ПЕРФОРМАНС

Снова трясусь в вагоне метро, и эта встряска приводит в чувство.

В Питере у меня не осталось незадействованных близких и друзей, так как он собирается играть? Если только очередной секрет будет принадлежать ему. И правда, должно же быть у всего этого логическое завершение. Финал. Мой приз.

Но зачем под самый конец менять правила? Что вообще в них ему понадобилось менять?

Обычно я не проверяю почтовый ящик. После работы сил нет, да и руки заняты, так что привычки не завелось. Но сегодня я застаю его не до конца закрытым: грязно-зелёная металлическая дверца выступает среди остальных.

В случайности я больше не верю, так что распахиваю ящик — у нас не запираются. Вижу какие-то листочки, закинутые будто впопыхах. На рекламные флаеры они совсем не похожи. Скомканный обрывок и два плотных прямоугольника фотобумаги.

Я достаю и разворачиваю мятую записку.

"Ты отлично сыграла и по прежним правилам заслужила безопасность для своих друзей.

Но я передумал.

Мне совсем не нравится то, что тот последний парень писал о тебе. Не думаю, что такое стоит оставлять безнаказанным.

Здесь две фотографии, и ты должна выбрать. То, что останется в ящике, случится с ним. Если не выберешь, это сделаю я".

Теперь я лучше вижу плитку на полу подъезда, чем написанное. Мельчайшие трещинки, заметённый в угол песок. Моргаю, и слова вновь обретают резкость. Всё равно тупо пялюсь, просто не догоняю. Это же нечестно! Я же слушалась, я во всём поддавалась...

Кажется, я опять забыла, что он поступает, как вздумается. Неуместно, неправильно, не принимая возражений. Он действительно собирается наказывать за глупые переписки?.. Спасибо случаю на Дининой даче, из-за которого я в курсе, что он реально опасен.

Ноющие мышцы и дискомфорт в теле напоминают о недавнем, так что записка ощущается подлостью, почти предательством. Иллюзия взаимопонимания рушится. Не очень-то это похоже на лавстори, которую я вообразила.

На всякий случай я проверяю фотки, вдруг там всё-таки что-то безобидное.

Два снимка: на одном — склянка с прозрачной жидкостью, на другом — металлический диск электроплиты. Выбрасываю нахрен оба. Бегу домой, паникую, нервно копаюсь в комоде, дрожащей рукой пишу ответ:

НЕ СМЕЙ ТРОГАТЬ РОМУ. Если хоть как-то навредишь ему — ко мне не приближайся. Это будет конец.

Самый свежий маркер предельно прямолинеен: я серьёзно. Это не выбор между способами наказания. Это выбор между ними. И если он считает, что случившееся в Ромкиной квартире как-то доказывает мою безусловную к нему лояльность, то он ошибается. Только что этот камешек лёг на другую чашу весов.

Ответ отправляется в ящик. Какое-то время я стою в подъезде, жду его прихода. Меня колотит от бессилия. Мне хочется высказать свои соображения ему в лицо. Меня бесит, что связь односторонняя, и я никак не могу его набрать.

Хотя зачем его? Решаю проверить, есть ли у меня Ромкин номер. Есть, обменялись перед встречей в зоопарке. Теперь я просто обязана позвонить и спросить, в порядке ли он. Если да, то предупредить. Уже неважно, как глупо я буду при этом выглядеть.

Ромка меня не жалеет. Слышно только длинные гудки, нет ответа. Из-за этого я только сильнее переживаю, начинаю представлять ужасные сцены. Подброшенные фотки неслабо разгоняют воображение.

Первый вызов автоматически сбрасывается. Как и второй. Я звоню ещё несколько раз, как будто что-то изменится. Если всё окажется шуткой, Ромка просто офигеет, найдя с десяток пропущенных...

Я бы хотела, чтобы всё оказалось шуткой. Я даже постараюсь посмеяться.

Разрешаю себе вернуться домой, чтобы заварить успокоительного чая. Терзаю ложкой пакетик, ни на секунду не прекращая названивать. Когда вода приобретает насыщенный, почти бурый цвет, я сбрасываю, во всех смыслах. Телефон едет прочь по кухонному столу.

Подношу край чашки к губам, делаю глоток и слышу мелодию входящего. Бросаюсь отвечать, с облегчением.

Но это не Ромка. Это Неизвестный номер.

