Этика П. А. Кропоткин

Если бы меня спросили, какие реформы можно ввести в эту тюрьму 40 и подобные ей, но при том условии, чтобы они все-таки оставались тюрьмами, я мог бы указать лишь на некоторые частич­ ные улучшения, которые в общем немногим бы улучшили положе­ ние арестантрц; но в то же время я должен был бы откровенно при­ знать, как трудно сделать какие бы то ни было улучшения, даже самые незначительные, когда дело касается учреждений, основан­ ных на ложцом принципе.
Одним из наиболее поражающих в системе наших карательных учреждений обстоятельств является то, что, раз человек побывал
* Любопытно, что план такой работы Толстой имел еще в своей юности; это видно из биографии Бирюкова.
330

в тюрьме, имеется три шанса против одного, что он вскоре после освобождения опять попадет в нее. Конечно, имеются немногие исключения из этого правила. В каждой тюрьме вы найдете людей, которые попали туда случайно. В их жизни было такое фатальное стечение обстоятельств, которое вызвало бурное проявление страс­ ти или слабости, и в результате они попали за тюремные стены. Я думаю, всякий согласится относительно подобных лиц, что, если бы их совсем не запирали в тюрьмы, общество от этого нисколько бы не пострадало. А между тем их мучают в тюрьмах и никто не сможет ответить на вопрос: «Зачем?» Они сами сознают вредонос­ ность своих поступков, и, несомненно, это чувство было бы в них еще глубже, если бы их совсем не держали в заключении.
Число подобных лиц вовсе не так мало, как это обыкновенно полагают, и несправедливость их заключения настолько очевидна, что в последнее время раздаются многие авторитетные голоса, в том числе английских судей *, настаивающие на необходимости дать судьям право освобождать таких лиц, не налагая на них ника­ кого наказания.
Но криминалисты наверное скажут, что имеется другой много­ численный класс обитателей тюрем, для которых собственно и предназначаются наши карательные учреждения. И тут возникает вопрос: насколько тюрьмы отвечают своей цели по отношению к этому разряду заключенных? насколько они улучшают их? и на­ сколько устрашают, предупреждая таким образом дальнейшее нарушение закона?**
На этот вопрос не может быть двух ответов. Цифры с совер­ шенной ясностью указывают нам, что предполагаемое двойное влияние тюрем — воздерживающее и нравственно оздоровляю­ щее — существует лишь в воображении юристов. Почти половина всех лиц, приговариваемых во Франции и Англии окружными су­ дами,— рецидивисты, уже раз или два побывавшие в тюрьме. Во Франции от двух пятых до половины всех привлекаемых к уго­ ловному суду присяжных и две пятых всех привлекаемых к суду исправительной полиции уже побывали в тюрьмах. Каждый год арестуется не менее 70 000—72 000 рецидивистов. От 42 до 45 % всех убийц и от 70 до 72 % всех воров, осуждаемых ежегодно,— рецидивисты. В больших городах эта пропорция еще более высо­ ка. Из всех арестованных в Париже в 1880 году более одной чет­ верти были уже приговорены в течение предыдущих десяти лет более четырех раз. Что же касается до центральных тюрем, то от 20% до 40% всех освобождаемых из них ежегодно арестантов снова попадают в центральные тюрьмы в течение первого же года по освобождении, и большей частью в первые же месяцы. Количе­ ство рецидивистов было бы еще более, если бы не то обстоятельст­ во, что многие освобожденные ускользают от внимания полиции,
* Как известно, уже проведены законы — во Франции (закон Беранже) и в Англии,— дающие право судье освободить подсудимого от отбывания наказания. ** Compte Rendu general de l'Administration de la Justice Criminelle en France
en 1878 et 1879; Reinach J. Les Recidivistes. Paris, 1882. 331

меняя свои имена и профессии; кроме того, многие из них эмигри­ руют или умирают скоро после освобождения *.
Возвращение освобожденных обратно в тюрьму — настолько обычное явление во французских центральных тюрьмах, что вы ча­ сто можете слышать, как надзиратели говорят между собой: «Уди­ вительное дело! N. до сих пор еще не вернулся в тюрьму! Неужели он успел уже перейти в другой судебный округ?» Некоторые арес­ танты, освобождаясь из тюрьмы, где они благодаря хорошему по­ ведению имели какую-нибудь привилегированную должность — например, в госпитале,—обыкновенно просят, чтобы эта долж­ ность была оставлена за ними до их следующего возвращения в тюрьму! Эти бедняги хорошо сознают, что они не в состоянии будут противиться искушениям, которые их встретят на свободе; они знают, что очень скоро опять попадут назад в тюрьму, где и кончат свою жизнь.
В Англии, насколько мне известно, положение вещей не лучше, несмотря на усилия 63 «обществ для вспомоществования осво­ божденным арестантам». Около 40% всех осужденных лиц — рецидивисты, и, по словам м-ра Дэвитта, 95% всех находящихся в каторжном заключении уже ранее получили тюремное образова­ ние, побывав однажды, а иногда и дважды в тюрьме.
Более того, во всей Европе замечено было, что, если человек попал в тюрьму за какое-нибудь сравнительно мелкое преступле­ ние, он обыкновенно возвращается в нее, осужденный за что-ни­ будь гораздо более серьезное. Если это — воровство, то оно будет носить более утонченный характер по сравнению с предыдущим; если он был осужден ранее за насильственный образ действий, много шансов за то, что в следующий раз он уже попадет в тюрьму в качестве убийцы. Словом, рецидивизм вырос в такую огромную проблему, над которой тщетно бьются европейские писатели-кри­ миналисты, и мы видим, что во Франции, под впечатлением непре­ оборимой сложности этой проблемы, изобретаются планы, кото­ рые, в сущности, сводятся к тому, чтобы осуждать всех рецидивис­ тов на смерть путем вымирания в одной из самых нездоровых колоний французской республики **.
Как раз в то время, когда я писал эту главу, в парижских газетах печатался рассказ об убийстве, совершенном лицом, кото­ рое за день перед тем было выпущено из тюрьмы. Прежде чем этот
человек был арестован в первый раз и присужден к 13-месячному тюремному заключению (за преступление сравнительно маловаж­ ного характера), он свел знакомство с женщиной, которая держа­ ла маленькую лавочку. Он хорошо знал образ ее жизни и почти тотчас после освобождения из тюрьмы отправился к ней вечером,
* Если принять во внимание тех, которые умирают после освобождения, и тех, преступления которых после выхода из тюрьмы остаются нераскрытыми, остается открытым вопрос — не равно ли число рецидивистов общему числу всех освобож­ денных из тюрьмы (Lombroso. L'Home delinquente l41).
** Сравни замечательные книги Liard-Curtois «Souvenir du Bagne» и «Apres le bagne». P., 1904— 1905, изд. Tosquelle 42, основанные на личном опыте.

