Две судьбы

Поляки сдали город русским. На узких улочках, знавшим до этого только звуки игры на флейте да топот шустрых ребятишек, было страшно и ново слышать чёткий солдатский марш и грубую человеческую речь, ржание коней и крики, доносившиеся из очередной квартиры, в которую вламывались захватчики, чтобы получить еду или одежду.

Отряду Станицкого дали отдохнуть всего один день, а затем с самого утра приказали двигаться дальше на запад в передовых частях действующей армии. Где-то вдалеке гремели снаряды и свистели пули, падали от смертельных ран солдаты, выкрикивались военные гимны, а по узкой каменной дорожке, среди высоких пожелтевших дубов и красного одеяла осенней травы, ехала обозная группа во главе с бригадным командиром Слуцким. Тот, закинув ногу на ногу, сидел в повозке и курил старую английскую трубку. Алексей, положив кулак на подбородок, как старец с русских картин, о чём-то крепко задумался. Командир очень уважал своего подчинённого, а к этому добавлялась и странная приязнь: Станицкий был жутко похож на его сына, умершего от тифа ещё много лет назад и так и не ставшего офицером.

— Что тебя тревожит, Лёш? — спросил Слуцкий и нагнулся, убирая трубку ото рта.

Молодой человек даже не услышал обращения.

— Лёша, чёрт тебя возьми! Оглох, что ли?

— А? Что? — парень рассеянно приподнял голову, протёр руками вспотевшее лицо и, вздохнув, сказал: — Да так, ничего особенного! Просто как-то скверно...

— Ты это брось! — командир хлопнул его по плечу, что вместо дружеского порыва вызвало у казака только раздражение. — Скверно — выпей или бабу найди! Вот и лучшее лекарство!

— Нет! — твёрдо заявил Алексей, который за все месяцы войны так и не смог принять эту часть жестоких реалий. — Да и не о бабах я...

Немного помедлив, он всё-таки решил спросить:

— Скажите, Виктор Петрович! Вам когда-нибудь снились люди, которых вы убили?

Слуцкий внимательно и оценивающе посмотрел на солдата, тяжело вздохнул и, присев рядом с ним, произнёс:

— Нет! Потому что я ни разу не пожалел о том, что убивал. Это были мои враги!

— Я думал примерно так же. И до этого не снились, но... недавно я убил человека, офицера, чем-то очень похожего на меня. Но не в этом дело, — Лёша и сам ощущал сомнение в голосе, — или в этом... Мы оба храбро сражались, но он проиграл, и был убит.

Диалог прекратился. Лениво скрипели колёса обоза, коротко переговаривались отдыхающие на холодном осеннем солнце солдаты. Станицкий глядел на кривой пол.

— Несправедливо это всё! — сказал он в сердцах, стиснув кулаки.

— Это война, — ответил Виктор Петрович.

В этот момент в соседней повозке произошло следующее: один из пленных поляков, которого думали везти в качестве переводчика, с мольбой потянулся к солдату и попросил кусок хлеба, который тот жевал прямо у голодного парня на глазах. Казак усмехнулся и ответил отказом, пнув поляка сапогом в колено со словами: «Знай своё место!» Обозлённый дерзостью и голодом пленный сделал большую глупость: толкнул военнослужащего в ответ, от чего мясистое гладко выбритое казачье лицо стало пунцовым от злости. Резко встав, он со всего маху ударил поляка по физиономии, и тот упал на край повозки, закрыв лицо руками. Дальше солдат схватил пленного за шкирку, словно щенка, и двумя руками в одно движение вытолкнул на дорогу, прямо под колёса обозу. Паренёк, сам того не понимая, вовремя откатился от верной смерти.

— Прекратите! — крикнул Слуцкий и с молодецкой ловкостью выпрыгнул из повозки. — Что тут происходит, чёрт возьми?!

Солдат, держа трясущегося поляка за шиворот, быстро пересказал историю случившегося, щедро приправив её бранью.

— Нечего нам его тут держать! — заключил он. — Жрать он ещё будет!

Казаки, которые сидели рядом, внимательно наблюдали за происходящим. Многие из них не разделяли такой нечеловеческой жестокости, но никто об этом не говорил.

