Раб

После визита Натаниэля Йола начала избегать Ласса и была мрачна и задумчива. Поначалу парень отнесся к этому спокойно — в конце концов, она была не первой, кого оттолкнула его неприглядная сторона.

"Ей нужно время", — сказал он себе, в очередной раз поймав ее отрешенный взгляд.

Он был убежден, что не ставит ни ее, ни это место выше собственных интересов. Да, ему нравилась его нынешняя жизнь и он испытывал необычную тягу к хозяйке, но это не было чем-то серьезным. Его удерживало здесь одно только любопытство, поэтому все равно, что думает Йола. Даже если она разочарована, причинить ему боль или заставить подчиняться она не может, поскольку кольца у нее нет.

А если она вдруг решит передать контракт Натаниэлю, он убьет ее, заберет контракт и сбежит. Он мог с легкостью сделать это, ведь кольца у нее нет.

Кольца нет, так что все в порядке.

Однако уже на второй день терпение Ласса стало иссякать. Он привык к обществу Йолы намного больше, чем осознавал, и, лишь оказавшись в тени ее холодной отчужденности, понял, как много тепла получал от нее на самом деле. Дистанция, появившаяся между ними, живо напомнила ему о мучительной жизни, которую он вел до того судьбоносного дня на невольничьем рынке. Он понял, что в какой-то момент прошлое перестало преследовать его, и даже кошмары, которые казались неотъемлемой частью его существования, куда-то исчезли — он не замечал этого, пока вновь не остался один.

Это открытие поразило парня, но по-настоящему шокирующим стал тот факт, что если со своими чувствами он еще мог как-то совладать, то подавленный вид Йолы был ему попросту невыносим.

Сколько себя помнил, Ласс был абсолютным эгоистом, одержимым лишь жаждой свободы, но впервые без всякой на то причины он снова и снова ловил себя на желании упасть на колени и молить о прощении.

Было ли это простой рабской привычкой? Всю жизнь он исправлял ошибки, стоя на коленях. Будь то преступление, оплошность, ссора, недопонимание или откровенная несправедливость, Ласс всегда был тем, кто извинялся и вымаливал возможность прожить еще один день — иного способа бороться за свою жизнь у него не было. Однако сейчас, когда ему ничто не угрожало, он не мог объяснить свои порывы. Неужели Йоле все-таки удалось сыграть на его слабостях и сделать его своим псом?

Подобные мысли злили его, но любая злость была ничтожна в сравнении с нестерпимым желанием вернуть все на круги своя.

Да что, черт возьми, он сделал не так? Разве хозяйка не должна благодарить его за то, что он избавил ее от опасного и неконтролируемого "жениха"?

Если только она не испытывала в глубине души привязанность к покойному капитану.

От последней мысли на лице Ласса застыло настолько угрожающее выражение, что пара хорошеньких покупательниц, с восхищенными перешептываниями поглядывающих на него, поспешила покинуть лавку, благополучно забыв о своем желании завязать знакомство.

— Что с тобой сегодня? — спросил Микель, сидящий на своем месте за прилавком. — Ты с утра даже не улыбаешься. Жутковато, знаешь ли.

Ласс поглядел на него так, что любой другой растворился бы в закате, но Микель только одарил парня его же собственной фирменной улыбочкой.

К удивлению Ласса, отношение Микеля к нему ничуть не изменилось после впечатляющего рассказа Райхема. То же касалось и Рогарда, который узнал обо всем от Микеля. Они оба вели себя так, будто ничего не произошло, и Ласс в самом деле не ощущал от них никакой враждебности. Подобное доверие было ему непонятно, как реагировать на него он тоже не знал, а потому попросту закрылся.

— Это из-за Натаниэля? — продолжал допытываться Микель. — Нет? Хм, тогда... Йола отругала тебя за то, что ты убил Дарвелла?.. Не смотри так, мы все это знаем.

Ласс зловеще сощурился.

— Я уверен, что сделал все чисто.

— Разумеется, — рассмеялся Микель, вскинув руки, — вот только любой, кто видел тебя в тот вечер, понял бы, кто помог капитану "споткнуться".

— Догадки меня не волнуют, — вернулся к своим делам Ласс.

