ПЕРФОРМАНС

Удар запускает что-то чёрное и одновременно красное. Пустое и одновременно полное артефактов сжатия — шумов и помех. Оно пульсирует и зовёт меня. Режет глаза даже сквозь закрытые веки и визгливо надрывается, насилует уши жалобно:

Вэ-э-э-у-у-у.

У-у-у-вэ-э-э-у-у-у.

Я вижу волны гулкого эха, пробегающие мимо. Какие-то отсветы и структуры. Я долго барахтаюсь в этом зрительном и слуховом мусоре, но в один момент всё-таки умудряюсь осознаться. Распахиваю глаза и тут же жмурюсь, потому что с низкого потолка светят сразу три ряда одинаковых кружков. Всё равно остаются под веками плывущими пятнышками.

Хочу тряхнуть рукой — затекла до иголочек. Не выходит, провод какой-то мешается, впился в вену. Бррр, нафиг его... Собираюсь выдернуть прозрачную трубку, но пальцы замирают на полпути. Оглушённо разглядываю ссадины и ранки. Потом дёргаюсь.

— Тих-тих-тих.

Чужой человек в синей куртке склоняется надо мной, поправляет провод. Нас снова подбрасывает — я узнаю удар, который разбудил меня. Дышать становится сложно и по ощущениям опасно. Кашляю.

— Терпим? — спрашивает человек.

Теперь я чувствую, где болит сильнее: в груди. И не пойму, что с ногами. Но понемногу начинаю соображать. Мы в машине, куда-то едем. Кузов — Скорой, а человек со мной — врач.

Вообще-то я побаиваюсь медицины, но сейчас это открытие почему-то меня успокаивает, и я плавно возвращаюсь в себя. Там, снаружи, знают, что делают. Но делают пусть без меня. А я внутри — воссоздаю то, что мне милее. Лёжа на носилках, предпочитаю представлять себя на кушетке, на "Фьюнерале". Здесь темно, но темнота заботлива, она нежно обнимает меня и баюкает. В ней нет эмоций, просто отдых. И в ней я дышу спокойнее, так что ничего под рёбрами не рвётся и не горит. Здесь и остаюсь. В мрачном-мрачном-мрачном царстве, в своём тайном месте.

В домике.

Только изредка поглядываю в глазок на людей в бирюзовом. Подслушиваю их разговоры из-за приоткрытой двери с накинутой цепочкой.

— Сама, не сама?

— Кто ж знает. Спокойная.

Смысл этих слов остаётся для меня неясным. Вдруг на пороге домика поднимается крик:

— Девушкамолодаяпадениенижниеконечностигруднаястенка!

— Анижниеконечностиможноконкретнее?!

— Ноги, Ир!

— Ты нормальный человек, а?!

— Голень, лодыжка!

— И куда вы её?

— В третий оперблок! И травматолога туда.

— Что у неё по документам? Мне её как в бессознательном..?

Ко мне обращаются, что-то говорят. Стучатся. "Вэ-э-э-у-у-у", — надрывается дверной звонок.

Я хочу покрепче запереться, но вскоре они запирают меня сами... Делают укол.
⠀⠀

Из-за этого укола я начинаю всё понимать.

Что-то странное случилось со мной уже трижды.

Сперва, на квесте, я выпала из происходящего и обнаружила себя сильно позже, стоящую в магазине. Попыталась вспомнить, что проморгала. Не получилось. Что-то в моей голове не захотело меня к себе впускать. Осталось только автоматическое сохранение в середине игры, на самом интересном месте нашего с актёром общения. Что было потом? Зубы на моей шее. Мясной отдел.

Мне говорят: "Это всё потому, что тебя съели".

