Дорога первоцветов

Ал смутно помнил, как добрался до дома. Кажется, он несся по накрытым темнотой улицам, попутно то и дело откусывая от хлеба кусочек за кусочком — иначе как объяснить, что в конце пути в его руках, помимо двух других запечатанных свертков, оказалась лишь маленькая горбушка? Влетев в комнату, Ал увидел маму. Она сидела за столом перед зажженными свечами и, чуть сощурившись, вышивала пион на белом платке.

— Что с тобой? — удивленно спросила она.

У Ала подогнулись колени, он рухнул, хватаясь за грудь, пытаясь отдышаться. Он бежал слишком быстро, ни разу не остановился перевести дух, не ощущал усталости — зато теперь она навалилась на него, накрыла, словно спустившаяся с горы лавина. Бок закололо, горло сдавило так, словно кто-то невидимый душил Ала изо всех сил.

— Воды... Пить... — прохрипел он.

— Да что с тобой? — мама бросилась к нему с чашкой, поднесла к губам. — Откуда у тебя... все это?

— Раздобыл денег... Устроился на работу... Целый день стирал... — бормотал Ал в перерывах между глотками. — А еще... Я встретил духа.

По бледному лицу мамы как будто рябь пробежала. Ал не понял, что значила эта эмоция, да и был слишком вымотан, чтобы гадать.

— Держи крепче, — впихнув в руки Ала чашку, мама подняла буханки, развернула шуршащую бумагу. Упоительный аромат наполнил комнату.

Мама долго рассматривала хлеб, принюхивалась, проминала пальцами. Поджаристая корочка сочно хрустела. Отломив кусок, мама положила его в рот. Прожевала, зажмурившись от удовольствия. Затем рука ее нырнула в мешочек, выудила картофелину, кривую, грязную и мелкую. Так, с куском хлеба в одной руке и с картофелиной в другой, она вновь повернулась к Алу.

— Ни за что не поверю, что хлеб ты купил. Такие делаются лишь в дорогих булочных на правом берегу. Так что ты там нес про духа?

— Он выглядел, как девочка. Очень красивая. Она появилась словно ниоткуда, когда я уже возвращался. Отдала мне хлеб, а потом сразу исчезла, я и глазом моргнуть не успел...

— Что толку от хлеба? — резко перебила мама

— Что ты имеешь в виду?

— Встретив духа, ты мог попросить у него что угодно. Например, обеспечить себе счастливое, сытое будущее. Обрести какой-нибудь невероятный талант, который сумел бы тебя прокормить. Но ты взял хлеб, и только. Сегодня мы с удовольствием съедим его, а что завтра?

Мамины слова обескураживали. Нежный маленьких дух, должно быть, рискнул выбраться из пещеры, поддавшись любопытству — так неужели правильно сразу что-то от него требовать?..

— А если она и не могла бы дать ничего кроме хлеба?

— Может, это и к лучшему, — улыбнувшись через силу, мама потрепала Ала по голове. — За подарки судьбы иногда приходится дорого расплачиваться.

Только теперь Ал понял: мама не поверила его словам. Решила, наверное, что он добыл хлеб нечестным путем, но отчего-то не говорила об этом прямо, а ходила вокруг да около. Наверное, берегла силы: хотя жар спал, мама все еще была очень слаба. В ее глазах Ал считал подтверждение своей мысли и помрачнел. Чуть позже, обдумав все хорошенько, он успокоился, решив, что рассказ его и впрямь вышел скомканным и странным. А уж то, в каком состоянии Ал явился домой, — весь в поту, с бешено колотящимся сердцем — и вовсе могло породить множество домыслов.

Ал открыл было рот, чтобы объясниться еще раз, успокоить маму как-следует, но затем передумал. Отвернулся, уставившись в грязно-серую стену, где когда-то нарисованный мальчик гордо ехал по на огромной собаке по волшебному лесу. "Если она решила не говорить об этом, то и я не буду", — подумал он, изо всех сил давя поднимающееся из глубины души раздражение.

