Незавершённая картина

7 сентября, 1426 год.
Англия, Лондон.
Дворец Хемптон-Корт.

Витэлия.

  Я открыла глаза в лазарете, и мутный, нежный свет, с трудом пробивавшийся сквозь тяжелые бархатные занавеси, резанул по ним, заставив болезненно зажмуриться. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом сушеных трав – лаванды, ромашки и чего-то еще, горьковатого, напоминающего полынь, – и едва уловимым металлическим привкусом крови. Вокруг царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь тихим, едва уловимым шепотом Итэлии, моей сестры. Она сидела рядом, ее пальцы привычно, почти механически, поправляли тяжелое шерстяное одеяло, укрывающее меня.
  Первая связная мысль, пробившаяся сквозь туман боли и слабости, была не о себе. Ребенок. Мой ребенок.
  Я попыталась приподняться, но острая, режущая боль внизу живота заставила меня со стоном откинуться на подушки, сбивая дыхание.
— лекарь! — мой голос прозвучал хрипло, как чужой, но в нем уже звенела сталь приказа, — что с ребенком? Немедленно!
  Итэлия вздрогнула, ее бледное лицо, обрамленное светлыми, растрепавшимися локонами, стало еще бледнее. Рядом с ней, с огромными, блестящими от непролитых слез и затаенного волнения глазами, стоял мой сын, Ксавьер. Он вцепился в юбку Итэлии, его взгляд был прикован ко мне, полный детского страха.
— тише, Витэлия, тише, — прошептала Итэлия, ее рука, холодная и дрожащая, легла мне на плечо, — лекарь был здесь всю ночь. Он сказал... сказал, что дитя, по милости всех богов, не пострадало. Рана глубока, ты видела... но не задела его. Ты потеряла много крови, но он жив. Он сказал, плод сильный.
  Я выдохнула, только сейчас осознав, как сильно сжимала кулаки под одеялом, ногти впивались в ладони. Слабая, почти невидимая улыбка коснулась моих губ, когда я встретилась взглядом с Ксавьером. Он робко улыбнулся в ответ, его напряженное личико немного расслабилось. В этот момент я позволила себе почувствовать, как тепло, исходящее от него – единственного существа, способного вызвать во мне искреннюю, не замутненную расчетом привязанность – окутывает мою душу. Хрупкое, почти иллюзорное напоминание о том, что даже в этом холодном и жестоком мире, который я сама выстраивала по своим законам, все еще есть место для чего-то, напоминающего любовь.
  Я медленно приподняла край одеяла. Моя ночная рубашка была пропитана запекшейся кровью в районе живота, хотя поверх уже лежала тугая, пахнущая мазями повязка. Я осторожно провела рукой по плечам, предплечьям, бедрам. Кожа под тонкой тканью была покрыта сетью багровых и синеющих ссадин, некоторые уже начали желтеть по краям, обещая долгую, ноющую боль. Бок неприятно саднил от глубокой царапины, вероятно, оставленной чьим-то клинком или когтем – память о схватке была еще слишком свежа.
— как я здесь оказалась? — спросила я, мой голос все еще был слабым, но в нем появилась знакомая жесткость, — последнее, что я помню... темнота. И кто-то... кто-то поймал меня, прежде чем я упала.
  Итэлия нервно сглотнула, ее пальцы теребили край ее простого платья. Она всегда была плохой лгуньей, ее эмоции слишком легко читались на лице.
— тебя доставили во дворец... стража, Витэлия. Они сказали, что нашли тебя на поле боя, когда все уже закончилось. Ты была без сознания.
  Я прищурилась. Стража? Вряд ли они осмелились бы приблизиться ко мне без приказа или если бы я не была при смерти. И это ощущение... сильных рук, уверенно подхвативших меня, было слишком отчетливым, слишком... знакомым, хоть и туманным. Неужели... кто то из Майклсонов? Меня прикрывали Кол и Никлаус. Кто то из них? Эта мысль вызвала во мне смесь раздражения и непонятного, тревожащего любопытства.
  Я заметила тревожный взгляд сестры, который так и бегал по моему израненному телу.