как раз когда она запирала лавочку, зарезал ее и хотел овладеть кассой. Весь план, до мельчайших подробностей, был обдуман арестантом во время заключения.
Подобные эпизоды далеко не редкость в уголовной практике, хотя, конечно, не всегда имеют такой же сенсационный характер, как в данном случае. Наиболее ужасные планы самых зверских убийств в большинстве случаев изобретаются в тюрьмах, и если общественное мнение бывает возмущено каким-либо особенно зверским деянием, последнее почти всегда является прямым или косвенным результатом тюремного обучения: оно бывает делом человека, освобожденного из тюрьмы, или же совершается по на­ ущению какого-нибудь бывшего арестанта.
Несмотря на все попытки уединить заключенных или воспре­ тить разговоры между ними, тюрьмы до сих пор остаются высшими школами преступности. Планы благонамеренных филантропов, мечтавших обратить наши карательные учреждения в исправи­ тельные, потерпели полную неудачу; и хотя официальная литера­ тура избегает касаться этого предмета, те директора тюрем, ко­ торые наблюдали тюремную жизнь во всей ее наготе и которые предпочитают правду официальной лжи, откровенно утверждают, что тюрьмы никого не исправляют и что, напротив, они действуют более или менее развращающим образом на всех тех, кому прихо­ дится пробыть в них несколько лет.
Да иначе не может и быть. Мы должны признать, что резуль­ таты должны быть именно таковы, если только мы внимательно проанализируем влияние тюрьмы на арестанта.
Прежде всего никто из арестантов, за редкими исключениями, не признает свое осуждение справедливым. Все знают это, но поче­ му-то все относятся к этому слишком легко, между тем как в таком непризнании кроется осуждение всей нашей судебной системы. Китаец, осужденный семейным судом «неделенной семьи» к изгна­ нию *, или чукча, бойкотируемый своим родом, или же крестьянин, присужденный «Водяным Судом» (суд, ведающий орошением) в Валенсии или в Туркестане, почти всегда признают справедливость приговора, произнесенного их судьями. Но ничего подобного не встречается среди обитателей наших современных тюрем.
Возьмите, напр(имер), одного из «аристократов» тюрьмы, осужденного за «финансовую операцию», т. е. за предприятие та­ кого рода, которое целиком было рассчитано на «жадность и неве­ жество публики», как выражается один из героев замечательных очерков из тюремной жизни, принадлежащих перу Михаила Дэ- витта. Попробуйте убедить такого человека, что он поступил не­ правильно, занимаясь операциями подобного рода. Он, вероятно, ответит вам: «Милостивый государь, маленькие воришки дейст­ вительно попадают в тюрьму, но крупные, как вам известно, поль­ зуются свободой и полнейшим уважением тех самых судей, кото­ рые присудили меня». И вслед за тем он укажет вам на какую-
* Сравни: Eugene Simon. La Cite Chinoise 43. 333

нибудь компанию, основанную в лондонском Сити со специальной целью ограбить наивных людей, мечтавших обогатиться путем раз­ работки золотых рудников в Девоншире, свинцовых залежей под Темзой и т. п. Всем нам знакомы такие компании, во главе которых в Англии всегда стоит лорд, священник и «М. Р.» (член парламен­ та); все мы получаем их обольстительные циркуляры; все мы зна­ ем, как выуживаются последние гроши из карманов бедняков... Что же мы можем сказать в ответ «тюремному аристократу»? Или же возьмем для примера другого, который был осужден за то, что на французском жаргоне именуется manger la grenouille и что мы русские называем «пристрастием к казенному пирогу», другими словами, осужденный за растрату общественных денег. Подобный господин скажет вам: «Я не был достаточно ловок, милостивый государь, в этом — вся моя вина». Что вы можете ска­ зать ему в ответ, когда вы прекрасно знаете, какие огромные куски общественного пирога бесследно исчезают в пасти охотников до этого блюда, причем эти гастрономы не только не попадают под суд, но пользуются уважением общества. «Я не был достаточно ловок»,—будет он повторять, пока будет носить арестантскую куртку; и будет ли он томиться в одиночной камере или осушать Дартмурские болота, его ум неустанно будет работать в одном и том же направлении: он будет все более и более озлобляться про­ тив несправедливости общества, которое усыпает розами путь достаточно ловких и сажает в тюрьму неловких. А как только он будет выпущен из тюрьмы, он попытается взобраться на высшую ступень лестницы; он употребит все силы ума, чтобы быть «доста­ точно ловким» и на этот раз так откусить кусок пирога, чтобы его не поймали.
Я не стану утверждать, что каждый арестант смотрит на пре­ ступления, приведшие его в тюрьму, как на нечто достойное похва­ лы; но несомненно, что он считает себя нисколько не хуже тех заводчиков, которые выделывают апельсинное варенье из репы и фабрикуют вино из окрашенной фуксином воды, сдобренной алко­ голем, не хуже тех предпринимателей, которые грабят доверчивую публику, которые самыми разнообразными способами спекули­ руют на «жадности и невежестве публики» и которые тем не менее пользуются всеобщим уважением. «Воруй, да не попадайся!» — такова обычная поговорка в тюрьмах всего мира, и напрасно мы будем оспаривать ее мудрость, пока в мире деловых сношений по­ нятия о честном и бесчестном будут столь шатки, каковы они теперь.
Уроки, получаемые заключенными в тюрьме, нисколько не ху­ же, чем те, которые он получает из внешнего мира. Я упоминал уже в предыдущей главе о скандальной торговле табаком, кото­ рая практикуется во французских тюрьмах, но до последнего вре­ мени я думал, что в Англии неизвестно это зло, пока не убедился в противном из одной книги *. Характерно, что даже цифры почти
* «Five Years' Penal Servitude», by One who has endured it. P. 61 44. 334

