Не упасть бы в эту яму!

Как–то тяжело утро субботы разворачивало свои владения. По–прежнему моросил дождик. Короткие, мутные, рваные тучки летели куда-то друг за другом, изредка заглядывая на землю. На море был легкий штормец. Встревоженные ветерком деревья еле слышно перешептывались друг с другом. Все было темным, иссиня-серым. И мокрым.

Мокрые тротуары. Мокрые автомобили, изредка проезжающие по мокрой дороге. Мокрые крыши домов. Дождик не прекращался.

Чужого автомобиля перед домом уже не было. Следов его тоже. Вода с неба все смыла.

Первой, как всегда уже, проснулась Кира Михайловна, и проделав утреннее умывание прошла в кухню и включила чайник. Она подошла к окну и приоткрыла его. Увиденное за окном нисколько не обрадовало ее, и она пошла из кухни.

Семен Евграфович, проснувшись не на много позднее Киры Михайловны, быстро соскочил с кровати в тапки и стал одеваться. Он глянул в зеркало и увидев свою не выспавшуюся физиономию, стал руками тормошить ее и поглаживать–разглаживать. Нет. Нужно привести себя в порядок и, ни в коем случае, никак не выдать то, что он полночи болтался по дому с какой-то таинственной гостьей. А главное, надо предупредить Киру Михайловну, женушку свою ненаглядную, чтобы она, о том, что увидит в нижней зале не вздумала никому рассказывать.

Он, оторвавшись от зеркала и накинув на плечи что-то, стремглав понесся вниз по лестнице, опять, попутно чуть не наступив на кота Графа.

— Ешкин кот! — пробормотал Семен Евграфович, перепрыгивая через животное, которое стремглав исчезло под лестницей.

Все ожидал он, спускаясь вниз, но то, что Кира Михайловна его опередит, он не мог даже и предположить. Но это случилось.

Она открыла дверь в залу и стояла, разглядывая городьбу, которой вчера еще не было.

— Это что еще такое?! — спросила она у мужа, как у провинившегося дитя, когда они встретились в проеме входа. — Твоя работа?

— Кирочка! Спокойно. Моя. — ответил тот, пытаясь протиснуться мимо нее в залу.

— А свечки зачем? Чьи это вещи? — поинтересовалась она строго.

— Все тут нужно. Зайди. Поговорим. — у него не получилось пролезть между ней и косяком, и он стал вталкивать ее в залу, пытаясь попутно прикрыть дверь.

Они вошли.

— Вещи я занял только на сегодня. Слушай. Я знаю, что делаю. — начал неизбежный разговор Семен Евграфович.

— Это для чего? — поглядывая на два появившихся стола, соединенных друг с другом, покрытых каким-то ковриком и окруженных высокими массивными подсвечниками, каждый для одной свечи, снова поинтересовалась она.

— Послушай. Можешь ты мне поверить хоть раз? Хоть раз не задавать вопросов. Я еще раз тебе говорю, я знаю, что я делаю.

— Да. Но, я не знаю, что ты делаешь. Развел тут, тайна на тайне. Ты меня мог предупредить, что ты вообще затеваешь. Я чувствую себя дурой, потому что не могу вразумительно ответить, когда меня спрашивают, чего мы это все тут собираемся затеять, что аж из Москвы гости приезжают. Что мне ответить? Что мой муж сошел с ума и по ночам... Когда это? Ночью же появилось? И по ночам звонит в Бюро добрых услуг с просьбой приехать накрыть ему стол и зажечь свечи.

— Тише! — одернул он супругу. — Не кричи, пожалуйста.

Она психанула.

— Знаешь что? Это первый и последний раз. Мне наплевать, короче, что ты вытворяешь. Я не выдам тебя. Наготовлю на стол. Наши гостьи помогут. Но, как говорят наши дети, обтекать ты будешь один. Дурдом, какой-то. Всех буду направлять к тебе за ответом. Ты, б.., чем старше становишься, тем глупее.

Она вышла из залы, достаточно громко хлопнув дверью.

В наступившей тишине Подливайло успокоился и оглядел сооруженную им глубокой ночью конструкцию.

Он постоял, обдумывая предстоящий день. Начать действо ему, по согласованию с Ландией, нужно было в девять часов вечера. Не раньше. Время действия его задумки должно совпадать с астрологически подсчитанным событием, прохождением чего-то во что-то. Которое будет контролировать Ландия сама. И будет звонить ему и подсказывать. Он не понимал в астрологии ничего. Но, поклялся ведунье, что все выполнит как по часам, и будет всегда на трубке. Она написала ему сценарий на бумаге, и наделала много бумажек подсказок, чтобы он вручил гостям и родным. Чтобы они, как непосредственные участники, тоже влились и обеспечивали действо.

Когда он при первой встрече спросил ведунью, точно ли это обеспечит здоровье и долголетие всем участникам предстоящего ритуала. Чего она ему обещала, если он все выполнит. И на долгие годы обеспечит им всем их денежный успех. Та таинственно объяснила, что дело реально, очень серьезное и, что обращаться они будут к дьяволу через Вельзевула и с разрешения Господа. Когда она начала бряцать этими именами–регалиями, Подливайло благоговейно затих. Как человек, в принципе, далекий от этих таинственных смысловых прерий. Он легко был ею убежден и, действительно, прямо-таки, благоговейно слушал открыв рот свою наставницу.

