Глава 1
В Пекине стоял апрель — время, когда весна вновь ступает на землю и цветы рассыпаются по изумрудной зелени. Утреннее небо сияло чистотой, будто омытое хрустальной водой, — та редкая, прекрасная погода, что бывает лишь раз в год.
Ранним утром воздух был пронизан холодом, и резкий ветер, проникая в окно машины, заставлял пьяного человека на заднем сиденье чихнуть.
— Приехали, — сказал водитель, останавливая счётчик. Таймер начал тикать, фиксируя стоимость поездки.
Вэнь Сяохуэй открыл покрасневшие от усталости глаза и с усилием поднялся с заднего сиденья.
— Хм? Уже?
— Да, — раздражённо бросил водитель, мельком взглянув в зеркало заднего вида. Ночные смены выматывали до предела, и редкий шофёр сохранял добродушие, особенно если пассажир был навеселе.
В зеркале отразилось бледное, красивое лицо. Хотя веки припухли от алкоголя, а волосы были взлохмачены, черты лица оставались изящными: тонкий подбородок, кожа гладкая, как фарфор. Мягкие, почти женственные черты лица.
Вэнь Сяохуэй глубоко вздохнул:
— Сколько?
— Сорок шесть.
Вэнь Сяохуэй замер с деньгами в руках, и его голос повысился:
— Сколько?!
— Можешь сам посмотреть.
Вэнь Сяохуэй зевнул, прочистил горло, и его голос зазвучал с ледяной трезвостью:
— Эй, шеф, шутите, что ли? От Саньлитуня [1] до дома я, возможно, почаще вас хожу. Без пробок, 35 юаней — максимум! Где это вы там кружили?
Водитель выглядел слегка смущённым.
— В районе больницы «Чаоян» [2] случилась авария, пришлось немного объехать...
— Ого, это вы «немного объехали»? Если бы ещё чуть дальше поехали, мы бы уже в Сяншане [3] рассвет встречали! Думаете, раз я пьян, то и развести можно? Так вот знайте — меня хоть литрами пои, но я все равно начеку! [4] — Вэнь Сяохуэй вытащил 35 юаней и бросил их на переднее сиденье. — Это всё.
Водитель нахмурился и грубо ответил:
— Нет, так не пойдёт! Выходит, я зря катался, что ли?
— О, ну прямо уж зря! Вчера я столько выпил, что могу прямо в машине опустошить желудок. Как вам такой вариант? — Вэнь Сяохуэй притворился, будто его сейчас стошнит.
Водитель выругался:
— Ладно, ладно, проваливай уже. Будем считать, мне не повезло.
Вэнь Сяохуэй закатил глаза, открыл дверь и вышел. Едва закрыв окно, водитель бросил ему вслед:
— Вот же долбаный педик! [5]
Вэнь Сяохуэй резко развернулся:
— Да пошёл ты! Кого это ты, блядь, обзывать вздумал?! — с яростью размахнувшись, он изо всех сил попытался пнуть дверь.
Но водитель резко нажал на газ и умчался прочь.
Пинок Вэнь Сяохуэя пришёлся в пустоту. Зло сплюнув, он показал исчезающему такси средний палец, а затем громко чихнул.
Потирая нос, он пробормотал:
— Долбаный урод... Тьфу, неужели простудился?
Не желая терять ни секунды, он поспешил домой. Если не успеет вернуться, пока мать ещё спит, ему точно конец.
Подойдя к дому, он издалека заметил женщину в тёмном плаще. Высокая и стройная, в туфлях на шпильках, а чуть выше взору открывались длинные, белоснежные ноги. Густые чёрные волосы беспорядочно ниспадали на плечи, а на лице, несмотря на ранний час, красовались солнцезащитные очки. Ярко-алые губы особенно сильно выделялись на фоне её бледности. Вэнь Сяохуэй мысленно поставил этой женщине восемь баллов из десяти за внешность, но тут же почувствовал, что что-то не так. Почему она кажется такой знакомой?
— Сяохуэй.
Женщина сняла очки, когда он приблизился. Как он и предполагал, она была прекрасна — изящные брови, тонкий нос, изысканный подбородок. Вот только её опухшие глаза выдавали недавние слёзы. И не просто слёзы, а целый потоп.
Вэнь Сяохуэй почувствовал, как внутри всё сжалось в тугой узел. В голове вспыхнула буря — ярость, отвращение, изумление. Он не ожидал, что Сунь Ин сама явится к нему.
— По имени меня называешь? Тёть, мы вообще знакомы? [6]
— Сяохуэй, у меня нет времени на перепалки, — Сунь Ин опустила голову, словно пытаясь взять себя в руки.
— Что ты тут делаешь? Если есть что сказать, то выкладывай быстрее. Веришь или нет, но стоит мне крикнуть, и моя мать мигом вылетит и поганой метлой тебя отсюда погонит!
Сунь Ин подняла голову. Её покрасневшие глаза делали образ ещё более жалким.
— Яя ушла. [7]
Вэнь Сяохуэй замер. Дыхание его оборвалось. Яя? Разве Яя — не имя его сестры? Что значит «ушла»?