те же самые. Так, из каждых 20 шиллингов), переданных заклю­ ченному, 10 должны быть отданы надзирателю, а на остальные десять он доставляет табак и прочую контрабанду по фантастиче­ скому тарифу. Таковы нравы в Мюлльбанке. Французский же та­ риф— из 50 фр(анков) 25 фр(анков) надзирателю, а затем на остальные 25 поставляется табак и пр. по упомянутым ценам. Что касается до работ, то и при казенной, и при подрядческой системе, практикуемых в больших тюрьмах, совершается такая масса всякого рода мелких мошенничеств, что мне неоднократно прихо­ дилось слышать в Клэрво от арестантов: «Настоящие воры, су­ дарь, не мы, а те, которые держат нас здесь». Конечно, мне скажут, что администрация должна стремиться искоренить это зло и что многое уже сделано в этом отношении. Я даже готов признать справедливость этого замечания. Но вопрос в том, может ли зло этого рода быть совершенно искоренено? Уже одно то обстоятель­ ство, что зло это существует в большинстве тюрем Европы, указы­ вает, как трудно найти неподкупную тюремную администрацию.
Впрочем, упоминая об этой причине деморализации, я не стану очень подчеркивать ее; не потому, что я не признаю ее чрезвычайно вредного влияния, но просто потому, что если бы вышеуказанная причина совершенно исчезла из тюремной жизни, то и тогда в на­ ших карательных учреждениях осталось бы множество других развращающих причин, от которых нельзя избавиться, покуда тюрьма останется тюрьмой. К ним я и перейду.
Много было написано об оздоровляющем влиянии труда — особенно физического труда, и я, конечно, менее всего стану отри­ цать это влияние. Не давать арестантам никакого занятия, как это практикуется в России,— значит совершенно деморализовать их, налагать на них бесполезное наказание и убивать в них последнюю искру энергии, делая их совершенно неспособными к трудовой жиз­ ни после тюрьмы. Но есть труд и труд. Существует свободный труд, возвышающий человека, освобождающий его мозг от скорб­ ных мыслей и болезненных идей,— труд, заставляющий человека чувствовать себя частицей мировой жизни. Но есть также и вынуж­ денный труд, труд раба, унижающий человека,—труд, которым занимаются с отвращением, из страха наказания, и таков тюрем­ ный труд. При этом я, конечно, не имею в виду такого гнусного изобретения, как вертящееся колесо английских тюрем, которое приходится вертеть человеку, подобно белке, хотя двигательную силу можно было бы получить и другим образом, гораздо более дешевым. Я не имею также в виду щипания конопати, при котором человек производит в день ровно на одну копейку *. Арестанты вправе рассматривать подобного рода труд как низкую месть со стороны общества, которое не позаботилось, в дни их детства, ука­ зать им лучших путей к высшей, более достойной человека жизни,
* Du Сапе L. С., С. 176 45. Другой вид «труда», придуманный в Англии, состоит в следующем: арестанту дают спутанный клубок разноцветных ниток. Он должен за день разобрать их по цветам. Когда работа сделана, в одиночку входит надзи­ ратель, снова спутывает все нитки и говорит: «Это будет урок на завтра!»
335

а теперь мстит им за это. Я думаю, нет ничего более возмутитель­ ного, как чувствовать, что тебя принуждают работать не потому, что твой труд кому-либо нужен, а в виде наказания. В то время как все человечество работает для поддержания жизни, арестант, щиплющий конопать или разбирающий нитки, занимается рабо­ той, которая никому не нужна. Он — отвержен. И если он по выхо­ де из тюрьмы будет обращаться с обществом как отверженец, мы не можем обвинять никого, кроме самих себя.
Но не лучше обстоит дело и с продуктивным трудом в тюрьмах. Государство редко может выступить в роли удачливого конкурен­ та на рынке, где продукты покупаются и продаются ради тех выгод, которые могут быть реализованы при покупке и продаже. Вслед­ ствие этого оно бывает вынуждено, с целью дать работу арестан­ там, прибегать к помощи подрядчиков. Но чтобы привлечь этих подрядчиков и побудить их затратить деньги на постройку мастер­ ских, в то же время гарантируя определенное количество работы для известного числа арестантов, несмотря на колебание рыноч­ ных цен (причем необходимо иметь в виду неблагоприятную обста­ новку тюрьмы и работу необученных ремеслу рабочих-арестан- тов),— чтобы привлечь таких подрядчиков, государству прихо­ дится продавать арестантский труд за бесценок, не говоря уже о взятках, которые тоже способствуют понижению цен за труд. Та­ ким образом, на кого бы ни работали арестанты, для казны или для подрядчиков, их заработки ничтожны.
Мы видели в предыдущей главе, что наивысшая заработная плата, платимая подрядчиками в Клэрво, редко превышает 80 ко­ пеек в день, а в большинстве случаев она ниже 40 копеек за 12-ча- совой труд, причем половину этого заработка, а иногда и более удерживает в свою пользу казна. В Пуасси (Poissy) арестанты зарабатывают у подрядчика по 12 копеек в день и менее 8 копеек, когда работают для казны *.
В Англии, с тех пор как тюремная комиссия 1863 года сделала открытие, что арестанты зарабатывают чересчур много, их зарабо­ ток свелся почти к нулю, если не считать небольшого уменьшения срока наказания для прилежно работающих арестантов. В англий­ ских тюрьмах заключенных занимают такого рода ремеслами, что лишь искусные рабочие могут заработать свыше 50 копеек в день
(сапожники, портные и занимающиеся плетением корзин)**. В других же областях труда арестантская работа, переведенная на рыночную ценность, колеблется между 12 и 40 копейками в день.
Несомненно, что работа при таких обстоятельствах, лишенная сама по себе привлекательности, так как она не дает упражнения умственным способностям рабочего, и оплачиваемая так скверно, может быть рассматриваема лишь как форма наказания. Когда я глядел на моих друзей-анархистов в Клэрво, выделывавших дам­
* Речь М. Дюпюи (de l'Aisne) во французской палате депутатов. 1887. 18 ян­ варя.
** The Punishment and Prevention of Crime. P. 176.
336