Выложить ему за эти дела пришлось достаточно существенную сумму, но ведунья убедила его, что это того стоит. Пусть не сомневается. И он, и его родные, и друзья забудут такие слова, как «нужда и неудача» до конца своих дней.

Но, он, Подливайло, должен собрать, именно, всех желающих участвовать, которые дадут свое согласие на участие и за это будут, конечно же, вознаграждены. И, непременно, должен сохранить в тайне от всех, когда он будет приглашать приехать к нему, цель собрания. Ни в коем случае не разболтать. А то все сорвется и ничего не подействует.

Пока он, вроде, держит слово. Даже, супруга ничего не знает, а он уже прошел больше половины подготовки к предстоящему действу.

И сегодняшний день тоже нужно выдержать на уровне. Все проделать, всех мягко, так, проинформировать и убедить участвовать. В этом действе, объясняла ведунья, должны быть участники. Так называемая, свита помощников. А он будет главным лицом и ведущим. И ему за это будут главные и существенные дивиденды.

Семен Евграфович подошел к окну. На улице моросил дождь. Как же ему организовать сегодняшний день так, чтобы никто не задавал вопросов часов до восьми вечера, когда он пригласит всех в залу уже к накрытому длинному столу и расскажет, для чего он их всех пригласил? Будут, конечно же, возражения и разные оценки. Глупости, может, разные будут. Противодействия. Он такого не боялся. Закаленный на работе в умении многим отказывать или разубеждать, он считал, что любой вопрос будет способен разрулить и убедить неубеждаемых.

— Ладно, вопрос решен. — сказал Семен Евграфович и потер руки.

Кира, пусть организует свободных от экскурсий по городу женщин, может и мужчин в готовке и походам по магазинам. А вот заносить готовое и ставить на стол сюда в залу должна будет исключительно она, Кира Михайловна. Она уже видела все тут. Но, будет молчать. И, вообще, надо будет закрыть нижнюю залу на ключ.

Он взъерошил свои три волосинки на лысине, (типа, пойду лохматым) и мягко вышел из залы, прикрыв дверь и решив, что сейчас отыщет ключ и закроет комнату на замок. А ключ отдаст Кире. Она, может и сердится на него сейчас, и потом будет сердиться, но он был уверен — она не выдаст. Не расскажет. Да, и знать–то она ничего не знает, чтобы что-то действительно важное разболтать.

Он уже поднялся наверх и зашел в свою комнату в поисках ключа, как услышал, что кто–то уже пришел. Наверное, это отец с матерью, судя по голосам.

И он не ошибся. Гвалт на входе организовали именно они. Мать и отец.

Досье:

Вера Ивановна Краснознаменная — мать Семена Евграфовича, бабушка Кена Семеновича, худая и вредная пенсионерка. Любит командовать. Всю жизнь проработала в воинской части в штабе. Почему Краснознаменная, а не по мужу? Потому, что еще в молодости сказала своему Евграфу, Подливайлом она не станет никогда.



Евграф Виленович Подливайло — профессиональный «революционер», «партизан» и ветеран всех войн. Естественно, «коммунист». Отец Семена Евграфовича, и дед Кена Семеновича, внука. Очень возмущен иностранным именем младшего наследника.

Началось с того, что они не звонили в звонок, закрыто было на замке, а тарабанили по двери, как в нормальной деревне.

Вообще, деревня глубоко пропитала их натуры. Можно вытащить человека из деревни. А деревню из человека не вытащить. Они и оделись сейчас как сельскую дискотеку. Хотя Семен Евграфович их предупредил, что гости из Москвы будут.

Кира Михайловна спустилась и открыла им дверь. Женщины расцеловались, хотя и недолюбливали друг друга. Родители считали сына и его супругу буржуями, а те, в свою очередь, наоборот, считали стариков пролетариями от слова «пролет».

— Мы пришли к вам пожить в хоромах — заявил с порога Евграф Виленович. — Где сынуля? Чего не встречает? Не забыл еще, что у него есть родители?

— Не забыл. В душе он. Раздевайтесь, разувайтесь, поднимайтесь наверх. — как–то устало сказала Кира Михайловна, — Не сильно вымокли? Чего вы, пешком, что-ли, шли? Позвонили бы, Семен за вами приехал бы. Он сегодня не на работе.

— Ничего, не сахарные. Не развалимся, — деловито сказала Вера Ивановна. — Что вы тут затеяли? Я тебе не стала звонить. День оставался. Думаю, придем к ним сами выясним.

— Ой, мама! — сказала Кира Михайловна и задумалась, комкая полотенце, что сказать–то. — Не знаю. Гостей из Москвы поназвали. Они приехали. Сейчас спят еще с дороги. Тоже спрашивают. А мне и сказать то нечего. Я и сама не знаю. Он бегает суетится, а мне ничего не говорит.

— Шлея под хвост, короче, попала. Я уж все даты перебрала. Даже, вспомнила своего прадеда день рождения.

— Да, тут, не день рождения. Тут он праздник со спектаклем хочет устроить для гостей, наверное, — сказала Кира Михайловна уклончиво. — Не знаю. Не спрашивай меня больше. Иди к нему сама и спроси. Сейчас из душа выйдет.

