Голодные игры: выживший - победитель

Меня оттирают, драят, бреют в подмышках, щипают, дергая за волоски на обеих руках. После всех этих процедур кожу жжет и саднит, но приходится молчать, следуя уговору с Хеймитчем. Ради этого можно и потерпеть. А то высказал бы целый шквал ругательств, не смотря на свое добродушие, они меня бесят. Противно становится оттого, что вообще касаются меня. Никогда не принимал их за людей и не собираюсь. Ухаживают за нами, делают из нас красивых, чтоб публику понравиться, а потом закинут на арену, там и погибать. Им их зрелище воодушевляет, смотреть, как погибают дети, изморенные, голодные, как трибут пытается всеми силами выжить. Будь при мне власть – прекратил на веки эти Игры. Но, увы! Я всего лишь трибут, мое слово ничего не значит, ровно ничего, как и моя жизнь. Мать со мной бы сейчас согласилась. Она всегда считала меня бесполезным, никчемным, мешающей тварью, не достойной жизни. И вот ее желание исполнится – больше она меня не увидит. Так или иначе, мне не выжить на арене, но всеми силами буду стараться помочь выиграть ей Игры. Ее дома ждет семья: мама и Прим. Меня вот дома никто не жалует, если даже вернусь, мать, вряд ли встретит с распростертыми объятиями, братья могут только кивнуть: мол, мы рады, что ты жив. Только отец может погоревать, но это продлиться ненадолго, все равно все меня забудут.
Вспомнил один момент из своей жизни, связанный с детством Китнисс, когда ее отец не был еще взорван в шахте, а она выглядела более живой, цветущей, как то растение, в честь которого назвали ее.

***
Стояло лето на дворе. Начались каникулы. Жаль что только месяц и снова в школу, выслушивать нудные лекции про доблесть Капитолия и чем мы ему обязаны. В то время я решил сходить на ближайшую луговину, хотя мог бы и погулять с Делли, но не стал. Она единственный человек, который знает что у меня на душе, я ей доверяю, поэтому от нее не укрылось то, что давно влюблен в Китнисс. Она внимательно выслушала, не перебив меня ни разу, и обещала, что никому не расскажет, чем я ей благодарен. Но тогда именно хотелось побыть одному и в возможности встретиться с Китнисс.
Я много раз обдумывал, как мне с ней познакомиться. «Привет, меня зовут Пит Мелларк» - так легко сказать, 5 слов и одно предложение, а подойти и завести разговор струхнул. И когда набирался смелости, уверено шел к Китнисс, но тут же вся моя уверенность рухнула, стоило мне увидеть ее глаза, и я обратно шел, в голове продумывая тщательно новый план, искоса поглядывав на нее.
Прислушиваюсь к жужжанию у забора. Не слышно, значит, ток не проведен. Осторожно перебираюсь через кольчатую ограду и бегу на луговину, чтоб меня никто не заметил. Но оказывается я не один тут. И знаю, кто это...
Тогда я привалился к одному из не близко стоящих деревьев. Боюсь подойти к ним, нарушить идиллию. Они так смеются, что у самого расцветает улыбка на лице. Я как зверь, поджидающую свою добычу в кустах. Но я тут чужак и, поэтому не стоит высовываться из укрытия, просто облокотился спиной о дерево и наблюдаю за красивой картиной.
Малышка лет четырех со светлыми локонами бегает по поляне от темноволосой девочки, те весело хохочут, когда падают средь полевых цветов. Рядом сидит мужчина, подогнув ногу в колене, за спиной колчан со стрелами, лук отброшен в сторону. Наслаждаюсь моментом, пока они не заметили меня. В классе Китнисс ведет себя отрешенно, ни с кем не разговаривает, ну кроме как с Мадж. Тут она раскрепощенная, с Прим собирают одуванчики и делают из них венки. Я бы все отдал, чтобы вновь увидеть ее улыбку. Я все еще помню про одуванчик сорванный ее. Но помнит ли она?
Мистер Эвердин поворачивает голову в мою сторону, и я уже собираюсь убежать, ведь мне тут не место, но он улыбнулся мне и легким движением руки подозвал к себе. Я забоялся. Нет, не его. А подойти к Китнисс. Вдруг она не захочет со мной дружить? Я наполовину спрятался за дерево, мистер Эвердин все понял и дальше смотрел на своих танцующих дочерей на поляне. Мне всегда казалось мистер Эвердин знал, что Китнисс не безразлична мне. Всегда когда я смотрел только на Китнисс, отец ее это замечал и всегда легко улыбался, ответ я видел в его глазах. Его взгляд говорил: Я вижу, как ты на нее смотришь. Ты любишь ее. Я знаю.