ские корсеты или перламутровые пуговицы и зарабатывавших при этом 24 копейки за десятичасовой труд, причем 8 копеек удержива­ лось казной (у уголовных преступников удерживалось 12 копеек или даже более), я вполне понял, какого рода отвращение должна вызывать подобного рода работа в людях, принужденных зани­ маться ею целые годы. Какое удовольствие может дать подобная работа? Какое моральное влияние может она оказать, если арес­ тант постоянно повторяет сам себе, что он работает лишь для обогащения подрядчика? Получивши 72 копейки за целую неделю труда, он и его товарищи могут только воскликнуть: «И подлинно, настоящие-то воры не мы, а те, кто держит нас здесь».
Но все же мои товарищи, которых не принуждали заниматься этой работой, занимались ею добровольно, и иногда, путем тяже­ лых усилий, некоторые из них ухитрялись заработать до 40 копеек в день, особенно когда в работе требовалось некоторое искусство или артистический вкус. Но они занимались этой работой потому, что в них поддерживался интерес к работе. Те из них, которые были женаты, вели постоянную переписку с женами, переживавшими тяжелое время, пока их мужья находились в тюрьме. До них дохо­ дили письма из дому, и они могли отвечать на них. Таким образом, узы, связывающие арестантов с семьей, не порывались. У холостых же и у не имевших семьи, которую надо было поддерживать, была другая страсть — любовь к науке, и они гнули спину над выделкой перламутровых пуговиц и брошек в надежде выписать в конце месяца какую-нибудь давно желанную книгу.
У них была страсть. Но какая благородная страсть может вла­ деть уголовным арестантом, оторванным от дома и лишенным вся­ ких связей с внешним миром? Люди, изобретавшие нашу тюрем­ ную систему, постарались с утонченной жестокостью обрезать все нити, так или иначе связывающие арестанта с обществом. Они растоптали все лучшие чувства, которые имеются у арестанта, так же, как у всякого другого человека. Так, например, в Англии, жена
и дети не могут видеть заключенного чаще одного раза в три месяца; письма же, которые ему разрешают писать, являются издеватель­ ством над человеческими чувствами. Филантропы, изобретшие
английскую тюремную дисциплину, дошли до такого холодного презрения к человеческой природе, что разрешают заключенным только подписывать заранее заготовленные печатные листы! Мера эта тем более возмутительна, что каждый арестант, как бы низко ни было его умственное развитие, прекрасно понимает мелочную мстительность, которой продиктованы подобные меры, сколько бы ни говорили в извинение о необходимости помешать сношениям с внешним миром.
Во французских тюрьмах — по крайней мере, в центральных — посещения родственников допускаются чаще, и директор тюрьмы, в исключительных случаях, имеет право разрешать свидания в комнатах без тех решеток, которые обыкновенно отделяют арес­ танта от пришедших к нему на свидание. Но центральные тюрьмы находятся вдали от больших городов, а между тем именно эти пос­
337

ледние поставляют наибольшее количество заключенных, причем осужденные принадлежат главным образом к беднейшим классам населения и лишь немногие из жен обладают нужными средствами для поездки в Клэрво с целью получить несколько свиданий с аре­ стованным мужем.
Таким образом, то благотворное влияние, которое могло бы об­ лагородить заключенного, внести луч радости в его жизнь, един­ ственный смягчающий элемент в его жизни — общение с родными и детьми — систематически изгоняется из арестантской жизни. Тюрьмы старого времени отличались меньшей чистотой; в них было меньше «порядка», чем в современных, но в вышеуказанном отно­ шении они были более человечны.
В серой арестантской жизни, лишенной страстей и сильных впечатлений, все лучшие чувства, могущие улучшить характер че­ ловека, вскоре замирают. Даже рабочие, любящие свое ремесло и находящие в нем удовлетворение своих эстетических потребнос­ тей, теряют вкус к работе. Тюрьма убивает прежде всего физиче­ скую энергию. Мне теперь вспоминаются годы, проведенные в тюрьме в России 46. Я вошел в каземат крепости с твердым реше­ нием — не поддаваться. С целью поддержания физической энер­ гии я регулярно совершал каждый день семиверстную прогулку по каземату и дважды в день проделывал гимнастические упраж­ нения с тяжелым дубовым табуретом. А когда мне было разрешено употребление пера и чернил, я занялся приведением в порядок обширной работы, а именно — подверг систематическому пере­ смотру существующие доказательства ледникового периода. Позд­ нее, во французской тюрьме, я со страстью занялся выработкой основных начал того мировоззрения, которое я считаю системой новой философии — основы анархии. Но в обоих случаях я вскоре начал чувствовать, как утомление овладевало мною. Телесная энергия постепенно исчезала. Может быть, наилучшей параллелью состояния арестанта является зимовка в полярных странах. Проч­ тите отчеты о полярных экспедициях прежнего времени, напр(имер) добродушного Пэрри или старшего Росса. Читая эти дневники, вы улавливаете чувство физического и умственного утомления, запечатленное на каждой их странице и доходящее почти до отчаяния, пока наконец на горизонте не появится солнце, приносящее с собой свет и надежду. Таково же состояние арес­ танта. Мозгу не хватает энергии для поддержания внимания; мыш­ ление становится медленнее и менее настойчивым; мысли не хвата­ ет глубины. В одном американском прошлогоднем отчете говорит­ ся, между прочим, что в то время, как изучение языков ведется арестантами с большим успехом, они редко могут настойчиво за­ ниматься математикой; наблюдение это совершенно верно.
Мне кажется, что это подавление здоровой нервной энергии лучше всего объясняется отсутствием впечатлений. В обыденной жизни тысячи звуков и красок затрагивают наши чувства; тысячи мелких разнообразных фактов запечатлеваются в нашем сознании и возбуждают деятельность мозга. Но жизнь арестанта в этом от­
338