— Зачем мы его вообще взяли? — спросил командир, брезгливо разглядывая пленного.

— Как переводчика.

— Он что у нас, один?

— Нет, их ещё человек пять вон там сидит! — подчинённый указал на дальнюю повозку.

— Тогда этого расстрелять! — после произнесения этих слов, у Виктора вдруг родилась идея, и он добавил: — Станицкий, сюда!

Офицер выпрыгнул из повозки и стал рядом с командиром.

— Зачем его расстреливать? — рассеяно спросил он. — Ведь это...

— Это приказ, — спокойно отрезал Слуцкий, указывая на лежавшего поляка, не нуждавшегося в переводе сказанного. — Ты пойдёшь и расстреляешь его. Понял?

Лёша молчал, стиснув зубы от негодования. Все тёплые чувства к военачальнику улетучились, как дым.

— Ты меня понял?

Глаза Виктора Петровича сверкали гневом. Он готов был ударить за неповиновение даже человека, столь напоминавшего ему собственного сына.

— Так точно!

— Это война, — прошептал мужчина, указывая, куда нужно отвести пленника — на небольшую впадину, где была роща, к реке.

Алексей достал из кобуры пистолет, взял поляка за руку и повёл к роще. На себе он ощущал взгляды всех остальных. Молодой человек понимал, почему Слуцкий отдал этот приказ именно ему: таким образом командир хотел заставить его понять суть войны. Во рту у казака собралась горячая, как масло на сковороде, слюна. Он ненавидел всех, и себя в том числе.

— Глупый поляк! Дурак! И какой леший тебя дёрнул? Был голодный, а теперь будешь мёртвым, — шептал Станицкий.

Про себя же он отметил: «Хорошо, что не при всех расстреливать».

Пленный, пока спускался, весь дрожал и дважды чуть не упал, но Лёша его придерживал. Шёл он, в отличие от казака, не стройно, а склонив всю свою тощую фигуру вниз, опустив руки болтаться чуть ли не до колен. Плёлся поляк и плакал, как ребёнок, а его осунувшееся, прикрытое чёрными волосами молодое лицо казалось мертвенно-бледным.

Пришли они быстро. Офицер поставил парня перед собой, отошёл на десять шагов назад и... обомлел!

Он узнал этого человека. Алексей видел его в ратуше три дня назад, когда того вели под руки мимо кабинета. Парнишка тогда кинулся к ногам убитого поляка. Внимательно присмотревшись к этому жалкому, заплаканному лицу, солдат невольно сравнил его с тем ясным и храбрым образом, что снился ему в эти ночи, и пришёл к неожиданному выводу: это братья. Станицкий чётко вспомнил, как этот малец кинулся убитому, как он неистово кричал. Так кричат на войне, когда видят смерть близких. Этот крик ни с чем не спутаешь.

Лёша достал из-за пояса пистолет.

Поляк вздрогнул, слёзы перестали течь, он вытер мокрое лицо, неуклюже выпрямился и опустил руки вниз, как по стойке смирно.

— Nie boję się! Nigdy! 1

Когда военный привычным движением направил пистолет так, что оружие стало продолжением руки, то парень вновь вздрогнул и, чтобы не плакать от страха, закрыл глаза...

— Nie boję się! — повторил он. — Strzelaj! 2

Алексей взвёл курок, и, когда тихое журчание воды прервал резкий звук щелчка, предвещавшего скорый выстрел, поляк не выдержал: упал на колени и вновь заплакал. Он был настолько жалким, насколько вообще может быть человек. Но вряд ли он сам тогда думал о жалости. Как бы ни пытался парень походить на брата, как бы ни старался делать это всю жизнь, с тех пор, как помнил себя, ему это не удавалось. Натура его была другой. Его брат принял смерть как честь. Его понимание о предназначении офицера походило на что-то старинное, рыцарское. А плачущий молодой поляк, приговорённый без суда и следствия, лишь за потребность в пище, больше всего ценил свою жизнь. Его душа не могла принять старые постулаты офицерской чести, о которых не раз говорил любимый им Тадеуш Костюшко и многие другие до и после него.

