Тягчайшая из печалей
Багровый диск луны, показавшись из-за Айцемнасара, осветил темное Гегамское озеро.Восточная часть озера загорелась буро-красным светом, словно тысячи лунных дисковпогрузились в мелкую рябь воды. На Севане было тихо, огни погасли. Монахи, усталые последолгих церковных служб, заперлись в сырых кельях и погрузились в сон. Часовни и церкви,казалось, тоже дремали, и прибрежные волны своим плеском убаюкивали их.Около храма святого Воскресения, возвышавшегося на восточной стороне острова, миморазбросанных и покрытых мхом надгробных памятников, молча прохаживался взад и впередчеловек высокого роста. На нем было широкополое одеяние, похожее на схиму, какую носятмонахи, голова покрыта простой скуфьей. Только осанка и величественная походка говорили отом, что он не привык к монашескому облачению. Он присел на краю обрыва, где, подымаясь изозера, громоздились друг на друга скалы, образуя мощные преграды. Прикрывая остров свостока и с юга, они делали его недоступным не только для плотов и лодок, но и для пловцов.Луна медленно поднималась по небесному своду. Темно-красный цвет озера переходил всеребристый, разливаясь по водной глади к далеким берегам, окруженным с одной сторонывысокими горами и холмами, с другой — полями и плоскогорьями. Луна проливала спокойныйсвет. Сидевший на камнях человек наблюдал за прекрасной и мирной картиной природы. Емуказалось, что именно в такие минуты, когда мир покоится в объятиях сна, выходят из безднызлые духи или спускаются ангелы добра и предрешают судьбы смертных, даруя одним счастье, адругим — горе и страдание... Казалось, что именно в такой час были предрешены его печали инесчастья. Грустные мысли овладели им. Воображение рисовало картины прошлого, топрекрасные, то суровые и мучительные.— Как я дошел до такого унижения?! — воскликнул он вдруг и поднес руку ко лбу, будтохотел отогнать печальные мысли, которые, как черные тучи, собрались над ним. Мучительныеобразы не исчезали. Серебристое озеро, горы с величественными вершинами, луна своимкротким светом и даже нежный ветерок, который колебал водную гладь и ласкал прибрежныетравы и цветы, не приносили успокоения. Он не слышал даже шума волн у подножья скал. Душаего витала где-то далеко...Но вот послышался легкий шорох. Он вздрогнул и, повернув голову, увидел, что к немуприближается закутанная в покрывало женщина.— Кто это? — окликнул он, но, сейчас же узнав, поднялся с места. — Царица, это ты? —спросил он мягким голосом.— Да, мой любимый государь... — ответила она почти шепотом.— Здесь? Одна, в такую позднюю пору?— Разве я одна? Ведь со мной царь Ашот...— Где же твои прислужницы?— Я пришла сюда без них, хотела непременно видеть тебя. Привратники сказали, что тыкаждую ночь подолгу гуляешь тут... Я этого не знала.— Да, ночью здесь очень хорошо... Но зачем ты хотела непременно меня видеть? Надосообщить какое-нибудь известие?— Известие? Нет.— А что же?— Хотела поговорить с тобой несколько минут.— Не понимаю. Днем ты видишь меня каждую минуту, можешь всегда со мной поговорить.Зачем ночью лишать себя покоя?— Покоя?.. Разве у меня есть покой? Разве я могу иметь его?— Царица...— Часы покоя навсегда утеряны для меня.— В нашей стране теперь ни у кого не спокойно на душе.— Сейчас да. Но когда изгонят врага, все обретут покой.— А с ними и ты.— Я? О, если б это было так...— Неужели ты страшишься будущих нападений? Даже сегодня никакая опасность неугрожает тебе. Севан — неприступная крепость.— Мою крепость и мои твердыни враг разрушил уже давно. Мой мир и покой утерянынавсегда...— О чем ты говоришь? Ты опять намекаешь на старые обиды?