Бабушка Мирра
В палате было холодно. Окна закрыты, кондиционера я не увидела, но все равно по коже пробегала дрожь, словно я оказалась нагая на улице в январе в минус тридцать. Отчего в больницах всегда такой могильный холод? Может быть, те сцены из фильмов, где в присутствии привидений изо рта начинает идти пар, правда? И обилие неприкаянных душ или тех, кто находится сейчас между жизнью и смертью, то и дело понижает температуру?
Мирра лежала на кушетке среди белых больничных стен, одетая в голубую рубаху и укрытая тонким одеялом в тон. Лицо ее было голым и чистым: без черных бровей-ниточек, ярких румян и помады. Бабуле словно подготовили площадку для взлета, имитируя небеса и непорочность рождения. Но она не готова была уйти. Эта дамочка ни за что бы не загремела в больницу перед смертью. Она бы ушла одетой в дорогое платье, в туфлях не по возрасту и с нелепым макияжем, что с ее зрением казался ей весьма привлекательным.
На моей памяти это ее первый инсульт. Но только на моей. Оказалось, что годом ранее бабуля уже пережила один, но не сказала никому. Информацию отец узнал от врача, что вел ее лечение.
– Вам нужно больше заботиться о матери. В ее возрасте только десять процентов возвращаются к жизни.
После таких слов к тебе неизбежно приходит осознание, что такое жизнь, и насколько она скоротечна.
Как выяснилось, инсульт произошел в левом полушарии мозга. Кровь бабули оказалась пораженной, ее сосуды были слишком хрупки, и один из них лопнул при первой же возможности, что привело к параличу нижних двигательных мышц.
– Для человека, пережившего инсульт, даже такие вещи, как поесть или почистить зубы, становятся проблемой. Ей нужен ежедневный уход, и если есть такая возможность, то лучше остаться в больнице. – Вот только сумму в кассе озвучили неподъемную. Тогда я впервые пожалела о покупке машины, ведь денег, что я потратила, как раз бы хватило.
Бабуля просыпалась только прошлой ночью, когда она не смогла встать с кровати в туалет, испытав неестественное ей унижение. И будто отказываясь принимать ту реальность, в которой она оказалась после своего отсутствия вне тела, опять канула в небытие. Я отпустила отца домой. Он сутки провел без сна, волнуясь за свою мать. Когда я приехала в больницу, то увидела его измученным настолько, что могла поклясться – отец заключил сделку с дьяволом, променяв свою вечную, как мне всегда казалось, молодость на подпитку жизни Мирры. Возможно, так оно и было, ведь с нашей последней встречи прошло дня два, а морщин на его лбу прибавилось на долгие годы больше. Когда случается беда, все мы молим своих Богов о спасении близких. Все мы готовы пожертвовать собой, и в какой-то момент становится неважно, какой именно Бог окажет свою милость.
И мне было абсолютно неважно. Я не могла потерять ее. Да, иногда меня выводили выходки, что она совершала: «Ты полная дура! Если бросишь институт, то забудь о том, что у тебя есть бабушка. Ведь с этого момента у меня только одна внучка, и зовут ее Кристина», «От таких, как твой муж, не уходят, каким бы плохим он ни был. Цени то, что имеешь! Марк – лучшее в твоей жизни», «Ты разрушила свою жизнь, уйдя от Марка! Теперь до конца своих дней вы будете сплетены одним: Селеной – плодом совместной любви, всегда с сожалением вспоминая о прошлом. Ни одному из вас не будет знакомо спокойствие. Вы съедите друг друга заживо!», но в большинстве своем она была права.
Такая реакция на мою жизнь в нашей семье образовалась только оттого, что я скрывала все, что можно скрыть. Свои алкогольные ночи, тоску, измену... многочисленные измены. А еще его осознание, что я больше не верная жена. Да и вряд ли Марк оставался верным мужем. Злость, которую любящий мужчина выплескивал на мое тело синяками и ссадинами. Марк никогда не ломал мне кости. Может это странно, но в своей жестокости он был нежен. Его заводили мои грехи, и хватая меня за руки, он чувствовал, что в этот момент над мои телом и разумом властен только он. Так оно и было.
Та Оливия – девушка из прошлого, что потонула в грехе и разврате, однажды устала. Ей надоело носить водолазки – летом на море закрытое горло совсем неуместно. Ежемесячное посещение доктора, чтобы узнать, не подцепила ли что-то венерическое в этот раз, ей тоже оказалось чуждо. Я просто разлюбила его тогда. Но проблема была в том, что разлюбила не сердцем, а разумом. После расставания я еще долго не могла спать. Кошмары о прошлом и выдуманном будущем мучали меня каждую ночь. Каждую ночь я задыхалась, кричала от боли и получала бесчисленные оргазмы. Отчего после Марка я ни разу не занималась сексом. Я говорила о своей проблеме только Виктории. И не открылась никому из родных, что было неправильно по отношению к каждому, кто переживал за меня, а после осуждал и восхвалял Марка. Но я любила его, и на самом деле все еще думаю, что виноваты оба. Мы сами развратили себя, позволив своим демонам выбраться наружу.
