Глава 4. Как Ирма подарила Евлампию надежду
В лаборатории, похожей на жерло вулкана, где переплелись искры квантовых флуктуаций и эхо исторических аномалий, Евлампий и Григорий, словно два алхимика, потерявшие рассудок в поисках философского камня, затевали немыслимые эксперименты. Они были вихрем хаоса, готовыми в любой момент обрушить на мир бурю неведомого. И посреди этого научного безумия, подобно нежному цветку, пробившемуся сквозь трещины асфальта, расцветала Ирма Перечница. Она была словно живительный оазис в пустыне безумия, хрупкая надежда на порядок в мире, где логика давно покинула чат.
Ирма, подобно ангелу-хранителю, снизошедшему в эту обитель безумия, самоотверженно пыталась внести хоть какие-то проблески цивилизованной жизни в существование этих гениев-недотеп. Она, как добрая фея, сносила им обеды, приготовленные с любовью и некой долей перцового коварства. Вынуждала их мыть горы посуды, иногда используя для убедительности сковороду, словно скипетр. Ее миссия была свята – привить им хоть какое-то подобие ответственности, обуздать их пылкий нрав и не дать им окончательно кануть в бездну чихательного безумия, в которое они так старательно погружались. Она была подобна маяку, чьи лучи прорезали туман научного помешательства, указывая им верный путь, или хотя бы напоминая, что пора бы уже поесть.
Ирма, несмотря на частые вспышки гнева, была единственным человеком, который видел в Евлампии не "уникальный феномен" с аномальной аллергией, а простого, застенчивого парня, который страдал от ночных кошмаров и постоянного насморка. Она, словно проницательный психолог, распознавала, что его чихи – это не его злая воля, а проклятие, которое он был вынужден нести. Она, как верный рыцарь, вступалась за него, когда мир смотрел на него со смесью ужаса и насмешки. Ее забота была подобна чашке горячего какао, когда за окном беснуется непогода.
Но, несмотря на все свои старания, Ирма часто чувствовала, как силы ее покидают. Она понимала, что ее любовь к Евлампию – это сражение с ветряными мельницами, битва, в которой победа, казалось, невозможна. Но она не отступала, ее сердце продолжало биться ради него, подобно неугасимом пламени.
Однажды вечером, когда Евлампий был особенно разбит после неудачной попытки "наладить погоду", результатом стало то, что в Москве выпал снег в июле, а в пустыне Сахара начался сезон дождей. Ирма, словно ангел, спустившийся с небес, принесла ему в лабораторию чашку ромашкового чая. На подносе, украшенном вышитыми цветами, лежало печенье, приготовленное ее руками, с любовью и надеждой. Она понимала, что ему сейчас нужны не научные доводы, а немного тепла, понимания и искренней поддержки.
Ирма присела рядом с ним на старый, скрипучий стул, словно утешительница и убрала прядь волос со лба Евлампия, так, словно она гладит по голове маленького, испуганного ребенка. Она взглянула ему в глаза, в которых плескались грусть и отчаяние, и на ее губах расцвела мягкая, полная любви улыбка.
"Не грусти, Евлампий, – прошептала она, и ее голос был подобен тихому пению птицы после долгой бури, – Ты делаешь все, что можешь. Главное – не падать духом. Все мы совершаем ошибки. И даже великие ученые, вроде нашего Григория, иногда творят несусветную глупость. А ты вовсе не виноват в том, что тебя преследует эта жуткая аллергия. Это все злобные силы природы, и я уверена, что мы обязательно найдем способ их победить, вместе".
Евлампий, словно проснувшись от долгого сна, взглянул на Ирму. Впервые он по-настоящему осознал, насколько она важна для него. Она была его якорем, за который он цеплялся, чтобы не утонуть в этом безумном мире, его тихой гаванью, где он мог найти покой и утешение, его путеводной звездой, освещающей его темный путь. Она не видела в нем героя или "уникальный феномен", она видела простого парня, которого полюбила, несмотря на все его недостатки и странности. Она любила его, таким какой он есть, со всеми его чихами и безумными идеями.
"Ирма, – начал он, и его голос дрожал от волнения, – я... я не знаю, что бы я делал без тебя. Ты – моя надежда, моя опора, мой лучик света в этом мрачном царстве чихательного хаоса. Ты всегда рядом, когда мне плохо, ты словно ангел, спустившийся ко мне на землю. Ты... ты просто самая лучшая."
Ирма, как юная дева, залилась краской и отвела взгляд. Она не ожидала таких откровенных признаний. Она всегда сдерживала свои чувства, держала их в узде, подобно диким лошадям, но сейчас, глядя в глаза Евлампия, наполненные такой искренней благодарностью и любовью, она не могла их удержать. Ее любовь к нему была подобна бушующему пламени, которое готово было сжечь все на своем пути. Она поняла, что ее чувства к нему так же сильны, как и его аллергия, что она готова быть рядом с ним всегда, даже если это означает терпеть его бесконечные чихательные выходки, которые порой вызывали у нее раздражение, но иногда и смех.
"Ну, хватит, - пробормотала она, стараясь скрыть свое смущение за маской равнодушия, - Ты что, решил меня окончательно смутить? Просто, пожалуйста, не чихай на меня, и вообще не надо меня приукрашивать, я ведь не ангел, а грешная женщина, которая иногда готова прибить и тебя, и Григория."
И в этот момент, словно хор в древнегреческой трагедии, из соседней комнаты раздался ехидный голос: "O tempora! O mores! ("О времена! О нравы!")". Этот зловещий приговор был произнесен голосом, который невозможно было спутать ни с каким другим.