— До тебя не дозвониться. — Заниженный, холодный голос — голос не друга, не любовника, враждебной силы.

— Если сделаешь это, не дозвонишься больше никогда. — Опять я включаю свой грозный режим и очень надеюсь, что это сработает.

— Он обидел тебя. Прими это, как подарок.

— Ты куда сильнее обидишь меня таким подарком!

Не знаю, как это ему объяснить. Как вбить это ему в голову? Чтобы понял. Действительно понял.

— То, как ты его защищаешь, убеждает меня только сильнее.

Вот же...

— Я не верю, что ты на такое способен.

— Не веришь? Так чего волнуешься?

— Если существует хоть мизерный шанс... — я осекаюсь, — то я сделаю всё, чтобы этого не случилось.

— Дался он тебе.

— Да, дался!

— Жив останется.

Я уже почти вою, хватаю всё, что попадает под руку.

— Урод! Ты не понял, что я сказала? Больше я тебя покрывать не стану. Прямо сейчас позвоню в полицию. Его сестре. Родителям. Господи, я прямо сейчас к нему домой рвану. Молись, чтобы он оказался там!

— Зря прокатаешься.

А раньше мне это даже милым казалось...

— Считай, между нами всё.

Охренеть. Это чувство вины меня так выворачивает или я возненавидела бы его за любого из своих людей? Да какая разница. Это факт: я готова его ненавидеть.

Но не готова сделать то, что пообещала.

В полицию не звоню. Сестре не сообщаю. Не спрашиваю у неё, как связаться с другими членами семьи. Ну почему?! Потому что никто не поверит. Прозвучит максимально бредово. И какие мои доказательства?

Меня надвое разрывает. Всё, что могу — крутиться в квартире, места себе не находить, обрывать номер Ромы. Уже думаю пристать к Ди, просить у неё совета или помощи, когда мне вдруг... отвечают.

И слова не даю сказать. Тороплюсь:

— Как ты? Где ты? Ты в порядке?

Только потом до меня доходит, что ответить мог и не Рома. Но это его голос, хоть и не такой, каким я его привыкла слышать. Надломленный, выдающий: что-то не так.

— Да... Жду прихода обезбола.

— Что произошло?

— Ха, это реально больно...

— Что болит?!

— Ничего. Порядок.

— Скажи мне! Врача вызвать? Алло! Блин, Рома!

— Да тут я... Говори ещё.

— Где ты? Я приеду.

— Правда?

— Конечно, ты дурак что ли? Адрес, Рома, адрес!

— Ага, придурок.

— Ром. Пожалуйста.

Он сдавленно бормочет:

— Слишком симпатичный. Был. А ведь мог ещё концентрированную.

— Что ты несёшь?! — Я уже кричу. — Чем тебя накачали? Что-то вообще не похоже на обезбол! Ты понимаешь, где находишься?

— Здесь... жарко. Даже на полу жарко.

— Твою мать, Прытков. Там кто-то есть с тобой?

— Не-а. Только я. Озабоченная сволочь.

По крайней мере Ромка в сознании, а этот ушёл.

— Слушай. Сейчас ты должен сказать мне, какое последнее место помнишь.

— То, что встало между тобой и твоим воспитанием...

— Чего?..

Он бредит.

И это всё, что у меня есть. Как бы я ни звала его, больше он ничего не говорит.

То, что встало между мной и моим воспитанием. Ну что это может значить? Это какой-то нахальный намёк, а ещё, возможно, игра слов. Что-то вроде загадки.

Мозги перегружены. Я вообще не способна думать в таких условиях. Чувствую каждую утекающую секунду, и этот таймер заглушает все мысли.

Штрафы. Наказания. "Сказать тебе, чему он не обрадуется?"

Я пытаюсь сосредоточиться на "воспитании". К чему тут воспитание?! Обучение. Развитие. Образование. Столько ассоциаций, я же со станции "Проспект Просвещения"! Рядом проспект Культуры, от него меня отделяет один квартал... Ох, ну я и дура — от него меня отделяет Актёрский проезд. То, что встало между мной и моим воспитанием, моей культурой. Кто, скорее. И это прекрасно вписывается в заявленную ранее тематику.

Я там не бывала, почему-то оттуда ничего не заказывают. Набираю название в Картах и теперь вижу, что по Актёрскому проезду значится одно разнесчастное здание под номером 6 лит. А, и то построено в две тысячи четырнадцатом. Но больше выбор места ничем не мотивирован. И что это за проезд с одним домом, который к тому же совсем свеженький? А с чего вдруг название — Актёрский?..