Мистер Эвердин мне всегда нравился. Он не был похож на любых других людей. Что, к примеру, моя мать, всегда била меня и моих братьев. В семье Эвердинов рукоприкладства не было, такого просто не допускалось.
Солнце заходит за горизонт, его лучи золотят кроны деревьев, лес так и искрит золотом. Последний раз оглядываю Китнисс на луговине и топаю в пекарню. Завтра моя смена будет работать, сегодня надо пораньше лечь спать, чтобы проснутся с восходом солнца, и разжечь печь, убраться на кухне. К готовке хлеба меня не подпускают, считают, что я могу все испортить, подпалить его. Как дохожу до пекарни, дверь входная открывается и оттуда вылетает разгневанная мать.
- Ты где шлялся, ОЛУХ БЕЗМОЗГЛЫЙ!?
Я не успеваю ничего ответить, как она замахивается правой рукой и наотмашь ударяет по голове. Перед глазами все плывет, падаю на пыльную землю, сильно ударяясь локтем о камень. Из глаз предательски текут слезы, из горла вырывается всхлип.
- Вставай, хватит разлеживаться. Иди к себе, чтоб глаза мои тебя не видели, бездарный сученок. И чтоб завтра был на кухне, там тебя работа ждет. А то гуляет он, видите ли... - На этом мать уходит внутрь, громко хлопнув дверью за собой.
У меня никогда не хватало смелости ответить ей, лишь молчал, в себе укрыв обиду. Заставляю себя подняться с земли и иду в комнату. Не хочу встречаться с ней, видеть даже не желаю.
Локоть кровоточит, но уже не так сильно. Прячу рану за рукавом, чтоб не видно было, не хочу объясняться, а антисептиков у нас нет. Слева у виска, куда врезала мать, немного ноет, но терпимо. Ложусь на кровать, не соизволив разуться. Дверь в комнату хлопает, и я подпрыгиваю на кровати от неожиданности и страха снова увидеть ее. Но нет, это не она.
Посередине комнаты стоит разозленный Том, его руки сжаты в кулаки, волосы взлохмачены. Что же его так разозлило? На руке красуется синяк. Теперь все понятно.
- Как ты можешь ее терпеть? – Он яростно дышит через нос, как бык.
- Я и не терплю ее. – Принимаю сидячие положение, вглядываясь в черты его лица.
Томас изучающе смотрит на меня. Что он пытается увидеть?
- Ты так спокойно относишься к тому, как она тебя избивает, обзывает не за что. Чем мы заслужили такое внимание с ее стороны?
- Не знаю.
Правда, не знаю, почему она так с нами.
- Вот почему отец женился на ней? Почему не на Элизабет, например. Она уж, по крайней мере, не бьет своих дочерей, а любит их. Но, к сожалению, она сбежала с Ником Эвердином.
- Но почему именно с матерью Китнисс?
- Тебе отец не говорил? – Я отрицательно машу головой. Он что-то говорил про дочь ее – Китнисс, и то, что она сбежала с шахтером. Но не рассказывал из-за чего, почему же так произошло.
- Так вот как ты знаешь, наш отец жил в центре района вместе с Элизабет. Он был сыном пекаря, как мы сейчас, а она дочерью аптекарей. У них была своя аптека. Наш отец с ней дружили с детства, пока дружба не переросла в любовь. Тогда они были еще подростками, идущие поводу у эмоций. Он за ней ухаживал, как только мог. И уже хотел предложить ей выйти за себя. Но однажды она встретила Ника Эвердина и когда услышала, как он поет, она объяснила все нашему отцу. Тот понял и не стал ее держать. Она в скором времени вышла замуж за того шахтера. Родители ее выгнали из дома, посчитав, что она обесчестила свой род.
Затем у них появилась Китнисс – говорят, вся в отца пошла. Потом через четыре года – Прим – она же в мать.
- Почему же отец не боролся за нее?
- А ты борешься за Китнисс?
Я как ударом молнией пораженный, тупо смотрю на него, пытаясь сообразить: Откуда он то знает?
- Он хотел, чтобы она была счастлива пусть даже и не с ним.
Мне нечего сказать. Через дверь слышим вопли матери:
- Да как ты смеешь!
- Наверно отец пришел, - полушепотом говорит Том .
Мы с ним прислонились ухом к двери, чтоб четче услышать, о чем они говорят.