Они с мамой прошлись по комнатам соседей, которые прежде поделились с ними продуктами, угостили хлебом. После, оказавшись на кухне, Ал принялся искать кабачок, но затем вспомнил, что уронил его и так и не поднял. Стало стыдно перед Донни, но Ал постарался отбросить это чувство.

На следующий день он снова отправился на работу.

Утром на набережной Ал увидел впереди широкую спину Донни, а рядом — Чибиса, чьи рыжие вихры поблескивали на солнце. Чибис вертелся волчком и что-то рассказывал, активно жестикулируя. Он быстро переставлял свои короткие ноги, но все равно едва поспевал за Донни — тому постоянно приходилось останавливаться, чтобы не уйти далеко вперед.

В какой-то момент Чибис споткнулся и чуть не разбил нос о землю, но Донни успел подхватить его под локоть, помог вернуть равновесие. Он не сразу убрал ладонь, а наклонился и что-то прошептал Чибису на ухо. Наверняка это было какое-нибудь важное наставление: "Смотри под ноги", "Когда говоришь, делай паузы. Ну, хотя бы иногда", "Завяжи, наконец, свои шнурки, растяпа!" Или что-то в этом роде. Слушая, Чибис закивал усердно, размашисто, и Донни пришлось быстро отстраниться, чтобы рыжая макушка не треснула ему по челюсти или еще куда-нибудь.

Глядя на них, Ал не смог сдержать усмешки.

Строго говоря, Чибис был человек-катастрофа. Грохнуться, запутавшись в завязавшихся шнурках, в кровь стесать колени — для него это было делом обыденным. Неделями размазывать сопли по лицу и оглушительно чихать — просто потому, что в самый холодный день не додумался надеть теплую одежду. Ввязаться в спор, проиграть его и, например, босиком пройтись по подворотне, полной всяческого мусора. Или много часов просидеть в бочке с ледяной водой. А если вдруг выиграть — не получить за этого ничего особенного, но все равно раздуться от гордости.

Ал полагал, что если бы не Донни, Чибис давно распрощался бы с жизнью из-за какой-нибудь глупости. Донни постоянно ругался, не жалея крепких слов, но при этом подхватывал друга, не позволяя упасть, всегда брал с собой теплую накидку, угрожал не желавшим отдавать проигранное спорщикам, запугивал их до трясущихся поджилок. Алу Донни порой казался мамочкой-наседкой, которая денно и нощно носится вокруг глупого птенчика. Даже Невин, заботившийся о своем хилом и болезненном братишке Руте, не выглядел настолько сумасшедшим.

Ал замедлил шаг, затем и вовсе остановился, пережидая, пока парочка впереди закончит болтать и разойдется. Ему не хотелось привлекать к себе внимание, одного Донни было предостаточно, чтобы чувствовать себя как уж на сковородке. Наконец, Чибис помахал рукой и вприпрыжку понесся дальше, а Донни скрылся за дверьми заведения. Облегченно выдохнув, Ал поспешил следом.

Рабочий день начался.

Старательно отстирывая въевшиеся пятна, Ал вспоминал девочку-духа. Кропотливо восстанавливал перед внутренним взором ее белое лицо, мягкие на вид губы, завораживающий глубокий взгляд. Нежные руки, державшие ароматный хлеб. Локоны, к которым так хотелось прикоснуться. Что-то странное глухо отзывалось внутри, ворочалось, почти причиняя боль. Отчаянно хотелось вернуться во вчерашний день, чтобы снова посмотреть на эту девочку, чтобы сказать ей...

— Идиотина, что ты творишь!?

Ал вздрогнул от резкого окрика Донни, и тут же на ноги его хлынула грязная вода. Оказывается, пока он витал в облаках, даже не заметил, как таз сместился с табурета и опасно наклонился.