— Ладно. Чего ты тут готовишь? — поинтересовалась Вера Ивановна и он переключились на обсуждение блюд на стол. Дед ушел в верхнюю залу и включил телевизор.

Прошло какое-то время.

Одновременно, проснулись все: и гости, и дети. Семен Евграфович вышел из душа. И дом стал похож на гостиницу в райцентре. Очередь в душ. Толкотня с туалетами. Толпа на кухне. Кучкование в проходах.

Кот виртуозно успевал уворачиваться от ног, шатающихся по кухне, все высматривая добычу, то на столе, то в миске, то на полу. Да, еще и собака прибежала. Проголодалась. Попугай защебетал, напоминая о себе. И дед еще включил телевизор погромче, слух уже не тот был.

Гости познакомились с родителями и, даже, уже, Филипп Матвеевич успел затеять спор с дедом по вопросу поднятия тарифов на горячую воду и электричество. Позиции можно предсказать не глядя. Один говорил, что тарифы очень высокие и поднимать нельзя. Другой — что тарифы недостаточно высокие и для сбалансирования бюджета их нужно поднять с нового года.

Короче, день прошел в бестолковой субботней суете. Были и споры, и крупные разговоры. Семен Евграфович в разговоре с матерью, в запальчивости резких выражений чуть не разболтал всю свою тайну. Весь свой сюрприз. Но, вовремя себя угомонил. Никто никому ничего не доказал. Никто ничего лишнего не узнал. И Подливайло, чуть не назвав мать дурой, спешно переключился на гостей и предложил им поездить покататься по городу. По дождю. Они повеселились над таким предложением, но согласились. Он возил их то туда, то сюда. В конце концов, помотавшись по долам и весям, они заехали перекусить в местный известный ресторан.

И там, гости маленько наседали на Семена Евграфовича по поводу, предстоящего чего-то.

Их интересовало к чему это «чего-то» относится. Это заседание, или это просто пьянка, или это чей-то юбилей, или вообще, поминки. Сошлись на том, что это либо одно из двух, либо день рожденья, либо, все–таки поминки. И еще всех интересовало, а почему именно в восемь вечера все начнется. Подливайло отбрехивался, как мог. Отшучивался или психовал, но по мере приближения ко времени начала возможного сабантуя натиск ослабевал, а потом, исчез из общения и вообще. Какая разница, все равно, ведь, скоро все узнаем.

К восьми часам Подливайло самолично обошел все комнаты гостей и, выудив их с уюта, предупредил, что скоро соберемся в нижней зале и просьба не опаздывать. Все дисциплинированно доделывали свои дела, прихорашивались и постепенно подтягивались к зале, которая уже была открыта. И каждый, кто приходил, был не мало удивлен. Нет, не накрытым столом. А декорациями, сотворенными предыдущей ночью Семеном Евграфовичем. Ореол тайны, не только не ослабел, но и усилился.

Первой не выдержала мама, Вера Ивановна. Как мать, она перетрогала все, что ее сын сгородил в дальнем углу большой залы. И увиденное вызвало у нее тревогу за умственное здоровье сына. Да и вообще. Что это за свечки для отпевания? Кого тут отпевать собрались? Не их ли, родителей? Не дождетесь, типа.

И Подливайло, как говорится не выдержал. Он обратился ко всем. Попросил всех собраться возле стола.

— Дорогие мои! — обратился он ко всем. — Я очень благодарен, что вы все откликнулись, и выбрали время, пришли и приехали. Я извиняюсь, что долго держал вас в неведении по самому поводу, из–за чего мы собираемся. Это не дата рождения и не юбилей. Я открываю вам тайну.

— Небольшое отступление. Все мы желаем здоровья своим близким, родным. Своим хорошим друзьям. Все мы хотим прожить долго. Да. Не болеть и жить долго. А какая долгая жизнь, без удачи. Зачем жить долго, если у тебя нет удачи.

— Ты не тяни, говори прямо, что ты затеял? — перебила его тираду мать. –Это что? Похороны?

— Мама!!! — почти взвизгнул Семен Евграфович и грубо добавил. — Можешь ты рот заткнуть?

— Я тебе сейчас врежу! Ишь ты, заткнуть! На мать-то! Отец, ты-то что молчишь? Сынуля совсем распоясался. — перешла на крик Вера Ивановна.

— Давай говори, что вот это тут стоит, что за стол и свечи? Гроб туда ставить?

Подливайло засопел, но постарался проигнорировать мать и продолжил.

— Я пригласил всех вас поучаствовать в обряде, после которого все участвующие в нем обретут здоровье и удачу до самой смерти. Да-да. Это очень серьезное и дорогостоящее мероприятие. Все будет сделано в точном соответствии с магическими законами, передаваемыми у некоторой категории людей специалистов исключительно устно.

— Так! Отец! Собирайся! Мы уходим! Обряды. Ведьмы. — закричала и завертелась в поисках деда Вера Ивановна. — Идиота вырастила. Молиться заставляет. Ой! Прости меня господи.

— Ты его роняла в детстве. Я помню это. Какие обряды, сына? Двадцать первый век! И тем более, ты забыл, что мы атеисты. — в тон ей проговорил дед, направившись к двери. — О-о-о! Рос–рос и не вырос. Вымахал. А не вырос.

— Папа, мама! Я прошу вас остаться. — громко, но уже спокойно проговорил Семен Евграфович.

