В путь
1.
Двадцать третье августа 1892 года по Алиосскому летоисчислению
Четыре года назад
...Сложности начались за стенами сокровищницы. До деревни было идти несколько километров, а как ехать на одной лошади, заставляя другую послушно плестись рядом с бессознательным всадником на спине, Елинейя не представляла. С горем пополам, она закинула Фэнна на его спокойную лошадку, привязала сначала его к ней бинтами, чтобы не упал, а потом и уздечку самой лошадь к уздечке своего скакуну. Это было монотонно, неправильно и абсолютно не радовало и без того расстроенную Елинейю. Немного подумав, девушка накинула грязный плащ на Фэнна, полностью закрыв его лицо и тело. Нечего деревенским зевакам знать про травицу.
Деревенские жители встретили Елинейю роковой тишиной. Она пугливо смотрели на полностью скрытого плащом Фэнна, едва кивали вслед, а некоторые детишки в изумлении открывали рот. Елинейя не знала, чем было вызвано такое к ней внимание, да и знать не желала. Ей было глубоко плевать. Все ее желания сводились к тому, чтобы лечь на кровать, хорошенько проплакаться и больше никогда, никогда не видеть самодовольную улыбку вирда Кнарске.
На постоялом дворе Елинейя заплатила какому-то дурачку три монеты из сокровищницы, чтобы он помог затащить Фэнна в его номер, и накинула еще две, чтобы молчал о травице и побольше трепался сегодня о страшной ране, полученной лирией Фениксилианом в неравном бою. Дурачок с радостью согласился, поклонился и рассыпался в признательностях «благочестивой лиране». Почему он назвал ее благочестивой, и к чему это вообще было, Елинейя не поняла.
Елинейя видела, что новые побеги уже проросли через тело Фэнна, и что их нужно срочно срезать, но вместо этого пошла в ванную, чтобы вымыться, расчесать спутанные волосы и перевязать лоб.
Зеркало быстро прояснило, почему на Елинейю обращали так много внимания. Ее лицо было все измазано в крови, красные полосы поверх сажи. Грязные волосы легли в какую-то немыслимую дикую прическу. А ворот ее прежде наглухо закрывающей горло кофты порвался в самом не подходящем месте, приоткрывая вид на пышную грудь, которой девушка ужасно стеснялась. При обычных обстоятельствах Елинейю бы сильно смутило, что куча деревенских мужиков заглядывали ей в декольте. Но единственной мыслью ее было то, что эту дорогую кофту очень жаль.
Елинейя сделала все возможное, чтобы выглядеть хоть каплю прилично. Рану на лбу, из которой вытекло так много крови, было сложно назвать серьезной, и Елинейя не стала ее заматывать, а только скрыла волосами.
Елинейя усмехнулась и вспомнила, как перед входом в сокровищницу привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Фэнна, но что-то пошло не так в последний момент. Это было глупо, и сейчас Елинейя радовалась, что поскользнулась на камнях и промахнулась.
Она решительно не знала, что делать с Фэнном. Она уже сделала больше, чем он заслуживал. Но бросить его в этой деревни было не лучше, чем бросить в сокровищнице. Некоторые особо суеверные жители этого места могут поступить с Фэнном так, как поступили в дремучем прошлом. Между тем, что высокородный вирденок сгинул в сокровищнице, и тем, что его убили суеверные люди, естественно, есть большая разница, но суть одна.
Елинейя решила подумать об этом завтра. А пока она достала из сумки очередную монету и положила ее в маленький котелок. Затем разожгла в камине пламя, кинула в него огнецвет и сунула туда котелок. Золото расплавилось за десять минут благодаря магическому цветку, и Елинейя, подобрав серп, отправилась к Фэнну. В этот раз его все-таки пришлось раздеть.
Елинейя орудовала быстро. Состригала побег, капала на его срез пару капель золота, протирала вокруг ранки спиртовым раствором. Та девочка пришла к маме Елинейи с двумя несчастными побегами и вылечилась через пару недель. С Фэнном все будет гораздо сложнее. Обычно побеги прорастают постепенно, но у Фэнна за один миг их стало несколько десятков. А это значит, что он либо молчал о своем недуге, либо что кто-то очень долго сдерживал рост бивры. И каким бы гордецом не был Фэнн, а Елинейя ставила на второе.
Идея отвезти Фэнна к нему домой пришла Елинейе быстро и неожиданно. Он не хотел унижаться и извиняться перед своими родителями, а теперь он явится им в настолько жалком виде, что они его сразу же простят, задев при этом самовлюбленность своего самовлюбленного сына.
