В крепости Гарни
Замок родоначальника Айказа, перестроенный и богато украшенный Трдатом Великим ,был неприступной крепостью во времена славных войн, хранилищем царских сокровищ вмирные годы, безопасным убежищем для княжеских семейств и надежным местом зимовокармянского войска. В то время, с которого начинается наше повествование, крепость,подвергшаяся в дни Вардана по вине коварного Васака великим разрушениям, была еще целаи невредима.Твердыня эта высилась на одном из отрогов горы Гех, разделяющей области Мазас и Востанв араратской земле, на кряже, получившем позднее название Гегардасара в честь монастыря св.Гегарда, расположенного на его склоне.Грозна и величественна была природа вокруг плоскогорья, увенчанного крепостью.Гигантские скалы, причудливые утесы, бездонные пропасти, глубокие ущелья, суровые горы сгордыми зубцами вершин тянулись от ближайших окрестностей крепости до самого горизонта.Перед крепостью, низвергаясь с высоты, мчал вспененные воды поток, впадающий в реку Азат.Прорвавшись сквозь теснину, он соединялся с другой рекой и, лениво змеясь, выходил напросторную долину Двина, орошая и питая прохладой сады Востана.Старинная крепость с пятью церквами, многочисленными строениями и башнями стояла наплоскогорье, где утесы чередовались с крутыми обрывами. Ее охраняли со всех сторон иприродные, и созданные человеком твердыни. С севера нависали утесы, которые вдалисливались с горой Гех. С востока и запада крепость была защищена стенами и башнями,сложенными из гладко обтесанных глыб базальта, скрепленных свинцом и железом. С юга исевера поднимались природные укрепления из сплошных скал. Громоздясь, как гигантскиебашни над ущельями, они делали эту часть крепости грозной и неприступной.На юго-восточном холме, почти у крепостных стен, как поднебесные великаны, высилисьмрачные строения царского замка с зубчатыми башнями и великолепный летний дворец Трдата,портики которого поддерживались двадцатью четырьмя ионическими колоннами. Еще целыбыли статуи и высокие резные своды дворца — творенья римского искусства. Из-под егопортиков как на ладони был виден замок с уходящими вдаль величественными в своей суровойкрасоте горами. Летняя царская резиденция — чудесное место для прогулок — былаодновременно отличным наблюдательным пунктом.Наступила осень 923 года. Скудная зелень, покрывавшая скалистые склоны Гегардасара,давно уже сошла. Обнаженными стояли каменистые громады утесов и скал. Строгого величияГегардасара не могли нарушить даже великолепные дворцы Гарни.Смеркалось. На горных дорогах, пролегавших через ущелья, не было ни души. Те, комуприходилось идти через долину Двина, давно уже вернулись домой или заночевали в пещерахАйриванка; монахи давали кров и пищу запоздалым путникам-армянам, не решавшимся посленаступления темноты появляться в ущелье Гарни, где хозяйничали шайки разбойников. Надокрестными ущельями и пропастями царила грозная тишина. Только изредка ее нарушалозавывание горного осеннего ветра и доносившийся с высот шум реки.Даже в многолюдном Гарни все будто вымерло. Сырой холод горной осени загналобитателей крепости в жилища. Бодрствовали только часовые. В железных шлемах, с тяжелымимечами у пояса, с медными щитами и длинными копьями в руках, они ходили взад и вперед уворот крепости, перед башнями, вокруг замка, где в это время жила супруга Ашота Железного,царица Саакануйш.Хотя царь только что помирился со своим двоюродным братом Ашотом Деспотом и,захватив столицу Двин, изгнал оттуда чужеземцев, времена все еще были неспокойные.Арабские захватчики могли в любой момент напасть на столицу, ставшую в те дни яблокомраздора.Царь был занят подавлением восстаний, вспыхивавших то здесь, то там, и царской семьеоставаться в столице было опасно. Вот почему царица Саакануйш и вместе с нею много другихзнатных семейств переехали в замок Гарни.