Вбиваю в обычный поиск и открываю страничку из Википедии.

"Проезд получил своё название 15 июля 1974 года. Предполагалось, что там появится клуб или кинотеатр. Кинотеатр «Фестиваль» был построен в 1981-1986 годах. Действовал более десяти лет. По состоянию на 2016 год здание пустует."

Теперь я поняла. Это та неприглядная заброшка, стоящая вплотную к моей улице. Вся в граффити и в дестрое. Я узнаю, что Google думает о кинотеатре "Фестиваль". Плохие новости: недавно его решили реставрировать, и сейчас там, должно быть, полно охраны.

Отчего-то я уверена, что нащупала верное направление.

Я буквально вылетаю из дома.

Когда я подбираюсь к кинотеатру, то понимаю, что реставрация не слишком далеко продвинулась. Сняли ржавые буквы с вышки-вывески, протянули оградительные ленты. Всё равно от местечка веет дохлым урбаном, аэрозольной краской и бездомностью. Да уж, судьба актёров незавидна, куда им до Художников или Композиторов с их проспектами.

Рядом стоит бытовка, но охранников я не вижу. Обхожу объект кругом, стараясь не палиться. Вход найти не получается, все двери заварены. Но как-то же рабочие попадают туда? Разве что приставляют лесенку к пустым рамам окон второго этажа.

Наконец натыкаюсь на что-то интересное. Ступени, широкое крыльцо, конструкция вроде ворот — хаотично наложенные друг на друга металлические листы. Приближаюсь и замечаю странное отверстие в арматурной рамке. Просовываю в него фонарик и заглядываю внутрь, в пространство с колоннами — пол там усеян обломками стен и ошмётками зелёной сетки.

Отверстие очень узкое, но у меня, возможно, получится в него протиснуться. Я снимаю рюкзак и прижимаюсь к щели боком. Листы пластичные, гнутся с противными звуками, только вот арматура торчит неудачно, сжимает грудную клетку. В конце концов я проваливаюсь внутрь и позволяю себя немного подышать за эти минуты сдавленности. Много нельзя, надо торопиться.

С пятном света под ногами я двигаюсь дальше. Я вся на нервах, я сама нерв, почему-то кажется — вот он, мой финал. Логическое завершение. Здание огромное, брожу какими-то комнатками, закутками. Боюсь привлечь внимание охраны, но всё-таки зову, тихонько, осторожно.

"Рома?.."

Не откликается. Не может откликнуться. Когда я нахожу его, то понимаю, почему.

Он лежит на расчищенном от мусора пятачке. На животе, отвернув голову в сторону, держа телефон в руке. Пол вокруг него поблёскивает от влаги, рядом валяются две пустые пятилитровки. Я бросаюсь к нему, отшвыривая туристическую пенку, которая путается под ногами. Падаю на колени, трогаю его за руки: мокрые, горяченные. Заглядываю в лицо.

Кажется, что он просто спит — расслабленное выражение, закрытый глаз. Влажные волосы с небритого участка на макушке спадают на сторону, концами достают до пола. Рот приоткрыт, зубы разжаты, но нет и капельки крови.

Я трясу его, пробую привести в чувство. Пытаюсь приподнять — неимоверно тяжёлый. Еле удаётся заключить его в объятия. Тёплый. Каким-то образом он умудрился не замёрзнуть, валяясь в луже в мертвецки холодном здании. Всё равно мог сильно застудиться.

Ощупываю его, хоть и знаю, что нельзя, если есть какие-то травмы. Всхлипываю, лепечу проклятия в адрес того, кто его так оставил.

Тут он разжимает веко и переваливается на другую сторону, сам хватается за меня. Хорошо, что он это делает. От увиденного я бы его отпустила.

Другая сторона его лица... не в порядке. Что-то повредило часть брови, крыло носа, скулу и щёку полностью, вплоть до подбородка. У уха и над губой похожие следы, только точки. Кожа в этих местах блестящая, ало-оранжевая. Мне так жаль его!.. Я вижу волдыри...

Ругаюсь. С этим надо что-то делать. Вызывать врачей.

— Я промыл, — хрипит Ромка. — Не надо врачей. Тебе капец, если тут спалишься. ЧОПовцы загребут, насядут конкретно.

