлое и яркое будущее.

Мать принесла ещё одно блюдо и поставила перед ним, слегка улыбнувшись.

— Твое любимое. — прошептала она.

— Спасибо. — ответил он, бросая взгляд на отца.

Морган молча сидел напротив. Лицо у него было спокойное, но Себастьян заметил: взгляд время от времени проскальзывал к окну. Как будто он чего-то ждал.

— Пап, — сказал он, — ты с нами?

Морган немного вздрогнул, будто только что вернулся из мыслей.

— Да. Просто думаю… как быстро всё меняется. Ты был совсем мальчишкой. А теперь вот сидишь — возмужавший и совсем уже взрослый.

— Только я ещё и красив. — добавил Себастьян заставив друзей слегка усмехнуться.

Франческо поднял кружку.

— За нашего взрослого и прекрасного Себа! Пусть к следующему дню рождения он уже хоть кого-нибудь поцелует, а то...

— Фран! — перебила Лайла, бросив в него яблочной долькой. — Лучше скажи нормальный тост и без глупостей!

— Хорошо, хорошо! — сдался Фран. — Тогда — за силу, за ум и за людей, которые остаются рядом, даже когда мир разлетается на куски.

Они подняли кружки. Чокнулись. Выпили.

Тепло наполнило комнату. И на один миг всё стало ещё живей чем обычно.

Смех за столом понемногу стихал. Франческо болтал, как обычно, не закрывая рта, но Лайла уже лениво потягивалась, а Торн жевал, не особо слушая болтовню. Свет свечей отбрасывал мягкие тени на стены, вечер становился уютным — таким, каким и должен быть.

Морган встал. Без слов.

Он налил себе пива — непривычно много — и залпом выпил, словно это была вода. Все взглянули на него — мать, Себастьян, даже Фран замолчал на полуслове. Но Морган ничего не сказал. Он просто развернулся и вышел на крыльцо.

Дверь осталась приоткрыта, и холодная волна вечернего воздуха тут же просочилась внутрь.

— Всё в порядке? — спросил Торн, осторожно.

— Иногда он просто... — мать Себастьяна встала. — Я пойду.

Себастьян, не дожидаясь, уже шёл следом.

Морган сидел на ступеньках, спиной к ним. Его руки были сцеплены, плечи немного согнуты, будто под тяжестью невидимого груза. Он выглядел не как глава семьи, не как бывший солдат... а как человек, который в одиночку держит на плечах большой груз.

— Папа? — позвал Себастьян.

Тот не ответил. Мать осторожно села рядом, но тоже ничего не сказала. Себастьян остался стоять у дверного косяка, глядя на отца, пытаясь понять, что происходит.

— Всё хорошо, — наконец глухо сказал Морган. — Просто… день непростой. Ты вырос. А я, кажется, только сегодня это понял.

— Ты... выглядишь так, будто не праздник сегодня, а поминки — тихо произнесла Мэгги. — Ты же не думаешь уезжать?

Морган чуть повернул голову. Его глаза были уставшими, но спокойными.

Он ничего не ответил.

— Тогда что? — спросил Себастьян, нахмурившись. — Почему ты всегда молчишь, когда тебя что-то тревожит?

— Потому что есть вещи, о которых лучше не знать, — ответил Морган слишком быстро.

Мать опустила взгляд.

— Но эта исключение. — Внезапно продолжил отец, но замолк на полуслове.

Себастьян сжал кулаки. Он снова чувствовал себя... мальчиком, которому не доверяют и не говорят правду, чтобы тот не мешал взрослым. Чтобы не сболтнул лишнего.

— Мы тоже твоя семья, — сказал он резко. — Но ты всё время от нас что-то скрываешь. Мы даже не знаем, чем ты там у себя занимаешься, как будто мы чужие!

Морган встал. Медленно. Его лицо не выражало гнева — только усталость.

— Именно поэтому вы до сих пор живы.

Эти слова повисли в воздухе, как ледяной звон.

Мать посмотрела на него с болью, но промолчала. Себастьян, дрогнул, а затем отвернулся.