— лучше, — ответила я на невысказанный вопрос сестры о моем самочувствии, отбрасывая эти мысли. Сейчас не время. Хотя на самом деле каждый мускул отзывался тупой, ноющей болью, а в голове стоял гул, словно отголосок сотен мечей, столкнувшихся в недавней битве. Воспоминания о сражении – запах крови, раскаленного металла, предсмертные хрипы врагов и яростные крики моих воинов, цена, уплаченная за победу – всё ещё были обжигающе свежи. Внутри меня бушевала ледяная буря, но я не позволила и тени этого отразиться на моем лице. Я была королевой. Слабость – непозволительная роскошь, непоправимая ошибка.
Ксавьер, почувствовав, что я окончательно пришла в себя, несмело подошел ближе, отпустив юбку тетки. Его маленькая, теплая рука нежно коснулась моей. Я ощутила, как моя любовь к нему – единственное чистое и не омраченное расчетом чувство, единственная моя уязвимость, которую я тщательно оберегала – переполняет меня, как неожиданный весенний поток, смывающий на мгновение все страхи и сомнения.
— мама, ты будешь играть со мной в рыцарей, когда тебе станет лучше? — его голосок был тонким и чистым, полным надежды.
— обязательно, мой маленький принц, — я коснулась его щеки, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче, — как только я встану на ноги, мы построим самую неприступную крепость во всем королевстве.
В этот момент в лазарет, не удостоив стражу у входа даже кивком, вошли Элайджа и Ребекка Майклсон. Их появление всегда было событием, смесью опасности и некой извращенной элегантности, от которой по спине пробегал холодок предчувствия. Элайджа, как всегда, был безупречен в своем темном, идеально скроенном костюме, который, казалось, не мялся даже в эпицентре хаоса. Его волосы были аккуратно уложены, а лицо сохраняло аристократическое спокойствие, но в глубине карих глаз, внимательно изучавших меня, читалась не только вежливая озабоченность, но и привычная оценка ситуации, холодный расчет. Он был как искусно отточенный клинок – красив, но смертельно опасен.
Ребекка, с ее копной светлых, слегка растрепанных волос и ярким, вызывающим платьем, которое выглядело неуместно в сумраке лазарета, влетела следом, как маленький, но опасный ураган. В ее голубых глазах плескалось беспокойство, смешанное с нетерпением и чем-то еще, что я не могла разобрать – возможно, отголосок нашей недавней, неожиданно откровенной беседы. Она была огнем, способным как согреть, так и обжечь дотла.
— Витэлия, — произнес Элайджа, его голос был мягким и уверенным, но я уловила в нем стальные нотки, которые он так тщательно пытался скрывать под маской благородства, — мы слышали о твоих ранениях. Как ты себя чувствуешь?
Я медленно перевела на него взгляд, на моих губах застыла холодная, едва заметная улыбка. Неужели они думали, что несколько царапин, пусть и глубоких, сломят меня? Я была королевой, выкованной в огне интриг и сражений, и никакие ранения не могли меня остановить. Лишь задержать на время.
— я в полном порядке, Элайджа, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ровно, без малейшего намека на пережитую боль или утреннюю слабость, — лишь досадные мелочи, не стоящие вашего драгоценного внимания. Как твоя... беспокойная семья? Все ли благополучно в вашем древнем гнезде? Небось, Никлаус уже заскучал без новой драмы?
Ребекка, нетерпеливая, как всегда, не дождавшись ответа брата, подошла ближе. Ее голубые глаза, обычно полные вызова, сейчас с плохо скрываемым беспокойством изучали мое лицо, скользнув по бледности щек и темным кругам под глазами, которые не мог скрыть даже тусклый свет.
— это не то, о чем стоит волноваться сейчас. Ты должна восстановиться, Витэлия, — ее тон был резче, чем у Элайджи, но в нем слышалась искренняя нотка, — война, боюсь, это лишь начало чего-то большего. И мы все должны быть к этому готовы. Ник, как всегда, найдет себе развлечение, но и врагов у нас общих хватает.