Особенно выделяется это "съели". Такое твёрдое, объёмное. Меня вдруг подхватывает огромная жестяная миска и несёт навстречу таким же гигантским звериным клыкам, которые вмиг смыкаются, так что я оказываюсь в отвратительно поблёскивающей пасти, распростёртая на дрожащем языке. Тогда пасть принимается меня пережёвывать, абсолютно беззвучно, а я всё мечусь между зубами, едва успевая уворачиваться. И в конце концов понимаю, что ради спасения должна отправляться дальше, в узкий лаз глотки. Но натыкаюсь на заслонку! Это не лаз, а ниша. Ниша с "тестового запуска".

Во второй раз я запомнила всё, кроме самого завершения. Восприятие сломалось, когда я уже убегала. И я снова оказалась на крыльце, как будто только пришла. Растрёпанная. С этим странным следом на шее.

Мне говорят: "Это всё потому, что тебя задушили".

Передо мной возникают руки в перчатках, они вертят удавку, шнур с двумя удобными концами, и тот всё растёт. Очень скоро длинная горизонтальная полоса разделяет всё, что я вижу. Я наклоняюсь, подныривая под неё головой, но она движется следом, всякий раз оказываясь чуть ниже уровня моего подбородка. Куда бы я ни кидалась, полоса настигает меня и хищно извивается, стремясь затянуться на горле. Я хватаюсь за неё пальцами и пробую идти, как по путеводной нити. Полоса приводит меня к краю, дальше — виснет в воздухе. Гляжу вниз.

В третий раз этот ангел-хранитель (ангел-сохранитель) очевидно спас меня от гибели. Похоже, я каждый раз по-настоящему умирала. А потом получала возможность вернуться. Она давалась мне некой мистической силой Перформанса, чтобы ритуал добровольного жертвоприношения мог свершиться и быть возобновлён.

Но почему я? Кто избрал меня?

Мне говорят: "Это всё потому, что ты била себя и в итоге разбилась".

Я стою на краю под углом градусов в сорок пять. Мои каблуки ещё там, а стальные носы ботинок тут, вместе со мной смотрят вниз, на площадку, где им предстоит приземлиться. Впрочем, думаю, если бы я нырнула в таком положении, то упала бы на голову, а не на ноги. Но я никуда не лечу. Вместо этого пол сам поднимается навстречу, всё ускоряясь, ускоряясь. Когда мы встречаемся, темнота становится ещё темнее, и в царстве ночи наступает подлинная ночь.
⠀

Не зря я всегда опасалась наркоза. Минус десять из десяти, не рекомендую.

Лежу голая, прикрытая тонкой до полупрозрачности простынёй. Тихонько хнычу. Кто-то сразу же отзывается:

— Так, пить пока не дам, проснулась ты быстро. Сейчас подойду.

Пить хочется, но очнулась я не из-за этого. Просто память наконец-то меня догнала. Вот почему я здесь: я же упала. Об обстоятельствах не хочу думать, ещё не готова.

Разглядываю помещение, в котором нахожусь. Оно небольшое, а кажется ещё меньше, потому что моя койка отделена от своей близняшки ширмой. Пространство вокруг забито пугающего вида аппаратурой, за угловым столом сидит женщина в белом халате. Это она со мной заговорила.

Спешит проверить показатели на мониторе, потом подсаживается ко мне:

— Ну здравствуй, я твой анестезиолог. Мы сейчас в палате пробуждения, в отделении реанимации. Тебе сделали операцию, наркоз ты хорошо перенесла. Но нужно ещё последить. Потом тебя переведут в хирургию.

Она листает лежащие на коленях бумаги.

— Как самочувствие?

Бросает на меня короткий взгляд.

— Давно ты ела?

Теперь смотрит на часы. Ответы явно не требуются.

— Обязательно напомни, чтобы тебя покормили, как определят в палату. Сегодня тебя не будет в списках, могут ничего не принести.

Потом она убегает, её сменяет медсестра, которая могла бы сойти за мою ровесницу. Эта девушка сдаётся на паре-тройке проигнорированных дежурных реплик. И теперь излучает любопытство. Подозреваю, что её удивляет моё полное равнодушие к собственным прогнозам. К подробностям, что и насколько успешно мне там зашили. Я просто не хочу всё это знать, я и предыдущее откровение переварить не успела.