— О, позволь поговорить с тобой хоть раз, позволь раскрыть свое сердце. Разрешипоплакать пред тобою...— Царица, ты взволнована, тебе надо успокоиться.— Не гони, умоляю. Оставь мне волнения и страдания. Я нахожу свой покой только в них...— Но что случилось? Кто-нибудь нанес тебе оскорбление?— Нет. Старая рана, старая печаль изнуряет и терзает мое сердце. Увы, нет руки, чтобналожить на нее бальзам и повязку. Я покинута, я одинока, совершенно одинока... О, ты незнаешь, как тяжело быть одинокой!..При этих словах царица разрыдалась.— Царица, ты плачешь? Ты не дитя... Что скажут, если услышат? Пойдем, я провожу тебя дотвоих покоев. Тебе надо отдохнуть.— Позволь мне остаться здесь, и ты, мой любимый царь, не покидай меня. Подари твоейцарице, твоей несчастной супруге, хотя бы час. Она хочет говорить с тобой. Не отказывай ей вэтой ничтожной просьбе.— Милая Саануйш...— «Милая Саануйш»?.. Боже мой, неужели ты меня назвал этим именем, не ослышалась лия? «Милая», сказал ты... О, как я радуюсь этому ничтожному, жалкому слову, этому осколкулюбви... Зачем господь создал нас такими слабыми? Ты жалеешь меня? Говори, не скрывай...Жалеешь, как нищую. Если бы ты знал, как это тяжело, как невыносимо!— Но ты не хочешь успокоиться, все волнуешься... Уйдем, уйдем отсюда.— О нет. Я больше не уйду отсюда, я не уйду от моего любимого Ашота... О, прости меня,позволь мне называть тебя так... Ведь я уже спокойна, могу говорить. Я больше не будуволноваться, только дай мне твою руку и обещай, что выслушаешь меня терпеливо.Царь молча протянул ей руку, царица взяла ее, сжала в своих трепещущих руках ипродолжала:— Благодарю тебя... Видишь, какой ничтожной милостью я довольствуюсь. Потерявлюбовь и сердце моего несравненного витязя, радуюсь, когда мне разрешают пожать егохолодную, безразличную руку. И мне не стыдно говорить об этом? Гордая Саакануйш признаетсяв этом своему государю? О, как я унижена...Царица снова разрыдалась и, не в силах сдержать себя, дрожащими руками обняла царя иприльнула к нему.— Саануйш, милая Саануйш... — прошептал царь и прижал ее к своей груди.— Молись, чтобы я умерла сейчас... Хочу умереть в твоих объятиях... Это моеединственное желание... — прошептала царица, и голос ее прервался от слез.Рыдания и слезы супруги взволновали царя. Он растерялся и, не зная, как ее успокоить, сталеще нежнее прижимать к своей груди.После долгого молчания царь сказал:— Почему, моя дорогая, ты так разволновалась?Эти слова, произнесенные нежно и почти шепотом, показались царице грубыми. Онаприподняла голову.— Почему? Как ты можешь об этом спрашивать? Неужели тебе неизвестно, отчего страдаютнесчастные сердца? Неужели мои слезы ничего не сказали тебе?Царь молчал. Он боялся снова смутить царицу. Он отошел, уселся на камнях и стал смотретьна озеро.— Ты не хочешь больше меня слушать? — упавшим голосом спросила царица.— Говори, дорогая, все, что тебе хочется, но не напоминай о прошлом.— Хорошо, — поспешно сказала царица и села рядом с ним на скале.— Вот уже несколько месяцев, как я с тобою, дорогой государь, — начала она, — но мненикак не удается поговорить о самом главном, о том, из-за чего я приехала к тебе. Теперь яосмелела и могу говорить. Только не мешай мне, даже если мой рассказ будет тебе неприятен.— Говори, я слушаю.