Я медленно кивнула, принимая ее слова к сведению. Ее опасения совпадали с моими собственными предчувствиями. Но внутри меня бушевали противоречивые эмоции. У меня уже была своя собственная, внутренняя война. Война с драконом амбиций, который неустанно шевелился внутри меня, требуя все больше власти, больше контроля, и с собственными, тщательно скрываемыми страхами, которые могли стать моим самым опасным врагом.
— я выйду на прогулку, — произнесла я, решительно откидывая тяжелое одеяло и вставая с постели. Легкое головокружение тут же напомнило о себе, но я проигнорировала его, не подав виду, лишь на мгновение задержав дыхание. Они посмотрели на меня с сомнением, Итэлия даже сделала движение, чтобы меня поддержать, ее глаза округлились от испуга.
— Витэлия, тебе нужен покой! Лекарь...
— лекарь сделал свою работу, — отрезала я, останавливая сестру властным жестом, — а я сделаю свою. Мне нужен свежий воздух. Иначе я задохнусь в этой комнате от запаха трав и вашего сочувствия.
Моя гордость не позволила бы мне показать слабость, тем более перед Майклсонами. Я была полна решимости показать, что контролирую ситуацию. И себя.
— Итэлия, принеси мне платье. Что-нибудь простое, темное. И никакой суеты.

Я вышла из душного лазарета, и свежий, прохладный воздух, напоенный терпкими ароматами весеннего сада – влажной земли, молодой листвы и первых, еще не полностью распустившихся роз – наполнил мои легкие, немного проясняя мысли. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки розового, пурпурного и золотого – вызывающе красиво на фоне недавней бойни. Я направилась к дальним, уединенным аллеям, где пышно цвели розы – их яркие, почти черные бутоны, редкий сорт, который я приказала высадить, казались каплями запекшейся крови на фоне темной, сочной зелени. Для кого-то это был символ надежды и красоты, но в моем сердце было только холодное, расчетливое отчаяние и неутолимая жажда действовать. Я остановилась у старого, покрытого мхом фонтана, вода в котором тихо журчала, и посмотрела на солнечные лучи, с трудом пробивающиеся сквозь густую листву вековых деревьев. В этот момент я почувствовала, как что-то внутри меня изменилось, окончательно застыло, превращаясь в чистый, острый лед. Мимолетная слабость, вызванная ранениями и близостью сына, испарилась, оставив после себя лишь холодную решимость.
Пока я прогуливалась по тихим, почти заброшенным тропинкам, где меня не могли побеспокоить ни назойливые придворные, ни вечно что-то требующие советники, мой взгляд зацепился за движение в тени старой, полуразрушенной беседки, увитой диким плющом. Там, словно хищник, наслаждающийся своей добычей, стоял Никлаус Майклсон. Он был не один. Одна из моих фрейлин, молоденькая девушка с волосами цвета воронова крыла, которую я едва помнила по имени – кажется, Лианна – безвольно обмякла в его руках. Ее голова была запрокинута, обнажая бледную, беззащитную шею, к которой он плотно прижимался губами. Темная, густая струйка крови лениво стекала по его подбородку, капая на светлое, расшитое жемчугом платье девушки. Он пил ее жизнь, медленно, с видимым, почти животным наслаждением, как будто это было самое естественное и обыденное занятие в мире.
Волна ледяной ярости и омерзения поднялась во мне – он посмел! Посмел коснуться моей собственности, так открыто, так вызывающе, на моей земле, словно это его личный пир. Но сквозь эту ярость, к моему собственному удивлению, пробивалось и другое, более темное и странное чувство – холодное, анализирующее любопытство. Абсолютная, неоспоримая власть, заключенная в таком простом, первобытном акте, была почти осязаема. Сила, которую он излучал в этот момент, была гипнотической, пугающей и... притягательной.