Ирма и Евлампий, вздрогнув, посмотрели в сторону двери. На пороге, словно суровый судья, с важным видом стоял Иннокентий, который, как всегда, с театральным пафосом и грацией пантеры, наблюдал за их любовной сценой. Он, словно маленький, но очень важный критик, оценивал происходящее с высоты своего пернатого трона, приправляя это едкими комментариями на латыни.
"Похоже, здесь все становится слишком уж романтично, amici mei ("друзья мои"), – протянул Иннокентий, грациозно подпрыгнув на жердочку, словно солист балета. – Amor vincit omnia! ("Любовь побеждает все!") Но, признаюсь, мне куда больше нравится наблюдать за тем, как Ирма гневно чихвостит Евлампия за его научные эксперименты. Это куда более... захватывающее зрелище."
Ирма, закатив глаза, вздохнула. Она уже привыкла к саркастическим замечаниям попугая, который, казалось, наслаждался, терзая ее своей иронией. Иннокентий, несмотря на свой едкий характер, стал неотъемлемой частью их маленькой, но очень странной компании. Он был подобен надоедливой, но любимой младшей сестре, которая вечно вмешивается в их дела, но, тем не менее, делает жизнь более интересной.
"Ну, зачем ты постоянно комментируешь все на латыни?" – спросила Ирма, стараясь сдержать свое раздражение, которое так и рвалось наружу, подобно джинну из бутылки.
"Это же язык богов, Domina ("Госпожа"), - ответил Иннокентий, гордо выпятив грудь, словно полководец, выигравший битву. – Latina est lingua aeterna! ("Латынь – вечный язык!") И потом, это так... весело, наблюдать за вашими лицами, когда вы пытаетесь понять, что я говорю."
"Вот кому-то забавно, а мне не очень," - пробормотал Евлампий, который пытался сдержать улыбку, наблюдая за этой перепалкой.
В этот момент, словно смерч, ворвался Григорий в лабораторию, размахивая газетой и с горящими глазами, словно сумасшедший ученый, который только что открыл тайну мироздания. Его голос дрожал от волнения, его глаза сияли, словно у ребенка, получившего в руки долгожданную игрушку.
"Евлампий!... Ирма? Сенсация! - прокричал Григорий, голос его был похож на пронзительный вой сирены, – Твой последний чих... он перевернул политическую карту мира!"
Евлампий и Ирма обменялись взглядами, полными обреченности. Они знали, что ничего хорошего из этого не выйдет. В лаборатории наступила тишина, будто весь мир затаил дыхание в ожидании того, что будет дальше. Но только Иннокентий не был бы самим собой, если бы не продолжил свою череду саркастических комментариев. Неугомонный попугай, кажется, решил, что их жизнь недостаточно абсурдна, и поэтому решил внести свою лепту в эту феерию безумия.
"Ну, что же, amici mei ("друзья мои")," – прокричал он, хлопая крыльями и взлетая на высокий шкаф, "Quidquid agis, prudenter agas et respice finem! ("Что бы ты ни делал, делай разумно и смотри на конец!") Похоже, нам предстоит еще много веселья. Я даже готов сделать ставки на то, что этот мир не продержится и недели, после того, как Евлампий чихнет еще разок. Хотя, должен признаться, мне не терпится увидеть, что еще он сможет натворить."
Ирма, не выдержала и бросила в сторону попугая гневную фразу - "Может, ты хоть иногда будешь молчать?" – в ее голосе уже слышались нотки отчаяния.
"Absit invidia! ("Да не будет зависти!") Я просто не могу не комментировать все это. Это, своего рода, мой способ справиться с этим безумием. Ну, и, конечно же, это так забавно."
Но, на этом безумства того дня не закончились. Иннокентий, решив, что их жизнь недостаточно драматична, решил добавить немного театральности.
"А теперь, дамы и господа!" – прокричал он, взлетая на люстру, "Да начнется представление! Homo homini lupus est! ("Человек человеку волк!") Кто же победит в этой битве разума и безумия? Я ставлю на то, что победит любовь, и немного хаоса от чихов Евлампия. Хотя, по правде говоря, я больше заинтересован в том, чтобы посмотреть, как Ирма будет злиться."
Ирма, окончательно потеряв терпение, схватила подушку и бросила ее в Иннокентия. "Хватит!" - крикнула она, "Я больше не могу это терпеть! Ты просто ходячий генератор латинского сарказма!"
Иннокентий, ловко увернувшись от подушки, ответил: "Non omnia possumus omnes! ("Не все мы можем все!") Кто-то должен добавлять драмы в эту скучную жизнь."
"Felix qui potuit rerum cognoscere causas! ("Счастлив тот, кто смог познать причины вещей!") – запел он, и его голос разнесся по всей лаборатории. - Но, должен признаться, что иногда я не понимаю, почему вы все так себя мучаете. Вы, как эти глупые муравьи, которые бегают туда-сюда и не понимают, что жизнь – это просто большая шутка".
Григорий, тем временем, сидел за своим столом, как будто ничего не происходит, с горящими глазами что-то записывая в своем блокноте. Он, казалось, был настолько поглощен своими научными изысканиями, что происходящий вокруг хаос, был ему не интересен.
И в этот момент, Евлампий понял, что, несмотря на весь хаос, который его окружал, он был счастливее, чем когда-либо прежде. Ведь, в конце концов, что может быть лучше, чем быть окруженным людьми, которые тебя любят, даже если они немного сумасшедшие? И что может быть веселее, чем наблюдать за тем, как попугай, комментирует все на латыни, в то время как мир рушится у тебя на глазах?