Глава I
Факт нахождения её в этой компании всегда был под вопросом: негоже девчонке слоняться в мужском обществе, которое, к тому же, тесно повязано на каких-то общих делах, в которые она не вникала. Да и не вникла бы при огромнейшем желании. Ещё в прошлый раз Кислов недвусмысленно намекнул на то, что, суя нос туда, куда не просят, можно и без него остаться. Как тот самый мальчик из катакомб, про которого мельком обмолвился Егор.
Мая тогда чуть в бога не уверовала — рука сама потянулась креститься. Однако её собеседник, часто любивший пофилософствовать, коротким смешком дал понять о том, что это всего лишь легенда.
Меленина она никогда не понимала. Парни описывали его как безнадежного романтика, но Герасимова при первой же встрече по неосторожности ляпнула, что он не замечает, как его заумная белиберда скатывается в совсем уж туманные вещи. Такое можно задвигать под кайфом от забористой дряни, но не на трезвую голову. Егор её остроту не оценил и больше не заводил с тугоумной, по его словам, Майкой великосветских бесед.
На деле же, Майке просто-напросто не хотелось забивать себе голову подобной метафоричной сранью. Как считала она сама, поджигая потёртой отцовской зажигалкой свежезабитый косяк, в её мозгу должно быть нечто более полезное, нежели очередная философия и идеология инопланетного Мела.
Большую часть того времени, когда её заносило случайным ветром к парням на огонёк, она проводила с Зуевым. Их сближала общая тема — зависимость. И сближала плотно. Разве что, Гендос не только употреблял, но ещё и толкал, в то время как сама Герасимова, прозванная издевательски Герычем, предпочитала не утруждать себя коммерческой деятельностью. Тем более, удобно, когда трёшься в обществе своего дилера — далеко за дурью ходить не надо.
Но если смотреть правде в глаза, её появление в компании изначально не воспринималось как нечто обыденное: она всего лишь прибывала затариться туда, где дислоцировался Гендос, и несколько раз случай подворачивался так, что барыга проводил время не в одиночестве. При таком стечении обстоятельств товар спешно прятался в бардачок ржавой ВАЗ-2114, что в простонародье звалась «четыркой», а и без того задиристую Майку выпроваживали пинком под пятую точку.
Так было до того дня, когда герасимовская жопа искала приключений, но те никак не находились. И все как назло: с излишне консервативным папашей поссорилась, мать-терпилу послала на три буквы, а в машине почти закончился бензин. Вот и угораздило её набрать Зуеву. Прежде она и не думала о том, чтобы навязаться к мутному Генчику. Батя называл его просто: «отброс». И втолковывал ту же политику дочери, дескать:
— Чтоб я тебя не видел больше с этим отбросом. У него наркологичка за спиной, а у тебя голова на месте. Неглупая ты, вроде как, у нас! Поступить должна, отучиться.
Папа так считал недолго — пока не нашел дурь, надежно спрятанную за изголовьем кровати. По кой чёрт он туда полез, Майка не знала до сих пор, но в тот день ей так всыпали, что повылетала вся пройденная школьная программа. Теперь аттестатом можно было только подтереться. А мать стояла и молчала, пока пряжка армейского ремня оставляла на ногах болючие отметины, а ладонь лупила всё то, до чего доставала. Один из желваков всё ещё хрустит, когда рот широко открывается. Но чтобы хапнуть — широко тяпку разевать не надо.
Так и повелось: Мая шла против родной семьи, что всю жизнь втолковывала ей правильный уклад и наставляла на путь, по их мнению, истинный, а заодно и пристрастилась к наркоте. Дурь убивала и заполняла ту пустоту, что не давала жить. И казалось бы, нет поводов для самобичевания, ведь родители не хотят зла для своего единственного чада, но так уж вышло, что на уровне подсознания Майка чувствовала что-то неладное, да и, в конце концов, не привыкла собакой безвольной на поводке идти. И упрямилась только лишь из-за своего скверного характера.
Однако столь глубокие вопросы переставали волновать, когда сознание одурманивалось. В тот вечер, когда погрузиться в забытьё хотелось больше всего, дозы на руках не было, а друзья уже организовались по своим мега-важным делам. Снедаемая одиночеством наедине со своей уставшей от времени машиной, Герасимова набрала уже заученный наизусть номер. Облокотившись на мятый капот угловатым тазом, девушка в нетерпении постукивала пальцами по чехлу, ожидая, пока пройдут пресловутые гудки. На другом конце провода зашуршало и знакомый суетливый голос гавкнул:
— У аппарата, Герок.
— Ген, у тебя есть? Сейчас.
— Для тебя найдётся. К базе подъехать сможешь? Я тут не один, надо будет разминуться быстро.
— Не вопрос.
— Ай, молодца какая. Давай, жду.
Трубку скинули, и Герасимова прыгнула за баранку. Если сказано поторопиться, то лучше прислушаться. Тёмно-зелёная четырнадцатая неспешно вырулила со стоянки на территории пляжа и помчалась по ночным улицам. Несмотря на год выпуска, машина стояла на уверенном и бодром ходу, посему быстро донесла владелицу до пункта назначения.
На заднем сидении звякнуло, когда Мая проезжала злополучную кочку на въезде в парк. Знакомый самолет замаячил на горизонте. На месте хранения всякого старого хлама некогда незнакомая Герасимовой компания обосновала так называемую базу. Они ошивались здесь часто — Майка как минимум несколько раз приезжала сюда за дурью. Чем так полюбилось товарищам сие заброшенное место она не знала, но, стоит признать, было в нём нечто завораживающее и таинственное. Тусуешься себе, пока любой нормальный взрослый сюда даже не сунется.
Возле самолета в бочке трепыхалось пламя, а вокруг парни — все, как по списку на школьной линейке. Что за светские беседы велись в такое время вдали от цивилизации, оставалось лишь догадываться. И чего только Гендос ловил с этими малолетками? Но на безрыбье, как говорится, выбирать не приходится.
Мая остановилась возле зуевского бумера и моргнула дальним светом. От костра отделилась одна фигура. В свете фар возник Гендос в своих привычных ярких шмотках: такого попробуй не узнай — всё в нём кричало о том, что он барыга. Парень по-хозяйски дёрнул двери со стороны пассажира и упал на переднее сиденье. Герасимова чиркнула драгдилера взглядом: какой-то он сегодня аномально активный. Гена и без того был представителем породы особо егозливых, а сейчас суетился так, что подвеска отечественного авто ходила ходуном. Уже вкинулся, что ли, или причина в другом?
— Ну здорова, Герыч. — Девушка машинально закатила глаза, в очередной раз заслышав своё прозвище — с таким нужно не траву курить, а героином баловаться. Анекдот в чистом виде. — Чё ты ночью-то раскумариться решила? Сегодня даже не пятница.
— Похеру.
— Ну, похеру так похеру. Сколько надо? — За это она и любила Гендоса — никаких лишних вопросов и выяснений, всё только по делу. Зуева уведомили, что можно как обычно. — Будет на твоё счастье, — кивнул тот, рыская во внутреннем кармане.
— Только, Ген, это... — Нижняя губа девушки дрогнула, она нервно забарабанила пальцами по рулю. — У меня тут ситуация. — Слова приходилось выдавливать похуже зубной пасты из почти опустевшего тюбика. Они тянулись, словно дёготь, намертво склеивающий челюсти.
— Денег нет, что ль? — обыденным тоном поинтересовался Гена, не отвлекаясь от шуршания по карманам. — Ну, могу в качестве исключения первый и последний раз со своего дать. Ты ж, вроде как, постоянный клиент. Но только вкидываться будешь при мне.
— Да нет, деньги на эти цели запланированы, — усмехнулась Мая, ковыряя ногтем надпись «Лада» на клавише гудка. — У меня в другом дело.
— Ну, говори, чё, — пожал плечами Гендос, наконец подняв на собеседницу взгляд.