— В Гарни мне казалось, что я свыклась со своей судьбой. Я решила забыть о себе ипосвятить свою жизнь служению народному благу. Единственным путем к этой цели был приездк тебе. Я хотела исцелить твои печали, успокоить твое сердце и заставить тебя вернуться встолицу, к престолу и двору. Народ и войска ждали твоего возвращения. Ты мог бы этимвоспользоваться. Воодушевленная этой мыслью, я приехала в Какаваберд. Но ты очень холоднопринял меня. Тебе казалось, что я приехала насмехаться над твоим поражением. Одного этогоподозрения было достаточно, чтобы перевернуть мне сердце. И чем сильнее я чувствовала твоебезразличие, тем больше загорался во мне ад ревности... Тогда я, желая сделать тебе больно,сказала, что вся страна знает о твоей преступной любви, что войско и народ раздражены противтебя, что все княжеские дома отвернулись от нас, что духовенство осуждает твое поведение...Увы, мне казалось, что этими словами я отрезвлю тебя, но я жестоко ошиблась. Каюсь, япоступила, как слабая любящая женщина. Я не могла вынести твоего безразличия и, забыв освоем обете, стала жертвой ревности, безжалостно терзавшей мое несчастное сердце. Все этокончилось тем, что ты впал в отчаяние и не только не вернулся в столицу, но переехал на Севан,чтобы жить здесь с монахами. Я поняла свою ошибку, увидела последствия своегонеобдуманного поступка и жестоко раскаялась, но было уже поздно. Сколько, сколько раз яхотела подойти к тебе и попросить прощения... Но ты избегал меня, не хотел встречатьсянаедине, слышать мой голос и видеть мои слезы. О, если бы ты знал, как я страдала!..Так прошли месяцы, и я не могла найти удобной минуты, чтобы поговорить с тобой. Нокогда прибыл гонец и сообщил о взятии Бюракана и об истреблении бюраканцев арабами, япришла в ужас. Это поразило меня, как небесный гром. Я вспомнила свой обет и решение,вспомнила о преступлении, совершенном мной... «Если бы ревность не овладела мной, Ашотвернулся бы на престол, князья присоединились бы к нему и войско двинулось бы уже наврага...» — подумала я. От отчаяния я чуть не бросилась в озеро... Но опомнилась и решила вочто бы то ни стало поговорить с тобой наедине. Вот ради чего я нарушила твою уединеннуюпрогулку. Может быть, это неприятно тебе, но другого выхода у меня нет. Опасность близка, идольше медлить невозможно.— Чего ты просишь у меня? — спросил царь.— Чтобы ты вернулся в столицу, взошел на престол, объединил вокруг себя армянскихкнязей, собрал войска, изгнал чужеземцев и избавил страну от бедствий.— Ты хочешь, чтобы Ашот Железный царствовал?— Да, царствовал, как прежде.— Желание твое доброе, но выполнить его я не могу.— Почему?— Причин к тому много.— Познакомь меня с этими причинами, если тебе кажется, что я их не знаю.Царь не ответил. Отвернув лицо к озеру, он молчал.— Неужели эти причины сильнее, чем воля Ашота Железного? — заговорила царица, желаязадеть его самолюбие.— Воля Ашота Железного? Ашот Железный сейчас слабее, чем тростник в долине, которыйколеблется даже от дуновения легкого ветерка.— Зачем ты приводишь меня в отчаяние, повелитель мой и царь? — прошептала царица.— Я не хочу приводить тебя в отчаяние. Я говорю правду.— Но ты был когда-то силен, как лев пустыни...— Чье рычание наводило дрожь на других зверей, — прервал царь.— Да.— Однако и лев болеет и умирает.— Конечно, но с годами, когда наступает старость.— Или когда охотник поражает и разбивает его сердце!— Кто же этот непобедимый охотник, который так сразил тебя? — подозрительно спросилацарица.Царь грустно улыбнулся и ничего не ответил.— Ты не хочешь говорить?— Я не хочу огорчать тебя, — ответил царь, продолжая смотреть на озеро.— Боже мой! — воскликнула Саакануйш. — Ты боишься причинить мне огорчение! Мойлюбимый, я теряю рассудок.— Есть истины, которые может выслушать только мужчина.— Ну, так испытай мою силу.