— Я больше не ребёнок, — сказал он.

— Я знаю, но проблема не в тебе. Почему ты всё принимаешь на свой счёт? Ты не видишь реальных угроз от которых я хочу вас уберечь... И это печально.

— А может, потому-что ты не даёшь мне их увидеть?! — Себастьян сорвался. — Чтобы я и дальше оставался ребенком? Ты нам не доверяешь, хотя я вижу, что проблема серьёзная, но ты просто отмахиваешься от нас?

Он развернулся и, не дожидаясь ответа, шагнул обратно в проход и зашёл в дом, поднялся по лестнице и направился в свою комнату.

Были слышны лишь удаляющиеся твердые шаги и скрип пола.

Морган сидел на крыльце опустив голову, а затем вздохнул и перевёл взгляд в лес. Он смотрел во тьму.

— Не переживай по этому поводу, — Сказала Мэгги, стараясь успокоить мужа. — у него сейчас такой возраст.

— Маргарет...

Вытащив из-за пояса кожаный мешочек, он развязал его. Там — металлический жетон с затёртым гербом. Он сжал жетон в ладони пока тот не хрустнул от напряжения пальцев. Глаза его были полны печали и чего-то, что не описать словами — только тяжесть. Не скорбь. Не страх. Осознание.

— Сколько людей сейчас в деревне? — спросил он у жены.

Она обернулась, удивлённая тоном.

— Почти все. Только старики остались в южных домах, и дети у мельничного ручья. А что…

— Собери их. Всех. Сейчас. Скажи, что это срочно. Пусть собираются у костра. Через час я расскажу им всё.

Мать нахмурилась, почувствовав в его голосе что-то неестественное.

— Морган…

Он посмотрел ей в глаза. Это был не взгляд мужа. Это был взгляд человека, который уже попрощался, но не сказал об этом вслух.

— Пожалуйста, просто доверься.

Поздний вечер — центральная площадь деревни

Небо было затянуто серыми облаками. Факелы трепетали на ветру, отбрасывая рваные тени на лица. Люди сгрудились в центре деревни, растерянные, настороженные. Кто-то пришёл с детьми, кто-то — с вилами в руках. Женщины в платках, мужчины с жёсткими лицами, старики, что не поднимали голову, — они стояли плечом к плечу, но единства не ощущалось.

Морган вышел вперёд. Он казался старше, чем днём, — будто весь груз этих долгих лет во лжи, опустился на него за эти несколько часов. Его взгляд был твёрд, голос — чёткий, но сухой.

— Завтра вы должны уйти. Все.

Мгновенное молчание. А потом — взрыв.

— Уйти? — выкрикнула тётка в сером платке. — С чем? С грудой детей на руках? С чего это?

— Сейчас? К чему такая спешка?! — добавил старик с костылём.

— Куда ты гонишь нас, Морган, зачем? — крикнул кто-то из задних рядов. — Словно скот на убой.

— Это и есть убой! — резко перебил Морган. — Если вы останетесь — вас убьют! Без какого либо сожаления.

Шум. Перешёптывания. Люди зашевелились. В толпе кто-то держал жену за руку — она дрожала. Молодой парень обнимал младшего брата, нервно озираясь по сторонам.

— Кто они? — спросил житель. — Почему идут сюда?

Морган посмотрел в толпу.

— Они идут за мной.

Ропот усилился.

— А ты… кто, чёрт побери?! — выкрикнул мужчина в кожаном жилете. — Кому здалась твоя голова? Зачем кому-то понадобился обычный крестьянин, который днями и ночами сидит у себя в кабинете и никуда не вылазит, как затворник?

— Я не могу вам всё рассказать. Но я знаю, что вы с ними не справитесь. И это будет даже не война, не грабёж. Это зачистка.

Староста сделал шаг вперёд.

— Люди не уйдут, Морган. Это их дома. Их корни. Ты не можешь их вырвать одним приказом.

— Тогда они умрут. Вместе с домами и с их корнями. Сгорят как и земля под ногами.