— Понимаешь... — и снова неловкая пауза. — При ином раскладе я б не стала так делать. Просто мне так... херово, — честно призналась Мая, не желая подыскивать более обтекаемых слов. — Я б не стала напрашиваться, честно, — вновь заверила она. Зуев задумчиво скосил глаза на рычаг коробки передач, затем всем корпусом развернулся в сторону Герасимовой. — Но чёт друзья все растеклись куда-то, ни в один клубешник посреди недели не завалишься, да и неохота. Хочется без всей этой громкой музыки и суеты. В общем, — она набралась решимости, втянула полные лёгкие воздуха, — можно я вами так, потуплю немного?
Соболиные брови её дилера поползли вверх. Несмотря на весь свой чрезмерно прямолинейный характер, девушка чувствовала себя полнейшей идиоткой. Нужно больно им её общество. Прям мечтали и выжидали, пока полусгнившая четырка появится из-за кустов. Опережая ответ едва было открывшего рот Зуева, она поспешила сразу задействовать план «Б»:
— У меня, если чё, пивас есть. — Гендос сморщил лоб, затем зажал указательным и большим пальцами кончик носа, громко шмыгнул. Глянув куда-то в темень, что копошилась за окном непроглядной пеленой, Гена качнул вихрастой головой:
— Пивас, конечно, хорошо. Но чё ты так вдруг?
— Я ж всё объяснила. — Закусила щёку с внутренней стороны, упрямо не смотря в глаза собеседнику — больно пристально он глядел. Само осознание того, что она фактически напрашивалась на их пирушку, гложило почище отношений с предками, но порыв её являлся абсолютно искренним — действительно хотелось с кем-то забыться, скоротать время. И ближе, чем собственный барыга, у неё, как оказалось, в тот момент не было никого. Она решилась повернуть голову в сторону Гендоса, и язык сработал быстрее мозга: — С родаками у меня напряг — вот и ушла. Хочется чего угодно, но не домой.
Гена сжал губы, нахмурившись. Как будто в голову врезалось что-то, о чём знал лишь только он. Майка удивилась, что произошло это сразу после упоминания родителей, но бередить чужую душу не стала, да и кто она такая, чтобы задавать столь личные вопросы. Ещё немного помолчав, дилер выдал:
— Ладно, — и выудил из кармана небольшой свёрток. — Давай с нашими делами закончим.
Девушка, обменяв деньги на траву, мимолётно пожала плечами. Видимо, это «нет» — раз перевёл тему. Деваться некуда, никто не обязан принимать её с распростёртыми объятиями. Она с наслаждением втянула воздух через нос, поднеся к лицу раскрытый зип-пакет со знакомым содержимым, в то время как Гендос пересчитывал вырученные деньги. Всё было точно по курсу. Купюры утекли в задний карман спортивных штанов, а Зуев, похоже, намылился на выход.
— Спасибо, Ген, — выдавила Мая, неотрывно смотря на едва колышущуюся стрелку тахометра. — Пиво, если хочешь, можешь забрать. Мне всё равно одной не выпить.
— А ты чё, куда? - внезапно удивился парень. Его удивление передалось Герасимовой. Она исступленно моргнула, точно собеседник поведал ей о том, что бросил употреблять. Карие глаза блеснули в полутьме немым вопросом.
— Ну... того, — она кивнула в сторону выезда с заброшенного парка аттракционов. Гендос по обыкновению гиенисто ухмыльнулся:
— Кого «того»? Давай паркуйся, чё. Счас только мужские вопросы дорешаем без вашего участия, мадам, — он на шутовской манер голосом выделил последнее слово. — Маякну тебе, когда подгребать, а счас посиди пока.
На этой ноте вышел — и был таков.
В тот день Мая впервые не накуривалась до беспамятства. Во-первых, в незнакомом обществе это было делать крайне стрёмно, а во-вторых, парни, сначала смотревшие на незнакомку искоса, постепенно забыли про наличие и в целом существование нового человека в компании и стали вести себя естественно: весело, громко, со скабрёзными обзывательствами и подколками. И девушке захотелось запомнить этот вечер таким, какой он есть.
Она знать не знала, в качестве кого представил её своим друзьям тот, кто был спонсором единственного кайфа в её жизни. Но, судя по постепенно испарившейся между ей и парнями токсичности, Гендос зарекомендовал Майку как обычную знакомую. Да ей и не особо-то важно это было. Главное — душевная пустота, образовавшаяся в слишком большом количестве, наполнилась эмоциями до краёв.
На деле же, и сам Зуев, выйдя из четырки, понятия не имел, как адекватно представить Герасимову своим друганам. В его кругах девчонки не водились, а если и водились, то коротать время в его обществе особо не рвались — их туманные глаза горели лишь желанием поскорее закинуться дозой, чтобы отпустила выкручивающая дугой ломка. Да и самому Генке отношений не хотелось. Как считал дилер, это слишком геморройное дело, требующее вложений не только материальных, но ещё и моральных.
Не умел он любить. Как показывала жизнь, ни себя, ни других. А найти одноразовый секс для торговца никогда не являлось проблемой.
Поэтому объяснять парням, что к ним хотела бы присоединиться девчонка, которая не имела к нему никакого близкого отношения, это всё равно что квантовую физику пытаться разжевать. Он знал, что без подтрунивания не обойдётся, особенно в обществе тех, кто на порядок младше него, и был прав: Кислов не упустил возможности поддеть партнёра по опасному бизнесу:
— Чё, Гендосина, захотел присосаться не только к косяку?
Зуев, затягиваясь, отмахнулся. Чего бы Киса понимал.
С тех пор появления Герасимовой, пусть и происходящие редко, стали удивлять «Чёрную весну» всё меньше, а потом и вовсе сошли на нет. Тем более, девчонка никогда не приходила с пустыми руками — удивительно, при её-то баловстве с дурью. Неудобство заключалось лишь в том, что вести разговоры о их планах при нечастой гостье не представлялось возможным, и ребятам приходилось обходиться метафорами. Но знать бы им, что для Майки, дунувшей на пару с Зуевым, все мирские вопросы становились грошь цена. Ей бы зависнуть в тачке под изгибающий железо сабвуфер и уставиться сквозь лобовое стекло на звёзды.
Такие моменты она привыкла проводить в одиночестве, но в этот раз на пассажирском сидении, откинувшись на подголовник, расплылся Гендос. Тачка Герасимовой стояла совсем неподалёку от места дислокации компании. Парни жгли костёр, жарили над огнём политые пивом сардельки и точили лясы о чём-то своём, пока салон четырки постепенно заполнялся едким дымом с травянистыми нотками. Гена нажал кнопку стеклоподъёмника, на улицу вытек одурманивающий смог.
— Слышь, Герыч, — позвал квёлую Майку Гендос. — Ты ничё другого, что ль, не слушаешь?
— Чем тебе Юрка Хой не угодил? — размазанно удивилась Герасимова. В отличие от Генки, которого уже не брала даже самая лютая дрянь, язык собеседницы, похоже, заплёлся в морской узел. Но такого состояния она и добивалась: когда ты настолько в желе, что никакие удары со стороны тебя не волнуют. Щёлкнув пальцем по магнитоле, Мая прыснула: — О, зацени. — Из динамиков зазвучала «Любовь раскумаренная». Под кайфом эта песня вставляла так, что эффект усиливался вдвое, чем Герасимова поделилась с Зуевым.
— Да херня всё это, — сморщился он, присасываясь к косяку. — Такое только с Мелом перетирать — он у нас меланхолик, который, может быть, и приколется от твоих песен. Хочешь, я тебе реальную тему покажу? Причём, ничё сверхъестественного делать не надо, а кумарит до фейерверков в башке.
— Тему? — Во влажных от дыма карих глазах блеснул интерес. Гендос молча кивнул, ехидно приподнимая брови. Мая не сомневалась, что у барыги с опытом имеются различные способы получения кайфа от, казалось бы, обычного курения. Она давно искала в ощущениях что-то новое, но переходить на более тяжёлые наркотики не решалась — в конце концов, заканчивать жизнь в рехабе не лучший вариант. — Хочу.
— Цыганочку пробовала когда-нибудь? — оперевшись на подлокотник, ощерился Гена. Слова его звучали с лукавым вызовом. Майка призналась, что слышала, но испробовать не довелось. Да и было бы с кем. В конце концов, это довольно-таки близкое взаимодействие: фактически лицом к лицу. Несмотря на всю свою непосредственность, решиться на подобное Герасимовой было бы непросто. — Замутим?
