Её апология

«Ты ещё не знаешь об этом, но ты – в клетке, и в такой же клетке держишь меня, но где же ключ? Его нет ни у тебя, ни у меня – тогда кто же поместил нас в эту роскошную тюрьму и держит тут целую жизнь – так долго, что мы уже и забыли, что это – не свобода? Ты говоришь, что тебя ведёт судьба. Я говорю, что иду за тобой след в след, потому что боюсь отстать и остаться в одиночестве. И для меня «судьба» – это ты. Твоя же «судьба» эфемерна, она шепчет тебе на ухо то, что никто другой не может услышать. Девочка, слышащая судьбу. Слышащая ли?..

Я так и вижу, как ты заглядываешь мне через плечо и спрашиваешь: «Почему «девочка»? Мне уже скоро двадцать три», а я только улыбаюсь в ответ, потому что ты не видишь себя так, как я вижу тебя порой, когда во мне открывается пугающая меня саму бездна и зрение вдруг проясняется: ты маленькая девочка, которую никто не научил любить и которая сама выучилась ненавидеть; маленькая эгоистка, заботящаяся о других, чтобы было оправдание сказать: «Я сделала для тебя всё, теперь посмотри, чем ты мне отплатила»; маленький одинокий ребёнок, у которого в часы, когда никто на него не обращал внимания, в голове родился план уничтожить всё, что причиняет боль, – когда на самом деле хочется, чтобы тебя просто увидели, просто полюбили. Но когда тебя полюбили, оказалось, что этого уже недостаточно, чтобы заполнить пустоту внутри. И тогда детская обида превращается во взрослую обсессию, и когда в тебе накапливается достаточно сил – ты начинаешь действовать...

Ты захватываешь одно за другим княжества и королевства Энотрины. Ты делаешь вид, что тебе всё равно, но на самом деле тебе нравится вид чёрных от впитавшейся в них крови полей. Тебе нравится, что эгоримцы прячутся за стенами своей столицы, боясь выйти, чтобы подобрать тела своих убитых товарищей. Тебе нравится, что в твоих палатах скапливаются горы золотых кубков, блюд, драгоценных камней, украшений, шелков и парчи – и твои любимые сокровища те, на которых остались капли запечённой крови.

Тебе нравится, что я каждый вечер жду тебя в твоём шатре, одетая так, как ты хочешь меня видеть, в том настроении, которое идеально дополняло бы твоё собственное. Тебе нравится заставлять меня смотреть на ход битвы, на победы, сотворённые твоими руками – ты так изменилась: раньше скрывала свою силу, сейчас – пытаешься меня ею удержать – зачем? Я же никуда не уйду, ты это знаешь... После – разгорячённая, измазанная в чужой кипящей крови, дрожащая от едва сдерживаемой смертной оболочкой магии – ты, не думая о тысячи твоих офицеров и министров вокруг, притянешь меня к себе и поцелуешь так, что у меня подогнутся колени, что всё лицо зальётся краской стыда от этих липких взглядов. Но тебе всё равно, что они подумают, потому что это эйфория – получать то, что ты хочешь, делать то, что не сможет сделать никто другой... Это не твой мир – или так ты думаешь – и тебе не важно, что с ним станет; но я часть этого мира – что же станет со мной? Думаешь ли ты обо мне? Что я для тебя?

Я тебе нужна – для чего-то, но ты никогда не говоришь для чего. Может быть, ты не знаешь. Может быть, ты обманываешь себя, думая, что я тебе дорога. Иногда я вижу в твоих глазах холод отстранённости. Ты меня пугаешь – до той секунды, пока не улыбаешься в ответ на мою настороженную улыбку и не уносишь мои мысли вслед за своей красивой, глупой мечтой: два прекрасных мира, объединённые в один твоей властью, бесконечное могущество, бесконечная красота, вечная жизнь и вечная любовь... Ты никогда не спрашивала моё мнение – для тебя так естественно предполагать, что оно совпадает с твоим, – но мне никогда не хотелось того, что хочешь ты. Мне бы хватило крохотной комнатки где-то на краю вселенной, чтобы мы спрятались там вместе от всего мира, и так прошло десять лет, двадцать, вся жизнь, потому что мне не нужно большего – мне всегда нужна была только ты. Меня же тебе всегда не хватало – как иронично, что в наших ссорах обвинения совсем противоположны реальности...