— Нет. Нет. И нет. Пойдем дед. Где наши плащи. Не провожайте. Сами дойдем, — сказала вера Ивановна.

Ни Кира Михайловна, стоявшая какая-то потухшая, ни сам Подливайло их останавливать не стали. Никто даже не промолвил ни слова. Гости не считали, что они могут вмешиваться в семейный спор. Детям, как всегда, было до фени. Дед и бабка быстро собрались и почти не прощаясь ушли в темноту, не прикрыв даже дверь.

Наступила тишина. Кен хихикнул, но осекся.

Начался легкий ропот.

— Послушайте! Послушайте! — Семен Евграфович пытался сосредоточиться и призвал всех к спокойствию. — Прошу вас успокоиться. Я хочу, чтобы вы поняли. Моя цель.. Я затеял это, чтобы всех нас, здесь собравшихся привести к успеху и долголетию. Мне и вам это очень важно. Особенно, для моих родных. Конечно, никого никто не держит против их воли. Кто не хочет — может уйти. Но, я очень настаиваю, чтобы вы остались. Потому, что сейчас, в данный момент, вторую часть ритуала уже проводит другой человек, специалист в этом деле. Женщина. И ее обряд или что там, действо какое–то, касается всех, чьи имена я ей написал на бумажке. Сейчас. То есть, в данный момент по ее астрологическим картам должно состояться событие, которое бывает очень редко и мы, с помощью нее, уже.. подключены этому событию, или там.. смене фазы.

Он поправил очки. Кот Граф сидел на подоконнике здесь же в зале и во все глаза и уши следил за происходящим.

— Я вам рассказал и вы, я так понял, даете мне согласие. Никто не уходит?

Все стояли перед ним. Глядели на него и размышляли.

Кира Михайловна посмотрела на мужа и сказала:

— Ты мое мнение знаешь.

Подливайло вспомнил, что она что-то такое говорила про обтекание. И снова напрягся. Да, он рисковал авторитетом.

Ольга Фёдоровна отрыла было рот, но посмотрев на достаточно мрачного Бориса Борисовича, передумала. Пусть он скажет свое веское слово. Если это не чушь какая-то, а вполне возможно, что это не чушь, то фиг с ним. Пусть проводит, что хочет. А она знает достаточно благородную подругу, которая дружит с какими-то там экстрасенсами и постоянно пропадает на каких-то ритуалах. Но, вроде живут они неплохо. Богато.

Борис Борисович, ее муж, оценивал обстановку: «Этот козел безрогий, Подливайло свихнулся и сделал их с Ольгой заложниками. Классический случай. То-то, он таился все это время. Да, потом скажу, да завтра.. Мокрухин не верил ни единому слову, ни в какие эти обряды, магию. И, с одной стороны, ему было не по себе от того, что он не по своей воле залез в какую–то.., жену привез и сам приехал. С другой стороны, он, еще раз сказал себе, что не верит в это все, и считал, что это будет просто глупой потерей времени.

Он взглянул на богатый стол, щедро уставленный едой и бутылками. Да и идти или ехать-то сейчас все равно некуда. За окном дождь идет, как из ведра. Он посмотрел исподлобья на Ольгу, и та поняла, что он дал согласие. Она саркастически улыбнулась кончиками губ.

— Мы с Борисом согласны. — сказала она.

Матильда Андреевна пребывала в смешанных чувствах. Она, тоже, взглянула на мужа. Но, Филипп Матвеевич, судя по всему, веселился. Ему было смешно. Над ней ли, над Подливайло он смеялся? Над собой или ими всеми? Но, он тихо ухмылялся, если не сказать, ржал. «Странная реакция». — подумала она. Ей же казалось, что Подливайло просто начал издеваться над ними. Ну какие обряды или действа в двадцать первом веке? В век искусственного интеллекта. Какие? Почему он сразу не сказал ни ей, ни мужу, что за чепуху он тут придумал и осуществляет. Ее муж — серьезнейший человек. Шутка ли сказать, заместитель министра Российской Федерации отпрашивается с работы, прилетает из Москвы в какую–то полу деревню с одной лодкой на берегу и вынужден участвовать белиберде с неизвестными последствиями. Она чуть не ударила Подливайло, который (она глянула на него) перебирал какие–то бумажки со сценариями ритуала. И собрался уже звонить своей ведьме, видимо запутавшись в молитвах или что. Это были ее чувства, как бы, с одной стороны.

С другой, она была женщиной любопытной и достаточно отважной, чтобы ее панически смутили какие-то там зажжённые свечки и круги. Она столько сидела в четырех стенах, что эта вся прогулка к обещанному морю, правда, шел настоящий ливень, но, все равно, обещанные шашлыки и прогулки по городу, которые она на планировала перевесили весь ее гнев к Подливайло. Она подумал, что, ну и фиг с ним. Поучаствует она в этой всей.., как ее. А потом они сядут нормально за стол и продолжат свой запланированный трехдневный отдых.

Она еще раз глянула на мужа.

Филипп Матвеевич посмотрел на друга Семена, улыбнулся и громко сказал: «Уверен в своей гениальности — требуй отдельную палату!».

Все заулыбались. Подливайло смутился, но, решил бодрячком, не показывать смущение.

— Не обижайся, Семен.