Брюки сразу же облепили ноги, в ботинках противно захлюпало. Кое-как наполнив таз ковшом из большой бочки, Ал вновь принялся за стирку. Но как бы он ни старался сосредоточиться, мысли снова утекали к девочке.

Так что бы он сказал, снова повстречавшись с ней? О чем бы попросил? Отчего-то Ал сомневался, что действительно осмелился бы требовать чего-то важного. Скорее, он сказал бы: "Я слишком беден и мало чего умею, но если вдруг я все же могу что-то для тебя сделать, то с радостью сделаю это". Ал нахмурился: что-то не то, не с этого нужно начинать. Лучше уж так: "Спасибо за хлеб, я такого вкусного в жизни не ел. Можно я угощу тебя в ответ? Еда у нас самая простая, но я знаю, как вкусно ее приготовить". Ал довольно кивнул сам себе: уже лучше.

Он вдруг подумал о том, что зря раньше не общался с девчонками. Ал старался избегать их, этих плаксивых и странных созданий, которые не умели, да и не хотели рыбачить, боялись забираться на крыши. Ал подумал, что, возможно, если бы он больше разговаривал с девочками, то точно знал бы, как правильно с ними обращаться. И тогда при встрече с тем духом...

— Ты шевелиться собираешься? — Донни снова выдернул его из трясины мыслей. — Мне, конечно, все равно. Просто странно, прежде ты не был таким криворуким.

Ал увидел, что бельевые веревки рядом с Донни уже провисали под весом штор и скатертей, тогда как он сам никак не мог разобраться с одной лишь скатертью. Вздохнув, он принялся за дело.

Через время Донни снова нарушил тишину:

— Да уж, похоже, напрасно я согласился не трогать тебя. Может, иначе ты был бы порасторопнее.

Ал не знал, что ответить, и просто глупо улыбнулся.

— Слабоумный, — заключил Донни.

Следующая вещь, за которую взялся Ал, оказалась голубой. Она давно побледнела и выцвела, вышивка кое-где оказалась нарушена, нитки торчали. Но Ал долго не мог отвести от ткани взгляда: отчего-то она напоминала ему девочку-духа. Задумавшись, он вспомнил, что глаза ее, кажется, были голубыми, хотя в тусклом свете фонарей немудрено ошибиться.

Поддавшись какому-то неясному порыву, Ал прижал ткань к щеке, потерся. Она оказалась шершавой и пахла кислятиной, и это помогло немного прийти в себя, вернуть концентрацию. Ал медленно опустил руки, вновь возвращаясь к стирке.

Он почти не заметил, как этот день догорел. Сгустились сумерки, управляющий заглянул во внутренний двор проверить работу. Только тут Ал заметил, что веревки Донни едва не рвутся от количества постиранного, а на его собственных одиноко свисает всего несколько вещей. Плохо отжатые, они роняют тяжелые капли на раскрошившуюся плитку, образуют лужи. Увидев эту картину, управляющий застыл, выпучив глаза, но вскоре справился с эмоциями. Он ничего не сказал, лишь сокрушенно покачал головой.

Так как днем они пропустили обед, управляющий предложил Алу с Донни поужинать, после заплатил положенное. Уже перед самым выходом он сказал Алу — очень вежливо, ласковым голосом:

— Большое спасибо тебе за помощь. Но дел уже почти не осталось, поэтому завтра не нужно приходить.

Ал отстраненно кивнул, почти не расстроившись. Его словно с ног до головы накрыли полупрозрачной кисеей, которая притупила все чувства и эмоции. Возвращаясь домой, он был спокоен и сам этому удивлялся. В любой другой день потеря работы стала бы для Ала хуже самой глубокой и болезненной раны; он наверняка бы укрылся в какой-нибудь глухой подворотне, чтобы поплакать или покричать от злости на себя и на весь мир, в кровь разбить костяшки пальцев об обшарпанную стену.