Несмотря на холодную погоду и наступающие сумерки, царица все еще оставалась водворце Трдата. Последнее время она проводила здесь долгие часы почти одна, сидя на террасе,обращенной к ущелью. Она задумчиво смотрела на бурлящие внизу волны Азата, которыенеслись, омывая прибрежные ивы и разбиваясь о камни, или же глядела на спускающуюся сгоры Гех дорогу, где каждый всадник привлекал ее внимание. Она следила за всадником до техпор, пока тот, спустившись к ущелью Азата и свернув на гарнийскую тропу, не скрывался извиду.Уже вторую неделю царица тревожно ждала кого-то, но — увы! — его все не было. Этомучило и беспокоило царицу, усиливая тоску, и без того терзавшую ее сердце.Раньше царица сама избегала людей, чтобы никого не видеть, ни с кем не говорить. Ейхотелось быть одной со своими мучительными думами. Она раздражалась, если кто-нибудьосмеливался нарушить ее одиночество. А теперь? Она чувствовала себя такой усталой иодинокой, что сама искала человека, которому могла бы поведать о своем горе. Но — увы! — вовсем замке среди приближенных женщин не было ни одной, кому она могла бы доверить своюсердечную тайну. Да если бы даже такая наперсница и нашлась, царица не рассказала бы ейничего. Она не верила в женскую искренность, тем более в прямодушие женщин княжескогорода, равных ей по рождению. Царица была уверена, что каждая из них, посочувствовав ей длявида, в душе обрадуется ее несчастью; у всех были на то свои тайные причины. Она надеяласьтолько на одного человека: он, думалось ей, не только посочувствует ей, но даже, быть может,облегчит ее страдания. Его-то и ждала она теперь с такой тоской. Однако вопреки своемуобещанию и вести, привезенной гонцом, он все не появлялся.Но вот к царице приблизилась пожилая женщина среднего роста. Лицо ее светитсядобротой, ласковые глаза улыбаются; она как будто боится своим приходом вызвать гневповелительницы. Ей известно, почему так страдает ее госпожа, она все обдумала и все решила.Она искренне горевала о несчастье царицы еще тогда, когда та, ничего не подозревая,развлекалась со своей свитой в Сюнийских и Гугарских горах.Это — Седа, кормилица царицы, обожающая свою молочную дочь, добрейшая иблагороднейшая женщина. Она давно знала о несчастье, постигшем Саакануйш, но ничего неговорила, ибо если нельзя помочь горю, то уж лучше не растравлять душу.Но теперь, когда госпожа сама обо всем узнала, могла же Седа поговорить с ней, поплакатьвместе и утешить ее? Она выкормила и вырастила Саакануйш на своих руках.Так думала порою Седа, но тотчас же возражала себе: «Нет! Саакануйш — дочьгардманского князя, не только ее питомица, но и ее царица. Седа может целовать ей ноги, ноговорить с ней как равная она, конечно, не имеет права».С того дня как Седа поняла, что царица знает о своем несчастье, бедная женщина ненаходила покоя. Она была не в силах помочь царице и все же пыталась облегчить ее участь. Онакак тень следовала за Саакануйш, стараясь как можно чаще прерывать ее печальные думы.— Уже смеркается, моя дорогая повелительница. Не соблаговолишь ли вернуться взамок? — подойдя к террасе, спросила Седа.— Это ты, Седа? — с беспокойством обернулась Саакануйш.— Да, великая царица, я пришла сказать...— И давно ты здесь? — подозрительно прервала ее царица, будто опасаясь, что кормилицамогла подслушать ее тайный вздох или про себя сказанное слово.— С тех пор как солнце зашло за гору.— Но ведь я приказала, чтобы никто не нарушал мое одиночество...— Да, преславная царица, и я не посмела бы ослушаться твоего приказа, но уже темнеет,поднялся ветер; ты можешь простудиться; я пришла напомнить, что пора возвращаться в замок.— Напомнить? Что это значит, Седа? — спросила царица.