Остро наслаждаюсь затишьем, правда недолго. Потом приходит пора перебираться. Тут-то на меня и обрушивается реальность журналов и печатей. Я до сих пор как следует не оформлена, информации по мне не хватает. То, что зафиксировал ответивший на звонок диспетчер, ничем не подкрепляется. Все суетятся. Я смотрю на это, как на спектакль. И зачем оно им? Что вообще движет людьми и заставляет их делать то, что они делают? Как они находят на это силы? Чем для себя оправдывают? Что поднимает их на ноги по утрам, и что приносит сюда? Какое им дело до того, кто я такая? Думаю предложить студенческий, но вспоминаю, что он остался в брошенном рюкзаке. Всё равно его мало, нужны паспорт, страховой полис и телефонные номера родных. Ясное дело, "с собой" у меня только последнее. Продолжаю значиться как "неизвестная".

В другое отделение меня везут на каталке. А там оказывается, что перед поступлением в стационар я должна пройти какую-то санитарную обработку. Я и так была не то чтобы одета, а теперь и простыню отнимают. Осматривают. Моют голову и обтирают голые участки тела губкой, смоченной в еле тёплой воде. Постоянно о чём-то спрашивают. Максимум киваю. Вся эта процедура только усиливает настроение "оставьте меня". Ага, размечталась. Сама и в туалет не смогу сходить. Обе мои ноги украшает гипс.

Интересно, как часто меня будут подвергать гигиеническим пыткам? Когда всё подзаживёт, разрешат ли что-то делать самой? Или продолжат как куклу одевать в больничное бельё?

В палату заселяют общую, но это ничего. Моя отгороженность автоматически делает её одиночной. Следующие несколько часов я занимаюсь только тем, что жалею себя. Разбитую, беззащитную, обездвиженную. Потерявшую работу и учёбу — придётся брать академ. У меня много времени и мало всего остального, так что мысли бродят, запертые, по кругу. Я всё-таки себе надоедаю. И тянусь дальше.

Спросить что ли у кого?

Про него...

Нет, не надо тебе, Ветка, этого.

Всё с ним связанное в тебе застыло, заснуло. Не буди лиха.
⠀

Я не сразу её узнаю, сперва боковым зрением отмечаю какое-то движение в маске и шапочке. Бахилы на сапожках шуршат, когда она быстрым шагом пересекает палату, а рукава наброшенного на плечи белого халата качаются, когда она склоняется надо мной.

— Мой хороший!

Это мама приехала.

Платиновые волосы не уложены, тревога мечется в серых глазах. Мама целует меня, осторожно дотрагивается до руки. Позади неё стоит белый Таин фантом.

— Что же ты ничего мне не рассказала? А Тайке? Сильная моя девочка, сама думала справиться?

Смотрю на неё ошалело.

— Мы обязательно его упечём, я уже весь участок на уши поставила. Они проводят проверку, придут за показаниями.

Упечём?.. О чём она?

— Котик... Мне Тайка рассказала. Что ты в последнее время была сама не своя, не спала, постоянно чего-то боялась. И плакала. Я провела уже целое расследование, пока к тебе не пускали. Твоя подружка... Диана, кажется... Она не хотела говорить, но как услышала, в каком ты состоянии, призналась. Что тебя кто-то преследовал, пытался навредить. Телефон твой нашли, угрозы можно будет использовать. Но почему же ты никому не доверилась?.. Смотри вот, что вышло!

— Нин, не вини ты её, — тихо просит Тая и обращается ко мне: — Прости меня, зря я на тебя обижалась. Мне и в голову не приходило, в какой ты беде.

— Есть же на свете уроды!

Я открываю рот и закрываю его.

— Посещение заканчивается, — говорит обеспокоенная, видимо, криками медсестра.

Мама ещё раз целует меня и несколько раз оборачивается, когда они вместе с Таей идут к двери.

— Я сама всего этого хотела!

Это я впервые в жизни открыла рот. Это мама вытащила меня из домика.