Но сейчас он ощущал лишь безграничную усталость, а еще странное спокойствие. В самом деле, чего волноваться? Купленного вчера мешка картошки хватит еще на пару дней. К тому же, у них осталась половина мягкой ароматной буханки; за ночь она лишь слегка стала пожестче.

Дома свет свечей бросал на стены таинственные, пляшущие тени. Ал бездумно смотрел на них — наверное, слишком долго, потому что мама раздраженно произнесла:

— Да что с тобой сегодня? Застыл как изваяние. Поешь хотя бы.

— А?.. Извини, что ты сказала?

— Так, — мама встревожилась. Она опустилась перед Алом, сев прямо на пол, заглянула в его лицо снизу вверх. — Поговори со мной. Что происходит? Ты заболел?

— Нет. Я просто думаю, понимаешь? Думаю о том, что случилось вчера.

— Так я и знала! Послушай, я не буду тебя осуждать, даже если узнаю, что ты вырвал хлеб из рук старушки. Точнее, накажу, может, даже ремнем пройдусь — но все же прощу в этот раз. Я ведь заметила, как сильно ты старался сэкономить, как забывал про себя, отдавая мне всю еду. Тебе нелегко пришлось. Так что не нужно слишком винить себя, что бы ты ни сделал, — ведь это я, скорее, виновата.

Внутри у Ала словно разлилась едкая кислота; вскочив, он резко отпихнул от себя мамины руки.

— Значит, вот какого ты обо мне мнения?! Зачем мне врать, да еще так глупо? Там правда была девочка, она протянула мне хлеб. Я просто сидел здесь и размышлял, что она похожа на Зеленушку — помнишь, Ноа про нее рассказывал, мы даже куклу сделали? Я раньше представлял себе Зеленушку именно такой. Вот и все. А ты, оказывается, в глубине души считаешь меня вором и мерзавцем!

— Я такого не говорила! Но сам посуди: как часто люди бескорыстно что-то делают для других? Просто так, без задней мысли? Я такого почти не встречала, поэтому подумала... Но так, как ты говоришь, еще хуже! Тебе могли дать хлеб, сделав вид, будто это подарок, а после обставить все так, словно ты украл его. Может, завтра к нам на порог заявятся родители той девочки и начнут требовать деньги, угрожая стражей? Соседи, может, и прикроют нас — но сколько людей видели, как ты шел с этим хлебом по улице?

— Да как у тебя только фантазии хватает! — Ал разозлился так, что перед глазами заплясали белые круги, а кровь в ушах зашумела. — Какие еще родители, какие деньги? Да по мне вино, что мы почти нищие; сколько нас ни тряси, из карманов монеты не посыпятся! Так кому какой прок с нами возиться? Тем более, я же сказал, это была не человеческая девочка, а дух!

— Духи остались лишь в сказках, Ал. Мы верим в них, чтобы не чувствовать себя брошенными. И надеяться, что нам не помогают не потому, что не хотят помочь — а лишь потому, что заточены глубоко в пещерах и сами нуждаются в помощи. Однажды ты поймешь это и научишься полагаться лишь на себя.

— Я и так это умею! — перед глазами Ала вихрем пронеслись все дни, когда он поддерживал под руку забывшегося, глубоко ушедшего в себя Ноа, помогал ему снять обувь и сменить одежду — а после почти все то же самое делал и для мамы, когда она болела. Пытался хоть немного подработать, если выдавалась возможность, ни разу никому не пожаловался. И как после всего этого мама смеет ему не верить? Как смеет думать, будто он совсем жизни не знает?

Несколько долгих минут они прожигали друг друга взглядами. Затем мама махнула рукой:

— Ладно, давай оставим эту тему. Выбросим остатки хлеба и притворимся, будто всего этого не было.

— Выбросим?! Ты же всерьез не собираешься...

Но мама собиралась. Вскочив, она бросилась к шкафу с продуктами, рывком распахнула его, вытащила сверток с остатками буханки. Ал перехватил ее руку.