Сидя на твердом стуле у кровати бабули уже битый час, я держала ее холодную руку, мысленно исповедуясь перед ней и постепенно погружаясь в сон...
На столе горели римские свечи, на полках, комоде и даже в ванной. В городе отключили свет, отчего наш дом приобрел уж слишком романтическую атмосферу восемнадцатого века, а в воздухе повсюду чувствовался аромат жженого воска. Для большой семьи отсутствие электричества это повод напиться и отлично провести время. По крайней мере, для нашей семьи подобное было всегда в порядке вещей. Так мы и поступили: открыли бутылку джина и вытащили целую гору несочетаемой друг с другом еды из холодильника, что в отсутствие холода неизбежно бы пришла в уныние. В тот день сочетание рыбы и ванильного мороженого показалось всем хорошей идеей. Мы сидели в столовой, говорили о многом и ни о чем одновременно. В какой-то момент один из нас просто обязан был все испортить. И я ловила себя на мысли, что рано или поздно наши лица вновь будут выражать лишь огорчение. Так происходит каждый раз. Как только я начинаю искренне радоваться чему-то, сразу же накрывает осознание, что жизнь вот-вот сотрет эту улыбку с моего лица своим неожиданным и жестоким ударом. А может, я никогда не бываю счастлива, потому что не умею быть счастливой. Или же чувствую больше, чем другие, оттого и всегда настороже.
– Местные давно считают нас чокнутыми! – Кричала я маме, разжигая с отцом костер во дворе нашего дома.
Мы решили устроить большой огонь в честь надвигающегося Хэллоуина. На календаре было двадцать девятое октября, но кто мог нам помешать? Парочка ворчливых соседей? Да они даже не выйдут из своих домов. Так и будут с осуждением поглядывать из своих окон в наш двор: на то, какое безумство творится за загадочным кирпичным забором.
– Вы с ума сошли? Какой костер? Прямо во дворе? – Негодовала Кристина, стоя на веранде.
– Хватит нудить! Давай с нами! – Мне надоели ее переживания за весь вечер, но я держала свою неприязнь в себе, как могла.
– Свет отключили не просто так. Что-то произошло. Вернитесь в дом.
Ну все, с меня хватит!
– Кристина, свет отключили из-за аварии на станции. Посмотри, я дышу! Что это? Кислотный дождь? А нет, показалось. – Я рассмеялась. Все мы иногда подначиваем своих братьев и сестер, я не исключение. Я подошла к ней и потянула за руку, но та отдернула ее с силой.
– Оливия, до чего же ты иногда бываешь ядовитой. Тебе бы стоило думать не только о себе.
– Да ты же на голову больная, еще и даешь мне советы? – Адресовала я свое послание Кристине, будучи изрядно пьяной и раздраженной. – Ты представления не имеешь о жизни снаружи, вне своего бункера. Когда ты последний раз выходила дальше нашего дома? Твоя вечная паранойя – кошмар для нашей семьи! – Я не хотела, но делала все больнее и больнее. – Радиация, конец света, всемирный заговор и отравленные продукты. Тебя даже люди пугают, в конце концов!
– Оливия! – Вмешался отец. – Кристина, если тебе сложно, иди к себе.
– Да она же так никогда не оправится! Ты выкопал ей бункер, потому что Кристине, видите ли, было страшно жить в нашем мире. Ты потратил на это год своей жизни! Нет, Кристина, в кои-то веки сядь с нами, проведи полноценный вечер в кругу семьи, а не уходи, когда что-то начинает идти не по плану. – Я наблюдала, как сестра поникла после моих слов.
– Мир такой жестокий, как ты можешь не понимать этого? Когда-нибудь он разорвет тебя на части. И знаешь, я действительно проклятье для нашей семьи, но ты! Ты – неблагодарная, эгоистичная стерва! – Кристина всхлипнула от слез и быстрыми шагами направилась в сторону бункера.
– Ты выдумала себе мир! Беспросветную черную бездну, из которой не можешь выбраться. Вот и вали к себе под землю!
Внутри бушевало желание большого огня, диких плясок под гитару отца, песен и безумств, что человек может творить только в преддверии Хэллоуина, когда природа умирает, и, наблюдая за этим, тебе хочется жить как никогда прежде. Когда черти вылезают из-под земли, а кто-то в страхе, наоборот, уходит под нее. Но вскоре наше безумство стихло.
Мы сидели во дворе и с сожалением молчали. Никто не был ни прав, ни виноват. Оттого и говорить было нечего. Каждый из нас совершил ошибку: я осудила невиновного, мама сделала вид, что и вовсе была не с нами, а отец был просто отцом, готовым на все ради своего дитя, но забыл, что он, прежде всего, мужчина, и скажи он свое слово... И он все же сказал, нарушив тишину:
– Оливия, ты сказала, что я потратил год своей жизни на то, что рыл яму.