ношении совершенно ненормальна: его впечатления.чрезвычайно скудны, и всегда одни и те же. Отсюда — пристрастие арестантов ко всякого рода новинке, погоня за всяким новым впечатлением. Я никогда не забуду, с каким жадным вниманием я подмечал в крепости., во время прогулки по дворику Трубецкого бастиона, переливы света на золоченом шпице собора, розоватом при закате солнца и полном голубоватых оттенков по утрам; я замечал все оттенки красок, меняющихся в облачные и в ясные дни, утром и ве­ чером, зимою и летом. Только цвета красок шпица и подвергались изменению; остальное оставалось все в той же угрюмой неизмен­ ности. Появление воробья в тюремном дворе было крупным собы­ тием: оно вносило новое впечатление. Вероятно, этим объясняется и то, что арестанты так любят рисунки и иллюстрации: они дают им новые впечатления необычным путем. Все впечатления, полу­ чаемые в тюрьме путем чтения, или же из собственных, размы­ шлений, действуют не непосредственно, а путем воображения; вследствие чего мозг, плохо питаемый ослабевшим сердцем и обедневшей кровью, быстро утомляется, теряет энергию. Оттого и чувствуется в тюрьме такая потребность во внешних, непосред­ ственных впечатлениях.
Этим обстоятельством, вероятно, объясняется также удиви­ тельное отсутствие энергии, увлечения в работе заключенных. Вся­ кий раз, когда я видел в Клэрво арестанта, лениво передвигавше­ гося по двору в сопровождении так же лениво шагавшего за ним надзирателя, я мысленно возвращался к дням моей юности, в дом отца, в среду крепостных. Арестантская работа — работа рабов, а такого рода труд не может вдохновить человека, не может дать ему сознание необходимости труда и созидания. Арестанта можно научить ремеслу, но любви к этому ремеслу ему нельзя привить; напротив того, в большинстве случаев он привыкает относиться к своему труду с ненавистью.
Необходимо указать еще на одну причину деморализации в тюрьмах, которую я считаю особенно важной, ввиду того, что она одинакова во всех тюрьмах и что корень ее находится в самом факте лишения человека свободы. Все нарушения установленных принципов нравственности можно свести к одной первопричине: отсутствию твердой воли. Большинство обитателей наших тю­ рем — люди, не обладавшие достаточной твердостью, чтобы про­ тивостоять искушениям, встречавшимся на их жизненном пути, или подавить страстный порыв, мгновенно овладевший ими. Но в тюрьме, так же как и в монастыре, арестант огражден от всех искушений внешнего мира; а его сношения с другими людьми так ограничены и так регулированы, что он редко испытывает влияние сильных страстей. Вследствие этого ему редко представляется возможность упражнять и укреплять ослабевшую волю. Он обра­ щен в машину и следует по раз установленному пути; а те немногие случаи, когда ему предстоит свободный выбор, так редки и ничтож­ ны, что на них развивать свою волю невозможно. Вся жизнь арес­ танта расписана впереди и распределена заранее; ему остается
339

только отдаться ее течению, слепо повиноваться под страхом жес­ токих наказаний. При подобных условиях, если он даже обладал некоторой твердостью воли ранее осуждения, последняя исчезает в тюрьме. А потому где же ему найти силу характера, чтобы противостоять искушениям, которые внезапно окружают его, как только он выйдет за порог тюрьмы? Как он сможет подавить пер­ вые импульсы страстного характера, если в течение многих лет употреблены были все старания, чтобы убить в нем внутреннюю силу сопротивления, чтобы превратить его в послушное орудие в руках тех, кто управлял им?
Вышеуказанный факт, по моему мнению (и мне кажется, что по этому вопросу не может быть двух мнений), является самым строгим осуждением всех систем, основанных на лишении челове­ ка свободы. Происхождение наших систем наказания, основанных на систематическом подавлении всех проявлений индивидуальной воли в заключенных и на низведении людей до степени лишенных разума машин, легко объясняется. Оно выросло из желания пред­ отвратить всякие нарушения дисциплины и из стремления держать в повиновении возможно большее количество арестантов при воз­ можно меньшем количестве надсмотрщиков. Действительно, мы видим целую обширную литературу о тюрьмах, в которой господа «специалисты» с наибольшим восхищением говорят именно о тех системах, при которых тюремная дисциплина поддерживается при наименьшем количестве надзирателей. Идеальной тюрьмой в гла­ зах таких специалистов была бы тысяча автоматов, встающих неработающих, едящих и идущих спать под влиянием электриче­ ского тока, находящегося в распоряжении одного-единственного надзирателя. Но если наши современные, усовершенствованные тюрьмы и сокращают, может быть, в государственном бюджете некоторые сравнительно мелкие расходы, зато они являются глав­ ными виновницами за тот ужасающий процент рецидивистов, ка­ кой наблюдается теперь во всех странах Европы. Чем менее тюрь­ мы приближаются к идеалу, выработанному тюремными специа­ листами, тем менее они дают рецидивистов *. Не должно удивлять­ ся, что люди, приученные быть машинами, не в силах приспосо­ биться к жизни в обществе.
Обыкновенно бывает так, что тотчас же по выходе из тюрьмы арестант сталкивается со своими бывшими сотоварищами, под­ жидающими его при выходе. Они принимают его по-братски, и поч­ ти тотчас же по освобождении он снова попадает в тот же поток, который однажды уже принес его к стенам тюрьмы. Всякого рода филантропы и «общество для помощи освобожденным арестан­ там», в сущности, мало помогают злу. Им приходится переделы­ вать то, что сделано тюрьмой, сглаживать те следы, которые тюрь­ ма оставила на освобожденном. В то время как влияние честных людей, которые протянули бы братскую руку п р е ж д е , чем
* В России количество рецидивистов не превосходит 18%, в то время как в З а ­ падной Европе оно доходит до 40—50%.
340