— Что за глупости, отдай! Его ведь мне подарили! Так что это мой хлеб, и только мне решать...

— Видеть его не могу! С тех пор, как ты принес этот проклятый хлеб, ты сам не свой! Не будет его в моем доме, выбросим, и дело с концом!

Мама постаралась оттолкнуть Ала, но он держал крепко. Пожалуй, даже слишком крепко, однако сейчас он этого совсем не чувствовал. Стараясь вырвать сверток из ее пальцев, он уговаривал:

— Давай, верни мне этот хлеб. Ты же сама учила, что еду надо беречь. Если не хочешь, не ешь, никто не заставляет. Но выбрасывать же не надо.

— Отпусти, ты делаешь мне больно! — мама вдруг закашлялась, схватившись за горло.

Кашель отрезвил Ала, заставил разжать пальцы, отпустить ее запястье. Воспользовавшись мгновением, мама распахнула оконные ставни и со всей силы швырнула хлеб в темноту, укрывавшую улицу.

Алу показалось, будто его разом лишили всех сил, вынули из тела все кости. Покачнувшись, он едва не упал, но мама удержала, взяв его за руки.

— Посмотри на меня, послушай меня внимательно. Самое большое счастье на свете — прожить тихую мирную жизнь, никогда не сталкиваясь с сильными мира сего, ни от кого не принимая подачки. Не иметь никаких дел ни с одаренными потомками богов, ни с обычными людьми, наделенными властью, ни с духами, если они существуют, ни с кем-либо еще. Все они носят маски. Все они могут оказаться далеко не такими, какими кажутся на первый взгляд.

Еще вчера Ал и сам так считал. Только вот в девочке-духе не было зла, в этом он мог поклясться. Она просто дала ему хлеб. Ни о чем его не просила, ни словом не обмолвилась, что он теперь должен ей что-то. И ведь хлеб ела мама, им угощались соседи — с ними со всеми все в полном порядке. Так к чему этот глупый спор?

— Отстань от меня, — Ал стряхнул мамины руки и выбежал из комнаты.

Он долго метался под окнами, стараясь отыскать буханку, но так ничего и не нашел. Тогда он поплелся в место, где повстречал девочку. Ал и сам не знал, на что надеялся, не думал, что когда-нибудь встретит ее снова. Улица была пустынна, фонари едва слышно потрескивали. Ал постоял под каждым, прислушиваясь к звукам заснувшего города, едва чувствуя, как холод ползет по ногам, щекочет спину.

Совсем замерзнув, он медленно двинулся вперед, почти не разбирая дороги. Повороты, мосты через реку и притоки. Освещенные, вымощенные плиткой улицы и темные, полные мусора, переулки. Ал то переходил на правый берег, то возвращался на левый, вглядывался в лица случайных прохожих и чувствовал себя как никогда одиноко.

Когда забрезжил рассвет, Ал замедлился. Он оказался в незнакомой части города, почти в пригороде. Здесь дома припали к земле, словно сгорбленные старики. Один из низкорослых домов окружал палисадник, где удушливо цвела тубероза. Это был любимый мамин цветок, и в другой день Ал мог бы даже потихоньку сорвать веточку, чтобы украсить их унылую комнату. Но теперь он лишь почувствовал раздражение. Поднял камешек с земли, подбросил несколько раз на ладони, а затем со всей силы швырнул в куст. Белые кисти, потревоженные нежданным ударом, встрепенулись, словно живые, мелко задрожали. Раздраженно фыркнув, Ал поспешил прочь.

Он решил следовать вдоль реки — точнее, это уже был один из ее притоков — чтобы совсем не потеряться. Сперва вдоль покатого берега вела широкая, хорошо протоптанная и присыпанная песком дорога. Но чем дальше он шел, тем сильнее она сужалась. Дорожку теснили буйно разросшиеся травы, среди которых особенной наглостью выделялась крапива, тянула колючие листья. А берега реки потеряли очертания, стало непонятно, где заканчивается земля: камышовые заросли покачивались на ветру, блестели утренней росой. Домов вокруг теперь почти не попадалось.