— Йоле это скажи. — Микель хмыкнул, пожевал губу и, не удержавшись, выпалил: — Тебе все равно? Совсем? Даже капельку не раскаиваешься? Конечно, мы с Рогардом собирались раз и навсегда выбить дерьмо из этой псины, но то, что сделал ты...

— Почему все спрашивают одно и то же?

— Ну, не знаю, может, потому что ты убил человека?

— Люди умирают ежедневно: их пытают, травят, режут и рвут на части. Почему вас так волнует этот ублюдок?

Микель угрюмо посмотрел на него.

— Ты серьезно не понимаешь?

— Нет. Но ты прав, я сожалею. Следовало приложить больше усилий, чтобы меня не раскрыли.

Стоило отзвучать этим словам, как на лестнице появилась Йола. Она была одета в винного цвета платье, расшитое тонкой золотой нитью, и пару новых красных туфелек — необычайно богатый, по сравнению с ее обычным, наряд, что подчеркивалось наличием на девушке украшений и ее уложенными в изящную прическу волосами.

При взгляде на нее Ласс заметно напрягся, в его глазах мелькнула паника, быстро сменившаяся злостью и замешательством.

— Йолушка? — удивился Микель.

— Я собираюсь отлучиться, вернусь после обеда. Ласс, пригляди за лавкой.

— Ласс пойдет с госпожой...

— Нет, останься.

Не говоря больше ни слова, девушка ушла.

— Она не в духе, — тихо заметил Микель и услышал, как за его спиной лопнул стеклянный пузырек.

***

Белая карета с золотым гербом в виде меча и щита остановилась на подъездной дорожке перед особняком эрцгерцога Айруса. Сопровождающий рыцарь помог Йоле выйти из кареты и передал ее в руки ожидающих слуг. Выстроившись в два ряда, они согнулись в поклоне и синхронно приветствовали молодую госпожу.

Пожилой дворецкий отвел девушку в дом.

— Его светлость ожидает вас с самого утра, — сказал он, когда лакеи отворили перед ней двери обеденного зала.

Йола благодарно кивнула и, сделав глубокий вздох, вошла.

За длинным столом на другом конце помещения уже сидел широкоплечий угрюмый мужчина пятидесяти лет. На его благородном лице лежала тень, темные волосы по вискам тронула седина, а черные глаза были так же холодны, как она помнила.

При виде нее эти глаза расширились, в них сверкнула радость, тут же надломленная тоской.

— Йола, — порывисто поднимаясь, произнес мужчина, но замер, не ступив и шагу, будто боялся сделать что-то не так.

Йола стиснула в пальцах подол платья и сделала реверанс.

— Отец, — произнесла она сдержанно — забытое слово давалось с трудом.

— Ты... прекрасно выглядишь.

— Ты тоже. Хотя, возможно, седины стало больше.

Они смотрели друг на друга, словно старые знакомцы, встретившиеся случайно после чересчур долгой разлуки. Неловкость, повисшая между ними, была невыносимой, но ее нельзя было преодолеть, просто шагнув навстречу.

Наконец герцог первым отвел взгляд, кашлянул, чтобы вернуть голосу твердость, и кивнул слугам. Отодвинув стул справа от себя, он сам помог дочери сесть. Слуги накрыли на стол и вышли.

— Шкатулка пропала, — первым прервал неловкое молчание мужчина.

Йола посмотрела на него, и он пояснил:

— Шкатулка твоей матери... она у тебя, верно?

— Почему ты так думаешь?

— Она исчезла из моего сейфа. В нем было полно золота и ценных бумаг, но пропала только она, поэтому мне показалось, что это твоих рук дело. Хотя я до сих пор ума не приложу, где ты нашла гения, которому удалось проникнуть в мой кабинет и взломать зачарованный сейф, обогнув магические ловушки, установленные самим архимагом башни.

Йола закусила губу, мысленно отдавая должное исключительным навыкам Ласса.

— Ты прав, шкатулка у меня, — призналась она. — Я очень скучала по ней, поэтому забрала.

— Она принадлежит тебе. Ты могла просто прийти и взять ее.