Добрая женщина смутилась, не смея сказать то, что было у нее в мыслях. Она почувствоваласвою оплошность и в смущении опустила глаза. Легкий румянец, как бледная зимняя заря,тронул ее поблекшие щеки. Она поспешила скрыть свою неловкость под ласковой улыбкой,неразлучной с материнской нежностью и теплотой. Строгий пристальный взгляд царицы,устремленный на нее и, казалось, требовавший объяснения, постепенно смягчился. Седапочувствовала себя смелее. Она всей душой любила царицу и следила за ней не для того, чтобыузнать ее тайну, а чтобы сохранить ее здоровье, о котором она пеклась, как любящая мать. Развеискренняя любовь — преступление? Конечно нет. Поэтому она заговорила более уверенно:— Я пришла напомнить, что холодно и царица может простудиться.— Это мне и самой известно, — возразила Саакануйш.— Нет, госпожа, когда ты погружаешься в грустные думы, ты обо всем забываешь.— Седа, мать Седа, ты бредишь! — прервала ее удивленная царица.— Нисколько, моя дорогая госпожа, — заговорила Седа твердо. — Прошлый раз, во времясильной грозы, все укрылись в домах, даже воины, стоявшие на страже перед замком. А ты всеходила, как будто вокруг тебя весна и ты находишься в нашем раю, там, в Гардмане.Царица встрепенулась. Ей показалось, что кормилица укоряет ее в напрасной скрытности.Почудилось, что, может статься, она делает это в угоду какой-нибудь из княгинь, что еенесчастье известно уже всем и завистливые соперницы рады унизить теперь ее царскоедостоинство при помощи ее же слуг. Эти мысли взволновали ее, но, скрывая свои чувства, онаспокойно спросила:— Седа, кто тебе сказал, что царица, погружаясь в грустные думы, не замечает, чтосовершается вокруг?— Никто, моя дорогая госпожа, это я вижу сама. Седа была бы слепой, если бы не заметилана лице своей повелительницы постоянной тоски, а на лбу — скорбных морщин. Давно, давнознаю я, какое горе терзает твое благородное и доброе сердце.Царицу охватило волнение. Прежняя подозрительность сменилась внезапно чувствомтеплого доверия к кормилице. В ее голосе она услышала такую искренность и ласку, как будто сней говорила родная мать. Не ответив, она задумчиво поднялась со скамьи и, выпрямившись,посмотрела на старуху глазами, в которых светилась доверчивая нежность. В эту минуту онажелала бы выслушать от нее все, что та знала о ее страданиях, желала бы проверить сызнова все,что давно было известно ей самой. Но царская гордость не терпит слабости. До этого онаникому не поверяла своих дум, значит, не будет говорить о них и с кормилицей. В то же время ейхотелось, чтобы Седа, не спрашивая разрешения, сама продолжала разговор.Седа не поняла, о чем говорил задумчивый взгляд царицы. Ей показалось, что дерзкимиречами она огорчила свою госпожу. Избегая ее взгляда, она поспешила накинуть на нее пышнуюсоболью накидку, которая соскользнула с ее плеч, когда царица встала со скамьи.— Для таких услуг, мать Седа, ты уже стара. Где мои прислужницы? — мягко спросилацарица.— О, позволь мне одной служить тебе, моя нежная, моя бесподобная! Неужели Седа такпостарела, что уже ни на что не годна?— Мать Седа, я не это тебе хотела сказать...— Или мое присутствие неугодно царице?— Седа, ты прерываешь меня.— Или своими неосторожными словами я огорчила свою госпожу?— Нет, нет, моя Седа, твое присутствие мне приятно. Ты знаешь, что во время прогулок яникому не разрешаю сопровождать себя. Ты же всегда здесь и всякий раз, когда тебе хочется,прерываешь меня, не считаясь с тем, желает этого твоя царица или нет.— Так я буду поступать и впредь, моя повелительница! Сердись на меня, если тебе угодно,но я не могу позволить, чтобы ты на долгие часы погружалась в тоскливые думы. Это можетповредить твоему драгоценному здоровью.— «Драгоценному»? Да, быть может, для тебя, моя добрая Седа, только для тебя... —прошептала тихо царица и, снова обращаясь к кормилице, сказала: — Ты имеешь право споритьсо мной, мать Седа, я на тебя не сержусь... Да и впрямь я очень долго остаюсь на воздухе. Гдемои прислужницы?— Ты приказала, чтобы они не являлись без твоего зова.— Так зови их, и пусть подадут мне носилки.— Сказав это, царица прошла к концу колоннады и, остановившись там, стала смотреть набагровую луну, которая медленно поднималась из-за гор. Хотя было уже довольно холодно и дулветер, но небо оставалось ясным и безоблачным. Загорались звезды, и диск луны, опустившийсяна вершину горы, как волшебный светильник слабо озарял скалистые хребты и холмы. Пенистыеволны Азата, несущиеся с высот, местами сверкали, как серебро.