Карета наконец остановилась. Нанятый Елинейей кучер, тот самый назвавший ее благочестивой дурачок, которого звали Лойнер, остановил лошадей. Выйдя, Елинейя наблюдала, как он позвонил, и как навстречу ему вышла хорошенькая служанка – какая-то очередная страсть Фэнна. Они переговорили между собой. А через несколько секунд решительно и твердо из дому вышла женщина поразительной красоты. Елинейя не знала, как описать ее, чтобы запечатлеть всю ее прекрасную внешность, эпитетов кроме «красивая» на ум просто не приходило. И только когда женщина приблизилась к карете, Елинейя по светлым золотистым волосам и бледной кожи поняла, что перед ней вирода Венделью, актриса и певица, жена герцавского губернатора и дочь губернатора Лоррских гор, женщина, бывшая капитаном разведки и, по чудовищному совпадению, прекрасная мать неказистого Фэнна.
Впрочем, когда первое впечатление спало, Елинейя увидела, что возраст все равно берет свое. У вироды уже поредели брови, на левой щеке было небольшое, но заветное пигментное пятно, а кожа на лебединой шее истончилась и местами сморщилась. Прикинув в уме, Елинейя подсчитала, что лиране Венделью примерно сорок три. Быть может, она и не выглядела совсем старухой из-за худобы и красивых, густых волос, на которые было потрачено немало времени и средств, но и вечно молодой мать Фэнна назвать было нельзя.
- Здравствуйте, лирана Венделью, - сказала Елинейя, положив одну руку на грудь, заложив другую за спину и едва кивнув. – Я рурида Елинейя Ласиц. Я была компаньоном вашего сына согласно уговору.
- Да, юная дева, я рада знакомству с вами, - произнесла лирана Венделью своим чудным голосом. – Что мой сын натворил, что столь чудное создание приехало ко мне?
Елинейя закусила губу на секунду и затем постаралась как можно более спокойно ответить:
- Заболел. Тяжело заболел.
Вирода на секунду показалась растерянной, в ее глазах странного желто-карего оттенка промелькнул неподдельный страх, но все же она была актрисой, и актрисой очень хорошей.
- Снова? – словно бы в шутку сказала она. – Фейне всегда был очень болезненным.
- Да, но в этот раз у вашего сына сизумиана, странтарская травица.
Лирана Венделью вздохнула, сняла с указательного пальца кольцо и принялась вертеть его в руках.
- Хорошо, юная дева, и где же мой Фейне?
- В этой самой карете, - с облегчением выговорила Елинейя. – Я не нашла никаких идей лучше, чем привезти вашего сына к вам, - она еще раз едва поклонилась вироде и прошептала благодарность Хелд. – Думаю, вы сможете нанять самых лучших лекарей, лирана.
- Мы с моим супругом в долгу перед вашим семейством, Елина, - кивнула лирана Венделью. Только сейчас Елинейя заметила, что некоторые слова она произносит немного странно, будто с акцентом. Неужели она даже большая северянка, чем о ней говорят? – Эй!- воскликнула вирода и едва хлопнула в ладони. Хорошенькая служанка тут же оказалась где-то поблизости. – Вайра, позови конюха и гофмейстера, и носилки принеси. И передай Ноору, чтобы дошел до Главных кабинетов, к лирию Оруандию и попросил его приехать раньше. И дочери моей, что ее брат болен, тоже передай. И поживее.
Закончив раздавать указания, лирана Венделью еще раз улыбнулась Елинейи. Но вместе с тем Елинейя могла поклясться, что вирода все-таки плачет. Просто без слез.
На следующее утро Елинейя встала с рассветом, быстро собрала все свои вещи и отправилась по залитым рассветным светам коридорам к выходу. Вчера девушка под уговорами лираны Венделью, которой было боязливо отпускать ее в ночь, согласилась переночевать в доме. Но, несмотря на последующее предложение вироды Кнарске погостить в поместье столько, сколько Елинейе захочется, она предпочла уехать следующим же утром и как можно раньше, чтобы ни с кем не общаться.
Помимо матери Фэнна, Елинейя успела переговорить и с его отцом, статным широкоплечим мужчиной, у которого левый глаз был стеклянным, а рыжие волосы уже начали седеть. Как истинный южанин, он пытался отблагодарить Елинейю настолько щедро, насколько только мог, но ей ничего не было нужно. А еще она отдала лирию Оруандию Оанову ветвь. Все равно Елинейи она не нужна.