Чуть дальше берег становился крутым, дорожка резко уводила вверх. Уже порядком уставший Ал подумал было, что нужно вернуться. Он шел всю ночь, наверняка обратный путь займет немало времени. С другой стороны, спешить было некуда: работы у него больше нет, а мама... Что же, она сама виновата, лучше пока вовсе о ней не думать...

И все же привычка быть хорошим, послушным сыном намертво въелась в кости, переплелась с жилами. Ала тянуло назад. Потоптавшись на одном месте и повздыхав, он развернулся, но не успел сделать и шага, как подошва заскользила по мягкой грязи. Больно ударившись копчиком и ободрав спину о торчавшие из земли корни, Ал грузно упал в воду. Течение тут же подхватило его, потащило прочь. Ал пробовал сопротивляться, но лишь попусту терял силы: течение не было слишком сильным, но справиться с ним все равно оказалось сложно, тем более, Ал сильно вымотался.

Побарахтавшись немного, он перевернулся на спину, позволил воде подхватить себя и удержать. Подумал, что можно, пожалуй, отдохнуть немного: приток не выглядел опасным, да и до дна достать в случае чего несложно. А что до течения — река все равно принесет его обратно в город. Может, так получится даже быстрее, чем если бы Ал двигался на своих слабых после бессонной ночи ногах.

Кожа, покрывшаяся мурашками во время падения, быстро приноровилась к температуре воды: совсем скоро Ал настолько привык, что ему показалось, будто он лежит в теплой ванне. Какое приятное ощущение. Когда Ал был еще совсем малышом, Ноа приносил в комнату деревянную ванну, окутанную белым паром. Горячая вода навевала сонливость, аромат древесины успокаивал. После таких омовений Алу обычно снились фантастические, приятные сны.

Как жаль, что из той ванны Ал слишком быстро вырос. Вот уже много лет ему приходилось довольствоваться тазом, в который не окунуться толком. А уж про то, чтобы растянуться в полный рост, и мечтать глупо. Чтобы нормально помыться, приходилось по нескольку раз греть воду, зачерпывать ее из таза ржавым ковшом, следить за расходом.

Ал вздохнул, вспомнив Ноа. Он скучал по нему, по его большим теплым рукам, трепавшим по макушке и переносившим город на холсты и героев легенд и историй — на стены. По его наставлениям, мудрым и правильным. По улыбке. У Ала не было отца, но в отличие от многих других детей он и не желал знать, от кого был рожден, не строил иллюзий, что однажды на левый берег явится какой-нибудь богато одетый господин с золотыми перстнями на пальцах, узнает в Але родного сынишку и заберет жить в поместье, полное вкусной еды и сокровищ. Другие дети, росшие без отцов, мечтали о таком, но только не Ал.

Он никогда не чувствовал себя несчастным, пока у него был Ноа. Старик просил называть его по имени и всегда подчеркивал, что у них совсем нет общей крови — но при этом относился к Алу лучше, чем иные родители относятся к долгожданным детям.

"Учись управлять чувствами. Думай о том, что происходит, слушай людей вокруг, замечай знаки. Никогда не следуй за толпой, как бы громко она ни кричала, какой бы навязчивой ни была. Ищи ответ сам, доверяй только своим чувствам, своему опыту. Действуй, лишь когда нашел свой собственный ответ, никем не навязанный, не подсаженный в твою голову, словно цветок в благодатную почву", — словно услышал Ал одно из его наставлений. Он даже повернул голову на голос, едва не нахлебавшись воды, но увидел лишь камышовые заросли. Наконец, он догадался, что слова прозвучали лишь в его памяти.

Но когда именно Ноа произносил их, в какой момент? Что он сам, Ал, делал тогда, что отвечал? Он напрягся, но воспоминание так и не всплыло на поверхность.