человек попал под суд, могло бы спасти его от проступков, довед­ ших его до тюрьмы, теперь, когда он прошел курс тюремного обуче­ ния, все усилия филантропов, в большинстве случаев, не поведут ни к каким результатам.
И какая разница между братским приемом, каким встречают освобожденного его бывшие сотоварищи, и отношением к нему «честных граждан», скрывающих под наружным покровом хрис­ тианства свой фарисейский эгоизм! Для них освобожденный арес­ тант является чем-то вроде зачумленного. Кто из них решится, как это делал долгие годы д-р Кэмпбелль в Эдинбурге, пригласить его в свой дом и сказать ему: «Вот тебе комната; садись за мой стол и будь членом моей семьи, пока мы подыщем работу»? Чело­ век, выпущенный из тюрьмы, более всякого другого нуждается в поддержке, нуждается в братской руке, протянутой к нему, но общество, употребив все усилия, чтобы сделать из него врага об­ щества, привив ему пороки, развиваемые тюрьмой, отказывает ему именно в той братской помощи, которая ему так нужна.
Много ли найдется также женщин, которые согласятся выйти замуж за человека, побывавшего в тюрьме? Мы знаем, как часто женщина выходит замуж, задавшись целью «спасти человека»; но, за немногими исключениями, даже такие женщины инстинктивно сторонятся людей, получивших тюремное образование. Таким образом, освобожденному арестанту приходится подыскивать себе подругу жизни среди тех самых женщин — печальных продуктов скверно организованного общества, которые, в большинстве слу­ чаев, были одной из главных причин, приведших его в тюрьм'у: Немудрено, что большинство освобожденных арестантов опя!ъ попадается, проведя всего несколько месяцев на свободе.
Едва ли много найдется людей, которые осмелились бы утверж­ дать, что тюрьмы должны оказывать лишь устрашающее влияние, не имея в виду целей нравственного исправления. Но что же делаем мы для достижения этой последней цели? Наши тюрьмы как будто специально устроены для того, чтобы навсегда унизить раз попав­ ших туда, навсегда потушить в них последние искры самоува­ жения.
Каждому пришлось, конечно, испытать на себе влияние прилич­ ной одежды. Даже животные стыдятся появляться в среде подоб­ ных себе, если их наружности придан необычный, смешной харак­ тер. Кот, которого шалун-мальчишка разрисовал бы желтыми и черными полосами, постыдился явиться среди других котов в таком комическом виде. Но люди начинают с того, что облекают в костюм шута тех, кого они якобы желают подвергнуть курсу морального лечения. Когда я был в лионской тюрьме, мне часто приходилось наблюдать эффект, производимый на арестантов тюремной одеж­ дой. Арестанты, в большинстве рабочие, бедно, но прилично оде­ тые, проходили по двору, в котором я совершал прогулку, направ­ лялись в цейхгауз, где они оставляли свою одежду и облекались в арестантскую. Выходя из цейхгауза наряженными в арестант­ ский костюм, покрытый заплатами из разноцветных тряпок, с бе­
341

зобразной круглой шапкой на голове, они глубоко стыдились пока­ заться перед людьми в таком гнусном одеянии. Во многих тюрьмах, особенно в Англии, арестантам дают одежду, сделанную из раз­ ноцветных кусков материи, более напоминающую костюм средне­ векового шута, чем одежду человека, которого наши тюремные филантропы якобы пытаются исправить.
Таково первое впечатление арестанта, и в течение всей своей жизни в тюрьме он будет подвергнут обращению, которое проник­ нуто полным презрением к человеческим чувствам. В дартмурской тюрьме, например, арестантов рассматривают как людей, не обла­ дающих ни малейшей каплей стыдливости. Их заставляют пара­ дировать группами, совершенно обнаженных, перед тюремным начальством и проделывать в таком виде гимнастические упраж­ нения. «Направо кругом! Поднять обе руки! Поднять левую ногу! Держать пятку левой ноги в правой руке!» и т. д.*
: Арестант перестает быть человеком, в котором допускается какое бы то ни было чувство самоуважения. Он обращается в вещь, в номер такой-то, и с ним обращаются как с занумерованной вещью. Даже животное, подвергнутое целые годы подобному обра­ щению, будет бесповоротно испорчено; а между тем мы обращаем­ ся таким образом с человеческими существами, которые несколько лет спустя должны будут обратиться в полезных членов общества. Если арестанту разрешают прогулку, она не будет походить на прогулку других людей. Его заставят маршировать в рядах, при­ чем надзиратель будет стоять в середине двора, громко выкрики­ вая: «Un-deusse, un-deusse! arche-fer, arche-fer!» Если арестант поддается одному из наиболее свойственных человеку желаний — поделиться с другим человеческим существом своими впечатле­ ниями или мыслями, он совершает нарушение дисциплины. Немуд­ рено, что самые кроткие арестанты не могут удержаться от подоб­ ных нарушений. До входа в тюрьму человек мог чувствовать отвращение ко лжи и к обману; здесь он проходит их полный курс, пока ложь и обман не сделаются его второй натурой.
Он может обладать печальным или веселым, хорошим или дур­ ным характером, это — безразлично: ему не придется в тюрьме проявлять этих качеств своего характера. Он — занумерованная вещь, которая должна двигаться, согласно установленным прави­
лам. Его могут душить слезы, но он должен сдерживать их. В про­ должение всех годов каторги его никогда не оставят одного; даже в одиночестве его камеры глаз надзирателя будет шпионить за его движениями, наблюдать за проявлениями его чувств, которые он хотел бы скрыть, ибо они — человеческие чувства, недопускае- мые в тюрьме. Будет ли это сожаление к товарищу по страданиям, любовь к родным или желание поделиться своими скорбями с кем- нибудь, помимо тех лиц, которые официально предназначены для этой цели, будет ли это одно из тех чувств, которые делают чело­ века лучше,— все подобные «сантименты» строго преследуются
* Dartmoor, by late В. 24 //Daily News, 1886. 342