Девушка потупилась от смущения. Однако связано оно было, по большей части, с отсутствием представления и волнением перед чем-то неизведанным. А вдруг она сделает что-то не так? Но с Гендосом согласиться на такую авантюру оказалось проще — она воспринимала его как ментора, что связывал её с миром беззаботного кайфа. Исчезни из её жизни он — исчезнет и сам кайф. Посему чему-то плохому, как ей казалось, Зуев научить не мог, ибо всему самому худшему она уже научилась самостоятельно, без его помощи.
Мая покивала и тоже водрузила руку на подлокотник, сверля Гендоса воодушевлённым и одновременно отсутствующим взглядом.
— Смотри, короче. — Он придвинулся настолько близко, насколько позволял тесный салон четырки. — Я счас хапну полные лёгкие, ты наклоняешься ко мне, и когда я начну выдыхать, втягивай этот дым в себя. Естественно, потом задержи. Андестенд? — Девушка вновь покивала. — Гуд. Ну всё, делаем.
Гена зацепил губами косяк. Тлеющий кончик его вспыхнул ярко-оранжевым огоньком. А плохо сосредоточенная Майка удивлялась: было в Зуеве что-то такое, что легко и непринужденно толкало людей приключения. Сейчас ты спокойно сидишь, ловя от наслаждения яркие вспышки, а через две минуты — уже готовишься делать цыганочку. Гена втягивался долго, нерасторопно, точно подкручивая гайки на напряжении, и когда объём лёгких закончился, он поманил пальцем Герасимову. Та покорно наклонилась, пытаясь поймать струйку дыма, но тот словно бы терялся в прокуренном салоне, не желая с ней взаимодействовать.
— Ну ты чё так далеко-то? — без толики злобы усмехнулся Гендос. Майка насупилась, — всё-таки она сделала всё неверно, — затем обескураженно ответила:
— Да не знаю я. Не пробовала же никогда.
— Многое потеряла, — хмыкнул. — Ладно, ща, покажу, как надо. Держи. — Тонкие пальцы обхватили самокрутку. — Затягивайся до талого. Только, главное, выдыхай медленно. Ага?
Герасимова покивала и поднесла косяк к бледным губам. Горячий стафф заструился в лёгкие. Она заполнялась им до краёв, ловя себя на мысли, что с секунды на секунду начнёт дымить через уши. А Гендос неотрывно наблюдал, прорезая пристальным взглядом насквозь.
И вот свободное место иссякло.
Зуев проводил глазами убранную от девичьего лица самокрутку и дождался, когда губ коснутся едва заметные язычки дыма. Он, насколько это возможно, аккуратно обхватил тонкую шею с задней стороны и, наклонившись, приблизил лицо так, что пушок на кончике защипнутого носа с воткнутой в него серьгой защекотал ему кожу. Между их ртами образовалась тугая дымовая струйка, перетекающая от одного к другому, а глаза, смотрящие чётко друга в друга, метали молнии.
Герасимова в его руках не могла и шевельнуться — лишь бы не сдуть эту тонкую связующую нить.
— Ну чё, поняла как? — Впервые его голос звучал так близко, почти вливаясь в голову. Одурманенное сознание пропустило через себя удар, и он ушёл прямиком в сердце. — Терь ты.
Всё, как на повторе: медленный затяг и сближение. В этот раз расстояние сократил сам Гендос, видя, что Майка опять осталась где-то вдалеке. Дым полз как в замедленной съёмке, а раскумаренный мозг глупо удивлялся тому, как много отравы дилер может уместить в собственных лёгких. В какой-то момент показалось, что вместе с кайфом наружу начало просачиваться самообладание, ибо несмотря на то, что цыганочка и впрямь торкала не на шутку, Мая видела, как по миллиметру лицо Зуева сокращает и без того ничтожную дистанцию. Трава шептала: «Не сопротивляйся». И Герасимова повиновалась.
— Э, слышь, Гендосина, вы жрать идёте или как? — послышалось за секунду до того, как щёлкнула дверь с пассажирской стороны. От неожиданности дурь встала поперёк горла, и Майка, отклонившись назад, закашлялась. — Пиздец, вы чё тут устроили, паровозы хреновы? — Киса с удивлением окинул взглядом заплывший дымовой завесой салон. — Совсем окочуриться, что ли, решили? О таких вещах вообще-то надо предупреждать — мы б хоть сбрызнули потом, чтоб на нас не подумали.
— Чё ты несёшь-то? — шутя толкнул в плечо Кислова Гендос. — Кто тебе, предпринимателю, товар будет отгружать, если я копыта откину?
— А я вон подругу твою попрошу, — подхватил шарманку Ваня, из-под ниспадающей чёлки глянув на раскрасневшуюся от кашля Герасимову.
— Да она даж цыганочку делать не умеет! Кого ты просить собрался, а, Кисуля?
— А я говорила, — фыркнула Мая, словно окаченная водой кошка. Кислов задумчиво откинул голову, смотря в звёздное небо:
— Цыганочку? — Он шмыгнул носом. Судя по всему, тоже успел чем-то закинуться, пока они тут прохлаждались. — С тобой-то, конечно, только цыганочку и делать. Если ты за гарнитур кого угодно угандошишь, то о дури и говорить нечего. — Зуев остановил поток слов сильным хлопком по предплечью. Киса под кайфом — это сарафанное радио. Не хватало ещё при девчонке обмолвиться про неприятное происшествие в отцовском доме. Кислов вскинул руки: — Да всё-всё. Шутка! — гавкнул он, глядя на Маю, и удалился с повторным приглашением поесть. — А то сдохните тут с голодухи ещё. Кроме дыма, надо ещё чёт хавать, — добавил Ваня издевательски.
Та лишь пальцем у виска покрутила. Гена — и «угандошить за какой-то гарнитур»? Смех, да и только. Зуев, несмотря на наркоторговлю и мутные знакомства, казался ей абсолютно безобидным. За несколько проведённых в его компании вечеров Мая узнала своего дилера с самых неожиданных ипостасей. Например, он немного разбирался в литературе и истории. На троечку, однако всяко лучше, чем не знать ничего. Неоднократно слушал и поддерживал возмущения Герасимовой по поводу того, что на дорогах ездят одни олени, которые купили себе права. Они даже грозились зарубиться друг с другом на машинах: Майка на своей, а он — на бумере. Развязавшая язык наркота говорила за Герасимову то, что четырка на раз два порвёт, как его называл Генка, «биммер».
И после цыганочки, когда здравый рассудок размазался по черепной коробке настолько, что огоньки пламени плясали в чёрных зрачках подобно чёртикам, Мая, снабжённая поджаренной сарделькой и куском хлеба, вдруг вспомнила про обещанное Гендосом соревнование. Оно крутилось в голове, точно шестерёнка коленвала, а Герасимова, еле фокусируясь на изрядно выпивших парнях, с трудом размышляла, в каком порядке ей поставить слова в предложении.
Гендос был прав. Цыганочка убила до состояния завалявшейся в железной банке консервы.
Расплющенное сознание долго не восстанавливалось обратно. Парни, то и дело придуриваясь и шуточно борясь друг с другом, заметили состояние расплывшейся по качели Герасимовой. Кислов, шмыгнув, с поддёвкой обратился к Зуеву:
— Слышь, Гендосина, ты чё с ней сделал? — Мая подняла на Ваню затуманенный взор. Он показательно вгляделся ей в глаза. — Бля, да у неё шары в кучу. Цыганочка рулит, я смотрю.
— Я в норме, — заверила его Герасимова, порываясь втихую сорвать с палочки своего собеседника нанизанную сардельку. — Посади меня за руль — и я идеально проеду отсюда и до самого пляжа.
— Так-то у нас пляж не в канаве, — продолжал издевательскую хохму Киса.