— Я и не обижаюсь. Я серьезен, как никогда. Я не понимаю, что ты тут.. это.. приводишь тут.. начинаешь.. — начал взвинчиваться Семен Евграфович. Все, и вновь прибывшие уже знали его кличку «Носорог» и поняли, этот вес, лучше, нужно пропустить, а зачавшийся пожар погасить.

Филипп Матвеевич взял бразды правления в свои руки.

— Стой, стой стой! Руихь, битте! Не заводись. Просто комедия с пчелами и их зарплатой у меня на работе в Москве продолжилась перелетом в Тьму–Таракань для совершения некоего ритуала, типа: «Свет мой, зеркальце скажи, да всю правду доложи..». Ты меня пойми...

— Ты можешь уйти! — взвился Подливайло, и старался нависнуть над Филиппом Матвеевичем, которого веселила вся эта бодяга.

— Эн-н, нет! Не дождетесь. Я буду участвовать в этом, не понятно, в чем. Мы будем участвовать. Правда, Ма? — запротестовал Филипп Матвеевич, с надеждой и улыбкой глянув на Матильду Андреевну. Та была горда за мужа несказанно в этот момент. Какой умный и представительный. Конечно, она его поддержит.

— Если Семен Евграфович гарантирует нам, что после этого всего мы не окажемся на Марсе, то мы никуда не пойдем. Мы остаемся. — и она тоже с улыбкой глянула на супруга.

— Не окажетесь. — ворчливо обнадежил Подливайло. — Дети?

Все посмотрели на него, а потом на Кена с Гагой, которые устали стоять и давно уже сели кто на что.

— Ну? — сказал Семен Евграфович раздраженно, глядя детям в глаза.

— Что ну? — Кен посмотрел на Гагу. — А нам пофиг. Валяй. Деньги, так деньги.

— Не дерзи! — отец строго посмотрел на сына и мельком исподлобья на окружающих. — Ладно. Коли вы все дали согласие, продолжим. А то время идет. Все стемнело уже.

И он пошел зажигать свечки на столбиках. Стал раскладывать какие-то книги на импровизированном алтаре. Попросил выключить свет.

Гости и родственники встали, как Подливайло указал, полукругом, лицом к нему, или, как сказал он, к алтарю. Он им раздал текст на бумажках, который они должны будут произнести хором, когда он им даст сигнал рукой. Началось. Все в зале затихли.

Семен Евграфович включил музыкальный центр. И по комнате не сильно громко раздалась какая-то современная, электронная и загадочная, с претензией на потусторонность, музыка.

Подливайло одел на себя, видимо специальную для этого случая попонку–накидку с загадочными золотыми вензелями на черном фоне и взяв микрофон, неразборчиво пробубнил что-то, читая по бумажке.

— Где ты этому всему научился? — послышался голос Киры Михайловны. Но, Семен Евграфович ничего ей не ответил.

Он стоял в каком-то, обозначенном белым порошком или солью, круге или овале с расчерченными тем же составом линиями.

Он еще что-то пробубнил, что-то вроде молитвы и повернулся к ним лицом и замер, украдкой посмотрев на время. Какое-то время все стояли молча и просто слушали музыку, потряхивая врученными бумажками.

Зазвонил телефон у Подливайло. Он включил трубку, выслушал, сказал «Хорошо» таинственному суфлеру, глянул в бумажку и опять повернулся к ним спиной и прочитал по ней же какую–то латынь. Трижды произнес чье-то, наверное, имя и повернувшись к ним показал рукой, что нужно всем дружно громко прочитать первую строчку в бумажках.

По взмаху его руки все дружно хором произнесли пять каких-то имен, написанных на латыни. Люди, как загипнотизированные слушали музыку, смешавшуюся со впечатлением от звука своих голосов хором. Ритуал стал похож на ритуал.

Подливайло заходил в круг, читал что-нибудь, выходил из круга, снова читал что-нибудь по бумажке. Один раз, даже, подставил маленькую табуреточку и ко всеобщему удивлению улегся на столиках между свечками и сложил на животе руки. Взвинченная Кира Михайловна, чуть было даже не зааплодировала саркастически.

Он также слез. Убрал приступочку и продолжил.

Проделывал он все, как заправский профессионал. Можно было заметить удивленно задранные брови Киры Михайловны, которая всю дорогу размышляла, как долго ее муж знает эту экстрасенсшу, или, как ее там, называют. Интересно, сколько эта мамзель учила ее мужа и где?

После каких-то пассов руками, и троекратного прочитывания всеми третьей или четвертой, наверное, строчки в суфлерских подсказках, неожиданно с книжной полки на правой стене сами съехали и упали на пол три довольно объемных тома. Три книжки.

Все напряглись и замерли. Наступила пауза. Подливайло, видимо, тоже растерявшись, схватился за телефон и начал звонить своей ведунье. Пока он говорил с ней полушепотом, громыхнул гром где-то не сильно далеко.

Книжки упали, потом продолжительный с убеждением кого–то звонок по телефону, громыхание грома, темнота на улице, день заканчивался и все хотели есть. Да уже, и пить, наверное. Поэтому, человеческий полукруг с бумажками начал потихоньку распадаться. Семен Евграфович заметил это и, закончив разговор по телефону, громко произнес, что он закончил, спасибо, все могут быть свободны и направиться к столу. Он еще покопается здесь какое-то время и тоже присоединится к ним и все объяснит.

