Глава 5
«Но боль — и физическая, и душевная — жизненно необходима, чтобы укрепить человеческий дух, сделать его, пусть и строже, но зато крепче», — так говорил Ксюшин отец, и она помнила эти слова, как воскресную молитву, повторяя их в самые тяжёлые минуты жизни.
С момента Лёшиного ухода прошло шесть месяцев. Шесть долгих, как жизнь, месяцев.
Однажды к Ксюше пришёл посыльный в военной форме и, передав несколько писем больным и раненым, осведомился у медсестры, знает ли она Ксению Островскую. Та радостно ответила, что знает. «Лёша!» — мечтательно звенело в голове.
В руках оказалась заветная бумажка, трижды завёрнутая. Дрожащими руками, когда ещё даже почтальон не успел выйти из комнаты, медсестра с трепетом в душе открыла желанное письмо, стала читать, вглядываясь в каждую строчку, и уже через полминуты с плачем упала на стол, закрыв бледное лицо покрасневшими ладонями.
«Умер, наверное», — подумал посыльный и, опустив голову, вышел прочь, дальше в путь, в бесконечный путь...
Но нет, Алексей не умер, а плакала девушка не с горя, а от досады. Письмо было адресовано её тёзке и однофамилице, какой-то девушке из Тернополя. Теперь и она не получит письма, и Ксюша осталась ни с чем, по-прежнему не зная, где Станицкий.
Шло время, и Ксения из бледной застенчивой медсестры превратилась в сильного духом, ответственного врача. Кровь, смерть и страдания закаляли девушку. Её душа, как говорил отец, огрубела, не затушив, впрочем, в самой своей глубине огонька любви, что пылал надеждой.
В холодную осеннюю ночь, двадцать шестого ноября, под гул северного ветра в госпиталь доставили человека по имени Дмитрий Донцов. Раненный в плечо, он так же, как и Алексей, ясно видел свою спасительницу. Чувствовал боль, от которой на глаза подло наворачивались слёзы, и ощущал при этом тёплые, ободряющие прикосновения Островской.
— Спасибо вам! — сказал он по окончании операции, трепетно глядя на прекрасное, даже после всех испытаний, девичье лицо.
История имеет свойство повторяться: люди входят в одну и ту же реку много раз по собственному желанию или по велению обстоятельств.
Дмитрий Донцов влюбился без памяти. Однажды ночью долго лежал он без сна, ощущая духоту своей узкой палаты. Думал о себе, о войне и о Ксюше. Под утро, когда сон не просто обволок, а буквально накрыл чёрным мешком, вынуждая заснуть, пациент решил, что на следующий день обязательно признается ей в любви.
Проснулся он поздно и, несмотря на недомогания, встал с постели и попросил сидящую у входа медсестру позвать для него Ксению. Та пришла через пять минут — уставшая, с кругами под глазами, с беспомощно опущенными руками и растрёпанными волосами, криво спадающими на мятую рубашку. Девушка коротко спросила:
— Что вам нужно?
Этот холодный вид и грубый тон будто схватили бедного Донцова за горло. Он вздрогнул, слегка заикнулся, как первоклассник, отвечающий на уроке, но затем сделал глубокий вдох, взял себя в руки и спокойно, более-менее уверенным голосом произнёс:
— Ксения, я вас люблю и хочу на вас жениться!
Эти слова произвели совершенно неожиданное для него впечатление. Не вспышка эмоций, не злость, не гнев... а самое худшее — безразличие! Медсестра окинула Диму оценивающим взглядом, выдержала короткую паузу и уверенно сказала:
— Я люблю другого. Не утруждайте себя бессмысленными клятвами. Не в то время живём.
И девушка ушла, ни разу не оглянувшись и не умерив шагу.
Как пулей поражённый, стоял мужчина на том же месте, где сделал признание. Лавиной на него накатились слабость и обида на всех. Доковыляв до койки, он несколько раз ударил кулаком по кровати, отчего та протяжно заскрипела. После этого он долго лежал неподвижно, переваривая в себе неприятные ощущения от воспоминаний длиной в несколько минут.
Островская разом задела и гордость, и любовь солдата. А с этими вещами люди вряд ли расстанутся даже под страхом смерти.
За все четыре последующих дня, которые молодой человек пребывал в госпитале, он больше ни разу не заговорил с Ксенией, а на утро пятого — уехал с хмурым, осунувшимся и даже немного постаревшим лицом. За его уезжавшей повозкой, которой правил всё тот же старик, из окна наблюдала Ксюша.
«Не то время, чтобы любить, — горько подумала она, — совсем не то».