В их первую встречу такое чувство юмора Кислова Майка не оценила. Ей, грешным делом, показалось, что он нарочно травит её по причине того, что появлению девушки в их тесном обществе был не рад. Однако персонально доводить кого-то до белого каления тот рвения не испытывал — такую честь ещё заслужить надо. Посему токсичный юмор просто-напросто являлся неотъемлемой частью Кисы — его отличительной чертой. Да и сам парень по натуре был той ещё занозой в заднице, которая колет седалищный нерв одним лишь фактом своего существования.
— Да я ещё Гендоса на ней дёрну по пути, - наконец, разродился заторможенный веществами мозг.
Зуев, болтающийся на соседней качели из автомобильной покрышки, тут же чиркнул Герасимову плутоватым взглядом. Он не первый раз ловил себя на мысли, что Майка под кайфом — другая Майка. В обычной обстановке она слишком колкая, ершистая и замкнутая, а с травой на кармане вдруг становилась открытая, более тактильная, взрывающая все шаблоны. Однако судить было сложно, ибо знал он её весьма поверхностно — до недавнего времени лишь в качестве покупательницы, — и чем больше узнавал, тем больше девчонка его интересовала. И он даже не понимал до конца, в каком конкретно плане.
— Ты — меня? — приподнял брови Гендос. — Да я даже если тебе фору дам, ты только фонари мои задние поцелуешь.
— Моя ласточка работает, как часы. — Девушка толкнула качель Гендоса носком кроссовка. Но из-за того, что парень упирался ногами в железную перекладину, по инерции покачнулась сама. — Ты такого автоваза в жизни нигде не увидишь, поэтому лови и цени момент, понятно?
В диалог вступил Киса:
— Да вы затрахали со своими колымагами. Давайте о чём-нибудь поинтереснее, а. — Гендос оперативно нашёлся с ответом:
— Сказал школьник на мопеде.
Кислов тряхнул качель, а Зуев ехидно оскалился. Майка, начинающая всё чётче различать образы Хенка, что, морща лоб, наблюдал за цирком, и Мела, непрерывно клацающего по экрану телефона, повернулась к Гендосу, подтянулась за цепь чуть ближе и спросила:
— У тебя ещё осталось? Меня отпускать начало.
— Всё, чё с собой было — всё в твоей бричке выкурили, — качнул головой Гена. — Остальное в надёжном месте.
— Поехали, съездим? — Мая взглядом указала на тёмно-зелёную четырку, что притаилась недалеко от костровища. — Да и я чёт замёрзла, хоть погреюсь по пути. — Гендос смерил глазами сдерживавшую огонь бочку и глубокомысленно изрёк:
— Слышь, ты озолотишь меня скоро. Это круто, конечно, но лучше, вон, природой насладись. Шишки расцветать не успевают, Герыч. — Наперебой ему влез Кислов:
— Да ладно тебе, Гендосина, чё жопишься? За свои же бабки берёт, а не за твои.
— Реально, — кивнула она, зябко поёжившись. Буркнула себе под нос: — Блин, надо было куртку прихватить. — После чего встала и, подойдя к бочке, протянула к языкам пламени бледные трясущиеся ладони. — Пойду счас, в машине погреюсь чуток.
Хенк, не особо поддерживающий тему с наркотой, принципиально не вклинивался в делёжки кайфа и лишний раз не рвался накуриться до беспамятства, поэтому и в разговорах этих трёх шмалеводов он тоже предпочитал не принимать участия. Но, видя, как отпускающая дурь начинает колотить девчонку, словно та выперлась на улицу голой в тридцатиградусный мороз, сказал:
— Так это, ты лучше иди, вон, в нашу халабуду. Погреешься, да и бензин в тачке тратить не придётся.
— Ага, — вклинился Киса. — Тем более, что она пропыханная уже вся, как тварь — точно откинешься к ебеням собачьим. Но мне хоть тачка перепадёт.
— Ага, — она кольнула взглядом Ваню. — Да нормас.
Мая быстро потёрла предплечья. Невзирая на все старания, шмаль покидала тело всё стремительнее. Не сказать, что на улице было холодно, но Герасимову не на шутку трусило. С качели за спиной девчонки спрыгнул Гендос:
— Пошли, давай. Вкинемся — согреешься. — Он потянул её за локоть. — А то отхода — дело неприятное. По себе знаю.
— Так у тебя ж нет ничего, — вскинула бровь.
— Ну травы нет, но есть покруче. Из личных запасов угощаю — лови и цени момент.
Она едко ощерилась, однако послушалась. И как будто бы не своих позывов, а его самого.
Компания проводила ушедших взглядом, нанизывая на палочки новую порцию сарделек. Внутри здания, где постоянно обитались парни, Мая очутилась первый раз. Гена подрубил свет, которым служили гирлянда под потолком в виде шаров, старые вывески и автомат без игрушек, наполненный длинной макарониной всё той же шарообразной гирлянды. Девушка непроизвольно изогнула губы дугой. Если закрыть глаза на то, что хлама в помещении валялось не меньше, чем на улице, в совокупности всё выглядело вполне уютно. Неудивительно, что ребята обосновали здесь свою берлогу.
Прогуливающийся со стороны моря ночной ветерок остался за дверьми. Казалось бы, на улице весна — в тёмное время суток должно становиться теплее, однако костёр и лёгкая кофта, так непредусмотрительно надетая утром, когда ещё светило тёплое солнышко, не спасли от неминуемой участи — Майка продрогла до костей. Гендос скинул флисовую куртку, бросил её в руки озябшей девчонки.
— Накинься, и иди, вон, на диван падай. Счас я тут, видел где-то, — и ушел вглубь помещения. — Только в карманах у меня там не ройся.
— А-а, значит, вот, где ящик Пандоры, — усмехнулась Герасимова, направляясь к стоящему поперёк комнаты дивану. — Сейчас залезу — и обеднеешь как минимум на сто тыщ миллионов.
— Ага, — прошлось под потолком эхо. — Только попробуй. Сразу ручонки чьи-то поганые поломаются.
Следом за словами Зуева по зданию прокатился грохот и ввинченное после него хлёсткое «бля!». Мая понятия не имела, в каком барахле и с какой целью копался Гена, но молилась только лишь о том, чтоб тот не пришиб себя чем-нибудь в этих завалах. Без существования барыги её жизнь скатится в пучину войны с собственным нутром и телом. Да, она сможет найти, где поживиться кайфом, но не получит от него тех вечно искомых ощущений, заполняющих зияющую дыру в душе. И в конце концов, терять общение с оставшимися у костра парнями она тоже не хотела бы. Майка провела с ними всего несколько вечеров, и, несмотря на то, что те были на порядок младше их с Гендосом, успела полюбить хотя бы раз в парочку недель выползать из кокона, жечь костёр и пить пиво под бесконечный галдёж. Ей даже необязательно было самой участвовать в диалогах — атмосфера того, что ты не один, успокаивала и согревала.
— Во, нашёл! — послышалось за спинкой дивана. Герасимова обернулась на звук: Гена со скрюченной спиной тараканил старый советский обогреватель. Тот самый, что при нагревании становился ярко-красным, и об который можно с лёгкостью обжечься до кровавых пузырей. Адская коробка обосновалась напротив Майки в нескольких шагах, и Гена воткнул грязный провод в потасканный удлинитель. Внутри прибора что-то, пробудившись, защёлкало. — Счас раскочегарится.
— А посовременней ничего нет? — Мая с подозрением покосилась на обогреватель. — У меня на таком в детстве колготина сгорела. Поджаримся тут вдвоячка.
— Не бзди, я контролирую, — заверил её плюхнувшийся рядом Генчик. Взгляд его упал на застёгнутую до горла флисовую куртку. — Чё, хоть легче-то стало?
— Пойдёт, — покивала Майка, спрятав в воротник холодный нос. — Сам-то не замёрзнешь?
— Так тут и не холодно. У меня уже давно с твоей байды зелёной отходов нет, а ты вообще хилячка какая-то, вся истряслась. Не берись, если не умеешь, — с наигранным осуждением качнул головой.
— Зато я духом сильная.