С каким-то двояким чувством: толи они все выиграли, толи над ними над всеми жестко посмеялись, гости и родственники уселись за стол. По большей части молчали. Кто-то тихо переговаривался на несущественные темы. Все ждали, когда освободится виновник этого «торжества» и популярно и обстоятельно объяснит, что такое сейчас было и как это на них скажется.

Но, не успели он откупорить даже одной бутылки, как в комнате замигал свет. Обе люстры одновременно мигали всеми лампочками. В конце концов наступила полная темнота. На улице тоже было темно.

О–о! Что такое? Включите свет! Ядрит твою через коромысло! Пакетник выбило. — раздались в темноте разные голоса со всех сторон. Кен уж начал щелкать выключателем. Кто-то, возможно Филипп Матвеевич защелкал зажигалкой.

— Мужчины, ну сделайте кто-нибудь свет! — попросил чей-то женский голос.

— Надо свечки опять достать или здесь которые зажечь. — сказала Кира Михайловна и собралась уже выйти из залы и пойти в кладовку, как вдруг послышался страшной силы, сильнее, чем от молнии УДАР по дому, по земле под домом, по всему. Грохот и удар. Все кругом содрогнулось, стол с тарелками подпрыгнул, и где-то посыпалась штукатурка, но никто этого уже не услышал. Все оглохли. Даже не услышали собственных криков, так как женщины вскрикнули. Наступила растерянная и испуганная тишина и темнота. Все были ошарашены. Только у генерала просквозила мысль–догадка: «Война! Ядерный удар! Электромагнитный импульс, потом взрывная волна.».

— Да, что же это происходит? — вопрошал в темноте голос Гаги. Кое-кто уже начинал слышать, может, даже, и видеть в темноте. Свет загорелся, и снова начал мигать. Три или четыре раза мигнул. Собравшиеся увидели, что они, почти все уже выскочили из-за стола. Увидели растерянные лица друг друга. Но тут опять наступила темнота и тишина, которую нарушало только чья-то возня в попытке обогнуть стулья.

— Что это было?..ядь! — раздался злой и напряженный голос Кена, который и гремел стулом, запутавшись в темноте в ножках, пытаясь выйти из-за стола.

— Смотрите. А это что? Там в двери! — с тревогой спросил чей-то женский голос. Все, кто понимал в этой темноте, где находится дверь, обратили свой взор туда.

— Ой!!! Мамо–очка–а-а-а! — завизжал кто-то из женщин, но чья-то рука предусмотрительно закрыла ей рот.

Дверь в залу сама закрылась, резко открылась, и снова с хлопаньем закрылась. Опять где-то посыпалась штукатурка. За ней в прихожей вдруг появился свет, и дверь так же резко открылась, громко стукнув ручкой об стену. Какой-то белый, как бы матовый свет из прихожей стал, как бы, заползать в залу. А в глубине у стены, где не далеко висела картина Айвазовского, вернее ее репродукция стояла фигура в черном плаще и черном высоком остроконечном капюшоне. Но, фигура была высокой, больше двух метров. И.. в прихожей шел дождь. Капли падали на капюшон, стекали с его края, который скрывал лицо и глаза, и катились дальше по плащу. Свет вокруг фигуры как бы клубился, как дым, только быстро. За клубящейся светом и одной первой фигурой можно было разглядеть еще две таких же, только каждая была развернута в противоположную от другого сторону и смотрели по сторонам от центральной. Направлены были в три стороны. Ни глаз, ни лица по-прежнему не было видно. Остроконечные капюшоны все скрывали.

Стояла гнетущая тишина. Взоры всех были обращены только на эти фигуры. Но, неожиданно с каким-то потусторонним шорохом из противоположных друг другу стен, которые примыкали к стене с дверью в залу вывалились с каждой два полупрозрачных мордастых, светло–грязно–серых с витиеватыми рогами, как у козлов бывают, гладкокожих, но грязных оборотня или черта. Оба были широкоплечими и мускулистыми, как культуристы. И совершали какие-то глупые и безумные движения своими телами и головами. Но, при этом от них исходила какая–то реальная угроза. Грязно–желто–красные глаза их были злыми и, как будто, это были глаза безумцев. Все поняли, что эти бесы были как полубезумные зверюги.

И тут произошло более необъяснимое. Все вдруг начали понимать, слышать мысли и чувства других. Но все стало перебивать какое-то бесконечное чувство вечной безнадеги, горькой обреченности. Всепоглощающей вселенской тоски, исходящее от рогатых оборотней. Она проникала в каждую клеточку, каждый закуток понимания. Просто выносило мозг. И это невозможно было терпеть.

Кто-то из женщин с визгом бросился к открытому окну. Это была Гага. Но вдруг, как-то обмякла, перестала размахивать руками и, выгнувшись назад в спине, каким-то образом водрузилась на место. Пришла в себя, но тут же снова обмякла, как бы потеряв сознание. Но, почему-то не упала. В полутьме, можно было понять причину ее обморока. И она, и накрытый стол не касались пола. Они оба висели в воздухе. Один из чертей вдруг, как-то выдвинув к ним голову и неестественно широко открыв клыкастую пасть, громко и протяжно закричал каким-то диким звериным криком. Все, как роботы, снова уставились на оборотней и на проем двери. Черные фигуры в остроконечных колпаках или капюшонах на лицах не изменили положения. Лишь тот, который был ближе и направлен к ним, протянул вперед согнутую в локте руку, ладонью вниз, как бы показывая немного пальцем на что-то на метрах в двух перед собой. Все, как по команде ощутили и поняли, что им говорилось. Они уставились в пол, который уже, как бы, и не был полом. А стал огромной и бесконечно глубокой пропастью, откуда начал раздаваться людской гвалт, стоны и крики жуткого ужаса, мольбы о спасении огромного количества, наверное, триллиона людей. Это было понятно всем. И, охватившая их перед этим обреченность и вселенский страх, и тоска, исходившая от рогатых оборотней, стала вдруг принадлежать этой глубочайшей полу мрачной яме со всполохами костров то тут, то там, где-то далеко в глубине.

