Глава 8
Дмитрий Донцов стоял в ванной в одних штанах и глядел в старое овальное зеркало, которое ясно показывало его во весь рост.
События последних дней изменили его как морально, так и физически, и трудно было решить, что больше. После того как он, отвергнутый Ксенией, уехал из госпиталя и попал на фронт, он пробыл там всего месяц. Островская снилась ему ночью и виделась днём, словно приведение. Мужчина и пил за неё, и жил ради неё. Хотя она этого не хотела. Несчастная любовь не только не отпускала молодого офицера, но с каждым днём всё крепче брала его в свои руки, не давая вырваться и убежать. Донцов стал меньше следить за собой, стал неряшливым и менее разговорчивым, исхудал и оброс. Сослуживцы заметили в нём перемены, пытались разузнать, что случилось, но тот молчал, как немой. А однажды вечером просто дезертировал.
Два дня Дима шёл к госпиталю, где когда-то лежал и, узнав, что его любимую перевели в другое место, подался туда. Понадобилось четыре дня, чтобы найти её. За это время мужчина дважды своровал лошадь, чуть было не прибил человека, затем обокрал бедолагу и за краденые деньги пересёк реку на пароме. Вот, на какие злодеяния способен был отлично воспитанный дворянский сын ради любви, которая свела его с ума.
Наконец он нашел Островскую. Та была очень удивлена, когда увидела его. Попыталась сделать вид, что и вовсе не узнала, но Дмитрий остановил её и заговорил. Первый диалог закончился её словами: «Уйдите прочь! Вы мне не нужны». Но обожжённое оскорблением любящее сердце подталкивало Донцова на всё новые ухаживания. Он был упрям, как английский танк...
Впрочем, нужно сказать, что и сама Ксюша переменилась за то время. От Алексея не было ни одного письма, ни одной весточки, и за долгие восемь месяцев разлуки и неведения мысль о том, что он умер, посещала девушку всё чаще. Утром и ночью, за обедом или во время операции. Ксения страдала: в ней боролись надежда и логика, и в конце концов в силу характера и обстоятельств победила последняя. «Лёша умер», — решила она однажды, а на следующий день появился Дмитрий.
Теперь они оба сидели за обеденным столом в гостинице «Вечерний Киев», где Дима остановился и где платил украденными деньгами.
На нём, несмотря на дезертирство, была вычищенная и отутюженная шинель, на ногах, вместо солдатских сапог, красовались чёрные лакированные туфли. Лицо его было сосредоточенным и важным, хотя едва ли можно было не заметить, что он скрывал радостную улыбку. Ещё бы, наконец-то женщина его грёз и снов пошла с ним на свидание!
Сама же Островская была одета в простое синее платье (даже в условиях бедности у неё было и другое — красивее — подарок одного из пациентов), серые потёртые туфли, а на голове был не больше, чем хвост — домашняя причёска.
Но Донцову она казалась прекрасной. В любом случае казалась бы.
— Скажи мне, Ксюша, что случилось? — заботливо наклонившись, спросил он у девушки.
Ксения сперва даже не знала, что ответить, потому что отвечать, вообще-то, было нечего. На работе в госпитале, было трудно, но терпимо. Недавно ей написала мать, и всё остальное было в том странном порядке вещей, который в военное время считается нормальным. Единственное, что могло и удручало тогда девушку, был сам Донцов.
— Ничего, просто трудности на работе! Умер у нас старик недавно, ветеран.... Думали, спасём, но нет!
Собеседник покачал головой.
— Ужасно! Но не твоя в том вина. Не думай об этом, Ксюш. У тебя вся жизнь впереди! Кончится скоро война, мы-то знаем!
«Кто — «мы»? — в сердцах подумала медсестра, сжимая в руке алюминиевую ложку. — Вот мой Лёша, вот он...»
И тут же сама поперхнулась борщом. Из глаз выступили слёзы, но не только от дерущей боли в горле.
— Господи боже, аккуратней!
Дмитрий быстро встал и, с солдатской проворностью оказавшись за Ксюшиным стулом, несколько раз легонько ударил её по спине. Девушка откашлялась.
— Спасибо, — чёрство поблагодарила она, но слёзы продолжали литься. — Ты прости, но я сейчас!