— Хорошо, выслушай меня. Ты меня спросила, кто тот охотник, который поразил сердцельва? Я скажу тебе. (Царица напрягла слух.) Это — женщина...— Женщина? — прервала его царица.— Вот видишь, ты уже потеряла хладнокровие.— Продолжай, я не буду больше мешать, — сказала Саакануйш и опустила голову.— Милый друг, мы жалкие игрушки в руках могущественной природы, — продолжалцарь. — Напрасно люди придумывают законы и правила для управления тем, чем должнауправлять только природа и над чем она является самодержавным властелином... Я говорю олюдских сердцах. Ты меня любишь, не так ли?— Зачем ты спрашиваешь?— Отвечай, любишь или нет?— Люблю безграничной любовью.— Хорошо. Скажи тогда, что может сделать против этого закон, учрежденный людьми?Может приказать, чтобы ты перестала любить?— Наоборот, закон освящает мою любовь, потому что я люблю своего законного супруга.— А если бы ты полюбила другого?— Христианская добродетель, которой я всегда следовала, не разрешила бы мне думать онезаконной любви. А когда человек не думает о незаконных делах, он никогда их не совершает.— Любовь не знает границ. Как быть человеку, который полюбил того, кого не имел правалюбить?— Это все равно что сказать: что делать ворам и разбойникам, если им хочется похититьчужое имущество? Можешь ли ты оправдать разбойника, когда твой подчиненный приведет его ктебе на суд?Эти слова уязвили царя. Удар был направлен в самую рану... Он помолчал несколько минут.— Больше тебе нечего сказать? — мягко спросила царица.— Нет, я хочу говорить. Слушай. Каким должен быть судья, пристрастным илибеспристрастным?— Конечно, беспристрастным.— Разбойника надо наказать или вознаградить?— Наказать.— Так зачем же ты хочешь вознаградить разбойника, если беспристрастный судьяприказывает подвергнуть его каре?— Я не понимаю.— Не понимаешь? А я говорю ясно.— Кто разбойник и кто судья? Для кого ты требуешь кары? — недоумевая, спросила царица.— Этот разбойник — я, и я же его беспристрастный судья. Я наказал себя, удалившись отмира, обрек себя на уединение. Зачем ты хочешь вернуть меня в столицу?— Ты преувеличиваешь.— Нисколько.— Преувеличиваешь, мой любимый царь.— Не называй меня ни любимым, ни царем. Я преступник, проклятый богом и людьми.Зачем ты меня любишь? Зачем думаешь о том, чтобы вернуть мне славу?— Буду любить вечно... Никто не заставит меня забыть своего супруга...— Супруга? О, не мучай меня... Я не могу перенести этого укора.— Неужели моя любовь может быть для тебя укором?— Нет, дорогая царица. Укор для меня в том, что на мою неверность ты отвечаешьбезграничной любовью. Я горд, я не хочу, чтобы мне платили добром за зло.— Ты не причинил мне никакого зла.— Не успокаивай меня. Я не настолько малодушен, чтобы не выдержать наказания засовершенное. Если ты хочешь утешить меня, возненавидь меня всей силой души. Лишь твояненависть, только тяжелые страдания могут принести мне облегчение.— Я не могу ненавидеть тебя.— Ненавидь, я не люблю тебя.— О, не говори этого...— Не могу лгать, я тебя не люблю.— Безжалостный...— Единственная в мире женщина, любимая мной...— О, не произноси ее имени! — воскликнула царица.— Да, единственная любимая мной женщина — это Аспрам, дочь родоначальникасевордцев.— Бессердечный... Нет в тебе жалости... Неужели тебе не жаль несчастную, покинутуюженщину?.. Ведь я когда-то была твоей женой...— Я хочу, чтобы ты возненавидела меня. Только это может облегчить мое горе.— Не надейся... Я не могу тебя ненавидеть, не терзай напрасно душу мою... Скажи только,что за горе у тебя, я найду способ облегчить его.— Тем хуже.— Не упорствуй, мой любимый государь. Для каждой болезни есть свой бальзам, длякаждого горя — свое утешение. Нужны только умелая рука и любящее сердце.