Это было как объемный телевизор со всеми ощущениями и пониманием. А может это была, вообще, открывшаяся каким–то образом другая реальность.

Двухметровая фигура в капюшоне сделала неслышный шаг немного вперед. Но, все это поняли так, как будто, огромная нога топнула по поверхности, и все ясно увидели, как земля под обувью фигуры начала тлеть и искриться. Под какой-то низкий трубный рев и какой–то невнятный, неразборчивый резкий и въедливый шепот или тихое ворчание, которое не заглушал этот рев, бесы, как по команде, развернулись мордами к фигуре и спиной вперед стали пятиться назад и вниз, по-казлячи подскакивая и вращая безумными глазами. Морды их, как прикованные пялились на капюшон. Все вдруг поняли, что он им приказал удалиться и бесы не могут ослушаться капюшона.

Зверюги пятились, подскакивая вниз и в глубину, уменьшаясь в размерах, и, в конце концов, растворились в темной глубине. Но, в этот момент оттуда же, из тьмы вылетел костлявый бес с перепончатыми крыльями. Все поняли, что он также полубезумен и агрессивен, как и предыдущие. Он покружил несколько раз над чем-то и вдруг резко вырвал из тьмы нечто. И по мере того, как он поднимался вверх и приближался к ним стало понятно и видно, что в когтях у него человек. Вернее, его душа в облике человека.

Бес заклекотал и стал рвать несчастного, и разбрасывать в стороны, и глотать куски. Раздался какой-то ужасный предсмертный крик несчастной души, который животным страхом проник в каждый закоулок мозга присутствующих. Вскоре дело было сделано, и обреченная человеческая душа перестала существовать в природе и во всех возможных пространствах вообще. Все поняли это. Вот это была уже настоящая смерть, а не та, которую проходят все люди. Раздался громоподобный грохот от топнувшего еще раз субъекта в плаще, хотя, капюшон всего лишь приподнял и опустил ногу, и пропасть просто закрылась. Появился опять пол с ковром.

Кто-то облегченно вздохнул. Кто-то из женщин заплакал. Но, ничего еще не кончилось. Сумрак снова окутал комнату.

Капюшон опять поднял руку, и вместо пола из стены в стену потекла неглубокая река с прозрачной водой. Вдруг Подливайло против своей воли пошел к этой реке и начал входить в нее, приближаясь к капюшону. И уже перешел почти середину реки, но субъект в капюшоне поднял руку.

— Куда ты идешь? — раздался в головах протяжный низкий голос, как у исполина. — Твое время еще не пришло. Возвращайся.

Подливайло встал, как вкопанный. И начал разворачиваться. Но, что-то остановило его.

— Тебе не будет пути ко мне, если будешь ему помогать. — сказал тот же голос и все поняли, что капюшон показал вниз, в яму на самое дно, и указал на самого дьявола.

Семен Евграфович развернулся и, как будто его прогнали, быстро ушел из реки и исчез в темноте. Река тоже исчезла.

Вдруг дождь в прихожей прекратился и все услышали другой дождь, который шел за окнами.

Дымчатый белый свет продолжал клубиться, окружая неподвижные фигуры в капюшонах. И это зрелище продолжало притягивать взоры всех. Массовый гипноз продолжался. Дверь опять с такой силой захлопнулась, что справа со стены слетел светильник–бра. Как, вдруг, снаружи дома раздался еще удар. Но, на сей раз уже удар молнии снаружи дома, куда-то по их территории. Но, тоже очень сильный.

Борис Борисович первый, как бы, очнулся и пошел к окну, которое выходило к морю. Куда и ударила молния. Все уставились на него.

— Беседка горит. — сказал он, откинув массивную штору и глянув в окно.

Началась суета и паника. Шок еще не прошел. Но, прежде чем, все начали приходить в себя, стол с глухим грохотом и гремя тарелками и столовыми приборами, встал ножками на пол и тут же рядом свалилась на ковер, висевшая в воздухе без чувств, Гага. Кен уже подбежал и, теперь начал ее поднимать, пытаясь перенести ее на диван.

Все сорвались со своих мест, кроме одного. Кто-то пощелкал выключателем и.. включил свет в зале. Посмотрели вокруг. Виновник все этой вакханалии, или как это все назвать, стоял в глубине залы как статуя и безучастно смотрел перед собой. Филипп Матвеевич глянул на него и рванулся к двери. Схватил за ручку и резко рванул ее на себя. Дверь спокойно открылась. Он включил свет в прихожей. Все рассчитывали увидеть в ней лужи и залитые водой стены, но прихожая была совершенно сухой и такой же, как ее оставили до этого. Зам. министра выскочил через нее и второй вход в дом, который выходил на море, и остановился в проходе, разглядывая в открытую дверь слегка полыхающую от молнии беседку.