Лойнер уже давно встал и снарядил карету, девушка видела это еще из окна своей временной спальни. Немного подумав, Елинейя решила, что возьмет его на работу к себе. Мама давно просила дядю Хальса найти новых кучера и конюха, а тут, по удачи, подвернулся Лойнер, который сочетал в себе оба навыка.
Елинейя уже почти прошла весь коридор и собиралась открыть дверь в прихожую.
Но, видимо, уйти из поместья Кнарске, не переговорив со всеми родственниками Фэнна, было Елинейи не суждено.
- Привет, - едва слышно сказала Алфранда в спину Елинейи. Недавно ей минуло двадцать, но ее надменность и высокомерие накидывали еще несколько лет.
- Привет, - ответила Елинейя. – Я уезжаю.
- Так скоро? – удивилась Алфранда. У нее было прозвище, которым в народе любили пользоваться и которое, по словам Фэнна, ей очень нравилось – Стальноглазая. Елинейя думала, что это из-за цвета, но, хотя она и была такой же сероглазкой, как брат и отец, дело было не только в этом. Ее взгляд был холодным и острым, как сталь.
- Да.
- Жаль, хотела предложить тебе прогуляться, - вздохнула девушка. – Поговорили бы, возможно, подружились бы.
- Боюсь, мне не слишком нужна дружба с сестрой такого человека, как Фэнн.
- А, - брезгливо бросила Алфранда, - он всегда был никчемный идиот. Могу принести за него извинения, если хочешь.
- Послушай. – Елинейя не знала, как говорить с такой особой, как юная вирода Кнарске, но решила держаться на равных. – Что ты от меня хочешь?
- И почему люди всегда видят во мне корысть? – Алфранда улыбнулась и поправила свою высокую элегантную прическу. – Я лишь хотела попросить об одной маленькой услуге. Быть может, Фэнн и никчемный идиот, но мы все же связаны одной кровью, а мне абсолютно невыгодно, чтобы про моего близкого родственника шептались как о безуспешном авантюристе, не сумевшем уберечь самого себя от проклятья.
- И что я получу взамен?
- Мое расположение и три сотни рин.
- Прости, но мне ничего из этого ненужно.
- В таком случае, - потеряв к Елинейе всякий интерес, Алфранда стала говорить лениво и с еще большим пренебрежением, - я все же передам тебе благодарность от всей нашей семьи. Отец крайне настойчиво просил вручить тебе это.
Девушка сунула Елинейи в руки небольшой кошелек с деньгами.
«Вот лиса», - подумала рурида Ласиц.
- А знаешь, ты тоже кое-что передай. Передай Фэнну, что если он захочет меня найти, то я там, где мне, по его мнению, самое место.
Она не стала дожидаться, пока Алфранда ответит, а как можно быстрее пошла на выход. Лойнер уже ждал ее. Быть может, Елинейя и стала настоящей охотницей за сокровищами, но ее маленький брат соскучился по сестре, а рынок – по лучшей торговке травами во всей Герцаве.
2
Едва проснувшись, Елинейя с ужасом посмотрела на календарь, висевший у нее над кроватью. Прошло четыре года, это только сон, только сон.
Но Елинейя все равно не могла успокоиться. На улице было еще темно, но спать больше не хотелось. Немного подумав, Елинейя решила прогуляться и накинула на себя длинный плащ.
На улице не было ни единого прохладного ветерка. Валтония была достаточно теплой страной, настоящую суровую зиму можно было найти только на лже-острове Лорри, находившемся на достаточном отдалении от материка и соединенном с Валтонией тонким перешейком. А еще дед Фэнна являлся губернатором того места.
«И вновь все свелось к Фэнну» - грустно подумалось Елинейе. – «И когда мы сможем разойтись с ним навсегда?»
У любого уважающего себя валтонца была беседка в саду. Зачем, никто уже не помнил, но как-то так повелось, что без них дома уже и не строили. Беседка была и в саду Елинейи, и именно туда она отправилась.
- Я не помешаю вам, лирана?
Елинейя всегда была настороже, но отличать голос друга от голоса врага умела хорошо, поэтому сразу поняла, что бить собеседника и пугаться его не стоит.
Лойнер смущенно смотрел на Елинейю, притворяясь, будто случайно оказался рядом. А Елинейя неожиданно вспомнила, что после поцелуя так и не поговорила с кучером.
- Нет, проходи, садись.
Лойнер не знал, стоит ли ему сесть поближе или же наоборот, отдалиться, так что продолжил стоять.
- Я просто подумал, лирана, что нам бы объясниться стоит.
- Стоит, наверное.
Разговор не шел.
Лойнер не был бы собою, если бы не попытался вести себя максимально галантно и услужливо. Но сейчас все это казалось фальшивым.