Йола не стала объяснять, что ей необходимо было задание для раба. Вместо этого она рассматривала отца, пытаясь получше запомнить его лицо. В последний раз они виделись четыре года назад, когда она вернулась в Ларос после шестилетнего отсутствия и открыла лавку. Та встреча вышла сухой и короткой, но сейчас ее отец был совсем не похож на расчетливого и безэмоционального человека, каким всегда ей казался. Откинувшись на спинку стула, он сосредоточенно теребил край салфетки, лежащей перед ним, и выглядел непривычно уязвимым.

— До сих пор ты игнорировала мои приглашения, но в этот раз согласилась сразу же, — сказал он. — Должно быть, тот человек очень важен для тебя.

— Такова плата за твою помощь.

— Я поставил такое условие, потому что был в отчаянии. Ты должна знать, я выполнил бы твою просьбу в любом случае, какой бы она ни была.

— Почему? — помедлив, шепотом спросила Йола. Она знала, что грядущий разговор причинит боль им обоим, но он стал неизбежным с того момента, как она решилась вновь переступить порог этого дома.

— Разве может быть иначе? — глухим голосом ответил мужчина, не глядя на нее. — Я потерял вас. Сначала Иоланту, затем тебя.

— Отец...

— Позволь мне выговориться, Йола. Я не жду прощения и не заслуживаю его, но хочу, чтобы ты знала, что я наконец понял, каким жалким слепцом я был. Наш брак с твоей матерью был договорным, о чувствах не шло и речи, но я... я полюбил ее. И вместо того, чтобы отдаться этому чувству, хладнокровно отверг его. Долг перед титулом и империей я ставил выше семьи, а любовь считал чем-то временным и ненадежным. Иоланта была... самой жизнью в лучшем ее проявлении, а я не ценил этого, пока она не исчезла из моих рук, будто ее никогда и не было. Все, что она оставила после себя — это ты, ее маленькое отражение, еще более хрупкое и эфемерное, чем она сама. Я испытал такую боль, о существовании которой не подозревал. Больше всего я боялся новой потери, поэтому отдалился от тебя, не понимая, что совершаю одну и ту же ошибку снова. И вот настал день, когда ты тоже ушла. И даже тогда... даже тогда мне не хватило мужества остановить тебя.

Мужчина спрятал лицо в ладонях и перевел дыхание.

Йола с трудом могла поверить в услышанное. Браско Айрус был самым холодным и рациональным человеком из всех, кого она знала. Он не проронил ни слезинки, когда умерла его жена, а с дочерью с тех пор почти не разговаривал. Она всегда считала его непоколебимым, но мужчина, сидящий перед ней сейчас, был раздавлен и невыносимо одинок. Она и представить себе не могла, что он хранит в себе столько сожалений.

— Я должен был стараться лучше, должен был оставаться рядом с тобой, как бы ты ни отталкивала меня. И сейчас... до самого конца я так жалок, что не могу посмотреть тебе в глаза.

— Я никогда не считала тебя жалким, отец.

— Ты ушла из дома в четырнадцать лет, оставив на прощание лишь пару строк на бумаге, и навсегда вычеркнула меня из своей жизни. Что, кроме презрения и ненависти, может сподвигнуть ребенка на такой отчаянный шаг?

Йола опустила взгляд на свои сцепленные руки и, сглотнув тугой ком в горле, собралась с мыслями.

— Я солгу, если скажу, что никогда не злилась на тебя, — тихо сказала она. — После смерти мамы я правда ненавидела, но не только тебя — я ненавидела весь мир и всех, кто был счастлив в нем. Я была напуганной девочкой, пережившей кошмар. Шесть лет я задыхалась в этом доме, наблюдая, как ты неустанно ищешь способ излечить меня, при этом не в силах даже взглянуть мне в лицо, пока однажды не поняла, что не узнаю собственное отражение. В тот момент злость прошла, страх отступил, и мой взгляд на вещи навсегда изменился. Я ушла, потому что не могла больше терять ни одного дня, мне хотелось изо всех сил разбежаться, расправить крылья и взлететь, не оглядываясь назад. Я жаждала увидеть и сделать столько, что рассказ о моих приключениях не уместился бы на страницах всего лишь одной книги. Это было моей мечтой, и сейчас я могу с гордостью сказать тебе, что я ее достигла.

Йола поднялась и подошла к отцу, в глазах которого застыли слезы. Она взяла его лицо в ладони и поцеловала в лоб.