Я медленно, почти бесшумно, направилась к нему, мои шаги тонули в мягкой траве. Он оторвался от шеи девушки, когда я была уже в нескольких шагах, и с легким отвращением оттолкнул ее. Фрейлина беззвучно рухнула на землю, словно сломанная, ненужная кукла, ее глаза были пусты и остекленевшие. Никлаус небрежно вытер губы тыльной стороной ладони, на которой остался яркий кровавый след. Его глаза, цвета грозового неба, встретились с моими, и в них мелькнул огонек – смесь удивления и знакомой дьявольской насмешки.
— Ваше Величество, — его голос был низким, с хрипотцой, словно он только что пробудился от сытного сна, — не ожидал увидеть вас на ногах так скоро. Особенно после... такого утомительного дня. Вы выглядите... бледнее обычного. Но эта бледность вам даже к лицу, придает некую трагическую красоту.
Его взгляд скользнул по мне, наглый, оценивающий, задержавшись на мгновение на моем животе.
Никлаус небрежно вытер губы тыльной стороной ладони, на которой остался яркий кровавый след от несчастной фрейлины. Алый мазок на фоне бледной кожи выглядел почти произведением искусства – жестокого, но притягательного.
— Никлаус, — произнесла я, мой голос был спокоен, но в нем звенел лед. Я не стала скрывать своего холодного презрения к его небрежной жестокости, но и пламя неутолимого любопытства, разгоревшегося во мне, тоже.
— каково это – быть вампиром? Вкушать чужую жизнь столь беззастенчиво, упиваясь чужой слабостью, чужим страхом? Наблюдать, как гаснет свет в их глазах?
Он медленно обернулся, и в его глазах, цвета грозового неба, заиграли опасные, насмешливые огни и привычная ему игривость, смешанная с затаенным вызовом. На его губах застыла хищная, самодовольная ухмылка, обнажившая на мгновение острые кончики клыков. Он смаковал мой вопрос, как редкое вино.
— это особое искусство, королева, — произнес он с ленивой, кошачьей грацией, обводя взглядом мое лицо, словно оценивая редкий артефакт, который неожиданно проявил характер, — неописуемое могущество. Ощущение жизни, истинной, пульсирующей жизни, на кончиках клыков. Словно ты держишь саму суть бытия в своих руках и решаешь – продлить ее или оборвать. Возможно, тебе стоит попробовать, чтобы понять всю глубину этого... переживания. Только тогда ты сможешь судить. А судить ты любишь, не так ли?
Его слова были ядом, сладким и обжигающим, проникающим под кожу, обещанием запретного и могущественного. Мое сердце пропустило удар, а затем забилось быстрее, гулко отдаваясь в висках. Внутри меня разгорелось не просто желание – холодный интерес, почти научный. Это был риск, смертельный риск, игра с огнем, способным поглотить меня без остатка. Но в тот момент мне было все равно. Я была готова к этому. Я не была просто королевой, я хотела стать сильнее. Неуязвимее. Война не оставляет места для слабости, и я должна была быть готова ко всему. Использовать любой доступный ресурс, любое преимущество. Если знание – это сила, то я хотела знать все.
Я сделала еще один шаг к нему, останавливаясь так близко, что могла чувствовать исходящий от него запах свежей крови, смешанный с чем-то еще – древним, темным и необъяснимо притягательным, как запах озона перед неминуемой грозой, как мускус хищника.
— выпей моей крови, — произнесла я тихо, но твердо, и в моем голосе прозвучала стальная решимость, не допускающая отказа. Я смотрела прямо в его глаза, бросая вызов, на который, я знала, он не сможет не ответить. Это не было мольбой, это было почти приказом, или, по крайней мере, дерзким предложением на равных, — утоли мою жажду познания, Никлаус. Я хочу знать. Я хочу почувствовать, что чувствуешь ты.
Никлаус замер на мгновение, его ухмылка медленно сползла с лица, сменившись выражением напряженного, почти хищного интереса. В его глазах, казалось, на долю секунды мелькнула искра подлинного удивления, а затем – разгорающегося азарта. Он слегка склонил голову набок, внимательно, изучающе глядя на меня, словно пытался разгадать истинные мотивы этого неожиданного, дерзкого предложения. Его взгляд был острым, как скальпель, проникающим под кожу, пытаясь вскрыть мои истинные намерения.
