1 глава. День двух похорон
Даниель
10 лет назад
Я проснулся с чувством необъяснимой тревоги. Приподнявшись на локтях, холодный блеск на тумбочке привлек мой взгляд. Ключ от сейфа.
Отец всегда скрывал от меня этот ключ. Я знал о его делах, но он не хотел, чтобы я был в курсе. Он старался оградить меня от этого мира, полного жестокости и кровавых интриг.
В сейфе хранились важные документы, от которых зависели жизни. Это было настоящее выживание, полное опасностей. Но почему отец оставил ключ? Он же не хотел, чтобы я имел к этому доступ. Почему?
Сердце забилось, как барабан в предчувствии бури. Я сорвался с кровати, пальцы судорожно сжали холодный металл ключа. Он обжигал кожу. Бросившись к двери, я распахнул ее и вылетел в сумрачный коридор. Там, замершая у окна с тряпкой в руке, стояла Анита, наша давняя служанка, лицо которой было белее утреннего инея за стеклом.
– Где отец?! – мой голос, резкий, как удар хлыста, разорвал тишину.
Она вздрогнула так, будто ее ударили. Глаза, полные невысказанного ужаса, забегали, избегая моего взгляда, уставившись куда-то в узор паркета.
– Я… не знаю – прошептала она, и в этом шепоте слышалось что-то большее, чем просто неведение. Страх. Вина? – Он… он уехал очень рано… Ничего не сказал…
Ложь. Чувствовалось в каждом слоге. Я прошел мимо нее, не удостоив взглядом, оставив ее дрожать в коридоре.
Я зашёл в кабинет отца. Знакомый запах кожи, табака и старой бумаги. Я схватил трубку телефонного аппарата, пальцы дрожали, набирая знакомый номер. Гудки. Монотонные, пронзительные, резавшие слух, как тупое лезвие. Они длились вечность, эхо отчаяния в тишине кабинета. И вдруг – щелчок. Соединение.
– Отец! Где ты?! Что происходит?! – выпалил я, голос сорвался на крик.
В ответ – тяжелое, прерывистое дыхание. Хрип. Бульканье. Будто человек тонул в собственной крови.
– Отомсти… – прохрипел голос, едва различимый, полный нечеловеческой муки и… невероятной силы воли. Голос отца, но искаженный до неузнаваемости предсмертной агонией.
– Что?! Отомстить?! Кому?! – закричал я, леденея от ужаса. – Где ты?!
– Ты… должен… отомстить… Семье… Сильвестри… – каждое слово давалось ему с неимоверным трудом, сквозь хрип и клокотание. – Ты… обязан… Они...
*БАМ!*
Звук разорвал связь и тишину кабинета одновременно. Короткий, сухой, беспощадный. Выстрел в упор. Знакомый до жути звук на стрельбище, но здесь он означал конец. Окончательный и бесповоротный.
Связь оборвалась. Телефон выскользнул из моих внезапно ослабевших, ватных пальцев, грохнувшись о дубовый паркет с глухим, обвиняющим стуком. В ушах стоял оглушительный звон – эхо того выстрела, прозвучавшего за тысячи километров, но отозвавшегося внутри моего черепа.
Адреналин, горький и обжигающий, хлынул в кровь. *Отец.* Мысль пронеслась молнией. Я сорвался с места, не помня себя, снося стул на пути. Дверь кабинета распахнулась с треском. Лестница вниз мелькала под ногами – я прыгал через ступени, едва касаясь их, сердце рвалось из груди. Холл, залитый холодным утренним светом, проникавшим сквозь витражи.
У массивных дубовых дверей, как каменные изваяния, стояли двое охранников. Их обычно непроницаемые лица были напряжены, глаза метались, избегая моего взгляда. В их позах читалась не просто растерянность, а животный страх.
– ГДЕ ОТЕЦ?! – мой крик, полный ярости и нечеловеческого ужаса, грохнул под сводами холла, заставив их вздрогнуть. Казалось, стены содрогнулись.
Гробовая тишина. Тяжелая, давящая. Они переглянулись, словно ища спасения друг у друга. Их молчание было громче крика.
– Я ЗАДАЛ ВОПРОС! ОТВЕЧАЙТЕ, ЧЕРТ ВАС ВОЗЬМИ! – Я ринулся к ближайшему, вцепился в грудь его форменного кителя. Ткань хрустнула под пальцами. Его напарник инстинктивно рванул руку к кобуре у бедра, но замер, увидев безумие в моих глазах.
– Мы... не знаем, сэр Даниель, – выдавил охранник, которого я тряс. Голос его был глух, взгляд прикован к моему безумно сжатому кулаку, занесенному для удара. – Последний раз... вчера вечером... Уехал один... Мы...
Лжецы! Предатели! Яростный рев требовал выплеснуться в действии. Я напряг мышцы, готовый обрушить кулак на его виновато опущенное лицо. И в этот самый миг, когда ярость вот-вот должна была найти выход...
