Нестабильный

   Дни тянулись как сопли. Казалось, он просто попал в день сурка без возможности выбраться. Все было настолько одинаковым, однотонным и нудным, что от повешения на шнурках от толстовки останавливало только два фактора — их у него забрали санитары, и подходящих для петли мест нигде не было.        Блять, Антон буквально каждый день жил от консультации до консультации. Остальное было неважно. Для него имел значение только Арсений Сергеевич, скрашивающий серые будни своим обществом.

   Да, он приходил в большинстве своем по работе и ковырял больные темы так сильно, что каждая консультация заканчивалась слезами, но... это же был Попов. Он сам по себе, одним своим присутствием, делал всем легче, особенно Антону.        На самом деле, после того разговора в кабинете, он даже дни до выписки считать перестал. Понял, что еще нескоро выйдет отсюда и забил, решив, что всему свое время.        Домой хотелось конечно люто, как и зайти в соцсети, проверить, не забыли ли про него знакомые за все то время, проведенное здесь. Вот только дома, судя по всему, Антона ждали только собаки, а телефон был изъят инспекторами по делам несовершеннолетних. Теперь он мог только звонить с той небольшой хуйнюшки, которую притащили родители на замену смартфону, да еще и всего два раза в неделю по полчаса.        Страх набора веса продолжал преследовать, капая на мозг и не позволяя питаться нормально — он либо обжирался, либо голодал, пряча еду от Попова и санитаров, лишь бы не впихивать её в себя. Стыдно было пиздец как, но воспаленное сознание твердило, что это единственное правильное решение из всех возможных. В том, что ему можно помочь, Антон уже начинал сомневаться, но раз так говорил Арсений Сергеевич, он продолжал пить таблетки, проходить тесты и откровенно сохнуть по собственному психиатру. Он был жалким, осознавал это и ничего не мог поделать. Антону просто хотелось быть рядом, слушать тихий баритон, ощущать мягкие прикосновения и понимать, что у него нет никакой возможности на будущее с этим мужчиной.        Он — маленький забитый мальчишка, недолюбленный в детстве родителями и цепляющийся за любое внимание, лишь бы заметили и похвалили, а Арсений — уверенный в себе специалист, которому такая обуза в жизни вовсе не нужна, да еще и гетеро, вероятнее всего. Сколько раз он уже говорил это сам себе, но даже после сотого повторения ничего не менялось. Приходило только осознание собственной ущербности и всей ситуации в целом, ничего более.        Это было больно, но Антон прекрасно знал, что так будет, поэтому просто впитывал эту боль, наслаждаясь мгновениями, проведенными вместе с Арсением. Такие моменты он ценил словно воздух, понимая, что в любой момент это может благополучно закончиться, и откладывая у себя в голове, чтобы ни в коем случае не забыть. Нельзя было позволять себе забывать что-то настолько важное. Нет-нет-нет.        В одиночную палату его действительно переселили, пришлось попрощаться со всеми алкашами с белой горячкой и шизиками, матерящими голоса. Меню, отдельное от всех, Арсений Сергеевич тоже ему предоставил и даже следил первое время, ест он или нет.        Сказать честно, Антон действительно старался не подвести Попова, так сильно заморочившегося с ним и тратящего собственное время на попытки вытащить Антона со дна, но получалось только первую неделю. Потом в голову что-то ударило и все — конец идеальному плану лечения. В тот момент Антон ненавидел себя, но все равно стоял и смотрел, как гречневая каша (200 ККал) с гуляшом (158 ККал) благополучно исчезает в унитазе, когда он нажимает кнопку смыва.        Ужин показался слишком калорийным, поэтому Антон и избавился от него. В его голове это звучало вполне логично, хотя на деле было полной чушью. Арсению он ничего тогда не сказал, повторяя подобную операцию еще несколько раз, когда калорийность казалась совсем уж неприемлемой, и вроде бы все было как обычно, за исключением небольшого вранья, но совесть Антона просто жрала заживо, возвращая только-только отступившие истерики и панические атаки, вызванные дисфорией.        Он не мог принять себя; он врал на каждом шагу человеку, в которого начал влюбляться и который верил ему; он отказывался приниматься передачки родственников, прекрасно зная, что они закончатся компульсивным перееданием.        Антон опять тонул в этом дерьме по уши и никакие антидепрессанты были неспособны вытащить его. Только он сам мог помочь себе. Это звучало безумно, даже смешно, но являлось неизбежной правдой. Если он хотя бы не попытается, то до следующей попытки суицида будет рукой подать. А Антон был уверен, что найдет способ даже в условиях психбольницы.        