На пирах на твоём столе разложены тысячи заморских блюд и экзотических сладостей – всё, что имеет право требовать победитель. И ты всё это принимаешь – истощённая и ненасытная – и я думаю, что с тобой что-то не так: куда девается вся твоя сила, которую ты с неутомимой яростью впитываешь на полях сражений? Почему твой голод так неутолим, но энергия твоя никогда не увеличивается? Когда по ночам я чувствую, что умираю в твоих руках, что мир меркнет перед глазами, когда я чувствую тебя ближе всего ко мне, я думаю, что со мной что-то не так тоже: разве должно удовольствие приносить такую слабость после?..

Однако только когда ты целуешь меня так – жадно, напористо, скользя руками везде и не желая отпускать, – я чувствую, что действительно нужна тебе – живая и настоящая, не как далёкий образ, не как оправдание всем твоим поступкам. Я так хочу проникнуть в твою голову и понять, о чём ты думаешь, как ты видишь этот мир, как видишь меня и себя саму... Видишь ли ты себя вообще – грозная победительница, нежная возлюбленная – всё та же эгоистичная девочка... Иногда я не могу сдержать слёз, глядя на чёткие контуры твоей фигуры в темноте, и часто не могу понять почему: потому что я настолько тебе благодарна, что ты меня любишь – по-своему, не всегда для меня понятно – или потому что мне настолько жалко тебя, себя саму?

Много раз ты говорила мне, что хочешь освободиться от бремени человеческих тел. Говорила, что твоя мечта – попасть в свой родной мир, потому что этот – для тебя чужой. Но ты вечно противоречишь себе. Твои поцелуи такие трепетные и искренние, то, как ты касаешься меня самыми кончиками пальцев, так трогательно – и раз я часть этого мира, любишь ли ты его так же, как любишь что-то столь материальное – меня? Может быть, всё-таки твой дом здесь? Может быть, тебе вовсе не надо стремиться туда, где тебя встретят лишь холод и тьма, отголосок которых ты всегда носишь в себе? Ты не видишь истину или просто упряма – я не знаю, но за каждую минуту счастья и самообмана нам обеим придётся заплатить высокую цену. Я ради всего остального мира отказалась – ради тебя – и ко дну мы пойдём вместе.

Такие видения меня посещают в те минуты, когда я ещё способна увидеть истину.

Это всё словно длящийся годами кошмарный сон, но, пожалуйста, не буди меня, Кати, не надо...»

***

Я принимала всё, что она делала, как что-то неизбежное, неисправимое: как дождь должен обрушить на землю и смыть с неё всю грязь, так и она обрушивалась на мир и меняла его так, как сама того хотела, как велели ей неведомые, жестокие боги, за что-то наказывавшие наш мир.

По ночам мне снились кошмары, но в какой-то момент они стали моей реальностью: она на поле битвы, и кругом только кровь, океан крови, чёрные тела из которых она сочится, колеблющаяся чернильная тьма магии или её же ослепляющий свет – тысячи способов забрать жизнь, превратить её в энергию, поглотить и чувствовать, что тело не справляется, трещит по швам – рассыпается... Ей тоже снились кошмары: во сне она металась по подушкам, стенала, неясно что-то шептала, а иногда и вскрикивала – на её сонные призывы сбегалась стража, и часто от них после оставался только пепел... Я смотрела, как она спит, и находила в этом утешение от всего, что причиняло мне боль: «Для неё нет никого ближе меня, она меня любит, она мне доверяет, что я во сне не проткну её сердце кинжалом. Я для неё особенная». Я касалась её пропитавшихся потом, пронизанных неестественной сединой волос, убаюкивала, как малого ребёнка, а она, просыпаясь, дрожаще шептала: «Они меня ненавидят, Лисси, они меня так ненавидят...»

Её полупрозрачная кожа с явно проступающими венами – сухая, слезающая кусками, синеющая от слабейшего прикосновения. Её болезненная худоба, как бы много она ни ела. Блещущая в глазах магическая сила, которой было много, слишком много для одного слабого человека и которую она выплескивала на поле боя или когда металась по всему континенту, из одного живописного уголка в другой, делая вид, что ей просто хочется показать мне весь мир... И, как и всё остальное, я принимала то, что она делала сама с самой. Я позволяла ей разрушаться так же, как она позволяла разрушаться мне, наблюдая со стороны, как я становлюсь тоньше, серее, измождённая тем, чего я не могла тогда понять, а когда поняла, было уже слишком поздно.

«Я боюсь тебя так, что иногда ненавижу».