– А-а-а-а-АХ!
Крик. Пронзительный, раздирающий, полный такого же нечеловеческого ужаса, донесся сверху. Из родительской спальни. *Мама.*
Все внутри оборвалось. Я отшвырнул охранника, как ненужное тряпье, и ринулся обратно по лестнице. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется. Дверь в спальню была приоткрыта. Я ворвался.
Мама сидела на краю огромной кровати, сгорбившись, маленькая и беззащитная. Ее плечи судорожно вздрагивали от рыданий, лицо было искажено гримасой невыносимой боли и страха, залито слезами. Платье помято, волосы в беспорядке. Увидев меня, она вскочила, глаза расширились до предела, полные немого ужаса.
– Даниель! О, Боже! Даниель! – Она сделала шаг, протянув дрожащие руки. – Твой... твой отец... – Голос срывался, задыхались, слова рвались клочьями, перемешанные с рыданиями. – Они... позвонили... сказали... что... – Ее глаза стали стеклянными, потерянными. Она схватилась за грудь, пальцы впились в ткань. Лицо исказилось мукой. – Он... м... – Последний слог, должно быт "мертв", так и не сорвался с губ. Ее глаза закатились, став белесыми щелочками, колени подкосились, и она рухнула на персидский ковер, как подкошенный цветок, беззвучно и стремительно.
Нет! Мама! НЕТ!
В больнице
Она находилась в реанимации. У нее были проблемы с сердцем, и из-за стресса возникли осложнения.
Вдруг раздался звонок. Звонок был резким, неожиданным, как выстрел в тишине собора. Незнакомый номер. Холодный, лишенный эмоций голос в трубке. Прокурор.
– Даниель Беллучи? – Пауза, натянутая как струна. – Мы... обнаружили тело вашего отца. Пулевое ранение в голову. Смерть мгновенная. Приношу вам наши глубочайшие соболезнования. Потребуется ваше присутствие для идентификации и... дальнейших формальностей. – Щелчок. *Соболезнования.*
Мой мир, уже трещавший по швам, рухнул окончательно. Отец. Убит. Холодный, официальный приговор. Я закрыл глаза, пытаясь вдохнуть, но в легкие ворвался лишь ледяной ужас. И в этот самый миг, когда черная пустота уже смыкалась надо мной, поглощая последние остатки сознания, из дверей реанимации вышел главврач. Его лицо было профессиональной маской скорби, но в глазах читалась окончательная, бесповоротная истина. Он не стал подходить близко, остановившись в двух шагах, словно боясь заразиться моим горем.
– Даниель Беллучи...– его голос был тихим, усталым. – Мы приложили все усилия. Все возможное. К сожалению... – Он развел руками в немом, беспомощном жесте, который сказал больше любых слов. – Приносим наши искренние... соболезнования. – Он быстро кивнул, виновато отвернулся и поспешил скрыться в стерильных недрах отделения.
*Два удара.* Один за другим. Молотом по хрусталю души. Отец. Мать. Весь мир. Всё, что имело значение. Уничтожено. Стерто с лица земли. За один проклятый день. За один невыносимый час.
В глазах потемнело. Я не упал – я рухнул в бездну. Свободное падение в абсолютную, беззвучную пустоту.
***
Белизна. Ослепительная, беспощадная. Она резала глаза даже сквозь прикрытые веки. Я открыл их. Больничная палата. Слишком белые стены, давящие своей чистотой. Слишком белый потолок, плывущий в вышине. Слишком белые простыни, пахнущие не свежестью, а смертью и отчаянием. Эта стерильная белизна сводила с ума. Она была кощунственной насмешкой над той грязью, кровью и тьмой, что поглотили мою прежнюю жизнь.
И тогда, сквозь туманную завесу седативных препаратов и невыносимой боли, прорвалось. Не память – приговор. Голос. Последний голос отца. Не прощание. Не мольба. Завещание. Клятва, написанная кровью и выстрелом.
« Ты… должен… отомстить… Семье… Сильвестри… » Хрип, полный муки и невысказанной ярости. Грохот выстрела. Тишина.
Я прокручивал этот момент снова и снова. Каждый хрип, каждое прерывистое дыхание, это проклятое имя – *Сильвестри*. И с каждым повторением внутри росло не пламя, а лед. Холодная, кристально-ясная, всепоглощающая ярость. Она заполнила пустоту, вытеснила боль. Она стала воздухом. Стала смыслом. Стала *мной*.
Голос, когда он сорвался с губ, был низким, чужим, звенящим от абсолютной, нечеловеческой ненависти. Шепот, но он резал тишину палаты острее крика:
– Они заплатят. – Каждое слово падало, как камень в бездонную пропасть, обретая вес и неотвратимость. – Каждой каплей крови. Каждой слезинкой. Каждой секундой этой немой агонии. Клянусь тебе, отец. Клянусь тебе, мама. *Они сгорят в аду, который я для них разожгу.*
В настоящее время