— Яя ушла. Твоя сестра ушла. Она... Покончила с собой.
— Ты...
Вэнь Сяохуэй хотел выкрикнуть: «Не неси чушь!», но слова застыли в горле. В одно мгновение голова закружилась, а дышать стало трудно. Весь мир вокруг словно рухнул. Сяохуэй зашатался, с трудом удерживая равновесие.
Он огляделся.
Самое обычное тихое утро. Дедушка неспешно выгуливает собаку, тётушка с авоськой возвращается с рынка, молодая женщина пробегает мимо, а школьники спешат на уроки. Всё в этом старом дворе, где он прожил больше десяти лет, казалось неизменным с вчерашнего дня. Как и каждое утро, он возвращался домой после ночного кутежа. Вот только теперь перед ним стояла женщина, которую он не хотел видеть, и произносила слова, которые он не мог принять. Что случилось с этим миром? Почему вдруг всё изменилось?!
Его сестра умерла? Как такое возможно? Она была сильнее и жёстче всех, кого он знал. Как она могла покончить с собой?!
Сунь Ин всхлипнула и достала из сумки Birkin из кожи ящерицы [8] белый конверт.
— Это предсмертное письмо Яя. Она просила передать его именно тебе.
Вэнь Сяохуэй задрожал всем телом и, резко оттолкнув её руку, бессвязно произнёс:
— Боже... Да ты рехнулась! Эта женщина давно не имеет к нашей семье никакого отношения! Жива она или мертва — мне плевать!
В его памяти она могла существовать только такой, какой он её знал, — бессовестной и живущей напоказ. Умерла? Самоубийство? Зачем? Зачем ему вообще это знать? Он не хочет этого!
— Сяохуэй, послушай меня! Ты — единственный, которому Яя могла довериться. Единственная родная душа, на которую она могла опереться. Именно поэтому я здесь.
— Похороны? Ха... Мне нужно только наследство. А тебя видеть не желаю! Убирайся! Катись к чёрту!
Сердце Вэнь Сяохуэя бешено стучало, готовое разорваться от нахлынувших чувств. Ему нужно было спрятаться, убежать, переждать, пока буря внутри не утихнет. Он сорвался с места и бросился в подъезд.
— Есть наследство! — крикнула Сунь Ин.
Но Сяохуэй не остановился.
— А ещё ребёнок!
Ноги внезапно подкосились, будто земля под ними утратила твёрдость.
Ребёнок...
Он слышал, что от того мужчины у Яя был ребёнок, вероятно, уже не маленький. Сяохуэй никогда не видел дитя и даже не знал, мальчик это или девочка. Все эти годы они с мамой молчаливо решили не вспоминать о Яя, словно она растворилась в небытии, и, конечно, не говорили ни о чём, что было с ней связано. С тех пор, как умер их отец, он был уверен — никогда больше не пересечётся с Яя. Сяохуэй даже представить не мог, что спустя четыре или пять лет впервые услышит о ней снова... И это будет весть о её смерти.
Сунь Ин подошла ближе, всхлипывая.
— Сяохуэй, в предсмертном письме Яя всё объяснила. Часть её наследства предназначена тебе и тёте. Единственное, о чём она просит, — позаботиться о ребёнке, о твоём племяннике.
Вэнь Сяохуэй медленно повернул голову и свирепо уставился на неё, взгляд его пылал кроваво-алой яростью.
— Проваливай.
Сунь Ин сунула письмо ему в руки, затем отступила на несколько шагов. Её каблуки постукивали по асфальту, словно эхо чьего-то разбитого сердца. Прикрыв рот ладонью, она не смогла сдержать слёз, хлынувших из её глаз, развернулась и бросилась прочь.
Вэнь Сяохуэй замер, словно скованный невидимыми цепями, и безмолвно наблюдал, как письмо медленно опускалось на землю. Он стоял неподвижно, будто прикованный к месту.
Время тянулось, словно вечность. Внезапно Сяохуэй ощутил на лице что-то прохладное. Провёл рукой, и пальцы коснулись влаги. В тот миг всё его тело будто лишилось стержня, силы покинули его, и он, с глухим стуком опустившись на землю, дрожащими руками поднял письмо.
— Сяохуэй, что с тобой? — раздался голос соседки, тётушки Ван, которая как раз выходила из подъезда с хозяйственной сумкой в руке.
Вэнь Сяохуэй опустил голову и тихо пробормотал:
— Ничего... Просто перепил. Только не говорите маме.
— Ох, дитя ты моё... Загубишь молодость, а потом всю жизнь будешь жалеть... — пробормотала она, проходя мимо.
Плечи Вэнь Сяохуэя содрогнулись, в глазах всё поплыло. Едва поднявшись с земли, он схватил письмо. Шатаясь, рванул вверх по лестнице и ворвался в квартиру, как вихрь. Он уже не заботился о тишине. Захлопнув дверь, бросился в свою комнату, нырнул в кровать и укрылся одеялом с головой.
Яя ушла. Самоубийство. Самоубийство. Самоубийство...
Он до боли прикусил губу, подавляя малейший звук, но слёзы уже пропитали простыню.