— Надо пожарных вызывать! Какой здесь номер у пожарных? — закричал он обратно в дом.

— Такой же, как и везде — 112 или 01. Точнее 001. Но, по–моему, и скорую тоже. — ответила Кира Михайловна, обретя самообладание и стала подходить к статуе мужа. — Сема! Семочка! Ты живой?

Но ответа она не получила.

Женщины, Ольга Фёдоровна и Матильда Андреевна, и Кен с ними возились с положенной на диван Гагой, которая, похоже, начинала приходить в чувство и открыла глаза с непонимающим ничего взором. Кен гладил ее по щеке и что-то тихо говорил.

Генерал, вместе с Кирой Михайловной пытались что-то сделать с Подливайло, с этой пузатой статуей. Борис Борисович, как-то ухнул, и, со всего маху и от души, влепил Подливайло пощечину. Тот, начиная приходить в себя, за вращал глазами.

— Не могу пошевелиться! — кое-как выговорил он с некоторой паникой.

— Короче, и тебя сейчас в скорую увезем. Вызвали уже. — проговорил генерал и оглядел поле «боя» и пошел в сторону выхода.

Кира Михайловна принесла стул.

— Садись-ка, вот сюда. — сказала она, толкая своего мужа к стулу. — Да, что с тобой? Садись, давай.

Тот кое–как, еле-еле пошевелился весь и маленько за двигался. Попятился, пытаясь сесть на подставленный стул. Сел.

Кен уносил Гагу вон из залы, злобно сверкая глазами на отца. Ольга Фёдоровна пошла с ними.

Подошел Филипп Матвеевич.

— Как ты? У тебя беседка горит. Молния угодила. Пожарных и скорую вызвали уже. Генерал пошел туда смотреть, что можно или нужно сделать.

— Дождь потушит. Там, просто, хлам в крыше остался. Опилки, доски, бумага.

Филипп Матвеевич поискал глазами супругу. Та подсела к окну и, отодвинув шторину и как-то подавленно и безучастно, смотрела на беседку и шатающегося возле нее генерала.

Он подошел к ней и взял за плечи.

— Поедем в гостиницу? Не могу я здесь находиться. Не хорошо мне, что-то. — сказала супруга, повернув к нему голову.

— Да, сейчас. Поедем. Потерпи немного. Пожарные приедут, — сказал Филипп Матвеевич.

— А чего нам пожарные? Вон, генерал что-то отломал от беседки, и она уже почти потухла. Дождь ее потушит.

Дождь по-прежнему заливал этот мир водой. В доме было сухо. Они еще не отделались от впечатления дождя, идущего в прихожей.

Матильда Андреевна поняла его взгляд и сказала:

— Никто же не поверит. Если и расскажем.

— Да нет, конечно — ответил замминистра и, оглядев накрытый, но нетронутый стол с некоторыми упавшими бутылками и бокалами. — Я и рассказывать не буду. Подымайся. Пойдем собираться. В гостинице или аэропорту поужинаем и заночуем.

Она поднялась и пошла из залы наверх. А Филипп Матвеевич подошел к Подливайло, который уже отошел маленько и пересел с Кирой Михайловной на освободившийся диван.

— Слушай, Семен! Матильда себя плохо чувствует. Закончили мы путешествие. Поедем мы в аэропорт в гостиницу.

Подливайло посмотрел на него и пожал плечами.

— Кен отвезет вас. — сказал он.

— Ему похоже, сейчас не до этого. Ничего не надо. Мы такси вызовем. — сказал Филипп Матвеевич и пожал Подливайло руку и попрощался с Кирой.

— Не рассказывай там сильно. — попросил Семен Михайлович.

— Конечно. — ответил Филипп Матвеевич и пошел собираться.

Кира Михайловна перевязывала тряпкой какой-то мужу вывихнутую руку, когда подошел генерал Борис Борисович и присел рядом с ними.

— Не приехали ни пожарные, ни скорая. Может приедут. Вот что, голова садовая. Поедем мы вместе с Пушкиными, тоже в гостинице переночуем. Да и улетим на одном самолете.

Долго смотрел на него Семен Евграфович. Потом снова махнул здоровой рукой.

— Езжайте. Езжайте. Созвонимся. — сказал он, опуская голову.

— Пока, Боря. — сказала Кира Михайловна.

— Пока, ребята.

Генерал поднялся, тоже пожал Подливайло здоровую руку и удалился.

— Как себя чувствуешь? — спросила Кира Михайловна. — Вот, что. Посиди один. Пойду я им помогу собираться.

Муж посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Семен Евграфович остался один.

— Не буду я звонить Ландии. Не буду и трубку брать. Как говорится: «Не жили богато, не надо и начинать!». Зря, я связался с ней. — проговорил он и отодвинул шторину на открытом окне.

Беседка уже потухла. Было темно.

Только соседские огни высвечивали непрекращающиеся струйки дождя, которые сделали мокрым все вокруг. Еще он увидел в темноте кота, который сидел на шаровой клумбе и смотрел на него фарами–глазами.

Подливайло задумался, глядя в эти огоньки во тьме.

В его голове сквозанула мысль: «Не упасть бы в эту яму!»