— Вашей крови? — переспросил он, его голос стал ниже, бархатнее, в нем слышалось удивление, смешанное с предвкушением и той самой опасной игривостью, которая всегда была его визитной карточкой, — Королева предлагает себя на ужин? Какая... неожиданная щедрость. Или это очередная проверка, моя ледяная правительница? Пытаешься понять пределы моей сдержанности? Или свои собственные?
Он сделал шаг ко мне, вторгаясь в мое личное пространство, и его близость стала почти осязаемой угрозой, от которой по спине пробежал холодок, но не страха, а скорее предвкушения чего-то запретного.
— ты ведь понимаешь, дорогая, что даже капля твоей королевской крови для меня – это не просто пища? Это... заявление. И оно может иметь последствия, к которым ты, возможно, не готова.
— я готова ко всему, Никлаус, — мой голос был тверд, хотя сердце колотилось где-то в горле, — я не боюсь ни тебя, ни последствий. Страх – это слабость, а я не могу себе ее позволить. Особенно сейчас.
Его губы снова изогнулись в той самой хищной усмешке.
— о, я почти верю тебе, любовь моя. Твое бесстрашие, или, возможно, безрассудство, меня интриговало с самого первого дня,  — он протянул руку и кончиками пальцев, на которых еще виднелся след крови Лианны, легко коснулся моей щеки, посылая волну мурашек по коже, — но «знать», что чувствую я... это нечто большее, чем просто укус. Это погружение во тьму, из которой не все возвращаются прежними. Ты уверена, что хочешь заглянуть в эту бездну?
— я сама – порождение тьмы, Никлаус, — ответила я, не отводя взгляда, чувствуя, как его прикосновение обжигает, — меня ею не напугать. Я хочу этого.
Моя рука инстинктивно легла на живот, где под слоями темного платья затаилась новая жизнь, моя главная уязвимость и моя главная сила. Ради этого ребенка я была готова пойти на все.
Он усмехнулся, и в его глазах заплясали дьявольские огоньки.
— что ж, кто я такой, чтобы отказывать королеве в столь... пикантном желании? — он убрал руку от моей щеки и вместо этого его пальцы легко коснулись моей шеи, там, где под тонкой кожей билась жилка, — тогда откройся мне, Витэлия. Полностью.
Я не колебалась. Медленно, с вызовом глядя ему в глаза, я слегка склонила голову, обнажая артерию. Пульсирующую, уязвимую. Момент растянулся, наполненный звенящим напряжением, тишиной сада, нарушаемой лишь нашим прерывистым дыханием и далеким шелестом листьев. Мир вокруг сузился до этой точки, до его пронзительного взгляда.
Затем его клыки – ослепительно белые, острые, совершенные в своей смертоносности – коснулись моей кожи. Сначала легкое давление, почти ласка, затем острая, обжигающая боль, от которой по всему телу пробежали мурашки, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Я стиснула зубы, чтобы не закричать, вцепившись пальцами в складки своего платья, но не отстранилась. Я встретила его взгляд, полный торжества и чего-то еще, более глубокого, почти собственнического, пока он впивался в мою плоть.
Боль была мимолетной, как удар молнии. Почти сразу же ее сменило нечто иное. Странное, пульсирующее тепло начало разливаться от места укуса по всему телу, разгоняя кровь с невероятной скоростью, заставляя конечности покалывать, а кожу – гореть, словно от внутреннего огня. Мир вокруг словно приглушился, все звуки – шелест листвы, журчание фонтана, даже отдаленный лай собак – стали неважными, далекими, размытыми. Запахи сада, наоборот, обострились до предела: влажная земля, прелые листья, сладковатый аромат увядающих роз и терпкий, металлический запах моей собственной крови, смешанный с его древним, хищным дыханием.
Осталось только это – ощущение его клыков в моей плоти, острое, почти болезненное, но переходящее в нечто иное. Ритмичное биение его сердца, которое я, казалось, слышала сквозь собственное, отдавалось в моих висках, в каждой клеточке. Волна необъяснимого, запретного, почти экстатического удовольствия захлестывала меня, затапливая сознание. Это было не похоже ни на что, испытанное мной ранее. Это было первобытно. Это было... чисто. Словно часть меня, долгое время спавшая, запертая под слоями королевского самообладания и ледяного расчета, пробудилась, жадно впитывая это новое, пьянящее ощущение.