Царица, плененная красотой лунного вечера, вновь погрузилась в раздумье. Ещенемного, — она вернулась бы на свое место и вновь отдалась бы мучительным думам, но голосаприслужниц и свет факелов, которые несли слуги, вывели ее из оцепенения.Царица обернулась. Вместе с прислужницами и кормилицей шла владелица крепости,княгиня Гоар Марзпетуни. Приблизившись, она почтительно поклонилась царице и мягковыразила свое неодобрение по поводу ее чрезмерной любви к одиночеству.— Отсюда я слежу за дорогой, чтобы первой сообщить тебе весть о приезде князяГеворга, — ответила царица, ласково улыбнувшись.— Я буду тебе благодарна, если только он привезет нам радостные вести, — сказалакнягиня Гоар и протянула царице руку, чтобы помочь ей спуститься со ступеней.— А если он не привезет их? — спросила царица.— Тогда пусть крепостные ворота останутся для него закрытыми, — шутливо заметилакнягиня.Царица улыбнулась и ничего не ответила.Внизу стояло четверо рослых слуг. Они держали в руках носилки, убранные цветнымшелковым покрывалом с золотыми кистями. Прислужницы помогли царице сесть на носилки.Слуги факелами освещали путь к замку, до которого было несколько десятков шагов. Носилкидвинулись вперед в сопровождении княгини и прислужниц.Перед широкими сводчатыми воротами замка горели светильники. Вооруженные воиныохраняли вход. Когда царица приблизилась, воины стали в ряд и в знак повиновения склониликопья так низко, что наконечники коснулись земли.— Где ваш начальник? — спросила царица, поравнявшись со стражами.— Здесь, преславная царица! — С этими словами к ней приблизился высокий, красивыймолодой воин, выделявшийся среди других своим богатым вооружением и развевающимся нашлеме пером.— Есть известия от начальника крепости?— Господин начальник приказал сообщить: лучники и копьеносцы отправлены к бойницам;караульные стерегут стены; отряды стражей находятся на башнях.— А крепостные ключи?Мы ждем приказания царицы, чтобы запереть ворота.— Почему так поздно? Уже темно.— Из Айриванка приехал гонец. Он сообщил, что этой ночью сюда прибудет егосвятейшество католикос[4]. Начальник желает знать, могут ли остаться у него ключи доприбытия его святейшества.— Скажи ему, чтобы он наложил засовы и явился ко мне.Воин почтительно поклонился и зашагал по улице, ведущей к главным воротам.У входа в замок царица спустилась с носилок и вошла в сводчатый круглый зал. Направо иналево четыре маленькие резные двери вели в покои нижнего этажа и в тайники замка.Посредине поднималась широкая гранитная лестница, которая наверху разветвлялась на двеузкие лесенки. Левая вела в средний этаж, где были комнаты приближенных княгинь, правая —в верхние покои; там жила царица со своими прислужницами. Лестницы были сверху донизупокрыты сюнийскими коврами и освещены свисавшими со сводов медными лампадами.Царица с помощью прислужниц поднялась наверх и, повернув направо, вошла в увенчаннуюкуполом красивую палату с колоннами и нишами, резным карнизом и мозаичным полом.Отсюда сводчатые двери вели в другие покои этого этажа.Царица миновала две маленькие комнаты, стены которых были выложены цветнымиизразцами, ярко блестевшими при свете серебряных лампад. Убранные коврами и подушками,эти комнаты предназначались для прислужниц. Отсюда царица проследовала в великолепныйзал, освещенный четырьмя большими люстрами. Стены его были целиком облицованышлифованным белым камнем, украшены колоннами из красного мрамора и арками. Потолок изрезного камня был выложен по углам мозаикой из цветных камней. Пол устлан коврами. У стенстояли тахты, покрытые шелком, с парчовыми подушками и валиками. Царица села в конце залана парчовый диван. Одна из прислужниц, склонившись, подложила ей под ноги шелковуюподушку, украшенную кистями.