Она останавливается с видом совершенно потерянным. Медсестра спешит отгородить её от палаты и настойчиво подталкивает к выходу, выпроваживает наружу. Оттуда доносится:

— Мой ребёнок чуть не погиб, я должна знать, что случилось!

Ругань...

Всё.

Вскрыт саркофаг, который я так старательно возводила, и под ним, оказывается, просто кипит. Брызжется топливом из того, что раньше было хорошим, приятным чувством. Я хочу отомстить ему.

Было бы приятно свалить на него все проблемы мира. Проще простого согласиться с мамой и выставить его настоящим маньяком. И радоваться. Ведь мысль о том, что на скорой я приехала одна, а он необходимую помощь скорее всего не получил, вызывает у меня внезапно такую вот злую радость. Мне нравится думать, что ему плохо. Пусть заплатит за то, как было хорошо.

Но я не обманщица в отличие от него. Не оборачиваю слабости людей против них самих. Не пользуюсь тем, что они раскрываются, подставляясь. Ничьё доверие не предаю. И уж тем более не устраиваю блядский цирк, чтобы повеселиться. Есть у меня проблемы и дурные стороны, но никто от них, кроме меня, не страдает.

Я людьми не играю!

Больше всего меня бесят его оправдания. Лежу, занимаюсь переводом с Ромкиного на человеческий:

"Ах, у меня было такое трудное детство... Родители меня слишком любили и побоялись лечить. Это они во всём виноваты!

А ты так коварно меня обломала! Не захотела, видишь ли, быть очередной моей девушкой на одну ночь. Как пережить такую жестокость?

Злая судьба заставила меня красть вещи людей, а потом копаться в их личной жизни. И я, бедный-несчастный, так страдаю от того, что вру тебе.

Теперь ты мне отдалась, но к сожалению об этом не подозреваешь. Не хочешь догадываться сама и на радостях падать в мои объятья. Моё самолюбие смертельно задето! Умираю!"

Ненавижу. Его.

Почему-то мне нравится испытывать эти чувства, мне хочется подбрасывать в это как можно больше дров. Чтобы полыхнуло адово, чтобы выгорело напрочь! И я мысленно встаю на начало, принимаюсь шагать по клеточкам-событиям, как по настолке.

Значит, вот как всё было.

Мы все встретились, и Ромка сразу стал домогаться. Если так посудить, он имел очевидный мотив подобным образом "стараться" для меня.

Потом актёр загнал его в угол и наградил несколькими уничижительными характеристиками. Вроде ничего такого, нам всем досталось. Но Ромку, я уверена, это задело больше всех. Он же должен быть во всём первым и лучшим, а как иначе?

А я ещё и предпочла актёра, какая досада. И он с самого начала пытался влезть в наши недоотношения. Спрашивал про него у Валента. Блин, он ведь сразу стал следить и даже не скрывал этого!

Когда я вот так об этом думаю, то вопросы почему-то возникают больше ко мне.

Как я всё это пропустила?

Между прочим, я заметила, заметила, заметила, что образ на "тестовом запуске" отличался. Но привыкла к смене ролей, плюс тогда ещё не знала, что именно этот персонаж в моей жизни задержится...

Когда у меня появился стримснайпер, и я поменяла своё местоположение, а потом ещё и закрыла профиль, Ромка легко всё увидел, потому что с обычного аккаунта был у меня в друзьях. Да и вообще подозрительно хороший скилл его выдавал... Игра популярная, но не настолько, чтобы шанс встретить в лице незнакомца крутого игрока был особенно велик. Почему-то раньше это не приходило мне в голову.

На Новый Год Ромка привёз спортивную сумку, в которую легко поместились бы и клипборд, и, потом, почтальонка Ди. А камеры не зафиксировали момент проникновения неизвестного, потому что мой реальный преследователь беспрепятственно прошёл фейс-контроль. Весь вечер Ромка шарахался от меня, а потом украдкой наблюдал из темноты терраски. И если бы не включившийся случайно свет, я бы вообще его не заметила. Так почему я не удивилась, как хорошо у него получилось спрятаться? Я ведь знала, кто так умеет, кто...