Осознавать это было страшно. Антон впервые боялся за свое состояние и опасался того, к чему именно оно могло привести. Он... он не хотел. Не хотел оставлять собак, Попова, да даже родителей, вогнавших его во все это дерьмо своими завышенными ожиданиями и излишними требованиями. Кажется, до этого момента Антон никогда не думал о последствиях, не боялся того, что будет потом, а тут...        Решение рассказать обо всем Арсению Сергеевичу пришло резко и неожиданно. Он тогда просто как всегда лежал в кровати, наблюдая из окна за движением и суетой, от которых его отгородили, положив сюда. Лежал и понимал, что находится на грани, и если не поделится всем, что накопилось, заведут новое дело о смерти подростка в ПНД, труп которого найдут в этой самой палате через пару дней.   — Я расскажу, — тихий шепот растворился в полумраке палаты, а сам Антон перевернулся на бок, морщась от боли в пустом желудке и сожалея о том огромном количестве веры и энергии, которые потратил Попов, чтобы помочь ему.        Поскорее бы этот невероятный человек забил на него хуй, позабыв про свой излюбленный альтруизм. Тогда всем бы было легче: Арсений не трепал бы себе нервы из-за доставляющего только проблемы пациента, а Антон бы не помирал от угрызений совести, не дающих уснуть вторую ночь. Блять, тот ведь так старался, а он... опять не оправдал ожиданий, разочаровал... 
***
        Еще одним неоспоримым плюсом одиночной палаты был тот факт, что про нее забывали во время подъема всех остальных. Хотя, Антон все равно всегда просыпался от криков и ругани из коридора, но его лично редко кто тревожил. Все в один миг просто забыли про неудачного суицидника, и этот самый суицидник был невероятно рад самому этому факту, потому что спорить сейчас с санитарами сил не было никаких. Сил в принципе не было ни на что.        Проснувшись, Антон поприветствовал свою давнюю знакомую, из-за которой которой он не мог жить и нормально функционировать прошлые года два точно — депрессивную фазу. Открыв глаза, ему пришлось признать, что лучше бы он не делал этого больше никогда: все тело болело, а глаза жгло из-за вчерашней истерики, после которой Антон благополучно отключился, прекрасно зная, что именно будет завтра утром, когда придет время просыпаться.        Мысли путались, от одной о завтраке хотелось пойти и проблеваться — мутило слишком сильно, да и калорий в этом завтраке, скорее всего, будет слишком много, поэтому нахуй.

    В голову лезла всякая чушь, казалось, что все знакомые, а особенно друзья, с которыми он провел больше пяти лет жизни бок о бок, просто забыли о существовании Антона Шастуна, будто его никогда и не было, будто этот человек вовсе ничего не значил для этих людей, и они все это время просто пудрили мозг маленькому глупому мальчику, полностью доверившемуся им и открывшим душу. Это было глупо, он права не имел гнать на них и плевать в душу таким недоверием, но продолжал накручивать себя до предела.        У них всех ведь есть свои знакомые, друзья, близкие люди, так какая нахуй разница? Плевать на какого-то долбоеба, попавшего в дурку. Абсолютно всем, с высокой колокольни. Постепенно начинало казаться, что все эти «ты мой самый близкий друг», «дороже тебя никого нет» — полная хуйня и бред. На деле всем похуй. Было и будет.        Такой уж он человек, неспособный на нормальные взаимоотношения. Как его только терпели все это время? Хуй его знает, но теперь, видимо, Антон сам скинул эту обузу с них всех, пусть порадуются, зря он что ли здесь себя изводит всеми этими мыслями.        Господи, да даже если всем было далеко не похуй, что казалось фантастикой, прежние взаимоотношения не вернешь. Он проторчит в этой дурке еще как минимум месяц, если судить по словам Попова и результатам исследований, про него все просто забудут, забьют хуй, а когда объявится некий Антон, вновь будут пытаться выдавить из себя прежние эмоции и отношение, вот только сам Антон очень сомневался, что у них это получится. Большинство хватило бы на пару дней, а совсем уж стойких — на неделю или две, не больше.        Блять, зачем Антон вообще согласился на госпитализацию, нужно было слать скорую нахуй и оставаться дома. Интоксикация без промывания прошла бы конечно тяжелее, но на это было похуй. Зато, останься он дома, не потерял бы всех друзей к хуям: их и так можно было по пальцам пересчитать, а после того как он пропал без объяснения тем более их число благополучно сведется к нулю. Осознавать, что ничего с этим больше не сделаешь было тяжело, но ничего другого и не оставалось, кроме самого осознания и неизбежной ненависти к себе.        