— Зачем они идут сейчас? — крикнула женщина. — Почему именно сейчас?

— Потому что я стал для них занозой, — стиснув зубы, выговорил Морган. — Я — член разведки Фольтвеста! Теперь наверное уже бывший... Довольны?! Вот вся причина! И вы все стали свидетелями, может даже не в чем не виноваты, но они не станут рисковать, поэтому убьют всех до последнего.

Шум усилился. Жители были в потресены словами, что услышали.

— И ты, зная риски, привёл их сюда? К нам? — голос в толпе прозвучал как удар.

— Нет! — выкрикнул Себастьян. — Отец не виноват!

Все обернулись.

Себастьян шагнул вперёд, сжимая кулаки.

— Мы можем защитить деревню. Мы не беззащитны. Мы не стадо, которое можно просто так вырезать. Мы будет защищаться!

Морган посмотрел на него. Сначала — молча. Потом шагнул к нему.

— Ты уйдёшь первым.

— Нет! — вспыхнул Себастьян. — Я не брошу друзей. Не убегу!

— Это не геройство, — голос Моргана стал холодным, как сталь. — Это глупость. Ты не знаешь, с кем придётся столкнуться. Эти люди не пощадят ни тебя, ни мать, ни Лайлу. Они сожгут всё. А ты хочешь броситься под их меч?

— Если надо — да.

— Значит, ты всё ещё мальчишка, — прошептал Морган.

Себастьян смотрел на него, как на чужого. Плечи дрожали. От ярости, от боли, от обиды.

— Лучше умереть, чем жить, скрываясь, — бросил он, и голос сорвался. — Ты не понял этого. Вот почему ты оказался в таком положении.

Морган хотел что-то сказать, но Себастьян уже развернулся и ушёл. Вокруг вновь вспыхнули голоса, споры, ругань.

Мать стоявшая в толпе держала ладонь у губ. Она не плакала. Но её лицо стало белым, как снег.

Себастьян шёл быстро, почти бегом, сквозь сухие кусты и обнажённые деревья. Темнота расступалась перед ним неохотно, каждая ветка хлестала по плечам, по лицу. Он не чувствовал боли. Только глухой шум в груди. То ли сердце, то ли злость.

Он вышел на небольшую поляну. Здесь было тихо. Лишь ветер гнал по земле сухие листья. В небе ни луны, ни звёзд — только серая пустота.

Себастьян бросил взгляд на меч — тупой тренировочный клинок, который он прихватил из дома по привычке.

Он сжал рукоять и ударил по дереву.

Глухо. Без искры. Без смысла.

— Трус… — прошептал он. — Лжец…

Удар.

— Ты скрыл от нас всё! Всё!

Мощный удар.

— А теперь хочешь просто… исчезнуть?

Ещё удар. И ещё. Меч тупо врезался в кору, срывая щепу, оставляя рваные следы. Но этого было мало.

Он кричал. Не словами — просто рычал от напряжения. Он чувствовал, как по его рукам пульсирует жар, будто кровь внутри закипает. Мышцы дрожали, вены горели, будто по коже прошлась молния.

Он поднял меч ещё раз — и в этот момент…

Что-то случилось.

Из клинка вырвалась вспышка — яркая, резкая, сине-белая, как холодный порым ветра. Воздух вокруг затрещал, как хрупкое стекло.

И следующая картина заставила его замереть.

Дерево перед ним… разделилось на две части и рухнуло. С грохотом. В моменте он лишь успел отскочить в сторону.

Прямо пополам. Чисто и гладко. А потом — словно дыхание холода сорвалось с неба — всё вокруг покрылось инеем. Листья, трава, кора — всё застыло в кристаллическом покрытии, словно кто-то взмахнул кистью по лесу оставив ледяной мазок на холсте.

Себастьян остолбенел. Дыхание его было хриплым. Меч в руке дрожал.

Он опустился на колени, потрясённый. В груди всё ещё билось эхо вспышки, будто нечто неведомое ранее в нём пробудилось. Не ярость. Не сила. Что-то древнее. Незнакомое. Холодное.