— А тебе уже капец! Что, если без зрения останешься?

— В глаз не попало... Остальное главное промыть.

— У меня есть ещё вода!

Пытаюсь подтащить к себе рюкзак, но Ромка сильно мешает. Ёрзаю, чтобы он мог облокотиться и дать мне немного свободы движения. Достаю свою питьевую, и он наклоняется, позволяет полить на ожоги. Я соображаю, чем могу помочь. Луч фонарика пляшет у меня в руках.

Вокруг валяются блистеры из-под каких-то таблеток. Вероятно, анальгетика. Ещё вещи. Коврик, спальный мешок, маленькая электрическая плитка. Кто-то здесь неплохо обустроился.

— Слушай. Давай тебя переложим на сухое, и ты подождёшь, пока я до аптеки сбегаю? Нужно чем-то перевязать... И сбить температуру.

На это он соглашается. Мы вместе доползаем до спальника, потом я стягиваю с него задубевшую куртку и оборачиваю своей, укладываю. Похоже, из-за жара он совсем с ума сходит — улыбается.

— Всё, жди. Держи, это твой телефон. Если что, звони мне или сразу в скорую.

На мои увещевания Ромке плевать. Он вдруг произносит:

— Люблю тебя, Веточка.

Шепчу:

— Люблю тебя, мученик, тоже.

Осколки гремят под ногами, когда я пробираюсь назад к своему лазу. Не замечаю, как оказываюсь на другой стороне. На ходу вспоминаю, где поблизости есть круглосуточная аптека. Врываюсь в неё и замираю, когда вижу на стекле витрины отражение. Глаза у меня, ох, бешеные.

Пачки в рюкзак. Обратно. Голоса... Охрана. Прятаться. Ждать. Тихо. Пора. Сначала вещи. Острый край. Не ныть, бинтов хватит. В тень, живо. Опять чёртов ноготь... Придётся прыгать. Где это было? Потом, потом, потом. Что, если его там не окажется? Всё будет хорошо. Беги же. Теперь направо. Забудь об этом. Воздуха не хватает. Уже близко. Окрик.

Люди с фонарями. Похоже, что-то услышали, пошли проверять. У них оружие.

Это была ошибка. Стоило сразу его вытаскивать, а не уходить. Теперь приходится пятиться. Назад, всё дальше и дальше. Не заметили вроде бы. Не знаю, что делать. Никто меня уже не прикроет. Горе сгинул, всё-таки отшила. Должна сама.

Решаю обходить по верхам, по странной подвесной конструкции и узкому балкончику. Опыт взбирания по вертикальным лестницам у меня уже есть. Выглядит это всё ненадёжно, но я лёгкая. Вверх. И, аккуратно — вперёд.

Пригнувшись под трубами, я на корточках двигаюсь дальше. Всё катастрофически проржавело, лязгает и дребезжит. Плюс едва разбираю дорогу, нельзя с фонарём светиться. Это куда сложнее, чем в играх. И я боюсь. Нет ничего привлекательного в настоящей опасности.

— Кто здесь? — орут внизу. — Отряд вызываем!

Площадка заканчивается, я спускаюсь. Отшатываюсь за угол, чуть не оказавшись в световом пятне.

— Вылезайте, нам тут трагедий не надо!

Тогда пропустите, глупые, пропустите. Мне очень надо пройти мимо вас. Вам показалось, послышалось, здесь никого, ну правда.

Не верят, не уходят. Покрываю волосы. Меня нет. Это я — Человек-невидимка. Силуэт пустоты, аккуратно вырезанный контур. Чья-то паранойя, олицетворение тьмы, божество коварства, я... он. Всё сделаю красиво. Ну или просто сделаю.

Застёгиваюсь до конца и ложусь почти ничком, почти прижимаюсь к полу. Можно бегать за кем угодно — важно то, к кому ты в итоге ползёшь. Это медленно и неприятно. Зато сэйвово. DbD плохого не посоветует!

Оказавшись достаточно далеко, поднимаюсь и дальше просто крадусь. Моё тело меня ненавидит, как будто к лошади привязанной проехалась. Сплошная ссадина. Но вот и нужный подъём. И Ромка.

Переместился, не лежит. А я бы полежала. Всё принесла, сейчас попробуем. Если честно, совсем не умею.