Ещё пару минут назад Станицкий мог принять этого человека за врага, а себя — за достойного офицера, но теперь он видел другое. Он больше не солдат, а палач, и юнец не более чем его жертва. Так же волки убивают в стае тех, кто слишком слаб.

Алексею стало противно от самого себя. Он опустил пистолет...

Пленник, ожидавший смерти, так и не услышал выстрела. Он вдруг подумал: «А может, я уже мёртв?» И эта мысль, которая, на удивление, вовсе не испугала его, заставила приоткрыть опухшие веки. Парень понял, что всё ещё был жив. А его палач почему-то не выстрелил.

— Уходи! — произнёс казак, скрипя зубами. — Уходи, пока я не передумал!

Поляк продолжал сидеть на коленях, словно монах, не способный понять, что, побывав на краю жизни, вдруг оказался вдалеке от него.

— Беги, сукин сын! Беги же! Иначе другие убьют!

Парнишка понял. Частично — по словам, частично — по интонации и логике. Шатаясь, словно чучело, он встал и неуклюже побежал в лес через ручей, едва не падая в воду. Оказавшись на другом берегу, он споткнулся о корягу и плюхнулся на землю.

Станицкий взвёл пистолет...

Оправившись, поляк быстро встал, поправил порванную рубашку и побежал дальше, скрываясь теперь за густым и колючим кустом крыжовника.

Грянул выстрел, но выстрел вверх, в небо. Бывший пленник скрылся в чаще, а Лёша стал медленно подниматься наверх. Ему навстречу, к началу спуска, подошёл Слуцкий с двумя офицерами.

— Сделал? — спросил командир, внимательно разглядывая своего подчинённого.

У Алексея в душе вдруг впервые за много дней заиграла радость, и он с трудом сдержал улыбку.

— Да. Сделал.

— Где его тело? — спросил один из офицеров, стараясь заглянуть Станицкому за плечо. — Что-то его не...

— Поплыло по речке, как дохлая рыбина, — объяснил нарушивший приказ солдат. — Если хотите, можете поплавать, посмотреть. А мы на вас посмотрим...

Офицерские усы напыжились, лицо озлобилось. Он ничего не ответил, только сел обратно в повозку. То же самое молча сделали остальные.

— Я горжусь тобой! — произнёс Виктор Петрович, когда колонна, словно змея, медленно потянулась вперёд.

— Не стоит, — ответил Лёша, глядя в густой лес, в котором, должно быть, всё ещё бежал не помнящий себя от радости молодой поляк. — Это война. Вы сами говорили.

Вечер сменился ночью. Повозки освещались фонарями. В них играли в карты, матерились, пели песни и пили награбленную водку. По обе стороны всё ещё тянулся густой лес, из которого доносился волчий вой, перекликавшийся порой с тяжёлыми раскатами грома. «В дождь к фронту приедем», — говорили офицеры.

Алексей слез с повозки, отошёл от дороги на пару метров и, расстегнув ширинку, стал справлять нужду. Вдруг откуда-то сбоку, из лесу, грянули выстрелы вперемешку с конским ржанием и человеческой речью. «Засада!» — подумал казак, понимая, что находится в глупом, дурацком положении... но всё равно по инерции продолжил мочиться на траву. По обозу, в котором он ехал, выстрелили целых три раза, и теперь на земле за повозкой виднелась протянутая дрожащая рука командира, на которой поблёскивали часы. Стариковские пальцы вскоре окрасились кровью. Закончив проклятое мочеиспускание, Лёша по привычке застегнул ширинку и только после этого достал из кобуры пистолет. Но в тот самый момент с другой стороны леса вылетели всадники и дали оглушительный залп.

Пуля пробила Станицкому голову, и он, выгнувшись дугой, упал, уронив оружие. В последние секунды, пока горячая кровь заливала искажённое лицо, солдат вдруг предположил, что тот самый поляк, которого он отпустил, скорее всего, и рассказал об отряде своим партизанам. Нападение наверняка произошло именно из-за этого.

1 «Не боюсь! Никогда!»

2 «Не боюсь! Стреляй!»