— Прошу, не печалься, папа. Твоя дочь ни о чем не сожалеет и никого не винит. Она прожила полную и счастливую жизнь, у нее было все, чего может желать человек, и она не была одинока.

Плечи герцога затряслись, он порывисто обнял Йолу и притянул ее на свои колени. Она крепко обняла его в ответ и гладила по голове, пока он плакал как ребенок у нее на плече.

— Прости меня, папа. Я никогда не хотела ранить тебя и всем сердцем верила, что мы оба обретем покой, если пойдем каждый своей дорогой. Это была моя ошибка, поэтому отпусти свои сожаления, я не вынесу, если ты будешь несчастен из-за меня.

— Позволь мне... прошу, позволь снова стать твоим отцом...

— Ты никогда не прекращал им быть.

***

Над городом сгущались сумерки. Выдвинув один из стульев в центр лавки, Ласс сел, опустил руки и ждал. Он не зажег светильники, поэтому в помещении царил тяжелый полумрак.

Йола не вернулась.

И его рабский контракт тоже исчез.

Ласс убедился в этом еще вчера, и теперь его голову переполнял целый рой сумбурных мыслей, с которыми он пытался разобраться по порядку.

То, как холодна была Йола в последние дни, то, как она оделась перед уходом, — все говорило о том, что она, вероятнее всего, собирается встретиться с Райхемом.

Так почему он позволил ей выйти из дома? Нет, почему он не убил ее в тот же момент, когда обнаружил пропажу контракта? Он ведь именно так собирался поступить!

Даже сейчас еще не поздно было бежать. Пусть Райхем может выследить его с помощью контракта, наверняка в мире существовали какие-то способы справиться с этой проблемой. Что касается меток, то они и вовсе никогда не были проблемой: опасности, поджидающие беглого раба, изначально ничуть не волновали его.

Умом Ласс все понимал. Он никогда не был из тех, кто рассчитывает на удачу, да и наивно надеяться на других давно перестал, но почему-то продолжал сидеть здесь и ждать, хотя прямое столкновение с Натаниэлем было наихудшим вариантом из всех возможных.

Хотел ли он убедиться, что его продали? Или все дело в глупой надежде? Ведь существовала небольшая вероятность, что он неправильно понял Йолу.

В итоге все сводилось к ней.

Что ему делать, если она бросит его?

Даже от простой мысли об этом Ласс ощутил, что из него утекают все силы, а в душе образуется пустота, которую ничем не заполнить.

Именно в этот момент он отчетливо осознал: он боялся, что Йола откажется от него, боялся того, что за этим последует, но сильнее всего — того, чего больше не будет.

И, если быть честным, он заслужил это. Имел ли он право ожидать иного после того, как неоднократно нарушил их договоренность? Да, она на какое-то время позволила ему стать частью ее жизни, но это не значило, что он важен для нее — во всяком случае, не важнее ее друзей и чувства безопасности. У нее были все основания бояться его после того, как он снял все маски.

И все же он не мог смириться с подобным исходом. Ласс не сомневался, что эта проницательная девушка поняла, что он из себя представляет, едва их взгляды встретились впервые, однако, несмотря на это, она всегда смотрела на него без страха и презрения. Даже в тот миг, когда ее жизнь дрожала на лезвии кинжала, в изумрудных глазах читались смирение и молчаливый вопрос: "Как ты поступишь?"

Из-за этого ее взгляда, грустного и глубоко задумчивого в моменты, когда она смотрела на него, полагая, что он не замечает, Ласс не мог избавиться от чувства, будто она знает о нем то, чего не знает он сам.

Он о стольком хотел спросить ее! Почему она избавилась от него именно так? Боялась, что иначе он не уйдет? Была ли ее забота о нем всего лишь проявлением дешевой жалости, преходящей, как времена года? Он с самого начала являлся обузой?

Кем он был для нее?

Устав гадать, Ласс опустил голову и стал ждать.

Все прояснится, когда откроется дверь. Он обязательно получит ответы на свои вопросы, а затем убьет любого, кто встанет у него на пути.

И себя тоже убьет, если потребуется.

Одно он знал наверняка: он ни за что больше не будет рабом.

Стрелки настенных часов медленно и неумолимо смели с циферблата остаток дня. Город окутала ночь, и дверь лавки наконец открылась, впуская человека...

Собравшись с духом, Ласс поднял голову.