Обматываю ему голову бинтом, даю лекарство. Потом спрашиваю: готов выбираться? Мой дом недалеко, подождём врачей там. Он отводит глаза:

— Только с силами соберусь.

Мы садимся спиной к спине, чтобы быть друг другу опорой. Кошмар ещё не закончился, но я позволяю себе выдохнуть. Запрокидываю голову. Тут же спохватываюсь: не больно, не тяжело? Ромка говорит:

— Эй, вернись. Хорошо было.

— Ладно.

Медленно прихожу в норму. Нам надо торопиться, а он всё тянет. Слышно, как сглатывает. Представляю, как ему больно.

— Если я кое-что расскажу, обещаешь дослушать?

— Разумеется.

— Не разумеется. Но ты пообещала. И должна. Ты офигенно реагируешь на правду. Но вряд ли сейчас это... будет иметь значение.

— Я пойму.

Его секреты не считаю ужасными. Но буду рада, если между нами не останется недомолвок. Происходящее нас накрепко свяжет.

Он говорит:

— История... долгая. Начну с того, что это действительно было непросто. Планирование, методичность — не мои сильные стороны.

Когда я был мелкий, у меня случилась такая штука, синдром дефицита внимания. С гиперактивностью. В школе на мне крест поставили, как на отсталом. Дотерпели только потому, что я считался подающим надежды спортсменом и был автоматом записан на все соревнования. Ради чести школы они научились игнорировать мои закидоны. Да жизнь и так неплохо меня наказывала. Я часто рисковал, чтобы похвастаться, и предсказуемо лажал, до травм. Вообще постоянно ходил побитый. Я не предвидел последствий своих поступков, не парился насчёт законности, сохранности чужой собственности и других вещей, кончающихся на "нность". От меня были одни проблемы и беды. Угадай моё детское прозвище.

СДВГ обычно проходит с возрастом, а у меня не прошёл. Эта хрень досталась мне от отца, в разбавленном виде. У него дела намного хуже были, полный распад башки. В надежде, что перерасту, с этим ничего не делали, даже не зафиксировали. Мама не хотела портить мне будущее, на это я и сам трудился. Так что терапию я тоже назначил себе сам. Узнал, что иногда в похожих случаях используются психостимуляторы, стал активно лечиться. Мне пятнадцать было или около. Знаешь, это даже помогло.

Я не тупой. И я умею нормально общаться, даже говорить подряд больше пары вменяемых слов. Просто для этого мне нужен какой-то... сверхсмысл.

Наша игра, например.

Пожалуй, это лучшее из того, что я делал — и сделаю — за всю жизнь. Единственное, на чём мне не приходилось фокусировать себя насильно. А уж энергии мне всегда хватало. Но я, наверное, слишком увлёкся. Тебя интересует другое... Мои реальные грехи. И мои спрятанные чувства.

Блин, сложно.

Знаешь, как это бывает?

Сначала ты...

Снисходишь до чего-то.

Типа: почему нет? Может быть неплохо. Только руку протяни.

Не получается.

Ты тянешься сильнее.

И падаешь, потому что не ожидал, что отнимут в последний момент.

Ты подвисаешь. Потому что всё оказывается совсем не так. Ничего ты не получишь и получить не мог, тебе показалось. А теперь ты уже действительно этого хочешь, понимаешь?

Забей, посмейся над собой, иди дальше.

Не так-то это легко.

Особенно, когда видишь, как быстро это нужное тебе достаётся какому-то мудаку.

Ты знаешь, что тоже мудак. Но лучше бы это был ты.

Ты откровенно завидуешь.

Ты думаешь: да он ведь и не оценит. Да он ведь и не такой совсем, какой ей нужен, это работа просто. Нихрена же он не такой, она разочаруется! А она ищет его снова и снова.

Ты думаешь, что займёшь его место. Украдёшь её у него. Просто потому, что хочешь и можешь. Или даже больше заслуживаешь.

В итоге он имеет вас, блин, обоих.

В итоге кошмарно неравноценный обмен всего себя на что-то, чего ты изначально не очень-то и хотел, вдруг кажется тебе охренеть какой удачной идеей!

Какое-то время тебе действительно круто. Ты оборотень, фокусник, ты ещё не бывал на такой волне. Ты такой ловкий, что сам бы себе дал. У тебя получается, и она уже почти в твоих руках...

Не в твоих. В его. Всё равно, всё равно, всё равно. Ты сделал ему огромное одолжение. И зависть никуда не делась.