Вскоре накатила сонливость, веки стали тяжелыми. Моргнув несколько раз, Ал вгляделся в синеву неба. Такое высокое, просторное, недосягаемое. Жаль, что больше нельзя смотреть на него вместе с Ноа. Жаль, что нельзя лениво развалиться на крыше с друзьями, болтать о пустяках, погружаясь в дремоту, укрывшись легкой тенью от проплывающего мимо облака.

— Эй, ты живой? Давай же, ну! — Ал почувствовал, что его безжалостно бьют по щекам, трясут за плечи. — Ты меня слышишь?

"Можно поаккуратнее?" — хотел было возмутиться Ал, уже открыл рот, но закашлялся. Желудок скрутило; Ал успел перевернуться на живот и чуть приподняться на локтях, как его тут же вырвало. Один раз, второй, третий. Рвота никак не прекращалась, из глаз катились слезы, тело трясло, словно в лихорадке.

— Вот и слава богам, духам и моему Хозяину! Я-то уже тебя похоронить собирался, — голос был незнакомый, и сколько же в нем было насмешки! Неведомый спаситель — Ал никак не мог продрать глаза и разглядеть его как следует — явно забавлялся. — Теперь вижу: ты живехонек, просто нахлебался речной воды. Повезло тебе, парень, ты точно в рубашке родился. Я тебя чуть было с мусором не перепутал — ты вместе с такой кучей плыл, что я даже...

И почему в последнее время все только и делают, что донимают Ала? Сперва бывшие друзья, затем мама, теперь этот незнакомец! С мусором, видишь ли, он его перепутал!.. Скрипнув зубами от злости, Ал не глядя пнул болтуна. К сожалению, удар пришелся по касательной, подошва едва задела чужое тело. Это не должно было быть больно, однако человек рядом с ним театрально возопил:

— Ай-яй! Да что ж это такое! Я же твой спаситель, спаситель! Вообще-то, я надеялся на благодарность, хотя бы малюсенькую. Но ты... Какой жестокий человек! Немудрено, что ты оказался в куче мусора: говорят, подобное притягивается к подобному...

Таких пустоголовых, мелющих вздор людей Ал презирал больше всего. Лучше было бы и вовсе не обращать на этого болтуна внимания, но тот все-таки помог ему. А еще Ал пока был слишком слаб, чтобы просто уйти. Рвота уже кончилась, но желудок продолжало скручивать, в глазах стояла муть. "Но я все равно не собираюсь потворствовать его болтовне", — подумал Ал с мрачным удовлетворением и кое-как, преодолевая дрожь, уселся, протер глаза мокрым рукавом. Однако от этого они еще больше заслезились.

— Ха-ха-ха, ну кто так делает? У тебя же вся одежда грязная. Чего доброго, заразу занесешь, будешь потом словно невинная девица, у которой глазки вечно на мокром месте.

"Да заткнешься ты уже или нет?" — едва не взревел Ал, но тут почувствовал мягкое прикосновение к щеке. Неведомый спаситель бережно вытирал его лицо сухой тканью. Несколько прикосновений к глазам, и завеса из беспрестанно льющихся слез исчезла.

Ал увидел перед собой молодого парня на несколько лет старше него самого. Внешность казалась довольно необычной из-за смуглой, с оливковым отливом, кожи. Мокрые темно-русые волосы облепили виски и шею, с упавшей на лицо челки срывались капли; парень фыркал, тряс головой, чтобы капли не попадали глаза — так он походил на большого пса, бросившегося в воду, чтобы достать брошенную туда игрушку. Эта схожесть человека с собакой слегка смягчила сердце Ала, снизила градус враждебности.

— Ну, пришел в себя? — парень широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами. На щеках от улыбки заиграли ямочки.

У Невина тоже появлялись ямочки, когда он улыбался. А в последнее время при каждой встрече с Алом он с такой же сладкой, медовой улыбкой говорил гадости и причинял боль. Поэтому теперь эти проклятые ямочки на щеках незнакомца заставили Ала вновь напрячься. Он нахмурился, продолжая молчать.