Между двумя прошёлся смешок. Касаясь плечом плеча Герасимовой, Гендос тоже откинулся на спинку дивана, неотрывно наблюдая за тем, как внутри нагревателя медленно накаливалась тугая спираль. Мая сквозь кроссовки чувствовала, как тепло начинает поедать ткань, пробираясь к окоченевшим пальцам. Такое состояние она проживала часто. Гена правильно определил: виновником дрожи был не только морской ветерок — кайф начал беспощадно покидать её. Что примечательно, других он отпускал не так бодро, а Майку — словно резким ударом топора по натянутой гильотине. Раз — и покатилась голова с плеч от отходняков.
Зуев, насмотревшись на быстро надоевшую спираль, запустил руку в карман куртки, в которую укуталась продрогшая Майка. Та дёрнулась.
— Спокуха, — по обыкновению ехидно улыбнулся одним уголком рта Гендос, приподняв раскрытые ладони, дескать, ничем плохим он промышлять не собирался. Герасимова же в очередной раз поразилась его настолько лукавому очарованию. Про таких говорят: «хитрожопые». И в действительности было в нём что-то льстиво-лисье, неуловимое такой наивнячке, как Мая. Одни только блестящие глаза, обрамленные длинными ресницами, могли расположить барыгу к кому угодно. Он умел улыбаться только взглядом, а когда в ход шла мимика, то тут сразу пиши пропало. Ходячий клубок егозливости и пронырства. С трудом оторвавшись от гипнотической харизмы Зуева, между прижатых друг к другу большим и указательным пальцами она заметила фольгированный свёрток.
— Что, ящик Пандоры распакован? — хмыкнула Майка.
— Я б тебе посоветовал сильно губу не раскатывать: мешать драги рекомендуется только в тех целях, если хочешь поэкспериментировать. Но, к сожалению, при условии возможного летального исхода, — предостерёг Гена, разматывая туго скрученный шарик. — Даже меня тогда знатно повело.
— Пофигу, — безразлично покачала головой.
— Смотри, я предупредил.
Гендоса никогда не надо было уговаривать и упрашивать. Он знал, что в ответе лишь за свою шкуру, а чем там балуются и рискуют остальные — его это волновало в последнюю очередь. Про летальный исход он, конечно, приукрасил, но только для того, чтоб бестолковая девчонка врубилась и задумалась, чем рискует, каждый раз делая шаг в мир красочных иллюзий. Однако все предупреждения как с гуся вода. Кайф попал на язык, и Майка, закинув ногу на ногу, застыла в ожидании расслабляющих грёз.
Зуев тоже закинулся, запив дрянь прихваченным с собою пивом, и вытянул ноги ближе к нагревателю. Через минут пять тишину неожиданно нарушила Герасимова:
— Ген, — позвала она его. Гендос откликнулся коротким «м?». — Знаешь, я ещё ни с кем так не проводила время. Нет, конечно, есть друзья, но с ними не так.
— С ними не вкинешься, да? — И вновь по лицу расплылась хитрая улыбка. Мая, не двигая ни единой мышцей, яро запротестовала:
— Ну причём тут вкид? — Вынула потеплевший нос из флисового воротника. — Не знаю, с вами просто прикольно. Пусть даже эти чижики гораздо моложе.
— Чё, типа комплимент?
— Да ну тебя, Гендосина. Тебе слово — ты десять. Никакого с тобой спокойствия.
— Ты прям как батя мой, — с усмешкой проговорил он немеющим языком. Под накрывающей волной зыбучего, как египетские пески, прихода казалось, будто кровь в венах загустела и еле-еле двигалась в нужном направлении. Тело стало тяжелеть, вдавливаться в диван. От такого эффекта он и сам не понял, зачем и для чего вспомнил Зуева-старшего. Постепенно расслабляющийся мозг не давал ответов.
Рядом закопошилась Мая. Вихрастая голова с торчащей на затылке гулькой легла ему на плечо. Гена кое-как распознал в своих поплывших эмоциях удивление. Девушка с плохо разбираемым изумлением протянула:
— Вот это говно...
И вдруг в одночасье все источники света, окромя матового красного нагревателя, что продолжал вырабатывать тепло, с треском погасли. Настигнувшая эйфория не дала адекватно отреагировать на случившееся. Тело не слушалось, намертво пригвоздившись к дивану, а в ушах стоял перманентный гул. Однако Гендос, привыкший обдолбаться так, что едва помнишь, кто ты есть, словно услышал немой вопрос своей постоянной покупательницы и, вдохнув спёртого жаром воздуха, выдавил, словно на севших батарейках:
— Скачок напряжения. П-проводка старая.
В ответ Майка обессиленно махнула рукой. Точнее, ладонью — на большее её не хватило. Герасимову, что баловалась кайфом около года, впервые вмазало так, что мысли вытекли из головы точно через сливное отверстие, а сама она стала громоздкой, со сдавленным внутри вакуумом.
Неизвестно, сколько они пролежали в забытье наяву, не обмолвившись ни единым словом. Краем заложенного уха Зуев слышал, что в помещение как будто бы кто-то заходил. Не утопай Гендос в экстазе, то узнал бы, что это Киса, обративший внимание на вырубившееся электричество и на то, что они резко притихли. И спроси Гендос цель его визита, то узнал бы, что тот подумал, что они сдохли, и спешил на помощь, чтобы не просрать своего поставщика, от которого он продавал дурь. Но развернувшаяся картина всё объяснила Кислову без слов и он, не утруждая себя проверкой выбитых пробок, поплотнее прикрыл хлипкую дверь.
Зуев знал, что ватное состояние не будет длиться вечно: к телу вернётся подвижность, но эффект останется. Под этой забористой дрянью он встречал Новый год. Закинулся до курантов, а в разгаре праздника уже стоял на ногах, однако ощущал и воспринимал всё в таких ярких красках, которые он, казалось, никогда и не видел. Затем что-то пошло не по плану, и он сильно переборщил, а наутро еле очухался у бати в доме.
Как и при каких обстоятельствах — события в памяти не подлежали восстановлению. Помнит, что следующие несколько дней провёл словно в аду: постоянно рвало, морозило и трясло, как последнюю мразь. Отец правдами и неправдами выходил нерадивого сына, а до Гендоса дошло, что он чудом обошёл по тонкой ниточке передоз. Больше наркоту он не смешивал и употреблял только в строгих пропорциях.
Странные мысли переключили вектор на Майку, что не издала и звука с того момента, как вырубился свет. Гендос, шевельнув плечом, повернулся лицом к девушке и осведомился размазанно:
— Слышь, Герасим, ты там кони не двинула случайно?
— Не дождёшься. Мне ещё твой биммер надо по прямой дёрнуть, — сипло протянула она, привставая. Было видно, что её вмазало в разы сильнее, чем его, но, похоже, девчонка и впрямь сильная духом — не лежит безвольным куском мяса, а старается подчинить выбитое из-под контроля телом. Пусть и давалось это сложно. Покачнувшись от непривычно заниженной чувствительности собственного мешка с костями, она неспециально навалилась на Гену.
Сфокусировав зрение, Зуев непроизвольно изогнул губы — под кайфом он вообще не умел скрывать эмоций, — мордашка у Герасимовой, оказывается, симпатичная. Особенно в полутьме, подсвеченная красным светом нагревателя, что обостряло тени и рефлексы.
— А я и не ждал, — вполне чётко проговорил Гендос. — Нихрена у тебя так-то глаза зачётные, Герыч. Ваще никогда не обращал внимания.
— Вот это тебя, конечно, накрыло. Глаза как глаза, — покосилась она на него, как на умалишённого. И затем, словно в замедленной съемке отпрянув, вытащила руки из рукавов флисовой куртки и принялась копаться в карманах своей кофты. Со стороны выглядело забавно: будто Майку посадили в огромный мешок, и завязали его под самым горлом. — Сколько времени вообще? Я ж не могу тут ночевать остаться.
Из рукавов вынырнули заметно потеплевшие ладони, в одной из них оказался телефон с разбитым дисплеем. Она ввела ключ блокировки и вдруг зависла, точно увидела на экране надпись: «Кто шелохнется — тот гей». Бледные губы медленно растянулись в улыбке, а кустистые брови изогнулись домиком.
— А-а, офигеть, — с неподдельным восторгом протянула Герасимова, не открывая взгляда от смартфона. — Гендос, зацени: у меня цветы на обоях распускаются. — Она тоненько рассмеялась.