В такие моменты жить не хотелось особенно, потому что Антон понимал, что его после выхода больше никто не поймет, не поддержит и не скажет, что он со всем справятся. Вместе. Вряд ли после всего того, что он натворил это «вместе» прозвучит в ближайшее время от кого-то помимо психиатра, вряд ли его назовут самым близким человеком и другом.        Был какой-то Антон, и нет его больше. Да и хуй с ним — замену найти не так сложно.        Получается, у самого Антона теперь остались только собаки, которых он в ближайшее время даже увидеть не сможет, и Попов, который это «вместе справимся» говорил довольно часто, заставляя его все сильнее привязываться к собственному лечащему врачу. И зачем только Антон позволял себе это, тошно ведь потом будет пиздец как. Особенно, когда придет время для выписки и ему придется покинуть стены этого... лечебного заведения. Да, это произойдет далеко не скоро, но произойдет ведь, и тогда Антон останется вместе с собаками у своего разбитого корыта (сердца) и уползет домой, зализывать раны, обязательно обещая всем, что справится, и заверяя, что все просто прекрасно.        Если так подумать, то такими темпами и методами до следующей попытки убить себя будет совсем недалеко. Может, хотя бы на одиннадцатый раз что-то получится, кто его знает. Слишком надоело уже это невезение, заебался он быть неудачником по жизни. Даже убить себя нормально не получалось.        Антон зажмурился и пару раз ударил себя по щекам ладонями, чтобы прийти в сознание.        О чем он вообще думает, мать вашу? Сам же пообещал себе и Попову, что будет работать со своими мыслями, переводя их в нужное русло, и перестанет наконец накручивать себя, так хули он сейчас творит, продумывая очередной суицид и строя из себя несчастную жертву? Долбоеб.        Растирая ноющие виски и зевая, Антон сел на кровати, чувствуя, как по ногам бегут мурашки от холода, тут же переходя на все тело. Вставать тут же расхотелось, но до завтрака оставалось всего десять минут, поэтому другого выбора не было.        Кутаясь в толстовку и тихо матерясь на здешнее отопление, Антон медленно пошел в сторону столовой, где опять стоял галдеж, решив сегодня пренебречь водными процедурами, все равно за ним не особо следили, поэтому плевать, потом умоется. Перед приходом Арсения Сергеевича например, чтобы не выставлять себя еще большим уродом, чем есть на самом деле.        На завтрак уже вышел весь первый этаж, санитары пытались угомонить и усадить на место всех буйных, а медбратья как можно быстрее расфасовывали таблетки по пластиковым чашечкам, чтобы успеть раздать их всем больным, пока те не разбежались. Да и буйных после завтрака нужно было запирать в палате, поэтому им стоило поторопиться до этого момента.        Антон сам не заметил, как такая суета стала для его привычной. Его уже не раздражала слащавость здешних работников, проверка того, выпил ты таблетки или нет, даже сами больные, которых он раньше сторонился и боялся, вскоре превратились в локальный мем, которым он вряд ли сможет с кем-то поделиться, когда выйдет. Это расстраивало, и именно поэтому все его нелепые шутки приходилось выслушивать Арсению Сергеевичу во время консультаций. Но тот сильно не возражал, поэтому все было шикарно.        Впрочем, этих шуток в последнее время стало гораздо меньше: настроение Антона с каждым днем становилось все хуже, точно также как и ментальное здоровье, а попытки Попова его расшевелить ни к чему не приводили. Все откровенно руинилось, но Арсений вовсе не собирался отступать, продолжая приходить каждый день и мягко обнимать перед собственным уходом, говоря, что это просто такой неизбежный период в лечении, и в положении Антона это вполне нормально. Главное — не закрываться.        Именно этот совет Антон собирался пустить в действие сегодня. Он откроется полностью, как не делал никогда до этого, и выскажет все, что его тревожит до такой степени, что не получается делать абсолютно ничего. В последние дни он даже к книгам не мог притронуться, просто лежал и накручивал себя все сильнее и сильнее, не в силах прекратить весь этот балаган в своей голове.   — О, Шастун, тебя на завтрак Попов сказал к нему отправить, — блять, — пошли, — один из санитаров оказался рядом буквально за пару мгновений, хватая за локоть и мягко, давая понять, что сопротивление бесполезно, утягивая вслед за собой дальше по коридору, к самому кабинету начальника.