- Слушай, Лой, я не хочу терять тебя, как кучера и своего друга, - начала Елинейя, - поэтому мы можем просто забыть тот эпизод.
- Да, я хотел предложить то же самое, - кивнул Лойнер. Был ли он расстроен, Елинейя не поняла, но думать, что ему все равно, проще и спокойнее.
Страннее было от того, что Елинейя не понимала, жалеет ли она о поцелуе. С одной стороны, Лойнер ей не нравился, а подобной выходкой она испортила свою репутацию. Но с другой – почему нет? Если общество изначально считало ее паршивой овцой только из-за того, что ее родители не поженились после ее рождения, а разошлись еще до него, то почему Елинейя должна быть такой сдержанной и строгой?
«Потому что от общества зависит, буду я тем, кем хочу, или мне придется выживать, опять торгуя травами, вот почему» - одернула себя девушка.
О времени, когда Елинейе действительно приходилось торговать, она вспоминать не любила. В Алиосе не редки были случаи, когда обедневшие титулованные дворяне хватались за традиционную работу более низких сословий и становились секретарями, которые были у любого уважающего себя богатого аристократа, торговцами и трактирщиками. Впрочем, проблемы с деньгами у семьи Елинейи закончились в тот же миг, когда ее мама Ланика Менерсе стала Ланикой Кленкой, зато проблемы с взаимоотношениями стали только нарастать.
Лирий Ланерий нравился Елинейе настолько, что она всегда улыбалась, когда он повторял одну и ту же шутку о том, что их с Ланикой зовут почти одинаково. И Елинейе было вдвойне плохо от того, что отчим продолжал казаться ей чужим человеком.
А когда пять лет назад в начале февраля лирана Ланика и лирий Ланерий устраивали традиционный прием, на котором объявили имя своего недельного сына, Елинейя поняла, что на душе у нее при виде брата становится так же холодно, как было за окном в день его рождения. А еще она ощутила обиду, так как на ее день наречения никакого приема не было, ведь его устраивают в первую очередь для лавронок, которые не приходят, если не чувствуют, что их встретят и мать, и отец нарекаемого. Поблажки эти дикие монахини делали только для умерших.
Жажда вырваться из дому привела к тому, что свои дни Елинейя предпочитала проводить либо за учебой, либо за работой.
Вчера выехать в Бролси не вышло. Фэнн был чуть ли не в истерике после того, как поговорил с Рнежкой, но выяснить, в чем причина Елинейя не смогла ни у компаньона, ни у воровки. Первый, как и обычно, отмалчивался и делал вид, что все в порядке, а вторая злобно огрызнулась и заявила, что Елинейе должно быть все равно до бед обычных людей, ведь до этого она закрывала глаза и на более масштабные проблемы. Подобный ответ Елинейи удивил, но на провокацию она не повелась, потому что для Рнежки было бы слишком много чести. Девушка буквально чувствовала себя между двух огней, но проблема была не в том, что она не знала, какое потушить первым. Проблема заключалась в том, что от обоих Елинейя хотела уберечься, но на месте последнего пути к отступлению вспыхивало новое пламя, еще более яркое, и девушке оставалось только пытаться увернуться от огненных языков в безумном танце и ждать, что все однажды потухнет.
Рнежка осталась в доме у Елинейи. Фэнн отказался забирать ее на постоялый двор, а другого места для этой чертовой воровки не было. Елинейя пыталась убедить себя, что перед нею всего лишь необразованная глупая девушка, и что ее не стоит винить в ее страшных словах, но гнев брал верх при каждом взгляде на Рнежке.
Зато Эльра от новой подопечной была в восторге и много говорила с Рнежкой на странтарском. Воровка хорошо владела странтарским, Елинейя же иные языки знала плохо, но даже так смогла вычленить из разговора двух простолюдинок интересную информацию.
Бролси – родной город Рнежки. И она не горит желанием туда возвращаться.
Это многое объясняло.
Бролси был городом Трех Границ. Веменеда владела половиной города, Странтара – одной третью, а Валтония тем, что осталось. На главной площади стоял памятник, от которого, словно перья, отходили границы трех стран. Бролси считался родиной Хелд, а потому там воевать было запрещено, и за несколько тысяч лет никто не посмел нарушить правила. Во время войн жители уходили вверх или же, наоборот, бежали вниз в Ножештан, Хольяну или в Южные колонии, и покинутый Бролси оставался в ожидании пока к нему вернутся. Или пока его разграбят мародеры.