Голова закружилась, но не от слабости, а от остроты ощущений, от прилива какой-то дикой, необузданной энергии, которая заставляла каждую клетку моего тела вибрировать. Я пошатнулась, ноги подкосились, и мир на мгновение поплыл перед глазами. Сильная рука Никлауса тут же обвила мою талию, придерживая, не давая упасть. Его тело было твердым, как скала, и от него исходил жар, который, казалось, проникал сквозь слои моего платья, обжигая кожу. Я ощутила его дыхание на своей макушке, когда он слегка наклонился.
В этом было что-то правильное, что-то, чего мне не хватало. Сила. Чистая, необузданная сила, текущая вместе с его прикосновением, обжигающая, но такая желанная. Я впилась ногтями в его плечи, скорее ища опору, чем пытаясь удержать его, забыв на мгновение о короне, о долге, о сыне, растворяясь в этом темном, греховном наслаждении, в этом шторме чувств.
Когда он, наконец, оторвался, медленно, неохотно, на его губах снова блестела моя кровь, темная, как переспелая вишня. Я тяжело дышала, чувствуя, как по шее стекает теплая, липкая струйка. Головокружение усилилось, но это было приятное головокружение, словно после глотка крепчайшего, выдержанного вина. Мир вокруг казался ярче, цвета – насыщеннее, звуки – отчетливее, почти оглушающими в своей ясности. Рана на животе все еще болела, но эта боль отошла на второй план, заслоненная новыми, будоражащими ощущениями. Я чувствовала себя... живой. Острее, сильнее. Словно с глаз спала пелена.
Я провела языком по пересохшим губам.
— так вот оно как... — прошептала я, глядя в его глаза, в которых все еще плясали опасные, торжествующие огни. Его рука все еще крепко держала меня, не давая оступиться, — каково это – ощущать мир... так? Вампиром? Каждая мелочь, каждый звук, каждый запах... они другие? Острее?
Никлаус усмехнулся, его взгляд был прикован к моему лицу, к следам его укуса на моей шее.
— о, да, моя королева. Мир становится... громче. Ярче. Каждый удар сердца – как барабанная дробь. Каждый страх – как изысканное лакомство. Каждая слабость – как приглашение, — он провел большим пальцем по моей шее, стирая струйку крови, его прикосновение было одновременно нежным и собственническим, — но ты познала лишь малую толику. Односторонний обмен. Не совсем честно, не находишь?
Мои брови слегка изогнулись. Я все еще пыталась прийти в себя, но его слова зацепили, разжигая новое любопытство.
— Что ты имеешь в виду?
Его ухмылка стала шире, хищнее.
— ты вкусила боль и толику силы. Но чтобы по-настоящему понять... чтобы почувствовать мою суть... — он сделал паузу, его глаза сверкнули, — ты ведь хочешь знать все, не так ли, моя любопытная королева? Дойти до самой сути?
Я кивнула, не в силах оторвать от него взгляда. Сердце стучало так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
— Да.
— Тогда, — он медленно поднес свое запястье к своим губам, на коже проступили синеватые вены. Его взгляд был полон вызова и чего-то еще, более темного, обещающего, — отведай. И узнаешь, — он поднёс своё запястье к моим губам.
Без колебаний, поддавшись какому-то первобытному инстинкту, я припала губами к его запястью. Его кожа была прохладной, но под ней я чувствовала жар его крови, ее мощный, пульсирующий ток. В следующий миг мои зубы – уже не совсем мои, а словно позаимствовавшие часть его хищной природы – прикусили кожу.
И тогда меня накрыло.