- Этот выродок шлялся по городу не зная где!
- Не смей называть моего сына – выродком. Его имя Пит. – Значит говорят обо мне. Что-то не по себе мне становиться, чувствую себя шпионом. – Ему всего лишь семь лет, а ты запрещаешь ему общаться со сверстниками.
- Мне плевать. Я видела его с отродьем из Шлака.
- Они и твои дети. Когда же ты поймешь это! Они люди, а не домашний скот тебе, который можно пинать и чикать сколько тебе угодно.
Наступает тишина. Впервые она замолкла, но отец уже не мог остановиться:
- Что? Думала, я не знаю? Не вижу, как двое из моих детей ходят в синяках, ушибах? Они могут мне лгать сколько угодно, что упали с лестницы или чего-нибудь еще, но я знаю настоящую причину.
- Да кто ты такой, чтоб мне...
- К твоему сведенью отец этих детей и твой муж.
- Да как ты смеешь! Я уйду из этого дома немедленно. Ты больше меня не увидишь.
- Хорошо. Тебе помочь с вещами?
Мать издала неистовый звук, похожий на рык.
Я улыбаюсь, не веря в происходящее. Ее больше не будет в этом доме. Больше никого не будет калечить.
Поворачиваюсь к Тому, но он не рад. Почему?
- Да потому что от нее зависит наше пропитание. – Словно прочитав мой вопрос в глазах.
Я мог бы радоваться, но понимаю, что без нее мы продержимся не больше недели. Большей частности пекарней управляет она, а не наш отец.
Дверь кто-то сильно толкнул, и мы с Томом падаем на пол.
- Не стыдно ли подслушивать? – Усмехается Ал и ложится на свою койку. Пару минут и слышится его сопение.
- Давай спать. - Том пошел к своей кровати и в скором времени уснул. Я же еще долго не мог уснуть, переваривая происходящее.
***
Эти воспоминания всплывают на поверхность сами, не произвольно. Пока я был настолько погружен в себя, не заметил, как исчезли «эти» и я был один в этом «Центре преображения». С минуты на минуту должен появиться стилист. Но его все еще нет.
Дверь в комнату отворяется и входит женщина. Она и будет моим стилистом?
Ярко желтые волосы доходят до шеи. Губы в черной помаде. Ресницы очень длинные, из-за них плохо видно глаза. Черное платье ей очень коротко. Короче говоря, выглядит устрашающе.
- Привет Пит. Я Порция, твой стилист. – Голос ее писклявый, не много не понимаю, что она говорит. – Так посмотрим.
Она начинает обходить меня вокруг. Мне не по себе от того, что я перед ней совсем голый, а она ходит и высматривает меня.
- Оденься и пошли со мной. – Из потайного ящика, которого ни разу не видел, вытаскивает комплект одежды, причем точно моего размера, когда одеваю ее.
Мы проходим в маленькую уютную комнату; у стены белый каменный камин, два кресла из кожи у окна, которое практически заполняет всю стену. Присаживаемся на маленький диванчик, и Порция ведет в курс дела.
- Мы с Цинной, стилистом Китнисс подумали над вашим образом, вы должны подходить друг к другу, дополнять. Поддерживать дух своего дистрикта.
- Опять шахтерские робы?
Помню, как-то раз одних трибутов из нашего дистрикта и вовсе голыми были, их только измазали углем. Надеюсь, нас так не будут.
Порция рассмеялась.
- Нет. Скоро все сам увидишь.
Значит, будем изображать шахтеров, как и всегда в касках с фонариками. Готовлюсь к худшему.
И вот Порция подводит меня к одному из костюмов. На вид это не шахтерская роба, что и радует меня. Это обычное черное трико, обтягивающие от шеи до щиколоток. Порция помогает мне одеть костюм. На ноги даются высокие сапоги со шнуровкой. И ко всему этому комплекту есть дополнение – легкая накидка.
Стилист подводит меня к зеркалу – на меня смотрит юноша, не похожего на того запуганного мальчика что был на Жатве.
- Это лишь внешняя часть, основное же – изюминка, если добавить огня.
- Сжечь нас?! – Я недоуменно повернулся к ней.
- Уверяю тебя огонь не настоящий. Синтетическое пламя. Абсолютно безопасное.
Решаю поверить на слове. Не очень то и убеждает, если мы будем в огне, чувствуется, я сгорю в пламени, пусть даже и синтетическое. Но это еще одно условие сделки.