Елинейя на самом деле бывала в Бролси часто. Легально попасть в Южные колонии можно было только через него. Ножештан и Хольяну ненавидели, что другие страны раньше догадались использовать никому не нужную землю за их спинами, где от жары лошади умирают даже зимою, и оказались зажаты в кольцо противников. Бролси же был святою землей и не пустить идущих оттуда означало предать веру в Хелд.
Свою первую поездку в Бролси Елинейя вспоминала с приятной грустью, зато две последних ненавидела.
Два года назад она смотрела, как в пустом городе разбивали госпиталь.
Два года назад она ежедневно видела, как раненных ото всех стран-участниц конфликта свозили в грязное тесное помещение и пыталась их спасать. Даже тех отъявленных козлов, плюющих в нее за то, что она валтонка.
И два года назад она ежедневно слышала, что кого-то довести не успели.
Елинейя поежилась от воспоминаний о войне. Быть может, она и научилась держать в руках оружие, чтобы защищать себя, но стрелять не хотела. Даже в тех, кто вместо благодарности пытался ее убить.
Когда нечто подобное случилось в первый раз, Леревета, с которой они вместе, рука об руку, работали медсестрами, спросила у Елинейи, почему она не пустила тому вспыльчивому веменедцу пулю в лоб, когда он накинулся на свою недавнюю спасительницу с ножом, а всего лишь закричала и позвала на помощь солдата из караула.
«Не хотела портить свою работу», - сказала Елинейя и рассмеялась так громко, как только могла.
Сам Фэнн, Елинейя была уверена, ни разу не взял в руки оружия за всю войну. Наверняка трусливо отсиживался где-нибудь далеко от эпицентра военных действий. Да, он тяжко болен, но мог бы хоть чистить ружья для других. Или разносить почту.
3
Я проснулся и долго не мог понять, сколь действителен мой мир.
Я не мог вспомнить, что мне снилось, но что-то очень страшное, что-то, связанное с Алфрандой. И ее смертью.
Алфранда часто жаловалась на меня мне же. По старой валтонской традиции ее как будущую правительницу, как наследницу с раннего детства заставляли отвечать за все шалости, которые делала не только она, но и я. И порою Алфранде было легче рассказать мне, какой я паршивец, чем идти и жаловаться на меня матери или отцу. Я в свою очередь рассказывал обо всем ей.
Но однажды все изменилось.
Я в детстве дружил с детьми слуг, но зависть ко мне эти маленькие уродцы стали проявлять раньше, чем я понял, что это такое. И сын кухарки решил надо мною подшутить, соврав, что под домом есть подземный туннель, а потом, когда я пошел проверять, закрыл за мною дверь.
Мне было только девять лет. И семи часов в холодном подвале мне хватило, чтобы впервые в жизни заболеть пневмонией.
Мои слабые легкие всегда подводили меня первыми. Я часто болел, и болел разными болезнями, но все они начинались с мучительного мерзкого кашля, душившего меня по ночам.
В тот раз кашель был особенно ужасен. Я был уверен, что скоро умру.
И, вероятно, все же умер бы, если бы Алфранда не нашла в себе силы сказать, что не уследила за мною и понятия не имеет, куда я подевался. За такое ее ждала бы целая неделя, проведенная в помощи слугам – мать считала, что тяжелая работа научит нас ценить чужой труд. Но наказание, хоть оно, по меркам валтонских семей, было достаточно легким, пугало Алфранду настолько, что она молчала.
Все пять часов, что знала.
Слуги подняли тревогу, срочно приехавшая домой мать рвала и метала.
А Алфранда тихо плакала в углу своей комнате, боясь, что убила меня.
Впервые в жизни ее не наказали.
Алфранда потом еще много извинялась передо мной. И начала прогуливать свои очень важные уроки, чтобы посидеть со мной. Я был слишком слаб и не мог удержать книги в руках. И Алфри, моя милая, любимая Алфри целыми днями, срывая голос, читала мне. Больше всего я любил сказку о ручье и реке из ее собственного сборника, который Алфранде подарили на десять лет, и хоть мне было стыдно говорить, что я все еще мог наслаждаться наивной детской историей, но Алфранда каким-то образом все равно поняла это и читала ее каждый вечер. Все семь месяцев, что я болел. Я знал ее наизусть и сейчас.
С того момента прошло целых двенадцать лет, но именно тогда я понял, что ближе Алфри у меня нет и не будет никого.
Родители, быть может, и любили меня, но далеко не так как сестру – именно с нею, с будущей наследницей, постоянно проводил время отец, и именно ее на приемах расхваливала мать. А я же был всего лишь вторым ребенком - слабым, больным, не оправдывающим надежд.