Он посмотрел на свою ладонь. На пальцы, которые больше не дрожали.

А потом — на меч.

И впервые подумал: что это было?

Он сидел на коленях, в центре промёрзшей поляны, окружённый тишиной, которую сам и породил.

Лёд потрескивал. Лёгкий ветер едва шевелил застывшие ветви, словно он боялся потревожить силу, которая только-что проснулась.

Себастьян смотрел в пустоту. Его дыхание медленно выравнивалось. Меч лежал рядом — тёмный, но на лезвии всё ещё пульсировала едва заметная голубоватая линия.

— Что со мной?.. — прошептал он.

Голос звучал глухо, будто лесная тишина поглотила его.

— Я… Я ведь просто хотел защитить. Хотел доказать, что могу. Хотел, чтобы он… сказал мне правду.

Он сжал кулак.

— Но я не знал... Не знал, что так получится.

Он посмотрел на свои ладони, словно боялся, что они сейчас снова вспыхнут, но они были пусты.

— Если бы ты сказал мне… — он посмотрел в темноту. — Если бы хоть что-нибудь сказал…

Он замолчал. Долго. Он не плакал. Не злился. Только сидел — как одинокий силуэт на фоне белой замершей земли, как часть того, что породил этой силой.

И вдруг…

Где-то между деревьями, далеко, почти у горизонта — мелькнул огонь.

Сначала — как отблеск. Потом — второй. Третий.

Затем — зарево.

Красно-оранжевое свечение в небе, что начало ползти выше, растекалось, как расплавленное золото. Его глаза расширились. Он поднялся на ноги, резко, с громким хрустом льда под подошвами.

Огонь шевелился, становился больше. Это не был рассвет. Это было не солнце.

Это был огонь.

И Себастьян понял. Нужно бежать. И сорвавшись с места, он устремился обратно. Домой. К родным.

Асиомор. Центральный рынок

Рынок жил своей обычной — душной и грубой жизнью.

Воздух был тяжёлым. Солнце срывалось с крыш, жгло кожу. Отовсюду воняло жареным салом, лошадиным потом и сыростью. Люди кричали — торговались, плевались, ругались на жару и друг на друга.

Сквозь эту мясорубку пробиралась девушка.

Серый, слегка рваный плащ болтался за спиной, едва не цепляясь за прилавки. Пальцы ускользали в складки. Шаг — хищный, гибкий, как у кошки. На лице — ни страха, ни волнения. Только сосредоточенность.

Она была здесь не впервые.

Заметив свою цель лишь краем глаза: прилавок с украшениями, а у него — отвлечённый продавец, спорящий с покупателем с колье в руках. Его лицо пылало, он размахивал руками. И в этот момент — пальцы девушки исчезли в куче блестящих драгоценностей.

Подвеска и два браслета исчезли под тканью.

Она даже не обернулась.

Через минуту её шаг уже затихал в переулке между лавками, где пахло старой бумагой и пылью. Тут был воздух. Тень. И покой.
И он.

Мужчина стоял у стены книжного ларька.
Плащ — тёмный, снизу рваный и испачканный старой высохшей кровью. По груди — две ярко-красные нити, завязанные в виде церковного креста, удерживающие ткань. Под плащом — лёгкое кожаное одеяние, практичное, незаметное, приталенное. Такое обычно носили убийцы на службе у королевского двора, а на шее — амулет также в виде креста, чёрный, тусклый, с красным камнем в центре, как обожжённая слеза.

Капюшон скрывал лицо. Под капюшоном — темнота и блеск едва заметных алых глаз, скрытых тенями.

Он держал книгу. Не читал. Просто держал.

Девушка подошла, не привлекая внимания. Но он даже не вздрогнул.

— Ты, как всегда, не палишься. Если бы ты был чуть более незаметным — тебя бы уже давно продали как часть антиквариата.

Он не отреагировал сразу.

— А ты, как всегда, играешь в сороку среди глухих торговцев.