— Если где-то болит, скажи, постараюсь помочь, — закончив вытирать лицо Ала, парень спрятал испачканный платок за пазуху.

Теперь Ал обратил внимание на одежду своего спасителя. Несмотря на пропитавшую ее грязную воду, она не выглядела жалкой. Наоборот, ткань была добротной, плотной, шов — аккуратным. Ни единой заплатки. На плаще даже виднелась вышивка, цветочный орнамент у ворота и вокруг карманов. Судя по всему, парнишка вряд ли из богатой семьи, но и не житель кварталов левого берега. Может, сынок мелкого торговца, поздно рожденный и горячо любимый. Вот только... Ал воззрился на паренька с еще большим недоверием.

— Что такое? Ах, точно, ты ведь продрог до костей. Боюсь, сухой одежды у меня не найдется, но возьми хотя бы это, — парень быстро снял плащ, протянул Алу, однако тот не пошевелился. Впрочем, парня это, по-видимому, нисколько не смутило. Все с тем же невинным выражением на лице, он ловко набросил плащ на плечи Ала, помог продеть руки, завязал потуже. — Он, конечно, мокрющий, но, может, хоть немного согреет. Ну так что? Рассказывай, почему решил устроить сплав по реке, да еще и в такой неприглядной компании...

— Если снова заговоришь про мусор...

Парень расхохотался:

— Ладно, не буду, не буду, мусорный мальчик. Ой, — получив ощутимый пинок, он захныкал. — Что-то ты сильно бодрый для того, кто чуть не распрощался с жизнью. Ты уверен, что точно хотел это сделать?

— Сделать что? — опешил Ал.

— Ну, ты разве не знаешь, как называют эту реку?

— Ипомея? — Ал напряг память. Имя реке дал цветок, росший на ее берегах очень давно, когда города с его великолепием и нищетой еще не существовало. — Но в народе чаще говорят: "Утреннее сияние".

— Ага. Знаешь, почему?

Ну вот еще! Делать ему больше нечего, расшифровывать чьи-то романтические бредни! Ал раздраженно фыркнул. Однако с места не сдвинулся и навострил уши: ему все же было интересно, что скажет этот парень. Но парень молчал, только улыбка его становилась все шире. Наконец, не выдержав неловкой атмосферы, Ал произнес сквозь зубы:

— Что тут гадать. На рассвете, когда встает солнце, вода ярко блестит. Вот тебе и утреннее сияние.

— Пфф... Ха-ха-ха! — его спаситель схватился за живот.

— Что смешного?!

— Не бери в голову. Просто я редко встречаю кого-то столь наивного. Ну что, малыш, придется тебе сегодня немного повзрослеть. Если помнишь, вьюнок этот, утреннее сияние, на языке цветов означает безответную любовь, обманчивые обещания. Короче, раньше вдоль реки часто строили публичные дома. Ну а там, сам понимаешь, какие истории: сплошь разрушенные судьбы, разбитые надежды, — тут же голос парня сделался жеманным. Он заявил, трепеща ресницами. — Ах, молодой господин обещал выкупить и увезти далеко-далеко, но его и след простыл. А товарку пьяный, жестокий клиент избил до полусмерти, но страже пришлось сказать, будто она упала с лестницы. А еще одна сестренка сошла с ума узнав, что заразилась опасной болезнью. Однажды они втроем, взявшись за руки, спрыгнули с моста прямо в эту реку...

— Замолчи! — Ал закрыл уши ладонями. — Фу, гадость!

Лицо парня сделалось серьезным. Очень медленно он протянул руки и отвел ладони Ала.

— Эта река кажется обманчиво медленной, но на самом деле течение ее быстрое, опасное. Тех, кто вдруг оказывается в ней, я разделяю на два типа. Первый — самоубийцы. Второй — идиоты. К каким относишься ты?