Как бы то ни было, я жаждал скорее увидеть сестру только ради того, чтобы убедиться, что с нею все хорошо. Хотя я уже чувствовал, что с Алфрандою что-то не так.
По своему обыкновению, я потянулся к зеркалу – не из-за тщеславия, я знал, что последние четыре года выгляжу пугающе и отталкивающе, нет. Я жаждал убедиться, что ни единый чертов росток бивры не пробился сквозь мою кожу.
К моему счастью, ничего не было. Я облегченно вздохнул. Что же, я мог собираться.
Я не горел желанием одеваться по всем правилам этикета, однако, я все-таки аристократ, фамилия которого слишком известна, чтобы выйти в первых же попавшихся вещах и походить со спины на простолюдина.
Я посмотрел на свои свежие рубашки. Поездка в Бросли не считалась слишком торжественным событием, чтобы надевать белоснежную, поэтому я стал выбирать из тех, что были различных, но вместе с тем классических традиционно пастельных, приглушенных цветов. Неверно подобранные тона в одежде могли нанести окружающим весомое оскорбление, так что к ним стоило подходить с серьезностью и ответственностью.
Определился я весьма скоро, однако потратил неприлично много времени на шнуровку высоких легких осенних сапог – руки по неведомой мне причине дрожали – и чистку плаща. На улице было не слишком холодно, потому поверх рубашки я не надел сюртук, но взял его с собой на тот вероятный случай, если мне придется снимать верхнюю одежду.
Валтония была небольшой страной, раскинувшейся на множества миль в длину, но гораздо более скромно в ширину. Зажатая между двумя крупными враждебными соседями, Валтония не редко подвергалась побегам и попытками завоевания. Но словно бы в благодарность за терпение чужеземных завоевателей Хелд даровала моей стране самый приятный климат во всем Алиосе.
Теплый октябрь был чудо как хорош. Веменедцы уже начинали кутаться в теплые одежды, странтарцы и вовсе доставали шубы и меховую обувь, а я мог с легкостью ходить в тонком плаще и не мерзнуть.
Уже давно отцвели многочисленные миндали, почти не осталось несобранных плодов и позднеспелых сортов. Однако все еще оставались охровые листья на деревьях, город не выглядел голым и серым.
Герцава утопала в тумане, как и всегда по утрам. Я много читал в детстве и знал, что название города произошло от слова «грацве» - по-старовалтонски оно значило как «туман», так и «единство», «середина». Старожилы говорили, что некогда туман был живым и забирал путников, сжимал в своих жестоких объятиях, заставляя плутать по собственной памяти годами, пока несчастный не сходил с ума, и лишь тогда его, одинокого и забытого всеми, он, наигравшись, выпускал на волю.
Я снова задумался о том, чтобы перед домом Елинейи заглянуть на набережную: всю мою жизнь меня манил Роцель и то, как над ним, смеясь, резво летали ветра. Но тогда мне пришлось бы опоздать.
С большим сожалением я принялся ловить извозчика. Со стороны Елинейи было довольно-таки невежливо не прислать за мною кучера, но едва ли мне стоило жаловаться после того, как она укротила бивру и дала мне хоть немного форы. Я умел быть благодарным и прекрасно знал, сколь важно помнить о своих долгах.
Передо мной остановился небольшой экипаж, запряженный слишком хорошими для такой работы лошадьми. Угрюмый кучер назвал какую-то смешную сумму и я согласился.
Забравшись в повозку, я внезапно отметил, что она практически новая. Кучер зря надеется отбить стоимость лошадей и транспорта за такие-то деньги, подумалось мне, когда со мной внезапно заговорили:
- Вы ведь Фениксилиан Кнарске? Сын нашего губернатора?
- Меня так легко узнать?
- Я Ромуанд, - кучер проигнорировал мой вопрос и слишком резко затормозил, что я чуть не ударился о собственные колени. – Простите, я не умею обращаться с лошадьми. – Ромуанд как ни в чем не бывало поправил вылетевшие карманные часы. – Мне крайне важно с вами поговорить.
Я оценивающе взглянул на своего неумелого извозчика. Он походил на валтонца шоколадно-рыжего цвета волосами, на веменедца теплыми темно-карими глазами и на хольянца могучей фигурой.
Однако я склонился к тому, что передо мной был валтонец: Ромуанд – это наше имя. Весьма и весьма старомодное, впрочем, не мне, будучи Фениксилианом, осуждать выбор его родни.
И, раз уж это валтонец, то Ромуанд либо отчаялся, либо в сговоре с кем-то, кто точно не желает мне добра.
А оружия у меня при себе не было. Глупо.