— Ну-ка. — Он положил руку сверху девичьей ладони и развернул телефон на себя. Удивительно, но нарциссы действительно медленно распускались прямо из экрана. До сей поры Гена не задумывался о том, могут ли у двух людей под кайфом быть одинаковые галлюцинации. Наблюдая за тонкой ножкой, что выросла из разбитого айфона, он боялся шелохнуться до того момента, как раскроется сам бутон. — Ебать мой хуй, — восторженно сказал Гендос, когда показались белые лепестки. Он готов был поклясться, что каждой клеточкой тела ощущал неповторимый цветочный запах.
— Ты тоже это видишь? — в удивлении протянула Майка, выпучив карие омуты. Цветок распустился, заполнив комнату ароматом, что ранее Зуев никогда не слышал. Нарциссы и без того пахли по-особенному, но этот запах словно был в десять раз лучше, необычнее. — Вот это да. Твоя цыганочка и рядом не стояла. — Гена повернулся в её сторону, еле оторвав взгляд от источающего дурманящий запах цветка:
— Так просто процесс прервали. В конце самое сладкое.
Рукой, которой Гендос всё ещё держал герасимовский телефон, он чуть сильнее сжал руку Майки. Сделал одно, на удивление, ловкое движение — и гаджет вывалился из ладони сначала в складку флисовой куртки, затем десантировался на диван. Пальцы остались переплетёнными. Герасимова, замершая в ступоре, долго смотрела на их сцепленные ладони, с каждой секундой перестающие стесняться поглаживать друг друга. Руки у Гены не были огромными - такими он бы не смог фасовать по зип-пакетам отборный кайф. Они, хоть и больше, чем Майкины, но лапищами не назовёшь. Идеальные для драгдилера.
Девушка перевела туманный взгляд на Гендоса только тогда, когда он оказался в нескольких миллиметрах от её лица. Если задать Зуеву вопрос, отдавал ли он в тот момент отчёт своим действиям, он с уверенностью ответит, что нет, ибо под тем дерьмом, которым они закинулись, можно запросто решиться на любую авантюру — ты банально не чувствуешь страха. В теле только лёгкость и ощущение, что на твоей руке кольцо всевластия, делающее тебя как минимум суперменом.
Но жалел ли он о том, что совершал?
Гена, перед тем, как податься вперёд — к бледным обветренным губам, — чуть сильнее сжал их с Майкой запутавшиеся пальцы и прикрыл блеснувшие в темноте глаза. Герасимова, не имевшая возможности отклонить голову дальше диванной спинки, могла бы жизнь на кон поставить, что этот поцелуй - всего лишь помутнение рассудка, наваждение, бред! Однако она отчетливо ощущала, что интенсивность свалившего с ног кайфа поутихла, оставив после себя мягкую гармонию, что граничила с галлюциногенными иллюзиями. Но до этих иллюзий нельзя было дотронуться. Стоило только телефону выпасть из ладони, необычайной красоты нарцисс растворился в воздухе, как полупрозрачная дымка.
А Гена до неё дотрагивался, держал за руку, целовал. Он не мог быть галлюцинацией.
В сплюснутой дурью черепной коробке роилась навязчивая мысль: «Это неправильно!». И у мысли этой имелось две причины. Одна из них бесследно стиралась из памяти стоило только девчонке оказаться в обществе друзей Гендоса, поэтому и сейчас Герасимова о ней не помнила. А вот вторая елозила по ране целым пудом соли: он — драгдилер, а она — потребитель. Между ними не могло и не должно было быть отношений ближе, чем времяпрепровождение в одной компании. Она не смотрела на парня как на партнёра. Она воспринимала его как нечто большее, чем просто барыга — видела в нём, своего рода, бодхисаттву в той части мира, где обитали они оба. Он был чем-то далёким и неприкасаемым.
Непонятно, с чего у неё сформировалось о Гендосе столь высокое представление, которому он не соответствовал. Возможно, та безнадёга, что окружала её, заставляла тянуться к тому, в чём Зуев был неповторим — к наркоте.
И целоваться с ним ей было не то страшно до мурашек, не то волнительно до остервенело сжимающихся коленей. Мая долго сопротивлялась своим порывам, долго держала себя в узде, но когда странный нелепый поцелуй, спровоцированный давшим в голову стаффом, превратился в настоящий жгучий пыл и наступление на её территорию, Мая положила горячую ладонь в район острой нижней челюсти, провела большим пальцем линию от подбородка до выступающего кадыка.
Бесконечно переплетающиеся до хруста пальцы разорвали сцепку, руки дилера притянули её к себе так сильно и резко, что внутри всё колыхнулось. Громкий выдох сорвался с губ. Мая сделала попытку уместиться на его коленях, чтобы перехватить инициативу и управлять ситуацией — такая уж у неё натура, — но по причине разницы весовых категорий оказалась опрокинута на спину. По бетонному полу прогрохотал и упал в свет инфракрасного нагревателя разбитый десятый айфон. На экране блокировки маячили пропущенные вызовы и СМС-ки, но для Герасимовой, зарывающей пальцы в вихрастые волосы, в данный момент они не имели никакого значения.
Поцелуи, нескончаемый поток одурманивающих поцелуев. Он не мог перестать жадно впиваться в неё, что в одну секунду Майку очень удивило, но изумление это унеслось вдаль с остальным мыслительным потоком, когда вжикнула молния цветастой флисовой куртки.
— Я в ахуе от тебя, — сладкой патокой влился в уши горячий шёпот.
Вздёрнутый нос Гены скользнул по тонкой шее, за ухом, у волос. Теперь под раздачу попала и молния на толстовке Герасимовой. Руки, реализовавшие в продажу столько дури, сколько в своей жизни не перепробовал ни один наркоман, с любопытством на пару с вожделением прошлись по полозьям рёбер и накрыли грудь — не слишком округлую, но, хвала генетике, хотя бы имеющуюся. Врывавшиеся в губы стон за стоном рисковали раздробить челюсти.
Пышущий жаром обогреватель освещал только часть того, до чего могли дотянуться наполненные похотью взгляды: Гендос с нескрываемой жадностью рассматривал упрямую и колкую на язык девчонку, что теперь лежала под ним и не могла себе ничем помочь, а Майка же, покрытая испариной, видела напротив себя парня, с которым этой ночью хотелось забыться, не думая о последствиях.
Всепоглощавшее возбуждение застилало и без того хмельной мозг. Оно ощущалось острее, чётче. Казалось, что если прямо сейчас не предаться той самой запретной близости, то либо солнце погаснет, либо тело скрючится от передоза. Мая привстала, когда Гендос выпрямил спину, дабы скинуть с себя ярко-зелёную толстовку. Она обвила поджарый торс руками и, силясь увенчать успехом вторую попытку взять всё под свой контроль, нетерпеливо утянула Зуева в сладкий поцелуй. Он, оставшись в футболке и протягивая руку за флисовой курткой, на выдохе протестующе сказал:
— Э-э, нихера. Такой катер не прокатит. — И прижал к себе с двойной силой, чтоб даже не думала устраивать бунт. В красном свете обогревателя блеснула квадратная упаковка. Балансируя на коленях, Герасимова продолжала наступление. Шаловливые руки, способные перебрать в четырке самые мелкие механизмы, скользнули по покатой спине. — Ты чё, из армии, что ли, слышь? — усмехнулся, стараясь поймать припухшую от поцелуев нижнюю губу. — Прекращай, я те говорю. Инициатива ебёт инициатора.
Вот это он выдал, конечно. Пусть кайф ещё кружил курчавую голову и направлял прямиком в сладострастный омут, не отражая эмоций и здравых мыслей, Гендос всё-таки вспомнил о предохранении. Никому ведь не нужны нежданные спиногрызы?