  Антон даже возразить не успел, как оказался внутри, тут же встречаясь с голубыми глазами, закрытыми стеклами очков и смотрящими прямо в душу своим парализующим взглядом. Сказать честно, он даже забыл, как дышать, растерявшись от такой резкой смены обстановки.        И зачем только Арсений Сергеевич его позвал в такую рань, да еще и под предлогом завтрака? Неужели реально кормить собрался чуть ли не с ложечки? неужели все-таки заметил и понял, что ест из меню только, дай бог, половину? неужели?..   — Антон, — они сами не заметили, когда Попов отбросил субординацию, но дышать стало заметно легче без этого официоза, — проходи, садись. Ты чего в дверях застыл?   — А вы чего своими вызовами неожиданными пугаете? — он все-таки прошел вглубь кабинета, замечая, что на журнальном столике вместо привычных папок стоит две тарелки с едой. Точнее, едой это мог посчитать только Антон. Для остальных это было легким перекусом: два обжаренных тоста со сливочным сыром и салатом. Даже никакой колбасы, рыбы, мяса или масла — Попов знал его как облупленного.   — Почему же пугаю сразу. Просто захотел с тобой позавтракать, разве это плохо? Здесь около двухсот калорий, не нервничай так сильно.   — Но для вас это не завтрак! — Антону на секунду стало страшно, что Арсений тоже втянулся в это болото вслед за ним, но это было глупо — тот же все-таки был специалистом с огромным опытом работы. Это даже в мыслях звучало смешно.   — А может я на диету сел, хрен меня разберет, — Арсений сначала улыбнулся собственной шутке, ожидая подобной реакции от Антона, но эта улыбка пропала как только он заметил, что самому Антону вовсе не смешно — мальчишку била дрожь. — Эй, ты чего опять? Я сказал что-то не так? Если что, то я не худею и не сижу на диете. Вчера даже в маке ужинал, думал помру от размера заказа.   — Нет-нет, все в порядке, я просто... — он замялся, как можно аккуратнее садясь за столик и продолжая, когда Арсений, поднявшись со своего кресла, плюхнулся рядом, закидывая руку на спинку дивана. — Я просто всегда боялся, что кто-то из моих знакомых или друзей тоже увязнет в этом, а вы тут такое заявляете. Извиняюсь за это шоу, — Антон хотел сам себе въебать за дрожь, которая била все тело, не собираясь останавливаться. Ну, хотя бы без слез обошлось в этот раз.   — Да и не было никакого шоу, прости, что сразу не сложил и не понял очевидное, — Арсений осторожно приобнял Антона, словно извиняясь, и практически сразу отстранился, отсаживаясь на расстояние, дозволенное этикетом, наблюдая за тем, как Антон сверлит предложенную еду тяжелым взглядом. — Все в порядке?   — Да, просто... — «просто лучше бы вы не отодвигались и не предлагали мне есть, особенно с таким пониманием, я ведь так окончательно привязаться могу». — Просто я не хочу есть, правда.   — Антон... — устало угрожающий тон вновь пустил только-только отступившую дрожь по телу и заставил поежиться, но уступать не хотелось. — Мы же все обговорили, я ни разу тебя в калорийности продуктов не обманул, всегда говорил точную цифру.   — Лучше бы вы мне ее вообще не говорили! — он устало закрыл лицо руками, чувствуя себя максимально паршиво, ещё и на крик перешёл, сорвался с нихуя, совсем долбоебом себя выставил. Хотелось рыдать, а слезы просто не шли. Они словно кончились за эти два дня затяжных истерик. — Я не могу так поддерживать соглашение, я вообще больше ничего не могу. Давайте прекратим, просто забейте хер.   — Иди-ка сюда, — поняв, что слова сейчас нужны Антону в последнюю очередь, Арсений раскинул руки в стороны для объятий, и тот просто рухнул в них, цепляясь за крепкие плечи как утопающий, и чувствуя себя настолько жалким и никому ненужным, что невозможно было больше выносить эти ощущения.        На самом деле прямо сейчас он просто хотел защиты, поддержки и участия, и, что было удивительно, он их получал. Да, получал, прямо сейчас, когда его прижимали к себе горячие, огромные руки, а тихий шепот на ухо обещал, что они со всем справятся. Вместе. Именно так, как он хотел. Именно так, как было нужно.        