Он, конечно, знал многое об Артёме, Руслане и самом себе. Да и обо мне тоже. Имел ко всем нам доступ. Из левых людей оставались только Тая, Ди и Валент. А это в два раза меньше работы. Теперь-то я вижу: весь объём провернуть было бы просто нереально!

Нет, стоять. Я сойду с ума, если стану перебирать улики, что видела в его квартире. Их там были десятки, но где же были мои глаза?..

Этот путь ведёт куда-то не туда. Весь задор из меня выветривается.
⠀

Зато я становлюсь рациональна.

Понимаю, что ничего страшного не случилось. Не так уж много это для меня значило, я уже спокойна.
⠀

Ничего подобного. Мне плохо. Мне очень плохо.
⠀

Вот кому я рада, так это Ди. Она так странно смотрится здесь, как будто ошиблась фоном, но мне нравится весточка из прошлой жизни, которую она приносит собой.

Без раздумий садится на край соседской койки, которая сейчас пустует, водружает на ближайшую тумбочку розу в колбе, а потом начинает вытаскивать и складировать вокруг неё всякие вкусности.

— Так, это единственный цветок, с которым меня бы пустили, хотя ты заслуживаешь большего. Добрала вот этим! Обнимать не буду, пожалуй.

— Спасибо, и правда не стоит.

— Ну рассказывай.

Я оттягивала это, как могла, да?

Рассказываю.

Глупая история выливается из меня. Наконец-то я могу во всём признаться. И даже наплевать, что кроме Ди меня слушает целая палата, вся эта муть с притворством кидает меня из угрюмого молчания сразу в крайность эксгибиционизма. На их лицах могут быть какие угодно выражения, но исповедуюсь я Ди, а для неё это, как известно, не проблема.

Она слушает мою сбивчивую речь с внимательным молчанием и ничего не переспрашивает. Мне кажется, она и так всё понимает. Когда я заканчиваю, она бросает только: "Секунду". И вытаскивает из сумки карандаш, а потом блокнот, который я держала в руках однажды. Вернулся к хозяйке.

Ди быстро пролистывает исписанные странички, останавливается на чистой. Задумчиво проводит кончиком карандаша по губам и вдруг кидается что-то записывать. Вид у неё такой напряжённый, что я не смею ей мешать. Она молниеносно спускается вниз листа, а потом отдаляет ежедневник на расстояние вытянутой руки. Вздыхает удручённо.

Я спрашиваю:

— Это песня?

— Только наброски. Хочешь посмотреть?

— Конечно!

Ди впервые на моей памяти выглядит смущённой.

— Рифму не везде завезли, и вообще оно простое... Не смейся.

"ты думаешь

что я

не создан для тебя

но я готов менять

этот тупой расклад

и я готов

терпеть

твою витую плеть

чтоб доказать тебе

что лучше нет

разрушь меня

давай

столкни меня за край

и досчитай до ста

твоя придёт мечта

шепни ему

каким

сегодня должен быть

и в этом сладко спи

отбросив стыд

руби уже

мою больную голову

закончим матч

очнись

ты мне не жертва

ты мой палач

сделай любым

каким захочется

как понравится

я хочу

я люблю

поджигать

и умею

плавиться"

Фак. Это звучит лучше, чем то, что он сказал на самом деле.

— Слушай, Ди... — Во рту ужасно пересыхает. — Можешь, пожалуйста, переписать это и вырвать мне страничку?

Она исполняет просьбу, а после собирается к стихотворению ещё что-то пририсовать. Эти странные руны...

— Что они значат?

Подмигивает:

— Да так, на удачу.

— И ты веришь, что чёрточки как-то помогут?

— Я знаю. Благодаря им я получаю то, чего хочу. Отец, Вэл... Всё, ни слова больше. Отдыхай. Соседи обижают — только шепни, прокляну!