– Да, отец, выкопать себе и всем нам эту чертову яму у тебя отлично получилось! – Огрызнулась я. Но отец продолжил:
– Этот год я не просто копал землю. Я проводил время со своим ребенком, связанный с ним одной целью. Я знал, что как только работа будет закончена, она останется там, под землей.
– Как же это дико звучит, Боже мой! – Нервно пробормотала мать, но никто не обратил на нее внимания.
— Я не мог позволить себе видеть, как ей страшно, как моя кровинушка постепенно сходит с ума, и просто наблюдать за происходящим. Ты же помнишь, как она пряталась под одеялами, запиралась в ванной комнате? — Я помнила все, поэтому кивнула в подтверждение его слов. — Да, возможно, построив ей этот бункер, я только и сделал, что дал еще больше места, куда можно уйти от реальности. Но разве его можно так назвать? Подземная комнатка в двадцать квадратных метров. Погреб, если одним словом. Почти у каждого на нашей улице он есть.
– Но только в этих погребах не живут дети.
Глупо было говорить так с отцом, ведь я прекрасно помнила, что в детстве то и дело спускалась к Кристине. Мне было тринадцать, с мальчиками пока не срослось, вот я и подыгрывала сестре: пугала ее ложными историями снаружи, а после утешала и оставалась с ней на целую ночь. Мне нравилось рассказывать сказки, а сестренке нравилось верить в них.
Свет, что появился вместе с мрачным энергетическим треском, ослепил нас – уличный фонарь за забором, что всегда надоедливо светил в наши окна.
– Пойди, посмотри тетю Кристину, пусть возвращается, я не хотела ее обидеть, – сказала я Селене, что все время была рядом и уже не удивлялась нашим разногласиям. Муссоны всегда были в ссоре, и в то же время, составляли неразрушимое единое целое, где каждый любил и оберегал другого, хоть иногда и ненавидел его.
Было уже за полночь, на Таймун спустилась сырость туманов, что в октябре окутывает весь город полностью. Считанные минуты прошли до крика, что вновь поделил наши жизни на «до» и «после». Этих делений было уже бесчисленное множество, и моя жизнь больше напоминала учебник истории с ее периодами: золотым веком и второй мировой войной. Крик, что раздался, был дикий и едкий. Он разъедал мое сознание словно кислотой, проникая внутрь. Кричала моя дочь. Когда мы спустились в бункер, перед глазами предстала ужасающая картина: моя сестра, в панике захлебываясь воздухом, лежала на полу почти бездвижно. Ее руки извергали бурлящие потоки крови сквозь полосы, что она нарисовала на них острым лезвием. Внутри меня что-то словно разбилось, что-то хрупкое, раз в ушах не прекращался нескончаемый звон. Как Кристина могла поступить так с нами? С Селеной, чьи глаза испуганного подстреленного олененка наливались слезами от страха? Страх, ненависть, гнев – и еще миллион определений, которых мне все равно не хватило бы, чтобы описать свои чувства...
– Сон, сон, пойди вон... – Раздалось в моей голове. – Сон, сон, пойди вон. – Я проснулась от присутствия души рядом, Мирра вернулась в свое тело и скорее спешила вытащить и меня с собой. – Пойди воооон! – Я не сразу разобралась, в чем дело: говорила бабуля через силу, растягивая слова. Врачи предупреждали, что возможно нарушение речи, поэтому я сделала вид, что не замечаю недуга.
– Бабуля, как ты себя чувствуешь? – Спросила я, улыбаясь. Как же я рада была говорить ней!
– Я совсем себя не чувствууую, деетка.
– Наверное, приятно.
– Не то слово. Опять соон? Все пройдет, всеее проойдет. Просто расскажи мнеее.
И я рассказала. Больному человеку на исходе своей жизни. Бабуля заслуживала правды, заслуживала знать, что так мучает ее внучку. Ведь тогда именно она пришла в наш дом вместе с Хэллоуином, спустилась к Кристине и провела под землей несколько недель. Они не выходили и не пускали никого, только забирали передачки еды и медикаменты для рук Кристины. Спустя три недели сестра появилась на нашей кухне, словно ничего не произошло. Мне было радостно, что она пришла в себя. Но я больше не могла смотреть на нее, больше не готова была выносить ее присутствие рядом.
– Бабуля, а что вы делали все три недели в бункере?
– Мы просто жили. Вооот иии все. – Ее ответ был простым, но в тоже время полным смысла. – Оливия.
– Да, Мирра?
– Я хооочу домой. – Она умоляюще посмотрела в мои глаза.
– Я отвезу тебя. Обещаю, что бы ни говорили врачи.
Бабуля улыбнулась:
– Поскорее. Мне так хочеется доомой.