Блять, а если так подумать, ведь именно в этих словах Антон прямо сейчас нуждался как в воздухе, и этот воздух постепенно заполнял его легкие с такой легкостью, что становилось больно. За самого себя.        Это было даже забавно, но если бы родители хотя бы раз обняли его также крепко, как Арсений Сергеевич, буквально являющийся ему никем; если бы вложили в свои слова и действия хотя бы немного любви; если бы хотя бы на пару секунд вспомнили о том, что их ребенок — не просто оценки и достижения, всего этого не было бы.        Он бы не лежал в дурке, не цеплялся за внимание личного психиатра, как влюбленная нищенка, и ментально был бы полностью здоров. Но, к сожалению, прошлое вернуть назад было нереально.        Именно поэтому он, влюбленный по уши в своего врача, лежит в мужском отделении психиатрии и, кажется, даже не идет на поправку из-за обострения пищевого расстройства. Точнее, не лежит, а сидит, чувствуя, что еще немного и он больше не сможет сдерживать дрожь от переизбытка эмоций, и тогда Арсений точно поймет, все поймет, и все-таки переведет его нахуй в другой город, от греха подальше.        Хотя, может для него самого это будет даже к лучшему — с глаз долой из сердца вон, как говорится.   — Ты как? — тихий шепот обжег чувствительное ухо, и Антон все-таки вздрогнул, пряча красное лицо на крепкой груди и чувствуя, как начинают гореть уши из-за собственной реакции. Все-таки он реально жалок. Как вообще можно было так безнадежно и бесповоротно влипнуть?   — Нормально все, — голос был сиплым и каркающим из-за волнения и долгого молчания, за это тоже стало стыдно: даже ответить нормально не смог.   — Почему дрожишь тогда? — блять. — Холодно?   — Сам не знаю, просто не привык к такой доброте и поддержке от кого-то, — отчасти это было правдой, поэтому лгуном Антона сейчас назвать было нельзя. Он не врал — только немного умалчивал.   — Привыкай давай, мы еще долго вместе работать будем, — Арсений мягко улыбнулся, и ему захотелось зажмуриться от того, насколько светлой и теплой была эта улыбка. А главное — этот невозможный человек улыбался именно Антону, который готов был похоронить себя на дне социальной лестницы.        Блять, в него верили, и он был готов сделать что угодно, лишь бы продолжали верить и поддерживать. Он будет стараться изо всех сил, даже если их не будет, лишь бы не разочаровать Арсения. И главным фактором, чтобы этот план начал действовать и протекал вполне нормально, было — не выдать собственных чувств, хоть, скорее всего, они и казались очевидными со стороны. Он будет стараться, правда, лишь бы Арсений продолжал его так крепко обнимать и верить, что они справятся. Вместе.

— Ну что, давай попробуем забыть про калории и забить на них большой и толстый...   — Хуй, — Антон улыбнулся, отстраняясь и радуясь тому, что хотя бы в этот раз обошлось без слез. Даже с юмором.   — Хочу сказать, что ты очень красивый именно такой, какой ты есть. Сам по себе. Поэтому давай постараемся в ремиссию. Что скажешь? — Попов опять улыбнулся, поправляя очки, а у Антона замерло сердце под ребрами. — Знаю, что будет сложно и очень трудно, но я помогу, чем смогу. Главное — рассказывай обо всем, что беспокоит, а дальше мы точно справимся. По крайней мере постараемся.   — Осторожно, Арсений Сергеевич, я так и влюбиться могу! — они рассмеялись, несмотря на то, что оба прекрасно понимали, что в этой шутке лишь ее доля, а остальное — тяжелая и обременяющая всю ситуацию правда.   — Буду считать это за согласие, Антон.   — Ой, да как хотите, так считайте, — он вновь улыбнулся, чувствуя, как начинают болеть мышцы рта от непривычного положения, и сильным движение растер щеки, ловя лукавый взгляд голубых глаз и вновь чувствуя, как сердце пропускает удар, через секунду начиная биться где-то в самом горле.        Он точно влип. Окончательно и бесповоротно. Оставалось только найти в себе силы и решить, что делать со всем этим дальше и как сдерживать все это дерьмо при себе.        Ситуация накалялась все сильнее и сильнее.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
3357 слов