Сама она, кажется, совсем ослабела к тому моменту, как Рашисар достиг южных островов Энотрины. Среди офицеров звучал недовольный рокот: вот уже полтора года они не бывали на родине, следуя за ней, но и их воодушевление и желание мгновенной победы уже поутихли – им нужен был отдых. Но больше всего отдых нужен был ей. Она боролась с чем-то невидимым, разрушающим её изнутри – молча, не говоря мне ни слова... И когда она – неожиданно для всех своих советников, неожиданно для меня – согласилась объявить перемирие, я уговорила её уехать в наш дворец в Альвае.

Лучше бы я этого не делала.

Когда слишком долго остаёшься наедине с ней – отрезанная от мира непреодолимой пропастью – ты пробуждаешь в ней желанием проверить твою преданность.

***

– Почему ты так резко изменила решение? – спросила я её однажды, глядя в бескрайнее ночное южное небо.

В тишине, навсегда поселившейся в пустынном замке над огромным городом, мне казалось, что я слышу скрежет колёс, ржание лошадей и звон доспехов и мечей, доносимые до нас ветром с недавно покинутого нами материка: это армия Рашисара через тысячи порталов возвращалась на родину.

– У меня просто появилась одна идея. Мне нужно время, чтобы всё обдумать.

Её голова лежала на моём животе, и я водила пальцами по её спине, отчётливо чувствуя ребра под тонкой, светящейся в темноте кожей. Я почти не ощущала её веса на себе, и мне казалось, что сейчас я могу без труда поднять её – как раньше она поднимала меня, позволяя мне обвивать её талию ногами, цепляться ногтями за её острые плечи, оставляя долго незаживающие царапины, и долго-долго целовать её везде, куда смогу дотянуться... То были счастливые дни моего и её детства. Когда мы успели стать трагедией?

– Ты решила больше не искать ритуал? Твоя цель изменилась?

– Да и нет. Возможно, в этом мире и вправду не сохранилось записей об обряде перехода в Архшнир и о вызволении души из человеческого тела. Но я прочитала бессчётное множество книг и теперь помню наизусть все закономерности древней магии. Теперь я могу сама создать схему магического круга для ритуала, сама прописать формулу открытия портала, подобрать руны. Смотри, – она сняла с пальца кольцо, с которым никогда не расставалась, и надела мне на большой палец. Я послушно поднесла кольцо к глазам. От этого кольца, казалось, распространялся холод и веяло той пугающей энергией, что я в детстве постоянно ощущала во дворце Арда. У меня по коже пробежали мурашки. – В этом кольце заключена вся сила императора, – пояснила Катриора.

– Я не буду его носить, – я с ненавистью стряхнула с пальца украшение и едва сдержалась, чтобы не кинуть его куда-нибудь на пол. По всему телу фантомно заболели шрамы. Кати забрала кольцо, подвинувшись ко мне, поцеловала край шрама на моём плече и так и осталась лежать у меня на груди.

– Той силы, что он копил всю свою жизнь, будет мало, чтобы активировать плетения магического круга. Если бы её возможно было скопить за срок жизни лишь одного существа, то мои предки давно бы уже наведались на родину, – веско проговорила она, утомлённо прикрывая глаза, и я зарылась пальцами в её короткие волосы у самых корней, ловя её тихий выдох удовольствия. – Нам нужно гораздо больше – в три, в четыре, в пять раз больше силы. В конце моя магия сольётся с силой из этого кольца, и этого должно хватить, чтобы прорваться сквозь оболочки двух миров. К тому моменту, как я накоплю достаточно энергии, я должна уже буду составить формулу ритуала.

– И... много силы тебе осталось накопить?

– Не знаю, я не могу её точно измерить. Наверное, нужно в два раза больше, чем уже есть. Энотрины и Левайса должно хватить.

Вдох застрял у меня в горле, но я напомнила себе, что ничего не могу исправить. Что я уже приняла решение – давно, много лет назад. И что мой отказ оставаться рядом не помешает её плану в любом случае.

Так должно было случиться. Должны были умереть миллионы ради утешения её раненной гордости.

Мы поступали так неправильно. Но поступить иначе было бы невозможно.

– И где же вся эта сила? Тоже в каком-нибудь кольце?

– Она во мне, – тяжело проговорила Кати, и в её глазах отражалась пустота, словно она пыталась заглянуть внутрь себя. – Единственный способ перенести силу в другой сосуд – это уничтожить её изначальное... хранилище.