Ты немного грустишь. Ты немного надеешься, что твой обман раскроют. Ты немного хотел бы, чтобы всё кончилось. Может, ты немного запутался и чувствуешь, что не справляешься. Ты устал ревновать — и к нему, и к нему-себе, и к себе обычному. Ты пытаешься напомнить о своей настоящей личности.

И понимаешь, что не можешь, потому что к тебе в реале и капли интереса нет. Она даже представить не в состоянии, что это делал ты. Все намёки тупо проходят мимо.

И всё, что тебе предлагают — не тебе предлагают. Согласиться — это предать и предлагающую, и себя. Но ты так этого хотел. Ты не можешь отвергнуть награду. И награда... она как будто того стоит.

Только приняв её, себя ты больше не уважаешь.

Вот что тебе нужно сделать, чтобы она была с тобой. Закрыть лицо и заклеить рот. Через тошноту отторжения выучить все его переписки, как часть сценария. Перенять фишки, образ мышления. Свои — выбросить.

Ты сжигаешь все свои запасы сигарет. Так ни разу как следует и не затянувшись. Ты начинаешь понимать, в чём прикол самоненависти. И кто тут главный мазохист. Ты, блин... Ты просто переплавляешься. В долбанного психа, в маньяка, в того, кого она хотела. Это уже не ты и не тот парень, а что-то третье.

Никакого. Притворства. Больше.

Нет.

И в этот момент она вдруг требует вернуть ей то, что от тебя осталось. Она отвергает того, кем ты сделался ради неё. Как это, блин, забавно.

Так что теперь? Это вообще возможно — переиграть назад? Сделать вид, будто бы ничего и не было? Однажды она всё равно поймёт, так что лучше уж сразу. Признать, что ты облажался. Попросить прощения и...

— Пойти к чёрту!

Всё это время я сжимала кулаки и хотела его ударить. Но слушала. Не била, не стонала от разочарования, не кричала на него, а продолжала слушать, хотя внутри пылали ужас, злость и болезненное отрезвление. Держали меня шок и неделимая триада этих чувств.

Я почти дослушала, но ничерта я не слышала, если честно.

Я поняла всё ещё на словах про детское прозвище, не могла не понять. И с этого момента думала только о том, с кем целовалась. С кем спала. Что, в общем-то, уже не кажется мне таким уж диким. Но я влюбилась по-настоящему. В ненастоящее.

Чувствую...

Нет. Ничто не может описать того, как я себя чувствую. Какая же бесконечно тупая, ничтожная роль была отведена мне. Какая же я была идиотка.

— Получил, что хотел. Браво! Забудь, что я сказала.

Я поднимаюсь, и он падает.

— Не так тебе и плохо, хватит притворяться.

Проваливаю. Медленно. Больше как будто и некуда торопиться. Но уйти хочу. Потому что рассыпаюсь и надеюсь донести хоть что-то до какого-нибудь тихого местечка. А уж там развалиться окончательно — без свидетелей.

Мне стоило бы смотреть под ноги, но шагаю я, недоверчиво оглядываясь через плечо. Будто где-то в здании прячется ещё один знакомый человек. Потому что в глубине души я до сих пор не верю, что Ромка может быть единственным, им. Но кроме охраны, мы здесь, конечно, одни. И всё вокруг дословно передаёт моё состояние.

В конце концов ступаю в воздух. Глупо зависаю на краю, но некому схватить меня за капюшон. Я лечу вниз.

Высота не на шутку пугает. Она слишком большая. Мне действительно стоило смотреть под ноги.

"Нам тут трагедий не надо". Что ж, извините. Я не специально...

Кадры и впрямь, как говорят, проносятся перед глазами. Но это не воспоминания.

Это понимание.

Ромка надевает своё страйкбольное снаряжение. Застёгивает комбинезон, зашнуровывает берцы, натягивает перчатки. Закрывает лицо тактической маской.

Ромка клеит объявления, подбрасывает миску и цветы. Ночами бродит под моим окном. Обитает здесь, на ближайшей заброшке.

Ромка крепит бенгальские огни к канистре с бензином. Всполохи света озаряют его лицо. Разгораются в карих глазах.

Ромка обливает себя раствором кислоты...

Я скрещиваю руки в бессмысленной попытке смягчить удар. Сознание моё крашится. В третий раз.

Третий раз — окончательный?