Вкус его крови был... неописуем. Густой, терпкий, с нотками чего-то древнего, как вековой дуб, и чего-то дикого, как гроза над морем. Он был сладким, но не приторным, с легкой горчинкой, как самое темное вино, и металлическим привкусом силы, чистой, концентрированной мощи. Это было не похоже ни на что, что я когда-либо пробовала. Это было как сама жизнь, только усиленная в тысячу раз. Волны эйфории прокатились по моему телу, заставляя каждый нерв звенеть от удовольствия. Боль в животе полностью исчезла, сменившись ощущением невероятной энергии, наполняющей меня изнутри. Мир взорвался красками, звуками, запахами. Я слышала, как бьется его сердце, как шумит кровь в его венах, как шелестит каждый листок на деревьях вокруг, как дышит земля.
Я пила жадно, ненасытно, не в силах остановиться. Мои пальцы вцепились в его руку, сжимая ее так, что, будь он человеком, я бы сломала ему кости. Я не хотела отпускать. Я хотела пить еще и еще, хотела, чтобы это ощущение не заканчивалось никогда. Это было больше, чем просто кровь. Это была его суть, его тысячелетняя сила, его ярость, его боль, его бессмертие – все это вливалось в меня, становясь частью меня. Я чувствовала его воспоминания, обрывки образов, проносящиеся перед моим внутренним взором – огонь, кровь, древние леса, лица, давно ставшие прахом. Это было ошеломляюще, это было пугающе, это было... восхитительно.
Когда Никлаус мягко, но настойчиво отстранил свое запястье, я издала тихий, разочарованный стон. Мои губы были алыми от его крови, глаза горели лихорадочным блеском. Я чувствовала себя обновленной, перерожденной, словно сбросила старую кожу.
Он смотрел на меня со смесью изумления, веселья и чего-то еще, что я не могла расшифровать. На его запястье быстро затягивалась ранка.
— сумасшедшая, — выдохнул он, но в его голосе не было осуждения, скорее, какая-то извращенная форма восхищения. Он покачал головой, и на его губах снова заиграла его фирменная кривая усмешка, — ты совершенно, восхитительно сумасшедшая, Витэлия. Упиваешься моей кровью так, словно это вода в пустыне. Я видел многое за свою долгую жизнь, но такого... энтузиазма, пожалуй, еще не встречал.
Я облизнула губы, все еще ощущая на них его вкус.
— это... это было... — слов не находилось.
— да, знаю, — он усмехнулся.
Интимно. Это слово отозвалось во мне странным эхом. И, к своему удивлению, я поняла, что не хочу, чтобы кто-то еще знал. Этот момент, эта тьма, это запретное удовольствие – они принадлежали только нам двоим.
Рука Никлауса всё так же крепко лежала на моей талии, как железный обруч, не позволяя пошатнувшемуся телу упасть. Судорожное дыхание вырывалось из моих губ, а ноги предательски дрожали, будто подо мной земля сместилась. Его хватка была вызывающе уверенной — такой держат не ради приличий, не из вежливости, а потому, что не готовы отпустить.
Он притянул меня немного ближе, и я едва не уткнулась лбом ему в подбородок. Его тело — твердое, как мрамор, но теплое, как раскалённый камень возле очага, — было внезапным контрастом к прохладе закатного сада. Мы стояли очень близко, настолько, что я отчетливо ощущала, как его грудь вздымается в такт тяжелому, сдержанному дыханию.
Он отстранился самую малость, чтобы заглянуть мне в лицо. Его взгляд блуждал — от моих глаз, по открытому плечу, мимо шеи, вниз, туда, где на коже темнели потеки свежей крови. Он провел большим пальцем по моей нижней губе, стирая алый след. На короткое мгновение замер, и я поймала в его глазах нечто первобытное, хищное... тоску дикого зверя, впервые почувствовавшего вкус настоящей добычи. Затем он медленно — нарочной, ужасающей медленностью — наклонился к шее. Я почувствовала, как его лицо коснулось моей кожи, и каждый нерв в теле зазвенел от надвигающегося предчувствия.
Но он не кусал.
Он слизывал.