Но Майка не давала и секунды на раздумья, наваливаясь своим небольшим весом в надежде оказаться сверху. Сдержал наступление первый раз, сдержал второе, а на третьем пошёл в атаку сам. Хватив поперёк живота, Зуев развернул девушку в противоположную сторону и упёр всем телом в спинку дивана. Потрескавшийся дермантин недовольно скрипнул от таких активных взаимодействий, а Герасимова, похоже, утянутая в негу по самую макушку, негромко проговорила что-то заигрывающее и закрутилась змеёй, не сдаваясь окончательно. Гендосу не оставалось ничего кроме, как прижать строптивую девчонку одной рукой, а второй — отогнуть резинку чёрных спортивок. Упаковка от контрацептива отлетела в сторону — туда же, куда ранее отправились кофта и телефон. Изловчиться так, чтобы надеть гандон одной рукой дилеру пришлось впервые.
В тусклом красном свете Зуев видел лишь чуть оголённую спину с видневшимися из-под леггинсов ямками Венеры, и внезапно для себя осознал, что эта недосказанность только больше возбуждала опьянённое сознание. Майке необязательно оголяться и раздвигать перед ним ноги так, чтобы каждый миллиметр тела можно было детально рассмотреть. Она привлекала его такой: наполовину сокрытой во тьме, с элементами одежды, растрёпанная от возни по дивану.
— Ты так и будешь елозить? — без ноток злобы — скорее, с вызовом, — рыкнул Гена, почти справившись с многострадальной резинкой. В ответ ему плутовато рассмеялись:
— Да, если не дашь мне рулить процессом.
— Рулить будешь в четырке своей, а тут для процесса я есть. — Утягивающая ткань леггинсов спустилась по бёдрам. Майка сделала попытку отклониться назад, но оказалась пригвождённой намертво. Уже не в шутку. Тёплая ладонь скользнула по подвздошной кости, чуть поправила таз и занырнула под футболку. Герасимова впилась пальцами в дермантин, оставляя на гладкой поверхности шероховатые следы ногтей. — Чё, свободу титькам — лифчики не носим?
— Было бы, что в них складывать, — глубоко дыша промямлила Майка, закусывая щёку с внутренней стороны, и положила руку на ладонь, что под футболкой сжимала грудь.
Он прижимался неприлично близко, буквально вынуждая изнемогающую от желания девушку наваливаться на спинку дивана. Задняя часть шеи увлажнилась от прикасавшихся к ней пухлых губ. Мокро и морно. Приторно, словно на дне упаковки с сахаром. Тела сливались медленно, осторожно, без желания причинить боль, но вот толчок — и синхронный утробный выдох пронёсся эхом по заваленному развлекательной белибердой помещению. Рука, давившая между лопаток, переместилась на ключицы, пальцы обхватили осыпанную поцелуями шею.
Разгоряченная Герасимова что-то говорила себе под нос, пока темп их близости медленно, но верно наращивал обороты. Сначала ритмично, но без резких движений. Мая тихо постанывала, от удовольствия закатывая глаза едва ли не до самого затылка, пока диван жалобно поскрипывал, моля о помощи. Девушка не знала, какое дерьмо успел повидать этот дермантиновый товарищ, но то, что творилось сегодня, ему явно не нравилось.
— Что, всё ещё хочешь рулить ситуацией? - раздалось у самого уха. Дыхание Гендоса обожгло так, что вдоль вереницы позвонков прокатились мурашки. Вместо словесного ответа девушка поставила ладони перед собой и со всей имевшейся силой оторвалась от диванной спинки.
И в этот момент ритм ускорился ещё сильнее. Обе руки дилера переместились на бёдра, точно удерживая их от возможного катапультирования в результате резких толчков. Постанывания стали громче, вихрастая гулька Маи, торчавшая на затылке, подпрыгивала в такт его движениям в ней. Теперь спинка дивана служила для Герасимовой опорой. Стоит сделать одно неловкое движение — и Гендос увалит её, подобно тряпичной кукле. От накатывавшей издали волны экстаза колени подкашивались. Герасимова уже не отображала, где она, кто она и в какой реальности. Голова словно постепенно наполнялась чем-то тяжелым, склоняясь книзу.
Сколько времени прошло? И неужели ему ещё мало?
Будто услышав её мысли, он вдруг замедлился. Обессиленная Мая уж было облегчённо выдохнула. Егозливый чёрт дёрнул за еле ворочавшийся язык:
— Ты всё? Скорострельно.
Но Зуев и не собирался останавливаться. Отпрянув от девушки, он потянул её за локоть и развернул к себе лицом. С особым удовольствием втянул пересохшие губы во влажный, тягучий поцелуй. Собравшаяся валиком футболка оголяла живот — Майка отчётливо чувствовала им возбуждённую плоть. Гена на выдохе прошептал:
— Не дождёшься. Я хочу, чтоб ты кончила.
Герасимова только, не пойми к чему, покачала головой. Однако, как оказалось, если в теме наркоты с Гендосом договориться проще и можно обойтись без лишних вопросов — в постели же он показывал себя совсем по-иному. На удивление, он мог и умел почувствовать партнера. Это кружило Мае голову круче кислотной дряни, которой они закинулись.
— Да успокойся ты уже, — усмехнулся Гена, наваливаясь на бунтующую Майку в ответ.
Как он и планировал, хрупкая девчонка не выдержала натиска, вновь оказавшись под ним. Чуть приподнявшись, дабы не причинить дискомфорт, он вновь подался тазом вперёд, отчего Герасимову выгнуло чуть ли не задний мостик. Судя по всему, последнее стеснение испарилось после того, как Мая закинула худощавые ноги ему на плечи — она стала такой громкой, что эхо усиливало голос вдвое. Такими темпами и контузию заработать недолго.
— Ну покричи, покричи, — ухмылялся Зуев, поглаживая костлявые лодыжки.
К отскакивавшим от бетонных стен криков добавились бесстыдные пошлёпывания кожи об кожу. Справедливости ради, с губ Гендоса тоже сорвалось несколько отчетливых стонов, на каждый из которых утопавшая в сладостной истоме Мая расплывалась в самодовольном оскале. Но на последний Герасимова не обратила внимания: её полные удовольствия метания по дивану стали неуправляемыми — она словно пыталась соскочить с члена, как с шеста для прыжков в высоту. Гена на уровне интуиции, да и, благо, с имеющимся половым опытом, чувствовал, что вот-вот её накроет. И судя по долго накапливающемуся напряжению, оргазм будет бурный.
Майка просила ускориться, стать грубее, но если с первым Гендос был согласен, то второе банально не вписывалось в их взаимодействие — она и без того дрожала так, словно опять словила отходосы. Поэтому отсутствовавшую грубость он компенсировал тяжёлыми толчками, и видел, что этого вполне достаточно. От источаемого нагревателем жара кожа покрылась липкой испариной, заставляющей тело неприятно скользить по дермантиновой обивке, что очень мешало процессу. Вырывающаяся Мая почти смогла привести свой план в исполнение, но вдруг как по заклинанию оцепенела, перед этим зарычав так громко и свирепо, что, казалось, сам Сатана от страха зарылся поглубже в ад. Тощие ляжки зашлись мелкой дрожью, а мышцы сжались, не давая двигаться.
Гендос выждал. Выждал, когда внутреннее напряжение спадёт хотя бы немного. Когда грудина перестанет остервенело вздыматься и опускаться. А затем, уперевшись сильными руками по бокам от черновой макушки, он завёлся с неистовой силой. Угловатые плечи таранили его кисти, но Зуев, напружинившись всем телом, вколачивался в Герасимову, как в последнюю оставшуюся на планете женщину. От криков, превратившихся в одну изнуряющую и полную мольбы ноту, и царапавшихся ноготков, вредивших всему, чего касались, разрядка наступила неожиданно и остро. Он рыкнул что-то нечленораздельное, вжимаясь в девушку по самое основание. Когда сковавший истомой спазм отступил, Гендос готов был рухнуть на девчонку обмякшей тушей, но с усилием воли аккуратно опустился и, поглаживая Маю по растрёпанным волосам, прижался лбом ко лбу:
— Ты ахуенная.
***
Проснулась Майка от того, что собственный кашель показался ей слишком громким. И гулким.