той грубой силой, которая отрицает в арестанте право быть чело­ веком. Арестант осуждается на чисто животную жизнь, и все человеческое строго изгоняется из этой жизни. Арестант не должен быть человеком — таков дух тюремных правил.
Он не должен обладать никакими человеческими чувствами. И горе ему, если, на его несчастье, в нем пробудится чувство чело­ веческого достоинства! Горе ему, если он возмутится, когда надзи­ ратели выразят недоверие к его словам; если он найдет унизитель­ ным постоянное обыскивание его одежды, повторяемое несколько раз в день; если он не пожелает быть лицемером и посещать тю­ ремную церковь, в которой для него нет ничего привлекательного; если он словом или даже тоном голоса выкажет презрение к над­ зирателю, занимающемуся торговлей табаком и таким образом вытягивающему у арестанта последние гроши; если чувство жало­ сти к более слабому товарищу понудит его поделиться с ним. своей порцией хлеба; если в нем остается достаточно человеческого до­ стоинства, чтобы возмущаться незаслуженным упреком, незаслу­ женным подозрением, грубым задиранием; если он достаточно честен, чтобы возмущаться мелкими интригами и фаворитизмом надзирателей,— тогда тюрьма обратится для него в настоящий ад. Его задавят непосильной работой или пошлют его гнить в тюрем­ ном карцере. Самое мелкое нарушение дисциплины, которое сойдет с рук арестанту, заискивающему перед надзирателем, дорого обой­ дется человеку с более или менее независимым характером: оно будет понято как проявление непослушания и вызовет суровое на­ казание. И каждое наказание будет вести к новым и новым нака­ заниям. Путем мелких преследований человек будет доведен до безумия, и счастье, если ему удастся наконец выйти из тюрьмы, а не быть вынесенным из нее в гробу.
Нет ничего легче, как писать в газетах о необходимости дер­ жать тюремных надзирателей под строгим контролем, о необходи­ мости назначать начальниками тюрем самых достойных людей. Вообще нет ничего легче, как строить административные утопии! Но люди остаются людьми — будут ли это надзиратели или арес­ танты. А когда люди осуждены на всю жизнь поддерживать фаль­ шивые отношения к другим людям, они сами делаются фальшивы­ ми. Находясь сами до известной степени на положении арестантов, надзиратели проявляют все пороки рабов. Нигде, за исключением разве монастырей, я не наблюдал таких проявлений мелкого интри­ ганства, как среди надзирателей и вообще тюремной администра­ ции в Клэрво. Закупоренные в узеньком мирке мелочных интере­ сов, тюремные чиновники скоро подпадают под их влияние. Сплет- ничество, слово, сказанное таким-то, жест, сделанный другим,— таково обычное содержание их разговоров.
Люди остаются людьми — вы не можете облечь одного челове­ ка непререкаемой властью над другим, не испортив этого человека. Люди станут злоупотреблять этой властью, и эти злоупотребления будет тем более бессовестны и тем более чувствительны для тех, кому от них приходится терпеть, чем более ограничен и узок мирок,
343

в котором они вращаются. Принужденные жить среди враждебно настроенных к ним арестантов, надзиратели не могут быть образ­ цами доброты и человечности. Союзу арестантов противопоставля­ ется союз надзирателей, и так как в руках надзирателей — сила, они злоупотребляют ею, как все имеющие власть. Тюрьма оказы­ вает свое пагубное влияние и на надзирателей, делая их мелочны­ ми, придирчивыми преследователями арестантов. Поставьте Пес- талоцци на их место (если только предположить, что Песталоцци принял бы подобный пост), и он скоро превратился бы в типичного тюремного надзирателя. И, когда я думаю об этом и принимаю в соображение все обстоятельства, я склонен сказать, что все-таки люди — лучше учреждений.
Злобное чувство против общества, бывшего всегда мачехой для заключенного, постепенно растет в нем. Он приучается нена­ видеть — от всего сердца ненавидеть — всех этих «честных» лю­ дей, которые с такой злобной энергией убивают в нем все лучшие чувства. Арестант начинает делить мир на две части: к одной из них принадлежит он сам и его товарищи, к другой — директор тюрьмы, надзиратели, подрядчики. Чувство товарищества быстро растет среди всех обитателей тюрьмы, причем все не носящие арес­ тантской одежды рассматриваются как враги арестантов. Всякий обман по отношению к этим врагам — дозволителен. Эти «враги» глядят на арестанта, как на отверженного, и сами в свою очередь делаются отверженными в глазах арестантов. И как только арес­ тант освобождается из тюрьмы, он начинает применять тюремную мораль к обществу. До входа в тюрьму он мог совершать поступки, не обдумывая их. Тюремное образование научит его рассматривать общество как врага; теперь он обладает своеобразной философией, которую Золя суммировал в следующих словах: «Quels gredins les honnetes gens!» («Какие подлецы эти честные люди!»*).
Тюрьма развивает в своих обитателях не только ненависть к обществу; она не только систематически убивает в них всякое чув­ ство самоуважения, человеческого достоинства, сострадания и любви, развивая в то же время противоположные чувства, она прививает арестанту самые гнусные пороки. Хорошо известно, в какой ужасающей пропорции растут преступления, имеющие ха­ рактер нарушения половой нравственности как на континенте Ев­ ропы, так и в Англии. Рост этого рода преступности объясняется многими причинами, но среди них одной из главных является зара­ зительное влияние тюрем. В этом отношении зловредное влияние тюрем на общество чувствуется с особенной силой.
При этом я имею в виду не только те несчастные создания, о которых я говорил выше,— мальчиков, которых я видел в лион­ ской тюрьме. Меня уверяли, что днем и ночью вся атмосфера их жизни насыщена теми же мыслями, и я глубоко убежден, что юрис­ там, пишущим о росте так называемых «преступных классов», сле­ довало бы заняться прежде всего такими рассадниками испорчен­
* См. приложение D.
344