Его язык — горячий, жесткий, не человеческий — прошелся по моей коже сверху вниз, смывая бурый след. Он двигался по дикому, животному инстинкту. Там не было ни изящества, ни благородства — только напряженное, звериное внимание хищника. Он вылизывал мою шею, тогда как его пальцы, пока одной рукой он удерживал меня за талию, второй скользнули по позвоночнику, распутывая сплетения тонких ощущений.
Я не могла выдохнуть. Остатки крови на коже стали для него чем-то большим, чем след от укуса — это было как приглашение продолжать, как ритуал, принадлежавший только нам. Он принюхался к моей шее, вдыхая как зверь — резко, глубоко. Я почувствовала, как дрогнули его ноздри. Он не просто пил запах. Он жил им. В этот момент я была запахом крови, дыханием, сердцебиением — всем для него, сведённым в одно.
— ты пахнешь... почти как мы, — пробормотал он звериным голосом, в котором царапала хрипотца, и вновь провёл языком по уже чистой коже, наслаждаясь каждым миллиметром. Я непроизвольно вскинула руку, вцепившись пальцами в его волосы, удерживая эту связь, продлевая свой поединок с чувственностью, которая грозила меня поглотить.
Он замер, затем медленно поднял голову, его лицо оказалось всего в сантиметре от моего. Его губы были влажными от моей крови, а взгляд — темным, непроницаемым, только на грани — как шторм в море в безлунную ночь.
— безумная, — прошипел он, — совершенно чёртовски безумная. Твоя кровь едва не заставила меня забыть, кто я есть.
— надеюсь, не забыл, кто я, — прошептала я в ответ, и мои губы почти коснулись его.
Уголки его губ изогнулись в дьявольской полуулыбке.
— сложно забыть ту, кто пьёт твою кровь с таким аппетитом, — он слегка склонил голову, — но, Витэлия... ни слова об этом. Никому. Ни Колу — бог поможет тебе, если он узнает. Ни Элайдже. Ни, тем более, Ребекке. Ни то даже твоё королевское спокойствие не спасёт тебя от последствий.
— почему? — я не шептала, но голос всё ещё был низким, глухим от греха, на грани сумрака.
— потому что в нашем мире обмен кровью — это не просто жажда. Это связь, — его голос стал тише, почти интимным, — интимнее поцелуя. Глубже секса. Это... принадлежность. А я, честно признаться, не совсем готов делить тебя с остальными. Не в таком контексте.
Я смешалась на секунду — не ожидала этой откровенности. Но, правда... в глубине меня что-то яростно, грубо ликовало. Мне нравилось, что он не хотел делить. Мне нравилось, что я принадлежала только ему — хоть на эту ночь.
Он окончательно отстранился. И мир, словно расколовшийся, резко придал привычную форму. Свет заката окрашивал его контуры золотом, делая его черты резкими, чертовски красивыми — но это была красота клинка, острого и смертоносного. Я видела перед собой хищника, но такого, который пощадил... пока.
Мы молчали. В воздухе повисло напряжение, похожее на натянутую тетиву, готовую сорваться от любого слова. Я чувствовала его взгляд на себе, всюду — на губах, на шее, под кожей.
И я знала: он чувствует мой запах точно так же. Он чувствует мою тьму. И она теперь переплетена с его.
Солнце скрылось за высокими башнями. Где-то за стенами сада жизнь продолжалась — формации солдат менялись на постах, на кухнях жарился ужин, копыта лошадей стучали по камню. А я стояла в саду, пропитанная кровью — своей и чужой и новым знанием в сердце.
Я посмотрела на Никлауса, всё ещё стоящего неподалёку. Сверкающе опасный, пленяющий... и, на миг, знакомый до боли.
— это только начало, — сказала я вслух, скорее самой себе, но его губы чуть дернулись в ответ, как будто он услышал.
И я повернулась, оставив позади этот вечер, эту кровь, эту дрожь в теле.
Но знала — внутри меня уже всё изменилось.
И назад пути больше нет.

_____________________
Тгк — @janehanigger
На канале главы выходят быстрее и чаще, переходи и читай быстрее других.💋
Также на канале ты сможешь увидеть сцены из будущих книг и глав, видео по данному фанфику и другие детали сюжета.