Разлепить глаза, в которые, по ощущениям, засыпали весь песок, что насобирали по посёлку, стало для Герасимовой нелёгкой задачей. Голова гудела, как сотни одновременно бьющих тревогу колоколов. Первые секунд десять девушка, еле восстановившая в памяти свои имя и фамилию, свято верила, что находится дома и спит под теплым пледом. Но тёплым оказался отнюдь не плед — черная флисовая ткань с яркими узорами заботливо накрывала её до плеч. Герасимова сразу и не врубилась. Понадобилось несколько минут, дабы понять, что и дивана-то такого у неё дома не имелось.
Она приподнялась, носом уловив от куртки едва проскользнувший знакомый аромат. Тёмные глаза расширились до размера пятирублевой монеты, когда взгляд сумел-таки сфокусироваться: она находилась в захламлённом до потолка помещении. Посреди берлоги висела красная боксёрская груша, у стенки возле окна из столика для аэрохоккея оборудовался верстак. Чуть поодаль него стоял сварочный аппарат, полуразобранный мопед Кисы, который, похоже, и подвергался пыткам незадачливых сварщиков. На ветхом же подоконнике, выпуская из носика тоненькую струйку пара, остывал старый электрочайник, стояли друг на друге алюминиевые кружки, валялись чайные пакетики. Герасимова тряхнула набитой ватой головой. Урывками начал вспоминаться вчерашний вечер: они жарили сардельки, пили пиво, курили с Гендосом в тачке.
— Бля, цыганочка, — промямлила Мая, держась за раскалывающийся лоб.
Принятое после травы и шишек седативное явно не вписалось в рамки адекватного и располовинило сознание на части. Одна, что отвечала за самоконтроль и объективное восприятие реальности, уснула непробудным сном, а вторая — та, что тщательно зажёвывалась вовнутрь подальше от чужих глаз, — освободилась от оков и показалась во всей своей красе. Майка не любила и старалась не допускать, чтобы истинное «я» вырывалось на свободу: как правило, оно начинало впитывать то, чего в обычной жизни Герасимовой не хватало. Возникает вопрос, чем же таким это «я» напиталось, что Мае сегодня, несмотря на отходняк, настолько хорошо?
Судя по ощущениям, и на голове и на лице царил полнейший бардак. Взяв разбитый телефон, любезно поднятый с пола господином Зуевым, Майка свайпнула влево, открыв камеру, и переключилась на фронтальную. На щеке остались продавленные следы от складок рукава, а гулька и вовсе выглядела так, словно герасимовской головой подмели все дороги в радиусе десяти километров. Однако, чуть отдалив руку с камерой, чтобы окончательно разочароваться собственным внешним видом, девушка непроизвольно вздрогнула. Несмотря на атеизм, она взмолилась, что ей это показалось, однако когда голова отклонилась назад и объективу камеры предстала тонкая шея, Майка с прискорбием заключила, что молитвы тут не помогут: кожа пестрила багряными отметинами.
До неё дошло сразу.
— Фа-а-ак, — протянула Герасимова, сгорбив плечи.
Теперь понятно, чего то самое истинное «я» втихоря забилось куда-то за задворки подсознания: оно своё получило и не желало утруждаться расхлёбыванием заваренной каши. А Майка, потирая глаза ладонями с такой силой, словно хотела их выдавить, даже не могла представить, насколько крутое и отменное образовалось варево.
Да не может этого быть!
Она вперилась взглядом в инфракрасный обогреватель, который так и стоял напротив дерматинового дивана. В голове словно кинолента проскользнули воспоминания. До ожогов горячие, сладкие, враз воспламенившие какой-то комок внутри грудины. Комок этот вибрировал всякий раз, когда густо покрасневшая Майка возвращалась к мелькающим картинкам. В горле пересохло, лоб покрылся испариной.
Решив, что отсюда нужно свалить прежде, чем вернётся неизвестно где прохлаждающийся Гендос, Майка на скорую руку переделала гульку, вытерла взопревшее лицо изнанкой кофты и, выдернув из розетки обогреватель, запрыгнула в стоящие рядом с диваном кроссовки. В кармане отыскалась завалявшаяся лимонная карамелька — здесь тебе ни пасты, ни зубной щётки, поэтому лучше так, чем разить наповал похуже огнедышащего дракона. Благо ключи от тачки она в этот раз не просрала — лежали рядом с телефоном. Подойдя к окнам, Герасимова мельком глянула в мутные стекла, затянутые тенётами, и открыла дверь.
Прохладный влажный воздух заставил поёжиться. Отыскав глазами бочку, в которой вчера горел костёр, и стоящую неподалёку от неё четырку, Мая, отметив, что машины Зуева нет, торопливо направилась к соскучившейся ласточке.
Домой, срочно домой! Она переварит всё случившееся там — под горячим душем. Но не здесь, не сейчас.
— Гуд морнинг. Далёко собралась, Герыч? — послышалось сбоку.
Майка остановилась, как вкопанная — точно перед ней секунду назад шарахнула молния, чудом оставив девушку в живых. Непроизвольно вырвалось беззвучное «бля...», сказанное одними лишь губами. Она прикрыла глаза, собираясь с мыслями, и обернулась: Гендос с сигаретой и кружкой чая сидел на ржавых бочках. Выходя, она даже не заметила его — обзор удачно перегораживали какие-то полусгнившие доски, прислонённые к стене. Зажав губами цигарку, парень спрыгнул с насеста и, затягиваясь, предложил кружку Герасимовой. Та, опустив глаза, отказалась.
— Зря. Отхода хорошо сбивает.
— Я уж дома попью, спасибо, — всё ещё не решаясь взглянуть на своего собеседника, пробубнила под нос Герасимова. Генка, нацепивший капюшон ярко-зеленой кофты, наклонился и заглянул в карие омуты. Вихрастые пряди колыхнулись в аккомпанемент его движениям.
— Чего такая? — улыбнулся дилер. Она качнула головой, дескать: «ничего». — Смешная, пиздец. Может, раз-два — и на язычок? Под кайфом ты разговорчивее.
— Не надо, и так отходняк. Да и спросонья особо базарить неохота, — перевела взгляд в сторону, делая вид заинтересованности снующими возле бочки собаками, что подбирали шкурки от сарделек. Лишь бы не пересекаться с лисьими глазами.
— Да? — Гендос вновь зажевал губами сигарету и просунул освободившуюся руку внутрь локтевого сгиба — на девичью талию, — оставляя ей всё меньше попыток на то, чтобы избежать зрительного контакта. Голос его стал тише: — А вчера ложиться не хотела — только и делала, что разговаривала: «Гена, я ещё хочу», «Гена, не останавливайся»...
— Гендос, блин!
Скорчив кислую мину, она упёрлась руками в крепкую грудь в попытке вывернуться из хватки, но дилер держал крепко. Зловредная и строптивая Майка, с которой даже взрослые не брались спорить по причине её твердолобости, впервые настолько тупо растерялась и никак не находилась с ответом. Пока расплывшийся по черепной коробке мозг принимал прежнюю форму, Гендос перехватил сигарету рукой с алюминиевой чашкой и открыто, без стеснения, подался вперёд — всё к тем же обветренным губам.
Девушка в его руках натянулась, как струна. Казалось, всё тело, вплоть до костей и внутренних органов, встало дыбом. Он наседал, всасывал губы, передавая Герасимовой привкус сигареты и крепкого чёрного чая. Майка, обалдевшая до искр в злато-карих на солнце глазах, постаралась отодвинуться, но Зуев не давал. Поцелуй — мягкий, отнюдь не пошлый, нежный, точно пирожные, выпускаемые фабрикой Станислава Кудинова, — враз одурманил весь собранный за утро трезвый рассудок. Майка, которую последние несколько лет никто так желанно не целовал, неожиданно для самой себя вдруг ответила взаимностью. Обняла за шею, прижимаясь, стащила с вихрастой головы капюшон.
Разъединившись, они ещё какое-то время смотрели друг на друга, но Мая, передёрнувшись, стыдливо вывернулась из объятий и молча поспешила к машине. Она не сказала ни «пока», ни «на созвоне» — она убежала быстрым шагом, развернула авто и, скрипнув покрышками, умчалась прочь.
Гендос же, докуривая, перевёл мечтательный взгляд на встающее из-за горизонта солнце. На растянутых в улыбке губах остался привкус лимонной карамели.