— Сяохуэй? — в дверь заглянула Фэн Юэхуа. — Опять всю ночь где-то шатался, негодник?!
В его голове стоял оглушительный гул. Единственная мысль, отчаянно пульсировавшая в сознании, — мама не должна узнать.
— Что ты там под одеялом прячешься? Лицо своё изуродовал? — Фэн Юэхуа скрестила руки на груди. — И обувь даже не снял! Наследил тут! Немедленно вставай и вылижи пол до блеска!
— Мама... — голос Вэнь Сяохуэя дрожал. — Оставь меня... Дай мне побыть одному, хорошо?
Фэн Юэхуа замерла. Её брови сомкнулись в лёгкой морщине, а пальцы, уже готовые сорвать с него одеяло, разжались.
— Ты что, плакал?
Вэнь Сяохуэй не желал отвечать. Он лишь глубже укутался в одеяло, словно пытаясь исчезнуть.
Фэн Юэхуа немного колебалась, но, в конце концов, развернулась и вышла, прикрыв за собой дверь.
Из-под одеяла доносились приглушённые, сдавленные рыдания.
Неизвестно, когда сон взял верх, но проснулся Сяохуэй уже в полдень. В доме царила тишина — мать, вероятно, была на работе и домой на обед не вернулась.
Он медленно сел, его разум был пуст. Лишь спустя несколько мгновений мысли начали возвращаться, обретая форму.
Сяохуэй всхлипнул, но слёзы, казалось, иссякли — больше не осталось ни капли. Перевернув одеяло, он нащупал ту самую смятую бумагу. Пальцы дрожали, когда он разрывал конверт.
Внутри лежал лишь один лист — слишком коротко для предсмертного письма.
«Сяохуэй, прости. Сестрёнка уходит.
Не знаю, имею ли я ещё право называться твоей сестрой, но в моём сердце ты навсегда останешься самым дорогим мне братом».
Дочитав эти строки, он вновь ощутил, как в глазах невыносимо защипало. Он поспешно их потёр и продолжил читать.
«Причину, по которой я решила покинуть этот мир, не пытайся узнать. Не спрашивай никого. Пообещай мне — обязательно пообещай! — ведь это ради твоей и тётушкиной безопасности. С того момента, как я связала свою судьбу с тем человеком, я уже знала, чем всё закончится. Тебе не нужно горевать обо мне, я сама виновата.
Единственное, что не даёт покоя, — это мой сын. Ему лишь недавно исполнилось пятнадцать. Он мальчик необычайно одарённый. Не могу доверить его никому, кроме тебя. Прошу, умоляю, позаботься о нём до совершеннолетия. Защити. Дай ему семью и тепло. В моём наследстве есть квартира и три миллиона юаней — это для тебя и тётушки. Знаю, никакие деньги не смогут искупить моего предательства перед дядей и тётей. Пусть это станет твоей наградой за заботу о Ло И.
Сяохуэй, все эти годы я жила в боли и муках совести. В этот последний миг я хочу сказать тебе...
Когда дядя был при смерти, я тоже лежала в больнице. Не могла пошевелиться, не могла заставить себя прийти к нему, ибо не хотела, чтобы он видел меня в таком жалком состоянии. Поэтому и не навестила дядю...
Знаю, ты до сих пор ненавидишь меня за это, и не смею просить прощения. Лишь хочу, чтобы ты знал, как безмерно я благодарна вам всем и как глубоко чувствую вину перед вашей семьёй.
Прошу, исполни последнюю просьбу сестры — позаботься о моём сыне. В этом мире он ещё более одинок, чем я».
Это были последние строки Ло Яя.
Продолжение следует...
[1] Саньлитун — известный район в Пекине с множеством баров, ресторанов и клубов.
[2] Больница «Чаоян» — крупное медицинское учреждение в Пекине.
[3] Сяншань (Фрагрант-Хилл) — живописный парк в Пекине, популярное место для прогулок и наблюдения за восходом солнца.
[4] В оригинале «выпью тысячу чашек — не свалюсь» (буквально очень устойчивый к алкоголю человек) и «у меня всё ещё будет открытый небесный глаз» — отсылка к ясновидению в даосизме, здесь в смысле «вижу всё насквозь, меня не проведёшь».
[5] «Вот же долбаный педик!» В оригинале используется дословно «два стула» — уничижительное выражение в северокитайском диалекте, которое может означать «непутевый человек», но в определённом контексте это также сленговое оскорбление, направленное на гомосексуальных мужчин. Водитель использует это слово как ругательство.
[6] «Тёть, мы вообще знакомы?» Дословно Вэнь Сяохуэй нарочно называет Сунь Ин тёткой, чтобы поддеть её и подчеркнуть, что она для него никто и он не считает её привлекательной.
[7] Женские имена и фамилии в китайском языке не склоняются, потому имя погибшей сестры везде будет указано как Яя.
[8] «...достала из сумки Birkin из кожи ящерицы» Действительно, существуют редкие экземпляры этой сумки из кожи ящериц (возможно, варанов, игуан, тегу) и стоят около 120-140 тыс. долларов.