Скоро встречаемся с Китнисс. На ее лице минимум косметики, лишь помада выражает ее пухлые губы и тушь, подчеркивающая ее серые глаза. На ней тот же костюм, что и на мне. Рядом как я понял, стоит ее стилист. Цинна если честно не похож на типичных капитолийцев, не скажи, что он тут живет. В ухе серьга и тонкая золотая подводка у глаз. Снова устремляю взгляд на Китнисс. Интересно, что она думает насчет всего? Знает, что нас собираются поджарить?
На лифте мы быстро спускаемся на нижний этаж. Везде стоят кони в узде, запряженные в колесницу. Церемония будет проводиться на главной площади и скоро начнется. Наша четверка коней угольно черная, возглавляют стиль. Стилисты ведут нас к колеснице и указывают, как нам встать. Потом отходят, оставляя нас. Китнисс едва заметно поворачивается ко мне:
- Что думаешь? – Шепчет она. Я не понимаю о чем она. – Об огне?
Действительно, а вдруг мы сгорим? Откуда нам знать, что он точно не настоящий?
- Давай так: если что я сорву твою накидку, а ты срывай мою.
- Идет. – Соглашается она.
- Мы конечно обещали Хеймитчу подчиняться, но на такой поворот событий я не рассчитывала.
Мысленно соглашаюсь. Если обгорим, все равно нас выбросят на арену, даже на ожоги не посмотрят. Может быть, обработают их. У них, в Капитолии продвинутая медицина – мази заживляют моментально любые раны.
Вспоминаю, что с того утра на поезде я больше не видел нашего ментора, спрашиваю у Китнисс. Она отвечает непреклонно, с явным раздражением.
- Без Хеймитча, по моему, куда безопаснее. Он так проспиртовался, что боюсь от огня, вспыхнет как спичка.
Смеюсь. Тут она права. Не следует ему быть рядом с нами.
Слышу громкую музыку, доносящуюся с Круглой площади. К нам подбегает Цинна и поджигает накидки. Ждем нашего выезда. Едет первая колесница – Катон и какая-то девушка – за ней в цепочку выстраиваются все остальные колесницы. Кто-то машет руками – дистрикт 4, кто-то не обращает внимания на назойливую публику – дистрикт 10 и 11. Мы въезжаем последними, как замыкающие. Публика взрывается бурными аплодисментами, увидя нас. Они кричат нам, улюлюкают, восхищенно орут и скандируют: «Двенадцатый!».
Поднимаю голову наверх и вижу себя на экране, справа лицо Китнисс. А ей пламя к лицу, такая воинственная, неприступная, невольно заглядываюсь. Хочется добавить один штрих ко всему этому. Правой ладонью нащупываю хрупкую ладошку Китнисс, беру ее за руку, но она вырывает ее. Взгляд ее прожигает во мне дырку, губы сложены в тонкую полоску.
- Публике это понравиться.
Она подозрительно смотрит на меня, но позже сама хватает мою ладонь, переплетаясь с моими пальцами. Поднимаю наши руки над головой. Публика кричит пуще прежнего, выкрикивает наши имена. Нам кидают розы, посылают воздушные поцелуи, Китнисс им отвечает, обворожительно улыбаясь. Вздернув подбородок, улыбаюсь публике слева. Китнисс крепко вцепилась в мою ладонь, вонзаясь когтями, но я молчу, это приятная боль.
Все двенадцать колесниц объезжают Круглую площадь и останавливаются у президентского дворца. Президент Сноу – мужчина лет 50 с седой бородой невысокого роста – произносит торжественную речь. После его короткой речи колесницы делают круг и едут обратно. За все время заметил, как Сноу смотрел на нас, а точнее на Китнисс. Решил не заострять внимания на этом.
Порция и Цинна встречают нас бурными овациями, к нам еще подходит Эффи с Хеймитчем. Нам помогают слезть с колесницы, Цинна снимает с нас плащи, а Порция тушит их при помощи баллончика. Китнисс отпускает мою руку, работает пальцами, чтобы придать им чувствительность. Видимо сильно держал ее руку, боясь, что упаду с этой чертовой колесницы.
- Спасибо, что не отпускала меня. – Она выглядит смущенной, но пытается делать вид, что ей все равно.
- Правда? Уверена, никто бы не заметил.
- Рядом с тобой меня точно никто не заметил. – И вот она опять смущается. – Огонь тебе к лицу.
Улыбаюсь искренне и немного смущенно. Но еще больше заливаюсь краской, когда Китнисс целует меня. Правда только в щеку в то место, куда мне врезала мать. В самый синяк.