ности, как отделение для мальчиков в сен-полькой тюрьме, а вовсе не законами наследственности. Но то же самое можно сказать и относительно тюрем, в которых содержатся взрослые. Факты, кото­ рые сделались нам известны во время нашего пребывания в Клэр- во, превосходят все, что может себе представить самое распущен­ ное воображение. Нужно, чтобы человек пробыл долгие годы в тюрьме, вне всяких облагораживающих влияний, предоставлен­ ный своему собственному воображению и работе воображения всех своих товарищей, тогда только может он дойти до того невероят­ ного умственного состояния, какое приходится наблюдать у неко­ торых арестантов. И я думаю, что все интеллигентные и правдивые директора тюрем будут на моей стороне, если я скажу, что тюрьмы являются истинными рассадниками наиболее отвратительных ви­ дов преступлений против половой нравственности *.
Я не могу входить в детали по этому предмету, к которому слишком поверхностно отнеслись недавно в известного рода лите­ ратуре. Я только замечу, что те, кто воображает, что помехой и уздой может послужить полное разделение арестантов и одиночное заключение, впадают в очень большую ошибку. Извращенность воображения является действительной причиной всех явлений это­ го порядка, и заключение в одиночной камере служит самым вер­ ным средством, чтобы дать воображению болезненное направле­ ние. Как далеко может доработаться воображение в этом направ­ лении, едва ли даже известно главным специалистам по душевным болезням: для этого необходимо пробыть несколько месяцев в оди­ ночках и пользоваться полным доверием арестантов, соседей по камере, как это было с одним из наших товарищей.
Вообще одиночное заключение, имеющее теперь стольких сто­ ронников, если бы оно было введено повсеместно, было бы беспо­ лезным мучительством и повело бы только к еще большему ослаб­ лению телесной и умственной энергии арестантов. Опыт всей Евро­ пы и громадная пропорция случаев умственного расстройства, наблюдаемая везде среди арестантов, содержимых в одиночном заключении более или менее продолжительное время, ясно доказы­ вает справедливость сказанного, и остается только удивляться тому, как мало люди интересуются указаниями опыта. Для чело­ века, занятого делом, которое доставляет ему некоторое удовольст­ вие, и ум которого сам по себе служит богатым источником впечат­ лений; для человека, который не тревожится о том, что происходит за стенами тюрьмы, семейная жизнь которого счастлива, которого не тревожат мысли, являющиеся источником постоянного умст­ венного страдания,— для такого человека отлучение от общества людей может не иметь фатального исхода, если оно продолжается всего несколько месяцев. Это для людей, которые не могут жить в обществе одних собственных мыслей, и особенно для тех, сноше­
* Некоторые замечания М. Дэвитта в его «Leaves from a Prison Diary»47 показывают, что не лучше дело обстоит в этом отношении и в английских тюрьмах.
345

ния которых с внешним миром не отличаются особенной гладко­ стью и которые вследствие этого постоянно обуреваемы мрачными мыслями, даже несколько месяцев одиночного заключения явля­ ются чрезвычайно опасным испытанием.
О РУССКИХ И ФРАНЦУЗСКИХ ТЮРЬМАХ
Приложение D.
О «НЕИСПРАВИМЫХ» ПРЕСТУПНИКАХ
Вильям Дуглас Моррисон (W. D. Morrison) в своей работе «Малолетние преступники» («Juvenile offenders»), изданной в 1897 году как третий том серии «The Criminalogy Series», дал несколько статистических данных, подтверждающих сказанное в тексте относительно зловредного влияния тюрем. «Всякому ученому, изучающему вопрос о наказаниях в Англии или на континенте,— говорит Морри­ сон,— хорошо известно, что пропорция «неисправимых», сидящих в тюрьмах, еже­ годно возрастает и никогда не стояла так высоко, как стоит теперь». Это подтверж­ дается тюремной статистикой Франции, Германии, Италии, Англии и других стран. И Моррисон доказывает, что «неисправимые» — это те, кто начал получать тюрем­ ное образование с ранних лет. Автор приходит к вполне определенному заклю­ чению, а именно: «Что касается до громадного большинства нашего тюремного населения, то по отношению к ним уголовный закон и тюремное наказание окон­ чательно оказались несостоятельными. Наша система наказаний оказалась несо­ стоятельной в главной и первой своей цели, которая состояла в том, чтобы помешать преступнику совершать новые преступления. Наоборот, она, по-види­ мому, плодит роковым образом обычного эксперта в противообщественных по­ ступках».
Заключения г. Моррисона, как и следует ожидать от такого писателя, отли­ чаются крайней умеренностью. Но по одному пункту они выражены с полной опре­ деленностью. Единственное действительное средство, говорит он, уменьшить число молодых преступников — это «отстранить условия, общественные и экономические, создающие этих преступников». Тюрьмы же ни в каком случае этого не достигают. Они ведут, напротив, к увеличению преступности».