— И неплохо справляюсь, — она усмехнулась и сунула руку в карман, вытаскивая добычу. — Серебро дешёвое, но в другом квартале сойдёт за настоящее. Думаю, выручу пару монет.

Он молчал.

— Не скажешь "молодец"? — фыркнула она, вытягивая руку с добычей. — Никто не заметил. Даже тот толстяк с глазами как варёные яйца.

Тишина.

— Ты снова рискуешь, — произнёс он спокойно.

— Ты тоже. Стоишь вот так, на виду. Не слишком выделяешься для улицы?

Но даже сейчас он не отреагировал.

— Нам нужны деньги. Ты — не ешь, ты — не мёрзнешь. А я — ещё человек. Или ты забыл?

Мужчина медленно повернул голову.

— Нет, — сказал он. — Не забыл.

Она прислонилась плечом к стене рядом с ним. Смотрела, как солнце отблескивает на дверцах прилавков.

— Помнишь, как в той пещере ты снял капюшон? Я тогда подумала, что ты сейчас убьёшь меня. Но ты протянул руку.

Он молчал.

— И тогда я впервые почувствовала, что ещё могу кому-то верить.

Тишина.

Он чуть повернулся к ней. И произнес:

— Рена.

Она замерла. И затем — едва заметная улыбка. Почти с грустью.

— Ты всегда такой мрачный?

— Сама же знаешь. Я никогда не относился к тебе как простому инструменту. Ты дорога мне. И я могу тебе улыбаться.

Она сжала кулак. От чего-то внутри — от нежности, злости, голода, одиночества — всего сразу.

— Тогда не исчезай и не отпускай меня. Никогда.

Он не сразу ответил. Но когда ответил — это прозвучало мягко. Неожиданно по-человечески.

— Я исчез давно. Но ты даёшь мне ощущение того, что я еще не потерял себя окончательно.

Она посмотрела на него внимательно. Очень внимательно.

— Ты улыбаешься, когда говоришь со мной. Хоть и странно.

— Я улыбаюсь, потому что рядом тот, кто ещё верит, что я человек, — прошептал он. — И это... больно.

— Тогда живи, Вегас, — сказала она. — Пока я верю.

Он чуть склонился. И коснулся её плеча — буд-то случайно. Но она поняла. Он не мог сказать просто, «спасибо».

Она стояла рядом, не отстраняясь.

— Иногда я думаю, — тихо сказала она, не глядя на него, — если бы ты тогда не пришёл… может, всё было бы проще.

Он не ответил сразу.

— Проще — не всегда лучше, — наконец сказал он.

— Зато было бы тише, — фыркнула она. — Без всех этих улиц, без воровства, без этой унылой жизни.

Он повернул к ней лицо. Из-под капюшона был виден еле заметный алый отблеск глаз.

— Но и без выбора.

Рена молчала. Потом — вздохнула:

— А ты? Ради чего ты вообще всё ещё живешь?

Он долго смотрел на книгу в руках, как будто искал ответ там.

— Ради тех, кто это сделал это со мной, — сказал он тихо. — Тех, кто сдал меня. Кто убил сестру. Кто просто закрыл глаза, когда я просил о помощи. Из-за тех, кто бросил меня.

Она смотрела на его руки которая слегка скользила по зашарпаной книге.

— Имена?

— Болов. Эван. Сара. Катерина.
И страна. Вся. Смотрела, молчала… пока меня сжигали.

Голос его был сухой. Не злой — как будто всё внутри уже выгорело.

— Так вот зачем ты живешь, — сказала она. — Не отпустил, значит.

Он чуть усмехнулся. Совсем слабо.

— Я не отпущу. Но и не спешу.
Они все думают, что меня больше нет. Что я умер. Пусть думают.

— А ты?

— Я пока здесь. Пока ты — я здесь.

Она на мгновение замолчала, затем шагнула ближе.

— Я не дам тебе снова умереть. Даже если ты сам этого захочешь.

Он посмотрел на неё. Впервые — по-настоящему мягко.

Вдалеке пробил колокол. Глухо, как будто из-под земли.

Полдень.