- Если вам так необходимо со мной поговорить, то следовало записаться на аудиенцию.
- Боюсь, мое дело не терпит отлагательств. Это о вашей сестре...
- Сколько? – перебил я его. Что ж, я всегда знал, что это рано или поздно случиться.
Когда я был ребенком, родителей удостоили великой чести быть двумя из пяти представителей Валтонии на подписании предпоследнего мирного договора. И покушение на них самих или их детей стало значит покушение на всю страну, даже вопреки тому, что тот договор уже был нарушен.
Мать учила нас с Алфрандой, что делать, если кто-то из нас окажется в заложниках и как помочь другому. В детстве и юности мне казалось, что это пустая паранойя и никогда ничего подобного не случиться. Но, к сожалению, я ошибся.
- Нисколько, Фениксилиан. – Ромуанд повернулся ко мне. – Я друг. – Он протянул мне руку с бумагой. – Я перехватил это письмо у посыльного, который нес его в ваш дом.
Нехотя я развернул его:
«Дорогие родители! Вынуждена отлучиться в Южные колонии. Объяснюсь по приплытие. Алфранда».
Это был ее почерк и ее манера изъясняться с родителями. Но письмо было подделкой – в Южные колонии из Валтонии едут, а не плывут. И Алфранда об этом знает.
- Некий влиятельный веменедский человек держит лирану Алфранду в своем доме между Бролси и Ервенью. – Ромуанд положил мне руку на плечо, ободряя. – Я дам вам точные координаты, где стоит этот дом.
- С чего бы вам мне помогать?
- У меня свои счеты с этим влиятельным веменедским человеком, лирий. – Ромуанд, умудрявшийся не глядя приемлемо вести лошадей - и это после его заявления, что он не умеет с ними обращаться! - наконец-то остановил экипаж. – И да, вашей сестре не желают зла, но я бы все равно на вашем месте поторопился. Всего доброго. – Ромуанд выскочил и открыл мне дверь, а еще дал листок с данными. – Если захотите со мной связаться, то дайте знать, я сам вас найду.
Я хотел поговорить с ним, узнать больше, но уже в следующий миг Ромуанд словно бы растворился.
4
Рнежка никому не хотела в этом признаваться, но она проплакала почти всю ночь, а потом до утра думала над тем, куда они едут.
Она сможет увидеть маму! Спустя столько лет!
Рнежка была не совсем маленькой, когда оказалась среди тех несчастных детей, которых родители предпочли продать в прислужный дом, но маму запомнила не очень хорошо. В ее памяти остались ее короткие черные волосы и добродушное круглое лицо, но Рнежка никак не могла представить себя сидящей у нее на коленках или играющей с нею. Она не сомневалась, что такое было, но почему-то не была уверена, что с мамой. Хотя больше было не с кем, отчим-то ее ненавидел.
Конечно, мама была постоянно занята с младшими, Рнежка и так была четвертой или третьей (какой конкретно она не помнила), а после нее было еще столько же.
Смутно девушка припоминала, как выходила замуж какая-то из ее сестер – такая же черноволосая, как мама, и походящая на нее куда сильнее, чем Рнежка. Брата, самого старшего из детей, она помнила уже лучше. Он часто ходил с отчимом на рыбалку к небольшому озерку, где сама Рнежка в детстве чуть не утонула, но никогда не забывал о своей новой семье, а потом и вовсе уехал с женой в Полунту, искать счастья в веменедской столице. Ни по кому из них Рнежка не скучала, она даже имен их будто никогда не знала. До младших ей также было все одно, да и кто знает, сколько еще братьев и сестер успела родить мама пока Рнежки не было. Если мама вообще выздоровела тогда.
Того, что мама умерла, Рнежка очень боялась. И поэтому все еще за пять лет не навестила ее. Но теперь, когда она и так едет домой, почему бы не узнать?
Конечно, от визита Рнежку удерживало не только это. Она мечтала, как явится верхом на хорошем коне в дорогой одежде и будет сорить деньгами направо и налево, покупая маме украшения и все, что она попросит. Сейчас у нее были небольшие сбережения, которых хватило бы на одно богато расшитое платье, так себе лошадь и несколько пар простых позолоченных сережек. После бедной крестьянской жизни приемлемо, но для Рнежки все еще недостаточно.
Рнежка не помнила, чтобы она донашивала вещи за сестрами или недоедала, но не просто же так ее продали в прислужный дом!