Со слезами на глазах девушка вышла из-за столика и, прикрывая лицо руками, скрылась в туалете. Дмитрий Донцов ещё несколько секунд неподвижно глядел ей в сторону, затем, не обращая внимания на сосредоточенные на нём взгляды, тихо выругался и остался сидеть на прежнем месте, скрестив руки на груди.
С трудом открыв шатающуюся дверцу, Островская оказалась в душном, тесном, как средневековый тоннель, туалете. Силясь не упасть на холодный кафель, она подошла к зеркалу, попыталась вытереть слёзы, но они полились снова. Не имея больше сил себя сдерживать, она в кои-то веки дала волю чувствам.
Вволю выплакавшись, Ксения, пошатываясь, выпрямилась. В грязном зеркале увидела она своё опухшее, покрасневшее лицо, растрёпанные волосы и алые, как рубины, глаза. Так же выглядели многие из её пациентов.
«Лёшенька, где же ты, милый? — спрашивала она сама себя. — За что же ты меня бросил, Лёшенька? За что?»
Каждый удар сердца отдавал в ушах эхом, словно удар молота.
— За что я такое заслужила?! — закричала девушка и в сердцах, не владея собой, ударила кулаком о зеркало, отчего оно треснуло на три части, которые с грохотом повалились вниз, разбиваясь на десятки осколков.
В этот момент какая-то пухлая дама зашла в туалет припудрить носик, но от увиденного тотчас обомлела, застыв, словно статуя.
— Чего смотришь? — спросила Ксения и тут же испугалась собственной грубости.
Вздрогнув, Островская покачала головой, прошептала извинение и быстро вышла, провожаемая изумлённым взглядом дамочки, которая уже и забыла, зачем сюда пришла.
Дима медленно цедил ликёр, но при виде своей любви, её взлохмаченных волос, измученного лица и покрасневших костяшек на руке, вздрогнул, как ужаленный, выпрямился и встал.
— Господи, что же ты с собой делаешь? Нельзя так мучить себя!
— Да я себя не... — начала было Ксюша, но неожиданные объятия Донцова, такие нежные, но в то же время крепкие, заставили её замолчать.
Ей вдруг стало не то чтобы хорошо, а просто уютно, и проблемы вроде как не исчезли, но отошли на второй план.
Не говоря ни слова, молодой человек под руку повёл девушку наверх. Та не сопротивлялась.
Женщины могут быть настолько же слабыми, настолько и сильными. Островская в конечном итоге устала быть сильной. Проблемы, что давили ей на плечи, как рабский груз, пересилили её, перегнули спину. И бессильно, словно манекен, она упала.
Дмитрий Донцов был нежным. Ведь он, в конце концов, по-настоящему любил её, не претворялся и не лгал. Он кротко целовал её, аккуратно стягивал одежду, трепетно ощущал тепло её тела дрожащими пальцами. Женщина его мечты была в его руках. Молодой человек был нежен и мечтал, чтобы ей было хорошо с ним, чтобы в этих ласках она уж точно его полюбила...
Дмитрий уже давно спал, когда Ксюша лежала со слезами на глазах.
Тихонько одевшись, она ушла. Шла медленно, немного размашисто, и походила скорее на куклу в руках ленивого кукловода, чем на девушку.
Ей было плохо и стыдно. Стыд жарил её грудь, плечи и ноги, заставлял ненавидеть себя, словно самую большую грешницу. Она совершила преступление. Не против церкви или моральных устоев, нет. Кровь, боль и смерть надолго выбили из неё веру во что-то святое или, по крайней мере, в то, что это святое может противостоять человеческой жестокости. Она совершила преступление перед Алексеем. Её покойным мужем. И хоть они не успели пожениться, именно так она любила называть Станицкого.
Не видя, куда идёт, Островская вдруг подняла голову и заметила возле себя какого-то мужчину. Его стан показался ей знакомым. «Неужто это Донцов?» — почему-то подумала она.
Но мужчина, опустив голову, прошёл мимо и пошагал дальше по дороге. Ксюша вдохнула и, не веря себе, произнесла:
— Алексей?
Человек остановился и развернулся. На его голове, освещённой теперь огнями городских фонарей, виднелся глубокий шрам.