***

Всё, что я знаю о том, что происходило в то время за пределом нашего с ней мира, известно мне от участников этих событий. И хоть все описанные мною ниже разговоры никогда не происходили в действительности, я верю, что говорилось обо всём этом именно так: с такой же тревогой, с такой же решительностью... Все тогда были словно на пороховой бочке, испуганные, озлобленные, едва ли думающие о будущем реалистично – всё это казалось мечтами, недостижимой утопией, пока будущее не наступило и не оказалось вовсе не таким, как они видели в своих снах...

Можно мне не верить. Скажите, что я вру, я не понимаю людей, что просто слышать о тех событиях от других – этого мало. Но сама я верю, что каждое слово, что я пишу, – это единственная возможная истина. И потом, от моей эпохи вряд ли сохранятся другие свидетельства: не в то мы живём время, чтобы вспоминать и записывать прошлое было бы хоть сколь-нибудь приятно. Скорее, это вызывает только боль и сожаление. Но я смирилась с болью ради того, чтобы наши потомки не забыли, как всё произошло на самом деле.

Поэтому верьте мне. Мне нет смысла приукрашивать правду.

– Сколько ещё осталось ждать? Вы клялись, что работа уже на финальном этапе, – ледяным тоном потребовал ответа Эрен, холодно глядя на почтительно склонившихся перед ним магов.

Он знал ответ на свой вопрос. Но спрашивал каждый раз, когда к нему приходили с докладом. Чтобы напомнить всем им о том, как важен для всего мира их план. Чтобы напомнить, кому они служат и перед кем несут ответственность.

– Лаборатории работают на полную мощность, поток энергии стабилен и резервуары заполнены на девять десятых, – проворчал сгорбленный, почти полностью ослепший старик, их самый опытный специалист, боевой маг со стажем почти двести лет. С опаской поглядывая на Эрена из-под нахмуренных бровей, он, однако, не скрывал своего уважения, смешанного с настороженностью перед силой, о которой известно ещё так мало. – Господин, тебя поддерживают сильнейшие маги империи, а спешка приведёт лишь к ошибке.

– Чем дольше мы откладываем проведение ритуала, тем сильнее становится эта тварь; нам нужно торопиться, – резко мотнул головой Эрен. – Потоки её силы долетают даже сюда, за сотни тысяч километров от фронта, я чувствую их колебания. А мы сидим в бездействии и дрожим за свои жизни, пока рушится наш мир.

– Мой господин, – вмешался льер Хирамар, ещё совсем юный, но талантливый маг-порталист, глядящий на графа преданными глазами ребёнка, – нам остался максимум месяц работы, плетение ритуала уже полностью готово, а наши сторонники в любую секунду готовы откликнуться на ваш призыв и влить в него свою силу. Доверьтесь нам!

– Я верю, льер Хирамар, – после короткой паузы, плотно сжав губы, чтобы не выдать своих эмоций, произнёс Эрен, присаживаясь на край своего рабочего стола. Глядя на этого мальчишку, он не мог не завидовать, что тот своими руками может поучаствовать в готовящейся революции, в то время как он сам только спонсор, организатор, всего лишь «лицо» заговорщиков: у него никогда не было ни капли магии в крови. – Мы все знаем важность наших намерений. Сами боги встанут на нашу сторону, когда мы спасём наш мир от этого демона.

– Да, господин! – восторженно кивнул Хирамар.

Ему нравилось мечтать, что сама Иос спустится на землю в нарушение всех своих заповедей и выразит спасителям человечества свою благодарность. Эрену казалось это смешной фантазией.

– А теперь оставьте меня, – приказал граф, и маги, снова поклонившись, удалились.

Эрен знал, что сейчас они, обсуждая нетерпеливость и решимость своего господина, спустятся в подземные лаборатории его замка и начнут в сотый раз проверять формулу-заклинание ритуала, найденное в древних фолиантах Лей-Марда. После они пройдут в главный зал и начнут сверять с книгами руны в сложном плетении на полу и обновлять их контуры. Потом же они пойдут в тайные гномьи лаборатории наблюдать за изготовлением и подготовкой двух мечей, Тока-Гашура, которые достанутся тому, кто решился бросить вызов тирании и встать во главе обновленного, сильнейшего в мире государства. То есть ему, Эрену.

Чем ближе день, когда всё свершится, тем более нетерпеливым он себя ощущает, тем более жестким и требовательным становится. У них есть всего одна попытка, а на кону – судьба всего мира. Они не имеют права ошибиться.