Сложнее всего следы рыданий было скрыть от Эльры, но та вроде бы ничего не заметила, хотя служанка долго рассматривала лицо Рнежки, думая, стоит ли что-нибудь с ним сделать. Странтарки любили подводить глаза сурьмой, рисуя возле глаз невообразимые узоры. Валтонки обыкновенно подкрашивали губы в самые разные цвета. Веменедки делали и то и другое. Рнежка несколько раз использовала подводку на праздниках, а в обычной жизни ей на такое не хватало времени. Но Эльра так настаивала, что Рнежка сдалась и согласилась.
Женщина двумя легкими движениями вывела тоненький маленький завиток сначала у одного глаза, а затем и у другого. Рнежка посмотрела на себя в зеркало. Теперь на лице у нее был примитивный рисунок виноградной лозы, знака того, что Рнежка не ищет пары. Ничего особенного сурьма с девушкой не сделала, облик ее остался ровно таким, каким и было, но она все-таки улыбнулась Эльре и поблагодарила.
Еще Эльра снова попыталась сделать какую-нибудь прическу. Рнежка не далась.
- Ну Рнежка, ну что же ты так! Твой дядюшка не обрадуется, если ты явишься, словно дикарка, с этим.
Да что же это такое!
- Ему все равно. – Рнежка очень надеялась, что «дядюшке» действительно плевать. По крайней мере, вчера он оскорбился, что девушка при нем стала бояться за свою честь. Даже извинился, и с таким неимоверно испуганным лицом...
- Ну как знаешь. Объясняться будешь сама!
Дворянская одежда Рнежке была привычка – от крестьянского платья она отличалась лишь материалами и украшениями. По крайней мере, именно так обстояли дела с тем, что носили аристократки во время путешествий. С повседневными одеяниями проблем у Рнежки также не возникло бы, все же она не раз притворялась бедной руридой, которой якобы требовалась помощь.
- Ты ж наша красавица! – залепетала Эльра, поправляя в десятый раз ленточку на шляпе Рнежки. Еще служанка хотела вшить в рукава несколько браслетов, но ее удалось переубедить. – Ну все, пойдем, тебя лирана уже ждет.
Лирана действительно ждала, но отнюдь не Рнежку. Она ждала объяснений от лирия Феникслиана, почему это им надо ехать севернее Бролси к веменедской границе и как он может доверять неизвестно кому. Рнежка инстинктивно затаилась на лестнице.
- ... Алфри не могла.
- Ошибаться могут все.
- Но не она, Ней. Ее иначе воспитали.
Алфри. Рнежка ее знала. Два года назад прошел ее дебют как военачальницы – странтарская армия потеряла пятую часть солдат. Об этом говорили везде, Рнежка помнила, как странтарцам предлагали видеть смерть светловолосой красавицей. Однажды воровка даже помогала газетному художнику замешивать краски для картины, где Алфранда с горящими белым пламенем глазами направляла ледяной меч на зрителя. Впрочем, денег за ту потрясающую работу творец не увидел. Как и не видел больше Рнежку.
- Воспитать умение не ошибаться - невозможно, Фэнн.
- Так ли важно тебе, Нейя, куда ехать? В Бролси ли, к веменедской ли границе? Все одно.
Елинейя едва слышно топнула ногой, скорее всего лишь подняла носок, не отрывая пятки, и резко опустила.
- От мертвого вирда Кнарске мое положение не изменится.
- От живого вирда Кнарске, не получившего своего, случится также.
Разговор утих. Рнежка, прижимавшаяся к широким перилам, отпрянула и спокойно спустилась. Ничего интересного она не узнала.
Собственных вещей у девушки не было, поэтому ей доверили нести саквояж с медикаментами. В какой-то момент в мозгу вильнула шальная мысль бросить его под колеса, лишь бы только еще ненадолго задержаться и попробовать поговорить с Эльрой, но не хватило духу.
От Рнежки Лойнер отводил взгляд, как псина побитая. Он-то вовсе ничего не сделал, никак подруге не помог, лишь бы лирана довольна осталась. А теперь делал вид, что никакой Рнежки рядом нет и не было – чтобы не помогать ей залезть в экипаж, он проигнорировал всех, хотя обязан был поступить совсем иначе. Невольно на глаза Рнежке снова навернулись слезы. Ну как же так, почему она не может вообще ни на кого положиться?
- Рнежка? – Лирий Фениксилиан заметил это. – Что с тобою случилось?
Надо было нахамить, думалось девушке, но ни слова она не сказала.
- Не стоит, я не столь страшен, как тебе думается. – Лирий пытался приободрить ее. По щеке Рнежки скатилась слеза, оставляя черноватый след от размытой подводки, а она даже не стала ее вытирать. – Прекрати уже, - бросил молодой мужчина раздраженно.