⠀

Время продолжает идти. Пока тело бессильно, душа разрастается. В ней набирают силу приумноженные сверхчувства.

Без него всего этого никогда бы не было в моей жизни. И я бы прожила её полувыключенной, так и не узнав, что приносит мне счастье.

Динины строки со мной, когда палата спит. Когда я мёрзну под капельницей. Когда у меня берут кровь для анализа. Когда я заталкиваю в себя тушёную капусту/запеканку/овсянку/чай/какао. Что бы я ни ела и ни пила, сладковато-кислый синтетический вкус жвачки всякий раз возникает на моём языке, наполняет рот.

Я больше на него не злюсь. У меня к нему только нежность. Мучительно-сладкая, горячая нежность. Почему-то произошедшее с нами кажется даже глубже, когда я делю его со своим другом. Чувствую, что поврежденные привязанности к разным его ипостасям срастаются в одну и кальцифицируются совсем как костные мозоли, которые залечат переломы в моих ногах.

То, что он со мной сделал. То, что я с ним сделала. Необратимая мутация, полная анатомическая альтернатива. После такого физически невозможно сойтись ни с кем другим. Его лицо, моё всё остальное... Мы как две обоюдные травмы и заживать должны обязательно вместе! С горем пополам.

О, как я хочу вскочить. Слететь по ступеням и со всех ног рвануть к нему. Чтобы врезаться на полном ходу, уронить и насовсем перемешаться. Но не могу. По секретной договорённости со своим телом бегать я буду только через пару месяцев. Врачи вообще дают от трёх до полугода.

Почему же он не идёт ко мне сам?

Уже была даже его напуганная сестра. Пришла, чтобы уговаривать на него не заявлять. Смешная.

Артёма не жду, он, наверное уже нашёл себе другую компанию, и не из нашего города на всякий случай.

Но Ромка...

Неужели он тоже меня боится? Скорее ненавидит за кошмарно нечуткую, эгоистичную реакцию. Осознал, что я всего этого не стоила, неблагодарная. Разочаровался.

Мне так нужно перед ним объясниться. Только нет никакой совершенно возможности. Я тут замурована, я тут пленница. Даже телефона нет. Всё против нас, так что мне очень, очень нужен шаг от него. Но он их слишком много сделал. И, конечно, устал.

Ненавижу это. Хочу к окну — открыть его, подышать холодным. Побродить по больнице, хоть раз спуститься на ужин в столовую. Но всё доступное мне разнообразие — по расписанию быть перевёрнутой на другой бок.

Я даже немного рада, когда приходят полицейские.

Говорю им, что нет у меня к нему претензий. Упала сама и случайно. Угрозы были ненастоящие, просто такая вот ролевая игра. Понятно?

Они воспринимают это на удивление спокойно. Говорят:

— Чего ж непонятного? Классика жанра.

— А жених ваш уже добровольно освидетельствование прошёл. Случись что, не жалуйтесь.

— И где он сейчас?.. — я удивлена, что они что-то знают.

— Сидит на крылечке.

— Здесь?! — Я бормочу: — А почему не поднимется?..

— Через кордон вот этих войск не может прорваться, — полицейский машет в сторону двери.

Когда они уходят, я вижу, как мама с Таей обнимаются в коридоре. Моё мнение изменилось, а их — нет.

Я снова зла.

Значит, они изолируют меня специально. И моё состояние им только на руку...

Дни идут и я начинаю думать, что с моими ногами всё может быть не так плохо. Вдруг по крайней мере одна из них в порядке? Та, что как бы с переломом лодыжки. Ведь я была в таких грубых и высоких ботинках, которые основательно всё поддерживали.

Хорошо, что это не дурка и здесь дают вилки. Я с колотящимся сердцем дожидаюсь ближайших макарон. Вдруг почему-то прошу принести мне воды. И заново учусь наклоняться вперёд в своём стеснённом положении, подбирать ноги.

Пока никто не видит, я расковыриваю гипс.

Ещё не знаю как, но я собираюсь удрать отсюда.