— Кто может излечить душу, страдающую от угрызений совести? Кто может успокоитьчеловека, который чувствует тяжесть своего преступления, взвешивает зло, причиненное им, ибессилен его исправить?— Все грешны в этом мире.— И всех можно простить...— Следовательно, и тебя.— Не прерывай меня. Простить можно всех, но не того, кто призван управлять судьбамилюдей, чья обязанность оберегать народ, служить для него образцом добродетели, заботиться оего благе и счастье... Это был мой долг. Бог меня назначил главой и вождем народа. Но разве яоказался достойным, разве не нарушил свой священный долг, не стал причиной множества зол?Кто может меня простить, и ради чего?— Воспоминаниями о прошлом не поможешь горю, — сказала царица. — Забудь его ипостарайся исправить настоящее.— Забыть прошлое?.. Разве это возможно?! — воскликнул царь. — Я ограбил бы небо,чтобы одарить звездами человека, способного дать мне забвение, снадобьями и волшебнойсилой ослабить мою память... Забыть? Да, я молю забвения, это единственная моя мечта. О, какбыл бы я счастлив, если бы мог не помнить прошлого!.. Воспоминания многоголовым вишапомгрызут и ранят мое сердце. Могу ли я забыть, что разорил дом своего благодетеля иродственника Севада, ослепил отца и сына? Могу ли я забыть, что разрушил семью Амрама,моего верного соратника, и превратил его мирный очаг в ад? Могу ли я забыть, что отравил твоюжизнь, оскорбил твою горячую любовь, лишил тебя счастья?.. Можно ли забыть все это? Забытьто, что я потерял доверие своих князей и расстроил их союз, или то, что, вызвав восстаниеАмрама, лишился северных областей, или, наконец, то, что, ослабив военную мощь армян, яукрепил господство арабов в моей стране? Скажи, дорогая, как я могу забыть это? И как мне непомнить, что все это я совершил во имя преступной любви...Нет! Я не достоин прощения. Не старайся заставить меня забыть свое грешное прошлое. Яхристианин, у меня есть совесть. Она велит мне отказаться от царского престола, славы,великолепия, уединиться в пустыне, оплакивать свои грехи и искупить их строгимотшельничеством. И вот я приехал на Севан — место своего покаяния. Напрасно ты думаешь,что твои обвинения заставили меня принять это решение. Нет, не отчаяние привело меня сюда, асовесть. Будь она спокойна, будь праведны мои дела — тогда, если бы и весь мир восстал противменя, я не сдался бы и отчаяние не овладело мною... Но угрызения совести мучили меняжестоко; меня преследовали твои грустные глаза, твой печальный взгляд, твое бледное лицо. Яубегал от тебя, но не потому, что ненавидел, а потому, что при встрече с тобой у меня сжималосьсердце. Стыд и совесть не давали мне покоя. И вот я приехал сюда, чтобы скрыть свои печали имолить небо о прощении грехов. Я думал, что на этот раз ты покинешь меня, вернешься встолицу, где у тебя есть преданные люди. Но надежды мои не оправдались. Ты не пожелалаоставить меня одного с моими печалями, последовала за мной как любящая жена, в сотый раздоказав, что я не достоин твоей любви, что судьба напрасно связала нас...— Зная обо всем этом, моя дорогая царица, я не могу вернуться в тот мир, откуда меняизгнала совесть. Оставь меня в этом чистилище. Может быть, я сумею замолить свою вину,может быть, я спасу свою душу от геенны...— Богу будет угоднее, если ты искупишь свой грех, принеся людям добро! — сказалацарица.— Конечно, это ему будет угоднее, ибо лучше творить добро, чем плакать бесполезно.— Ну, тогда вернись на престол, возьми в руки бразды правления и спаси свой народ отгибели.— Но для этого я снова должен стать царем?— Конечно.— Я не считаю себя достойным престола, на котором восседал Ашот Первый идобродетельный Смбат. Моя обитель — Севан, тут я буду жить, тут и умру.— А царский трон?— Пусть его займет Абас. Он мой законный наследник.Казалось, небесная молния поразила царицу. Эти слова она слышала впервые. О своейсердечной потере она думала много, но о потере престола — никогда. «Как? Чтобы правил Абас,чтобы Гургендухт была царицей?.. При жизни дочери Севада дочь абхазского Гургена была быпровозглашена царицей армянского народа, а гордая Саакануйш заперлась бы на Севане, какподданная, как несчастная пленница абхазки?.. Видеть, как армянские князья окружают новогогосударя, склоняют головы перед новой царицей, раболепствуют и курят перед ней фимиам?.. Онет, это невозможно!» Ее царская гордость была уязвлена. Она забыла даже о своем горе. Сосвойственной женщинам быстротой мысли она взвесила разницу между своей печалью ивозможными оскорблениями и убедилась, что легче страдать от душевных печалей, чем терпетьунижения и страдать от оскорбленного самолюбия.— Нет, мой славный государь, этому не бывать! Ты не должен оставаться на Севане,престол и народ ждут тебя. Ты должен вернуться в столицу, — решительно сказала она.— Невозможно... Для этого мне пришлось бы вырвать сердце из груди... С таким сердцем,с такими думами я не могу вновь править страной.— Ты должен пожалеть свой народ. Он подобен сейчас стаду, лишенному пастыря... Со всехсторон его преследуют волки, блеяние маток и ягнят оглашает ущелья...— Это стадо соберет Абас. Он принесет стране больше пользы, чем я.— Не говори этого. Не называй имени Абаса; армянский царь еще жив.— Нет. Он умер давно. Он умер в тот день, когда униженно бежал от Цлик-Амрама.— Не вспоминай прошлого! Умоляю тебя.Сказав это, царица взяла руку царя и, ласково глядя ему в глаза, которые, не мигая, смотрелина луну, тихо сказала:— Ашот, мой славный царь, мой любимый супруг, не допусти, чтобы абхазка осмеялагордость твоей Саануйш. Позволь мне умереть армянской царицей...— Ах, как мало знаешь ты мое горе! — прошептал царь, отвернувшись к озеру.— Поведай, если у тебя есть другое горе. Раскрой передо мной свое сердце.Царь не ответил. Он молча смотрел на озеро.И что ему было сказать? Как мог он откинуть завесу, за которой была скрыта тягчайшая изего печалей? Разве мог он сказать, что все еще думает о севордской княгине, о несчастнойжертве своей преступной любви, о том, что он живет ее страданиями, что ему поминутночудятся ее проклятия?.. Как мог он восседать на престоле, думать о победах и славе, когда емубеспрестанно слышались ее стенания. Он все время твердил бы себе:«Вся страна прославляет тебя, венчает твое возвращение, празднует твои победы... А там, всевордских горах, в мрачной темнице Тавуша томится несчастная женщина, которую покинуливсе, которая отвергнута всем миром и живет только своим позором, своим унижением... Онашепчет тебе: «Не смейся, когда я плачу, не радуйся, когда я страдаю!..» По какому же праву ядолжен снова вкушать радость жизни, если женщина, отдавшая мне свое сердце и душу,погребена заживо?..»Эти мысли так взволновали царя, что он, забывшись, воскликнул:— Нет, невозможно! Я не могу жить, когда она умирает...— О ком ты говоришь? Кто умирает? — спросила царица.Царь вздрогнул и, поднявшись с места, подал руку царице.— Пойдем, луна уже заходит, — сказал он твердым голосом.— О ком ты говорил? — спросила снова Саакануйш.— О той, которая угасает в заточении, — ответил царь и прошел вперед.Царица последовала за ним, не решаясь больше произнести ни слова.